Игра в гляделки

Оля Тулянская, 2022

Ее ни с чем не спутаешь – любовь с первого взгляда. Почему? Да потому что привычный окружающий мир становится другим: больше, объемнее и обманчивее. С этого момента 12-летняя Юля шаг за шагом открывает для себя правила новой, взрослой, жизни. Оказывается, что у дружбы много граней, и не все из них понятны, что любить можно по-разному, даже через молчаливую ненависть, что подлый поступок можно выдать за заботу, а слабость другого использовать как оружие против него же. Героине предстоит испытать не только любовь, разочарование, но и боль потери, а потом научиться с ней справляться и найти свой путь взросления.

92-ой год. Сентябрь. Мне 12 лет, и я впервые по-настоящему влюбилась. И будь у меня второй шанс, не уверена, что поступила бы иначе. Никто не знает, как правильно, для кого правильно? Мы поступаем так, как нам кажется верным в тот самый момент.

***

Имя боли моей — твое имя…

Как же болит живот! Сил нет. Но мама сказала, что обезболивающие таблетки пить вредно, нужно терпеть.

Я натянула колготки и шерстяной свитер. Колючий! Никак к этому не привыкну. Даже если надеть под него майку или футболку, все равно крошечные «шерстинки», словно тонкие иголки впиваются в кожу, и она покрываться мурашками. Бррр… А самое обидное, что при всех этих мучениях теплее-то не становится. Может, потому что мурашки от свитера те же, что и от холода? «Гусиная кожа» — так бабушка ее называла. Я усмехнулась. Ну и ерунда лезет в голову. Мне же только двенадцать — еще успею привыкнуть и не к такому. Наверное, потому что привыкать к плохому совсем не хочется.

Вышла в прихожую. Мама стояла в дверях и была готова выходить. Она недовольно окинула меня взглядом.

И почему всегда такое выражение лица? Словно укор! За что? Каждый раз внутренне вздрагиваю от необъяснимого чувства вины, будто не оправдала каких-то там надежд, о которых меня никто не предупредил; или не дотягиваю до какого-то там стандарта, о котором, опять же, мне никто и слова не сказал. А я, может, была бы рада и дотягивать, и соответствовать, если бы только знала, чему именно. Если честно, порой казалось, что мама и сама толком все еще не определились, каким стандартам и критериям ей хотелось бы, чтобы я соответствовала, и до чего там конкретно мне следовало бы дотягивать.

Я вздохнула: сейчас начнется.

— Джинсы не надевай, лучше юбку, — привычно напомнила мама.

И ведь не надоедает ей каждый день это повторять!

— Они дурацкие! — возмутилась я.

— Не выдумывай. Нормальные юбки — обычные, как у всех.

— В том-то и дело! Как у всех!

Да! Именно: почему я должна быть как все? Почему быть собой, в мамином понимании, это плохо, неправильно, неприлично? А мне быть мной и вовсе… должно быть стыдно. Не мне, а маме, как она говорит, хотя и мне тоже, после того, как меня отругают за что-то, в чем я не вижу ничего плохого. Ох, как-то путано мне сегодня думается.

— Что ж, надень тогда юбку задом наперед, вряд ли кто-то заметит, зато будешь точно не как все, — невесело пошутила мама, ну, я надеялась на это.

— Мама! — я поморщилась, тоже мне юмористка! Лучше бы таблетку от боли дала.

Юбка! Не ношу я юбки, они меня толстят!

Посмотрела на себя в зеркало: невысокая, худая… Ну, ладно! Не худая, а нормальная, стрижка короткая, взгляд исподлобья — все было же хорошо и привычно. Но теперь эта боль. Черт бы ее побрал! Словно на цепь посадили: ни взлететь, ни сбежать!

— Мам, и сколько придется терпеть? — решилась я спросить, подозревая, что ничего оптимистичного не услышу.

— До старости, — ответила мама, как всегда прямо и не подбирая слов.

— Я имею в виду дней? — уточнила я.

— У всех по-разному, — равнодушно пожала она плечами.

И почему она не видит в этом ничего такого?

Какого?

Ненормального! Почему? Мне вот не по себе! Мне неловко! Некомфортно, наконец! А сколько ограничений теперь! Я вздохнула: придется все время жить с оглядкой!

Вот как тут не позавидовать мальчишкам?

Но должны ведь и у них быть свои трудности, схожие с нашими? Ну, хотя бы махонькие? В природе все же закономерно и справедливо, как говорит папа. Хорошо, если так и он не шутит!

Я пошла искать юбку. Их было две, и обе — дурацкие. Одна — до колена, вторая — чуть ниже колена. В первой я смотрелась квадратиком на ножках, во второй — прямоугольником на коротких ножках. Ни одну надевать не хотелось. На мои возмущенные жалобы следовал стандартный ответ мамы-медика:

— Это нормально и естественно.

В юбке и колготках мне было не комфортно. А главное: непривычно.

— Вот и хорошо, — оценила мама, осмотрев меня с головы до пят. — Теперь ты похожа на девочку.

— Куда уж больше, — буркнула я в ответ.

— Готова? Папа и Ася уже в машине ждут. Ты — последняя. Как обычно! — не забыла добавить мама.

Моя сестренка Ася была младше меня на пять лет, и родители частенько сваливали на меня заботу о ней. Сначала надо было присматривать за ней в детском саду, потом забирать из этого самого детского сада, пока родители на работе, затем, когда она пошла в школу, помогать ей делать уроки, но хуже всего — брать ее с собой гулять. В общем, я постоянно слышала: «Присматривай за сестрой, ты же старшая!» Это порядком раздражало, но деваться было некуда.

Я взяла портфель и еще раз взглянула на себя в зеркало: что-то изменилось… Ах, да, юбка! Не оберусь насмешек и подколов.

Поджала губы, натянула шапку на глаза и вышла из квартиры следом за мамой.

На улице съежилась как цуцик. Только сентябрь, а уже так холодно, хоть шубу надевай. Застегнула куртку и выдохнула белое облачко пара.

