Идентичность Лауры

Оля Маркович (2024)

Джесс, дерзкая, невероятно красивая, сексуальная, и Труди, осторожная, чопорная, боязливая до мании, приехали на тропический остров вместе со своими мужчинами и поселились на прекрасной вилле «Мальва». Эти две пары сразу вызвали слишком много вопросов, никто не понимал, как могли подружиться две такие разные девушки. Но вот на берегу обнаружено тело серфера Санджая, флиртовавшего с Джесс. Кто убил его и куда пропала третья из девушек, Лаура, о которой не хотят говорить ни Джесс, ни Труди?!

Глава 4

Рамзи. Голубые глаза

— Что ты тут делаешь?! — заорала Джессика. Я поймал ее, когда она выбегала из ангара, и держал теперь за трясущиеся плечи.

— Ты давно там стоишь? — спросила она, испуганно озираясь на темнеющие джунгли.

— Где там?

— В кустах.

— Да не стоял я там, а шел.

— А уверен, что не стоял и не пялился на меня из темноты? — Джесс вглядывалась в меня с подозрительностью Шерлока.

— Уверен. Зачем мне из темноты на тебя пялиться, если я могу вот так, — сказал я, восторженный неожиданно близким контактом. Я мог поцеловать ее в два счета, если бы захотел. Не скажу, что я этого не хотел. Но тут важнее осознание самой возможности, которое сильно бодрило.

— А глаза у тебя голубые. Я еще в тот раз заметила, — переменилась она, пытливо всматриваясь то в один мой глаз, то в другой.

Я кивнул. А сам принялся рассматривать в ответ ее — ведь она впервые оказалась так близко. Лишь теперь я заметил маленькую родинку у самого уголка ее правого глаза, под ресницами.

— Как это, Рамзи? Как такое возможно? — спросила она улыбаясь.

— Да бывает, — пожал плечами я. — Голубые глаза — точно не одно из семи чудес света. Это от папы, только и всего.

— А я и не про глаза. — Джессика явно ощущала себя как рыба в воде в таких диалогах.

— А про что? — спросил я и восхитился своей предсказуемостью.

— Про то, какой ты хороший, Рамзи.

— Почему хороший? С чего взяла это?

— С того, что мог поцеловать меня, а не стал.

— Может, это называется «трусливый», а не «хороший»?

— Может. — Джесс пожала плечами.

Я находился на улице, в темноте, а она стояла на пороге своего ангара, освещенная электрическим светом. Мы, как белое и черное, как инь и ян, замерли, сцепившись в неожиданных объятиях.

— А для меня это чудо, это так красиво, когда смуглая кожа и черные волосы, а глаза такие вот светлые. — Она смотрела пристально, чем сводила меня с ума. Немногие могут выдержать прямой взгляд. А ее взгляд — еще сложнее. Потому что он у нее бесстрашный.

— Прекрати это! — велел я.

— Что — это? — Она понимала, о чем я, но поддразнивала меня.

— Ну то, что ты делаешь. Ты знаешь.

Джессика улыбнулась, сделала шаг назад и очутилась в мастерской под слепящим светом, но глазеть на меня не перестала. Одета она была так мило и неряшливо, что казалась подростком арт-колледжа. Просторный нежно-голубой комбез, перепачканный краской, и белый топ, надетый без нижнего белья, так что я различал все линии ее тела.

— Зачем ты пришел? — спросила она, вновь нахмурившись. Вспомнила, как перепугалась. Глянула напряженно и внимательно в темноту джунглей. Но те, кем только не населенные, не вмещали того, что ее пугало. Я не знал, что это было. Призраки прошлого?

— Был поблизости и решил тебя проведать. Узнать, как ты обустроилась. Это ничего? — ответил я.

— Ничего, — согласилась она. — Я уже на сегодня закончила. Но не вздумай приходить очень часто и отвлекать меня от работы! — И она снова, но теперь деланно, сдвинула брови и тут же опять просияла: — Посмотришь на мои картины?