Папа с сестрой подпевали под радио какую-то детскую песенку — тоже мне развлечение!

Папа обернулся и весело хмыкнул:

— Солнышко, ты в юбке? Чудеса! Давно тебя в ней не видел!

— Лучше бы не видел, — огрызнулась я, показывая всем своими видом, насколько я недовольна.

И чего это все сразу замечают? Прям, сенсация!

От папы мое настроение не укрылось:

— Не нравится? — удивился он.

— Нет.

— Так не надевала бы! — как же у папы всегда все просто.

— Переживет! — влезла мама, устраиваясь на переднем сидении и расправляя на коленях свою длинную юбку. — Девочки должны носить юбки, быть элегантными и красивыми, а не ходить постоянно в штанах. И не стричься под мальчика.

— У меня волосы редкие! Какие уж тут косы? — возмутилась я. Сестра тут же напомнила:

— Не косы, а мышиные хвостики! — и засмеялась.

— Вот именно! — поддакнула я. — Мама, ты же сама так их называла, забыла?

Мама проигнорировала. А вот папа не унимался:

— Может, мама и права. Думаю, Короленко ты в юбке еще больше нравиться будешь, — папа подмигнул мне в зеркало заднего вида.

— Папа! — разозлилась я на эту его старую и порядком уже надоевшую шутку. — Короленко мне даже не нравится!

— Почему? — с подозрительной искренностью удивился папа, но так только казалось. — Хороший с виду жених!

Как-то уж очень убедительно прозвучало… Неужели, и правда папа так думает?

Я громко фыркнула и насупилась.

— Перестань, Паша, — вступилась за меня мама. — Нам не нужны двоечники…

— Он — троечник, — поправила я.

— Тем более! — тут же прилетело мне в ответ от мамы.

— Вот как! — согласился папа подозрительно быстро и со всей серьезностью, только озорной придут серых глаз выдавал его. — Тогда нам точно не подходит.

— Почему это? — мне захотелось услышать объяснение.

— А потому, доча, что троечник хуже двоечника… — с напускной серьезностью начал папа издалека, выруливая на главную дорогу, — двоечник, если захочет, еще может чему-то научиться. Ему есть куда расти. А троечнику и так удобно, вот он ни к чему и не стремится.

— Ерунда! — не поверила я.

— Это не я придумал, это жизнью доказано, — глубокомысленно изрек папа ту самую фразу, которую я давно уже называла про себя палочка-выручалочка. А что? Удобная фразочка на все случаи. Надо бы тоже козырнуть ею как-нибудь.

Папа всегда отшучивался, но его шутки только звучали так. На самом деле, под ними могли скрываться и упрек, и обида, и насмешка, и недовольство. Но порой было непросто понять, шутит он или говорит серьезно. И как ни странно, тем легче рядом с ним воспринималась реальность, поправимее, что ли. Но тем тяжелее приходилось, когда он терял игривый тон, значит: дело и впрямь плохо, время для шуток прошло. На папу невозможно было долго обижаться, даже если очень хотелось. Например, когда он не отпускал меня вечером погулять с подругами, оправдывая свой отказ какой-то бессмысленной фразой: «Дети евреев костры не жгут!» В такие моменты я терялась от непонимания и возмущалась:

— Папа, ну причем здесь это? Мы же не евреи. И никакой костер я не собираюсь жечь!

— Это образное выражение, — пояснял папа, сдерживая улыбку.

— А почему просто не сказать: нет, нельзя, иди уроки учить? — негодовала я.

— А ты еще не выучила? И просишься на прогулку? — тут же ухватился папа за мою промашку.

— Это я так, к слову, образное выражение, — выкрутилась я его же словами.

Папа засмеялся, но разрешения тогда все равно не дал.

Вообще, у родителей какие-то странные бывали перепады настроения. То отпускали гулять в любое время, то вдруг ни с того ни с сего — нельзя и точка. И никаких объяснений, без причин, вот просто так. Может, у них имелся какой-то месячный лимит на разрешения? А я была и не в курсе, что уже его исчерпала? И когда он, интересно, обнулялся?

Кстати, об обиде. Странное дело, но обида взрослых каким-то непостижимым образом превращается в хороший урок. Для меня во всяком случае точно. Как-то на меня очень сильно обиделся папа, настолько, что не разговаривал со мной три дня. Вернее, это было дважды, но в первом случае, думаю, там была не моя вина, а какое-то их, взрослое, представление о послушании детей. А вот второй случай мне запомнился. Мы тогда были на каникулах и гостили у бабушки. К нам в гости зашла соседка, наша дальняя родственница, любуется варвара, и с интересом спросила, хорошо ли мы учимся. А я взяла и сболтнула, что у моей сестры в четверти две тройки. А троечницей быть стыдно и позорно в нашей семье. В общем, папа за это на меня обиделся, но я не поняла, почему:

— Это же правда!

— Верно, — объяснил папа, — но об этом не обязательно знать всем подряд. Людям не нужно рассказывать о своих промахах, лучше делиться успехами, а если их нет, то промолчать.

Тогда я крепко задумалась об этом. Мне не хотелось быть объектом папиной обиды, и урок я усвоила. К тому же заметила, что сам папа, в отличие от мамы, нас всегда хвалил. Мы были для него самыми умными, красивыми. И родителям, и детям нужна похвала. Вторым даже больше, на этом строится уверенность в себе и в свои силы. Но к такому выводу я пришла гораздо позже.

Машина набирала скорость. Я задумчиво смотрела в окно. Вдоль дороги мелькали старые трехэтажки. Они сразу выдавали возраст нашего поселка. А сколько, кстати, нашему поселку лет? Хороший вопрос…

Меня высадили у автобусной остановки, сестра училась в городской школе и поехала дальше, а я потопала к своей, небольшой, местами обшарпанной, но уютной и родной.

***

У старого трюмо рядом с раздевалками меня встретила Жанка, моя подружка с детского сада. Круглолицая и немного сутулая, она обладала длинными пушистыми ресницами всем на зависть и… вторым рядом верхних клыков, о которых мало кто знал. Расти они у нее начали неожиданно, и ввели ее родителей в недоумение. Еще бы! Где такое видано. Мать Жанки, женщина боевая, знающая толк в пищевой торговле, схватив дочку в охапку, припустила к стоматологу. Там ее успокоили, сказав, что кальция у дочуры много, вот через зубы он и лезет наружу.

— А делать-то чего? — вопрошала женщина в праведном гневе, не оценив юмор эскулапа. — Она ж девочка, зачем ей второй ряд зубов?

— Ну, это как посмотреть… — хитро прищурился доктор. — Впрочем, снаружи-то, может, и правда незачем, — поспешно добавил он, натолкнувшись на хмурый взгляд Жанкиной мамаши.

В итоге, Жанке удалили одну пару здоровых клыков, а вторая пара вскоре заняла освободившееся место, даже брекеты носить не пришлось.

Историю эту никто из наших одноклассников не знал, так что аномалия сия осталась незамеченной и без последствий. То есть никто Жанку этим не дразнил. Ни на ее внешности, ни на характере это никак не сказалось. А я пришла к выводу: зубы в два ряда не гарантируют акулью хватку. Жанка ею не обладала ни до, ни после «клыкастой неожиданности». Подружка как была, так и оставалась слабой и уступчивой.

Я сняла куртку и подошла к трюмо.

— Ого! Ну и корда у тебя! — брякнула Жанка, не подумав.

— Это еще что значит? Впервые слышу такое слово? — скривилась я. Слово мне не понравилось, прозвучало грубо, неприятно было слышать такое от подруги. Сразу же встрепенулись комплексы. Но еще страннее было признавать, что Жанка-то, судя по всему, меняется, растет, в смысле, учится подтрунивать надо мной. Раньше это было всегда моей привилегией. В тихом омуте, значит… Ну-ну.

Жанка хмыкнула и пояснила:

— Задница! Корда означает задница.

— Мило! — нахмурилась я. — Это все юбка!

— Вижу. С чего вдруг ты ее напялила? — как выходец из семьи трудящихся Жанка над своей речью не заморачивалась, говорила, как умела. К тому же ее родители (в отличие от моих) за лексикон дочь не ругали, вот она в выражениях и не стеснялась, даже матерное словечко у нее то и дело проскакивало.

— Взрослею, — вздохнула я горестно.

— Поздравляю! — засмеялась Жанка, а я еще больше погрустнела. И чего тут смешного — скажите на милость? Но у подружки явно было другое мнение, она и правда в последние дни, даже недели, вела себя, что называется, по-взрослому. Объяснить, как я это поняла, словами не смогу, но чувствовалось в ней это. Мама, наверное, сказала бы что-то вроде: наступило осознание собственного женского начала — или я это в книжке какой умной вычитала?

— Слабый повод для радости, — буркнула я.

— С неизбежным так всегда, — философски изрекла подружка. — Но ты привыкнешь! — прозвучало со знанием дела. И когда это она экспертом успела стать?

Я подозрительно прищурилась. Жанка похлопала своими закрученными ресницами и признала:

— А че! Я уж пару месяцев как… повзрослела.

— И молчала? — удивилась я. Фух, не я первая, не я последняя!

— А надо было кричать об этом? Мне кажется, это и так заметно…

— Как это «так»? — испугалась я и посмотрелась в зеркало. На мой взгляд, вроде бы ничего не изменилось.

Жанка встала со мной рядом и покрутилась перед зеркалом, любовно оглядывая себя:

— Не знаю точно, но раз мы внутренне меняемся, то и на внешности это как-то должно отражается, и на нашем поведении, и даже на общении с окружающими, с мальчиками теми же…

— Ничего себе! Это кто тебе такого умного наговорил? — ахнула я.

— Никто! — обиделась подружка. — Прочитала.

— Где?

— В журнале! Глянцевом, между прочим!

— Фух! — насмешливо выдохнула я. — А я уж подумала, что в книжке.

— Да иди ты! — наигранно обиделась Жанка.

Должна признать, читала Жанка больше меня, но в основном всякую дребедень. Еще нередко она черпала знания из любовных романов, покупкой которых увлекалась ее мать. Из этих книжек Жанка выносила возвышенно романтические представления о любви, сексе и браке. И даже если сталкивалась с жестокой действительностью, все равно продолжала верить в светлые настоящие чувства.

У нас дома такой литературы не наблюдалось, все больше классика, да еще куча медицинской литературы, включая двадцать томов энциклопедии. Я читала только то, что входило в школьную программу. Хотя пару романчиков, по рекомендации подружки, я все же осилила, чтобы быть в теме. Но, надо сказать, не впечатлило. Как по мне, попытки авторов ответить на вопрос, что такое любовь, выглядели неубедительно. Жанка со мной не согласилась.

— Много ты в этом понимаешь! — снисходительно заявляла она на все мои доводы.

Прозвенел звонок. Жанка взяла сумку и пошла вперед, я замешкалась, зацепившись коготками за край трюмо.

— Догоняй! — крикнула подружка.

Я осмотрела вероятную катастрофу, но не обнаружила и намека. Странно!

Если бы я знала, какая катастрофа ждет впереди, побежала бы за Жанкой без оглядки, и черт с ними с колготками.

***

Не успела я сделать и двух шагов, как услышала учительский окрик, строгий и в то же время мягкий, словно окликнули кого-то не потому, что хотели отчитать за провинность, а потому что старались привлечь внимание.

Почему мне так показалось?

То ли в голосе послышалась улыбка, то ли дело было в интонации.

Я оглянулась. Интересно, к кому это там обращались?

Крупная и высокая, как скала, завуч Зоя Викторовна и пышка-историчка Лилия Петровна стояли напротив входных дверей и смотрели, как к ним вразвалку, улыбаясь до ушей, не вынимая рук из карманов, подходил какой-то старшеклассник в ярком спортивном костюме.

Я замерла и забыла о том, что уже прозвенел звонок и мне давно нужно быть в классе.