Я кивнул, и мы прошли в ангар. Она шагала впереди, поглядывая на меня через плечо и улыбаясь, пока не встала как вкопанная у красной кляксы на полу.

— Что это? — спросил я. Выглядело пятно ужасно. Кровавая лужа на сером бетоне. К горлу у меня подступила тошнота. Я вспомнил Джая и его проломленную голову. И хотя я понимал, что это краска, менее мерзким пятно не становилось.

— Акрил, — отозвалась она. — Ты меня отвлек своим появлением, и он успел высохнуть. Теперь так и останется. — Джесс недовольно поежилась. Пятно гипнотизировало ее. Она еще долго стояла, уставившись на него, не мигая и думая о своем.

— Рамзи, милый… — начала она с любимой присказки после паузы и снова замолчала. Я понял, что она обдумывает, продолжать или нет. Машинально она стала переставлять полотна, то ли показывая их мне, то ли просто чтобы занять руки. Она все поглядывала на пол и хмурилась, теперь уже не играя, а так, будто испытывала сильную боль.

— Было ли тебе когда-нибудь страшно сойти с ума? — отчеканила она, выпрямившись и смотря мне прямо в глаза. Я, наверное, впервые видел ее такой. И она понравилась мне еще сильнее, чем прежде. Тонкие черты лица ее, запрограммированные излучать очарование, исказились в не свойственном ей выражении. Я словно стал свидетелем начала драматургии ее жизни. Я увидел Джесс маленькой девочкой, надломленной и уставшей.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался я, а сам подумал, что не хочу услышать ответ. Когда слишком хорошо узнаешь другого человека, начинаешь его себе присваивать. А люди любят говорить о себе. Я как бармен знаю это наверняка. Джесс зарылась руками в волосы и опустила голову, а потом так резко вскинула ее и сказала:

— Я имею в виду полное безумие, Рамзи.

— Я не знаю. Никогда не думал об этом. Почему… — Нехорошее чувство сжало мое горло. Она всегда казалась мне жертвой, той, кого надо защищать, что я и делал. Но в освещенном ярким светом ангаре она, глядящая пристально, с болезненными серыми тенями под глазами, на мгновение и правда показалась мне безумной. — Почему ты спрашиваешь об этом? — спросил я, стараясь не выдавать своего недоумения.

— Да так. — Она улыбнулась, и я увидел привычную мне Джесс, со знакомым набором приемов и ужимок. С огоньками во взгляде и с бесконечной готовностью к флирту. Я выдохнул с облегчением. Мне понравилась ее естественность. Но она же меня и напугала. Джесс ворочала холсты, переставляя их с места на место, что-то тараторила, и я начал отвечать ей. Но тут она вернулась к теме, которая, по-видимому, волновала ее больше всего:

— Бывало у тебя так, что ты сам не знал, чего от себя ожидать?

— Чего от тебя ожидать, я точно никогда не знаю, — засмеялся я, чтобы разрядить обстановку, но Джесс не поддалась. Подошла ближе. Ее немного трясло.

— Ты даже представить не можешь, Рамзи, что мы за люди.

— Прекрати, Джесс, ты меня пугаешь, — сказал я, и мне и вправду стало не по себе. — Кто «мы», Джесс?

Она молчала.

— Кто «мы», Джесс? — повторил я настойчивее. — Ты и Гиг? Или вы с той второй парой? Или что? Что ты хочешь сказать?

Она улыбнулась:

— Мы — это мы, и все тут. Думай что хочешь.

— Ты нарочно это? Я, кажется, понял! Ты нарочно это делаешь. Любишь играть с чужими эмоциями. Меня этим не возьмешь! Я знаю, кто ты. Ты маленькая напуганная девочка, которая совершает ошибки, как и все люди. Каждый может наломать дров. Но я тебя любой принимаю, просто знай это.