Как же он был красив! Светловолосый, голубоглазый… А улыбка! Так улыбается тот, кто не сомневается в своей неотразимости, а потому, что бы он ни натворил, ничего ему не грозит ни от училки, ни от завуча, ведь достаточно вот так улыбнуться, с легкой нагловатой и в то же время кокетливой самоуверенностью: «Да ладно вам, я ж — красавчик, и вы это знаете. Ну, подумаешь, опоздал на урок. Простите-простите!»

Почему я раньше его не замечала?

Потому что мало обращала внимание на старшеклассников?

Но разве можно его не заметить?

Мне нестерпимо захотелось его разглядеть. Я не могла пошевелиться. Кто он? В каком классе? Как зовут?

Кажется, когда учителя его окликнули, они назвали его по имени? Каком? Или то была фамилия?

Вопросы роились в моей голове. Ответов не находилось.

Нас разделяло метров десять, и я была уверена, что он меня не увидит, даже если посмотрит в мою сторону.

Вот только в коридорах школы, которые пустеют после звонка на урок, каждый замешкавшийся сразу же бросается в глаза.

Парень подошел к учителям, что-то ответил, они ему, и вдруг он резко повернул голову в мою сторону. Мы встретились взглядами.

«Да нет, не может быть!» — уверяла я себя. На таком расстоянии и впрямь может показаться, что смотрят именно на тебя, но в это трудно было поверить. Не может быть, чтобы он так долго и пристально смотрел на меня. Зачем? Он же меня не знает.

Как долго?

Несколько секунд как целая вечность.

Я же его не знаю, откуда ему знать меня?

Нужно отвести взгляд. Прямо сейчас!

Нет, не могу!

Пусть он отвернется, и я смогу его разглядеть получше…

Но он не отворачивался, и у меня не было сил это сделать.

Да я и не хотела, потому что уже не сомневалась: этот красавчик смотрит прямо на меня, да и никого другого в коридоре не было.

«Ну и ладно, он меня все равно не запомнит», — успокаивала я себя…

Время замедлилось… И ускорилось одновременно. Все произошло за мгновение, которое показалось мне бесконечным…

— Ты идешь? — крикнул кто-то у меня за спиной.

Я вздрогнула и очнулась. Парень перевел взгляд на учителей, а я оглянулась.

Из-за угла выглядывала Жанка в полном недоумении.

— Иду! — отозвалась я, надеясь, что подруга не заметила причины моего ступора.

— Ты чего тут застряла? Урок уже начинается? — и она посмотрела на того, от кого я с таким трудом отвела взгляд.

Мне показалось или в глазах Жанки мелькнуло узнавание?

— Ты знаешь, кто это?

— Кто? — переспросила она.

— Тот парень рядом с завучем? — указала я кивком головы.

Жанка нехотя призналась.

— Знаю.

— И кто он? Как зовут? — кажется, у меня дрогнул голос от нетерпения.

— А зачем тебе? — озадачила вопросом подруга, торопливо заходя в класс.

— Затем, что я его не знаю! — бежала я за Жанкой в растерянности, не понимая причин ее скрытности.

— Ну и что… — пожала плечами подружка и направилась к своей парте.

Опять странность… С подружкой явно что-то происходит, а я не замечала. Почему? Обычно я чутко реагирую на перемены, происходящие с окружающими. Что изменилось? Или кто: я или подружка?

Как не вовремя…

Или наоборот, самое время?

Уф! Одно было точно — это все расстраивало. Надо срочно во всем разобраться. Странности ослабляют доверие. А без доверия не может быть дружбы. Простая арифметика — не моя, скорее всего, мамина, но не суть. Реальность это подтверждала, вернее, реальность в лице моей подружки Жанки. А может, она мне уже давно не подруга? А что? Такое ведь уже случалось, с Оксаной? История имеет привычку повторяться… А вот это уже определенно папины слова.

— После урока расскажешь про него, да? — вдогонку потребовала я от Жанки обещание. Но она лишь молча села на свое место ко мне спиной. Я сверлила ее взглядом, злясь на непонятное для меня и необычное для нее поведение. Она же всегда с готовностью болтает о мальчишках, любит перемывать им косточки, обсуждать, кто с кем встречается и насколько успешно. И вдруг холодное молчание, я бы даже сказала, желание утаить…

***

Алгебру вела наша классная Анна Витальевна. Я сидела на задней парте, куда обычно сажали тех, у кого зрение получше. Жанка — на первой, так как, помимо зубов в два ряда, она отличалась еще и сильной близорукостью.

Цифры и формулы меня ничуть не занимали. Забыла я и о боли в животе.

Раньше я думала, что погрузиться в свои мысли, означает оказаться в полной прострации (что бы ни значило это слово, но я интуитивно угадывала, что оно тут к месту), ничего не замечать, не слышать, даже не видеть. Но нет! Я все слышала и видела, я записывала задачки вслед за учителем, решала примеры вместе со всем классом, даже заметила, что мой сосед забыл учебник, и я подвинула свой на середину парты. Я словно раздвоилась: одна привычно выполняла то, что должна была, чтобы вторая могла в это же время обдумать произошедшее. Картина случившегося так и стояла перед глазами, и вопросы: что произошло и почему я зациклилась на том парне? — не давали покоя, ответа на них у меня не было. Это бесило.

Очнулась я, когда в конце урока Анна Витальевна предупредила:

— На перемене не расходимся. Вас надо рассадить.

Дурацкая процедура, которая никому не нравилась, потому что никто не понимал, зачем? Класс возмущенно загудел.

— Тихо! — повысила классуха голос с немалой долей строгости. — Записываем домашнее задание.

Я обвела взглядом одноклассников. До сегодняшнего утра моя жизнь концентрировалась только на них, на моем классе. Мальчишек и девчонок с недавних пор стало поровну, потому что пришли новенькие. Макс перевелся из городской школы, Денис приехал с родителями из другого города. Еще Андрюха и Серега — эти второгодники, двоечники, но в остальном неплохие ребята. Вообще-то с мальчишками-одноклассниками нам повезло, нас, девочек, никто из них никогда не обижал, да и между собой ссорились и дрались они редко. Конечно, все подтрунивали друг над другом, но шутливо и без последствий. Никаких травли, бойкотов или темных. Что уж, признаю, класс у меня хороший. Потому за его пределами общения я и не искала, да и мало кого знала.

И вот за пару минут все изменилось. Для меня больше не существовало ни класса, ни одноклассников, границы раздвинулись, мое внимание вырвалось за его пределы и сосредоточилось исключительно на одном парне, чьего имени я не знала, но нестерпимо хотела узнать. И не только имя. Все!

Что это со мной?

Я одернула себя и вернула в реальность. Надо будет как-нибудь рассмотреть его получше, может, не так уж он и красив, как мне показалось. Найду изъян, и наваждение исчезнет…

С недавних пор появилась у меня такая «спасительная» метода: если кто-то или что-то мне очень сильно нравилось, но я знала, что мне этого не получить, я просто находила в желаемом какой-нибудь недостаток, и сразу же становилось легче принять факт «необладания» и смириться. Ну типа: раз не идеальный, так мне и не нужен. Метод работал.

Да! Именно! Обрадовалась я. Найти недостатки и успокоиться, а то какая ж учеба, когда перед глазами парень с самой потрясной улыбкой, от которой его лицо светится, а твое сердце замирает.

— Старкова!

Что за фигня — вздрагиваю все утро.

И я с умным видом уставилась на классуху.

— Ты что, спишь? — нахмурилась она.

— Нет.

— Тогда почему не отвечаешь?

— У меня живот болит, — встала я в оборонительную позицию, тем самым сразу же пресекая любое нападение. Классуха замялась. А я тут же воспользовалась моментом. — Можно выйти?

— Иди.

Я выскочила в коридор. Боль тут же, словно в наказание, дала о себе знать с новой силой. Выходило, что никого я не обманула.

И чего я так напрягаюсь? Я и раньше влюблялась. Ненадолго, временно, разово — да без разницы! И вскоре все проходило само собой, значит, и это пройдет. Ну, падкая я до красавчиков — да, но не одна же я такая!

В шесть лет влюбилась в одноклассника, тоже голубоглазого и белокурого. Они тогда с Короленко соперничали за мое расположение. У Короленко не было ни шанса, но он не сдавался. Доходило до драк и каких-то дурацких розыгрышей. Он частенько подталкивал на эти глупости пухляка Жорика, и тот, как дурак, неизменно велся. Однажды зимой он выкинул в окно мой сапог. Сапог упал в большой сугроб. В ту зиму было очень много снега. Воспитательница, естественно, сапог искать не пошла, как и Жорик, меня же из группы просто не выпустили. Я ждала маму, уверенная, что она-то, естественно, найдет злосчастный сапог, а иначе домой мне на в чем идти. Но мама, услышав, что мой сапог выбросили, сделала недовольную мину и все свое возмущение почему-то направила на меня. А в чем была моя вина? Я наблюдала в окно, как мама походила под окнами вокруг сугроба, но сапога не нашла. Еще бы! Ведь он упал именно в сугроб, а не рядом. Но копаться в сугробе мама не стала, хотя я и говорила, что он точно там, но разве кто-то слушает детей. Мама принесла мои старые сапоги, и всю дорогу домой ругала меня.

— Почему именно твой сапог выбросили? Почему не чей-то другой? Новые сапоги, хорошие. Теперь будешь в старых ходить.

— Ну мама, он же там так и лежит. Давай поищем.

— Нет его там, я искала!

— Но его же никто не брал, значит, он там лежит, — умоляла я маму.

— Хватит! Нет там сапога. А ведь хорошие сапоги! Новые, хорошие сапоги, — чуть не плача причитала мама со злостью в голосе. — И почему с тобой так постоянно? То одно, то другое. Почему-то других не трогают.

Я не знала, что на это ответить, я думала о сапоге, который там так и лежал. На следующее утро я хотела пойти поискать, но мама торопилась на работу, и поскорее отвела меня в группу, а днем во время прогулки воспитательница мне не разрешила, сказав, что нечего там искать, раз мама моя не нашла, значит его там нет. Ерунда какая-то. Куда же он тогда мог деться? На этот вопрос взрослые лишь пожимали плечами. По-моему, они вели себя очень глупо. Так и вышло, потому что в марте, как только снег растаял, сапог лежал там, куда и упал, но уже был непригоден к носке. Я показала его маме, но ей было все равно.

— Его уже нельзя носить, — безразлично сказала она и тут же добавила. — Вот если бы его тогда не выкинули.

И я до сих пор не понимаю, в чем была моя вина. Но урок я вынесла: можно легко стать без вины виноватой в глаза других.

В пятом классе я увлеклась старшеклассником, он был на четыре года старше и встречался со своей одноклассницей, которая жила в доме напротив. Я часто видела их вместе, вот и запала. Но влюбленность быстро прошло, как только я поняла, что я за год выросла, а он нет, и все указывало на то, что он так и останется очень маленького роста.

И вот снова. Но это же нормально? Разве не так должно быть? Только бы не затянулось… Надо найти изъяны. Срочно!

***

В туалете, на удивление, было людно. Девчонки из старших классов прогуливали уроки. На меня покосились с подозрением, но я юркнула в кабинку. А они открыли окно пошире и закурили.

— И как прошло? — услышала я чей-то писклявый голос, дрожащий от любопытства.

— Да так себе, если честно, — прозвучал гортанно низкий ответ, в котором сожаления было гораздо больше напускного равнодушия.

— А Маринка заливала, что здорово, — злорадно засомневалась писклявая.

— Ха! Ты что Маринку не знаешь!

О чем они говорили, я не поняла. А вот, кто такая Маринка, знала. Училась она на год старше меня и принадлежала к той категории девчонок, которые считались популярными и были у всех на языке. Популярность оценивалась не размером кошелька родителей, а уровнем нахальства и самоуверенности, востребованностью у парней и безмерной развязностью, которую я себе позволить не могла, да и не считала нужным.