Она расслабилась, и мы много шутили в конце вечера. Я проводил ее до виллы «Мальва», и пока мы шли по темным джунглям, крепко держались за руки, она прижималась ко мне всем телом. Тоже мне, «страшный человек», усмехнулся я своим мыслям. Попрощались мы у массивных ворот, она шмыгнула в сад, и я крикнул в темноту, чтобы Джесс включила фонарик на телефоне, а то ведь можно наступить на змею. Она не ответила. Но я увидел мягкий свет, озаривший двор, через забор, и побрел к байку, брошенному у трассы. Всю дорогу мне казалось, что кто-то смотрит на меня из-за кустов. Такое, знаете, неприятное чувство, будто ощущаешь на своей спине чей-то взгляд. Я пару раз оглянулся, но вокруг, конечно, никого не было.

Труди. Том и Тед

Эл тряс меня, а я кричала и билась. Постель подо мной вымокла, будто на нее выплеснули ведро воды. Я не понимала, где нахожусь. Вцепилась в его рубаху зубами, шипя, как звереныш. Эл прижимал меня к себе, гладил по волосам:

— Труди. Тру-у-ди-и, это я, Эл. Просыпайся, просыпайся, девочка. Я с тобой. Я здесь, — приговаривал он ласково. А я тихонько стонала, словно выгоняя боль, что нам причинили те люди. Боль часто приходит по ночам. Подкрадывается в часы безоружности. Больше всего от тех событий пострадала Джесс. Но Эл сказал, что никогда не слышал ее ночных криков. Кроме тех, что они издавали с Гигом, демонстрируя неудержимую страсть.

Тогда, в детстве, Джесс огораживала меня с Лаурой от постыдного. Брала на себя. И несла это как знамя своей полезности. Вообще, «полезность» — серьезное зло. В его топку, а точнее, на его растопку бросается масса благих намерений. Чужих и собственных ожиданий. Несбывшихся мечтаний. Желаний выслужиться в попытке заработать немного любви и уважения. Пользой оправдываются гадкие поступки. Приносить пользу — значит существовать не зря. А если видимой пользы от человека нет, то, выходит, и землю он топчет вхолостую. И тут уж «неполезность» оборачивается самой вредной своей стороной. Лишает сил хоть на какие-то действия и словно тычет в растерянного беднягу пальцем, приговаривая: «Покажи, чем ты полезен. Что ты делаешь для этого мира? Только уж так, чтобы пользу от тебя можно было пощупать и измерить. А если нет, то и говорить не о чем, если, кроме тебя самого, польза твоя никому не важна». Потому-то люди несут «свои дела» перед собой как знамя. И «полезность» наша заходит впереди нас на мероприятия, на дружеские посиделки, в гости к родным и в особенности в отношения любовные. Без очевидной пользы одного человека для другого отношения и не завяжутся вовсе.

И моя польза для Джесс и Лауры, для нашего тандема, заключалась в любопытстве и тяге к знаниям. «Ты должна учиться, Труди, чтобы мы жили хорошо», — говорила Джесс, и я много читала. «Ты ответственная за знания, малышка. Тебе не надо связываться с этими плохими людьми. Я сама с ними разберусь. Только я с этим справлюсь». И я с ней соглашалась. Но Джессика не могла скрыть от меня всего, как от Лауры. Я подглядывала. Мне всегда было важно все обо всех знать.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне, что там было в вашем детстве? — спросил Эл как можно мягче, но, увы, выбрал неподходящее время. Могло ли быть какое-то время подходящим для таких признаний? Я вывернулась из его объятий. Сняла любимую колониальную сорочку из марлевки с оборками. Та была хоть выжимай от пота. Я кинула ее на стул и пошла в душ. Горячие струи колотили меня по макушке, и я щурилась, растягивала рот в ревущей гримасе, но не плакала. Опять, как до пробуждения, то ли кряхтела, то ли рычала. Бесконечно долго. Вода не могла ничем помочь. Никто не мог помочь. И я знала, что Джесс хоть и старалась тогда для нас, а все делала неправильно. Неправильно. Не надо было позволять им. Надо было защищаться. Я обняла себя. Обхватила обеими руками. Я остро хотела осязать кожу, волосы. Я будто была лишена этого долгое время и смогла наконец дотянуться и потрогать. Я легонько царапала и пощипывала себя, лишь бы понимать, что не сплю. Что это я. Я! Что я живая. Что я есть. Существую. Но потом большим и холодным облаком накрыло осознание того, что меня на самом деле нет. Давно нет. А может, никогда и не было. И я заплакала. Позволила слезам вытекать свободными потоками. Не помню, когда еще мне удавалось поплакать так, как в ту ночь.