Я вышла из кабинки и подошла к рукомойнику, девчонки молча понаблюдали и проводили меня взглядом. Интересно, о чем шла речь?

Я вернулась в класс, села на свое место в ожидании экзекуции.

Ну почему нельзя сидеть за одной партой с тем, с кем хочется? Почему обязательно это должен решать учитель?

— Проценко садись к Сомовой, — командовала Анна Витальевна.

— Не хочу я сидеть за первой партой! — возмутился щуплый Вовчик, безобидный и улыбчивый троечник.

— Мало ли, что ты не хочешь! Дома будешь хотеть! — одернула его классуха, и Вовка покорно сел за первую парту.

— Шевелев садись к Абраменко!

Я улыбнулась. Оксанка покраснела. Она была влюблена в Макса, и всегда хотела сидеть с ним за одной партой. Сбылась мечта!

Макс выделялся среди прочих. Деловитый, нагловатый, девчонок никогда не обижал, даже если их заносило, а вот пацанам мог легко накостылять и за самую малость. Цену Макс себе знал, умный был парень, но лентяй. У Оксанки не было шансов. Максу нравились красивые, с характером, которые могли с ним поспорить, одернуть, влепить пощечину за пошлость — в общем, не такие волоокие молчуньи-пампушки, как наша Ксюта. Но сегодня ее день. Классуха расщедрилась, то ли сама догадалась, то ли Оксаночка попросила. Как и большинство учителей, Анна Витальевна к отличницам относилась с уважением, так что, скорее всего, именно второе.

Я хмыкнула про себя. Макс, проходя мимо, подмигнул, я показала язык. Оксаночка заметила, нахмурилась. Видимо, из-за него она меня сторониться начала. А ведь раньше мы с ней не разлей вода были, пропадала я у нее постоянно. В начальной школе мы учились во вторую смену, и пару раз я обманывала родителей, говоря, что уроки нам перенесли на утро, и полдня проводила у подружки. Когда обман вскрылся, от мамы мне, конечно, влетело, но несильно. Мама тогда меня удивила:

— Это же тяжело целый день на ногах.

Я и не поняла: вроде бы меня поругали за обман, но выходило, что с какой-то жалостью и с заботой обо мне.

И вдруг — раз и все, в один момент перестали мы быть подругами. Пришла на первое сентября, а Оксаночка меня сторонится. Я в догадках терялась. А вон, оказывается, из-за Макса.

Он плюхнулся рядом с Оксанкой, развалился по-хозяйски. Она заулыбалась, счастливая.

И что в нем такого? Выглядит слегка неряшливым, одет, конечно, добротно, родители не бедствуют, раскован, прикольный, но не красавчик ничуть. Ну, да, не щуплый доходяга, типа Вовчика. Ну, да, с Максом надежно, он и по морде любому за тебя врежет, не испугается, и на руках носить может — сила есть, но… Он же такой обычный. Глаза карие, волосы русые, всегда растрепанные, нос картошкой.

Макс снова оглянулся на меня, поймал мой скучающий взгляд, скорчил забавную рожицу. Я тихо засмеялась и закрылась от него учебником.

— Короленко! — окликнула классуха Борьку. — Садись к Старковой.

Я вздрогнула — да что за день-то такой!

Класс снова загудел, на этот раз насмешливо:

— Уууууууу!

И Макс громче всех. Ох, дождется он у меня!

Борька сел рядом со мной. Сложил свои большие руки на столе, напрягся, ссутулился, свесил голову. Я покосилась на него. Он не отреагировал.

Класс смеялся и подтрунивал:

— Наконец-то, своего дождался, да, Борь! — крикнул Жорик, и тем окончательно вывел меня из себя.

Классуха не понимала, что происходит, ее растерянный взгляд метался с одного ученика на другого, но все смотрели на нас с Борькой. Я сжала губы в нитку, мне было не по себе.

— Что происходит! Прекратите! — нервничала классуха.

— Да просто Борька давно мечтал с Юлькой сидеть! — хохотнул Жорик.

— Ага, вот и сбылась места идиота! — поддакнул Вовчик.

— И не только сидеть рядом, да, Борь! — ржал Макс.

Борька бросил на него злобный взгляд, но промолчал, только еще ниже склонил голову, словно покорно принимая неизбежное наказание. Но я чувствовала, как от него исходит торжество: случилось долгожданное, желанное! Он промолчал и не огрызнулся только потому, что побоялся открыть рот и выдать голосом или интонацией свою радость, показать удовольствие, переполняющее его, не суметь сдержаться и расплыться в счастливой улыбке. Но лучше бы он это сделал! Огрызнулся! И тогда бы все успокоились, притихли, и все бы закончилось. И возможно, я бы не поступила так, как поступила.

Но Борька промолчал.

Как же я ненавидела его в этот момент! Почему никто не подумал обо мне? Почему никто не спросил? Борька упивался своим удовольствием и даже не удосужился взглянуть на меня. Почему? Испугался, что я прочту в его взгляде — что? Удовлетворение? Радость? Превосходство?

А надо было бы! Надо было заглянуть мне в глаза и задать молчаливый вопрос: не против ли я, хочу ли я с ним сидеть? И пообещать что-то взамен, пусть всего лишь взглядом, я бы поняла. Это стало бы проявлением уважения, я бы знала, что мое мнение имеет значение, не для учителя, нет, для него, Борьки. Мне это было нужно. Ведь это такая малость, но такая важная и решающая для меня и непосильная, как оказалось, для него.

Во мне нарастало возмущение, закипала злость. Я почувствовала себя безропотной куклой, у которой нет права выбора, нет голоса, которая должна слепо подчиниться чужому желанию, идущему вразрез с ее собственным. Какое же это мерзкое чувство! И ведь все вокруг это видели и понимали. Меня загнали в угол. Тогда я впервые поняла, как это отвратительно — быть загнанным, как зверь, и не иметь возможности вырваться из западни. Ну нет! Я не зверь и не в западне, что бы там кто себе ни думал!

Не позволю над собой смеяться! И с кем мне сидеть, я сама буду решать.

Я молча встала и пересела за другую парту.

Класс замер, в воздухе повисло недоумение, жалость, осуждение. Борькино торжество окрасилось негодованием. Его ладони сжались в кулаки, скулы напряглись. Я словно бросила его при всех, демонстративно и жестоко. Наверное, в его понимании, сев рядом со мной, он сделал мне предложение, которое я должна были принять, как неизбежное, а я отказала. Разве это не мое право?

— Юля, вернись на место! — приказала классуха.

— Не буду я с ним сидеть! — заявила я, а в голове пронеслось: зря я так, обидно прозвучало.

— Почему? — не поняла училка.

— Не хочу! — нагло заявила я и больше не добавила ни слова.

Одернуть меня, как Вовку, Анна Витальевна не могла, все-таки я одна из лучших учениц, со мной так нельзя, да и родителей моих она хорошо знает и уважает, врачи как-никак.

Класс снова загудел, теперь осуждающе. Кто-то поглядывал на меня с удивлением, мол, как это я посмела. Другие с любопытством на Борьку — как поступит?

Борька сидел на своем месте, сжимая кулаки, молчал, смотрел в стол. На секунду я пожалела о своем поступке, но и вернуть все обратно не могла. Да и не хотела.

Борьку было немного жаль. Как и себя. Еще отомстит ведь за такое-то унижение. Он же самый сильный в классе, альфа-самец, никто с ним не тягается, да и меня никто никогда не задирал, потому как знали, Борька на меня глаз положил, а с ним связываться себе дороже. Но мне было плевать. Меня он не тронет, рука не поднимется. Впрочем, я этого не боялась. Но все же, наверное, зря обидела.

Вот что у меня за характер такой? Рублю с плеча, потом жалею. Должно быть, это она, доброта.

Вскоре все успокоились, и Анна Витальевна рассадила остальных. Но напряжение так и не спало. К Борьке посадили Наташку Петрову. Меня же не покидало чувство стыда за совершенную глупость. Ох, не простит Борька. Но какое мне дело? Он мне никогда не нравился…

***

Борька жил в доме напротив, в одном с Жанкой подъезде. Сначала мы все в одни ясли ходили, потом в группу, потом в один класс. Еще в детском саду все узнали, что Борька в меня влюблен. Как-то во время тихого часа, когда я уснула, он при всех на спор поцеловал меня. Просыпаюсь, а на меня все таращатся с дурацкими улыбочками. Что? А вот то самое. Как я должна была на это отреагировать в свои шесть лет? Вот и я не знала, потому никак и не отреагировала.

С тех пор любви своей ко мне Борька не отрицал, но никогда и не признавался в ней. Так что вроде как все знали, и я в том числе, но подтверждения тому у меня не было, и я не считала себя ему обязанной. Наоборот, меня ужасно раздражало, что Борька будто все время со мной соперничал, не в знаниях, конечно, это было бы глупо с его стороны. Он это понимал. Но зато на физкультуре не упускал шанса продемонстрировать свою силу и ловкость, бравировал ими — тоже мне ухажер! Зачем со мной тягаться-то в беге? Или в прыжках в длину? Или в метании мяча? Понятное дело, что Борька сильнее. Я и не пыталась никого переубедить в обратном — ума хватало. Соперничать с высоким крепким парнем в силовой подготовке? Ой, нет, не про меня.

Борька не был красавчиком: простое славянское лицо без каких-либо запоминающихся черт, русые волосы, но в нем угадывалась мужская сила, глядя на него, не возникало сомнений, что он не раздумывая кинется в драку за то, что ему дорого, не отступит и задешево не отдаст. Но это было явно не про меня, ведь Борька никогда никуда меня не приглашал, портфель за мной не носил, гулять не звал, с днем рождения не поздравлял, даже конфетами не угощал. В отличие от того же Жорика, который хоть и приходился Борьке другом, но как-то заявился ко мне на порог и стеснительно сунул маленькую шоколадку, сообщив, что это его отец-бизнесмен из-за границы привез. Я тогда сильно удивилась такому поступку, но подарком не впечатлилась. В моей семье, где папа и мама — врачи, заморские шоколадные конфеты не переводились, пациенты постоянно угощали.

В общем, я это к тому, что ничего я Борьке не должна, и если не хочу с ним сидеть за одной партой, то и не буду.

Борька после случившегося за ту парту с Наташкой больше не садился. Вместо этого либо на уроках не появлялся, либо сидел с пацанами на галерке.

Разговаривать со мной он перестал вообще, не то, чтобы мы раньше с ним вели задушевные беседы, нет, но теперь даже не здоровался. Впрочем, это я не сразу заметила, у меня все мысли уже были заняты другим.

***

На перемене я пристала к Жанке с расспросами.

— Так кто же тот парень, а? Расскажи?

— А ты не знаешь? — удивилась подружка.

— Нет.

— А зачем ты о нем спрашиваешь? — тянула резину Жанка.

— Ты чего? Интересно. Увидела, захотелось узнать, кто он, — призналась я. — Ты-то его откуда знаешь?

— Да его вся школа знает, — на вдохе заявила Жанка. Ясно, он ей тоже нравится.

— И?

— Зовут его Игнат. Учится в 9-ом классе, — нехотя выдавала подружка информацию по крупицам, а я с жадностью ловила каждое слово.

— А с кем встречается? — я даже мысли не допускала, что такой парень и один-одинешенек.

Жанка с подозрением заглянула мне в глаза.

— Влюбилась, что ли?

— Да я его только что увидела! Не рассмотрела даже! — врала я безбожно.

Подружка погрустнела:

— Иногда и этого предостаточно.

— Так есть у него кто-то?

— А не поймешь… — развела руками Жанка.

— То есть как?