Дяди Теда больше нет,

Дядя Том теперь скелет.

Том и Тед, Том и Тед,

Это наш большой секрет, —

пропела я себе под нос, когда, перекинув волосы на лицо, сушила их, промакивая полотенцем.

— Что ты такое напеваешь, Труди? — спросил Эл.

Я смотрела на него через струи черных волос:

— Ничего. Детская песенка.

— А, — промычал Эл. — Ну, иди же скорее сюда. И может, ты включишь легкий джазок? — добавил он, пытаясь заигрывать, но выглядел неуклюже.

Я выпрямилась. Откинула волосы назад, и те влажно шлепнули по горячей спине, приятно остудив ее.

— Нет, Эл. Я правда не в духе. Еще не отошла от того сна и… — Я открыла шкаф, достала свежую ночную рубашку. Влезла в нее и только после этого ощутила себя в безопасности. — Можешь просто обнять меня? — спросила я.

Он широко улыбнулся и развел руки по-добряковски. Я нырнула к нему под простыню, как в теплую нору.

За окном прогремело, и враз по крыше и подоконникам заколотил тропический дождь. Я смотрела в окно. Иссиня-черное небо трескалось от перечерчивающих его молний и снова сливалось в одно бесконечное полотно. Вот бы и у людей так, подумала я. Если что-то треснуло, собиралось бы вновь, не раскалывалось бы на части. Но у нас не так. Не так. Треснуло — и не соберешь. Даже иногда не узнаешь, на сколько кусочков разбилось.

Гиг. Лаура

Впервые я увидел Лауру у Коула. Был я с… как бишь ее, Кони или Кортни. Такая рыжая девица с копной непослушных волос. Со здоровенными ручищами и ступнями ног. Я называл ее за глаза Бигфут. А однажды был на громкой связи, и Коул спросил меня, буду я один или с Йети. Она услышала и смертельно обиделась. Надавала мне по щекам своими здоровенными ручищами и ушла. Как же ее звали… Кажется, все же Кортни, потому как было в ней что-то от жены Кобейна. Да неважно. Я тогда вконец помешался на Лауре. Напрямую ничего не делал, потому что Коул был мне как брат. Но думал о ней нон-стопом. Лаура же на меня никакого внимания не обращала. Она не была похожа на тех, кто мне нравился обычно. Я любил громких, развязных и откровенных, как эта Кортни-Кони, будь она неладна. Как все же ее звали? А тут тихая такая Лаура, с невероятным телом, которое она прятала то под офисными костюмчиками, то под мешковатыми свитерами. Аккуратная юристочка-статисточка. Коул много про нее рассказывал, когда только познакомился, а я все ржал, что спекся пацан. А потом увидел ее и подумал, как это Коул такую отхватил. Как? Самое лучшее с факультетской поры всегда мне доставалось. И сколько бы тянулось то помешательство на Лауре — неизвестно. Если б не Джесс. А может, оно по-настоящему с нее только и началось.

Конец ознакомительного фрагмента.