— А так. Встречался с Маринкой Лагутиной, потом вроде бы они поссорились, но через пару месяцев опять сошлись. Потом опять разбежались. Но она всем говорит, что они вместе…

— Зачем? — не поняла я.

— А чтоб другие не зарились и слюни не пускали, — сделала Жанка вывод.

— Мало ли что говорит, расстались — значит расстались.

— В том-то и дело, не понятно у них все. Тут недавно Игнат с кем-то вечером на скамейке посидел в обнимку, девица решила, что они теперь пара, так Марина ее быстро в этом разуверила.

— Как?

— Агрессивно! — нашла подходящее описание Жанка.

Ох, уж эта ее манера не называть вещи своими именами — бесило ужасно.

— Подрались, что ли? — все же уточнила я, а то мало ли что там под агрессивностью скрывается в понимании подружки.

— Так говорят, сама я не видела.

— Ну, меня она не знает, так что мне нечего бояться, — подумала я, как выяснилось, вслух. Опрометчиво.

— Будешь на Игнатика таращится, узнает.

— Не буду.

— Ну-ну! — не поверила Жанка.

Ну конечно, буду, но украдкой. Кто меня заметит? Я была уверена, что невидима и могу смело и прямо смотреть на людей. Почему? Да потому, что я же самая обычная, проще сказать, незаметная, в глаза не бросаюсь, ярко не одеваюсь, косметикой не пользуюсь, грудь маленькая, не блондинка. В общем, кроме одноклассников, меня никто не знает и не замечает.

Это было самое ужасное заблуждение! Как выяснилось позже. Мы же все друг у друга как на ладони! А невидимые мы разве что для самих себя. И жизнь постоянно напоминает нам об этом.

Как-то после школы я возвращалась домой не по центральной улице, а мимо одной из наших трехэтажек. Заметила какое-то движение в окне второго этажа. Подняла голову и увидела парня, я его знала, он учился на год старше. Пересеклись взглядами. Не знаю, что на меня нашло, но я показала ему язык. Просто так. Разве не забавно? Но парень не разделил моей игривости, нахмурился и показал мне кулак, а я ускорила шаг, уверенная, что из дома он за мной не выбежит, а в школе так много учащихся, что вряд ли он меня найдет, он же меня не знает.

Каково же было мое удивление, когда на следующий день, на перемене, когда я стояла в толпе девчонок, этот парень не только меня узнал, но и подошел с упреком:

— Эй, ты?!

Девчонки тут же расступились, и я осталась с ним лицом к лицу.

— Да ты! — показал парень на меня пальцем. — Чего дразнишься?

— Я? Я не дразнюсь! — запротестовала я, мысленно надеясь, что не ударит же он меня вот так при всех?

— А зачем ты мне вчера язык показала? Это точно ты была! — уверенно настаивал парень.

Я молчала, отпираться было глупо, а признаваться не хотелось, оставалось стоять и смотреть ему прямо в глаза, типа будь, что будет. Не убегать же мне, в самом деле? Хотя и такая мысль промелькнула.

— За такое и схлопотать можно! — заверил меня парень и даже приблизился почти вплотную, я занервничала, но осталась на месте.

И тут он сдулся. Взглянув на кого-то за моей спиной, поостыл и даже сделал шаг назад. А я порадовалась, что стою в коридоре в толпе одноклассников.

— Больше не дразнись! — назидательно посоветовал он и ушел. А я облегченно выдохнула и расслабилась.

— О чем это он? — раздалось сзади.

Я обернулась, за мной стоял Борька, сложив руки на груди:

— Обиделся, что я ему язык показала, — честно призналась я.

— Зачем? — не понял Борька.

— Да просто так! — я разозлилась. Что в этом такого? Было игривое настроение! — Шла мимо, он в окно выглянул, вот и показала.

Борька хмыкнул и отошел. А я подумала, что не такая уж я и невидимка, как думала, если этот незнакомый парень так быстро и легко нашел меня в толпе.

Но Игнат — другое дело. Он-то старшеклассник и точно меня не знает, если ему нравятся такие, как Маринка, броские, сисястые блондинки, развязные и доступные.

***

Ох, и влетит же мне за самовольство! Классуха точно расскажет обо всем случившемся маме, да еще и от себя добавит красок. А для мамы настоящая трагедия, когда ее дети выбиваются из общей массы, когда лезут на рожон, обращают на себя внимание, и тем самым заставляют ее краснеть. Потому что раз я сделала не так, как все, значит, это плохо, это постыдно. И мама не будет слышать мои оправдания, они для нее не имеют значения, если на меня взрослый пожаловался, то я однозначно виновата.

Почему? Не могла никак я понять…

Конечно, нас с сестрой никогда родители не били, но отчитывали за поведение частенько. Причем папа чаще всего шутливо, а вот мама со всей серьезностью. Может, она просто не знала, что такое по-настоящему плохое поведение?

Но одно дело — заслуженно, и совсем другое, если несправедливо.

Пару недель назад. На уроке труда нас заставили перекапывать клумбы. Часть из них располагалась под окнами нашего класса, и классуха могла наблюдать за процессом. В тот день лопаты раздали всем, хотя обычно девочкам выдавались грабли. Но в качестве послабления девочкам выделили меньшую территорию для вскапывания. Самые сильные мальчишки со своими участками справились быстро и взялись помогать нам.

— Давай сюда! — подошел ко мне Борька и по-хозяйски потянулся к моей лопате. — Нечего тебе копать, я сам.

— Я почти закончила, — отмахнулась я от его помощи. Те, кто не копал, должны были собирать пыльную траву, мне не хотелось, да и оставалось совсем немного. Копать я умела, у нас был огород, так что нас с сестрой с детства приучали к труду. Не буду врать, копать — дело трудное и не женское, но если без спешки, недолго и с отдыхом, то вполне себе.

Борька нахмурился и отошел — ну, не отбирать же у меня лопату силой. Я вскопала свою грядку и пошла понаблюдать, как отстающие мальчишки справляются. Они копали под окнами нашего класса, а я стояла рядом, подначивая их.

Конец ознакомительного фрагмента.