Сказать по правде

Остин Сигмунд-Брока, 2019

Репутацию Кэмерон Брайт можно выразить одним словом: стерва. Неудивительно, что она королева «дрянных девчонок» и привыкла всегда получать желаемое. Но даже у таких, как она, есть слабости. Эндрю – ее первая настоящая любовь и восходящая звезда футбольной команды. А еще… он не хочет иметь с Кэмерон ничего общего. Чтобы завоевать красавчика, нужно «приручить» себя, извинившись перед всеми, кого она обидела. Даже перед Бренданом, чья жизнь практически пошла под откос. Но что, если на самом деле любовь, которую Брайт заслуживает, не требует жертв?

Глава 8

Впервые в жизни я решаю проявить себя на литературе.

Я направляю в это каждую каплю своего гнева за обидные и высокомерные слова Эндрю в стремлении доказать, что он не прав. Я читаю пьесу целиком, подыскивая идеи в каждой строчке. Продираюсь через архаичные словечки, не говоря уже о сотнях чрезмерно замысловатых и закрученных фраз вроде «пусть глаза мои будут свидетелями» вместо «я посмотрю сам».

Проблема в том, что все методы, которые Петруччио использует, чтобы укротить Катарину, ужасны.

Даже если игнорировать физические последствия, голодание или лишение сна вряд ли сделает меня добрее. Я отбрасываю книгу и пытаюсь думать самостоятельно. Если бы Катарина работала над тем, чтобы стать лучше, что бы она сделала? Ответ очевиден: прежде всего, относилась бы к людям добрее. Это легко.

И слишком долго. Если я буду открывать двери перед входящими и хвалить их прически или что-нибудь еще, со временем это может привлечь внимание Эндрю. Но сколько месяцев таких жестов доброты потребуется?

Мне нужно что-то большее. Что-то способное привлечь его внимание, чтобы при этом я произвела хорошее впечатление… ну, и помогла другим. Я перебираю десятки вариантов.

Только когда в точности вспоминаю сказанные Эндрю в классе слова, у меня начинает формироваться идея. Он упомянул, как Кет разбила лютню о голову учителя. А если бы хотела искупить вину, то могла бы извиниться. Но извинения не исправляют настоящий вред, и, как я узнала из недавнего личного опыта, их трудно сделать достаточно искренними, чтобы добиться результата. Кет пришлось бы перевязать раны учителя и заменить его разбитую лютню новой, прежде чем окружающие признали бы, что она изменилась.

Вот оно.

Одних извинений недостаточно. Но я не буду исправлять ситуацию словами. Я искуплю вину перед людьми, которым причинила вред. Идеально. Большие жесты куда более заметны, чем простые комплименты и вежливость. Не понадобится много времени, чтобы Эндрю услышал о том, что я делаю, и тогда он поймет: я изменилась, как Катарина.

Хотя я предпочла бы этого избежать, придется начать с Пейдж. Даже если она мне особенно не нравится, Эндрю не поверит, что я изменилась, пока я не подлижусь к ней. Проблема в том, что у меня нет ни малейшего представления, что бы я могла для нее сделать.

* * *

Всю следующую неделю я хожу за Пейдж по пятам, надеясь найти подсказку. Я подслушиваю ее разговоры в коридорах, листаю прошлогодний альманах^[7], выясняя, на какие факультативы она ходит, и следую за ее передвижениями во время обеда. Пока мои друзья сидят на патио за нашим обычным столом, я говорю, что работаю в библиотеке, а на самом деле наблюдаю за Пейдж и ее друзьями в столовой. Никто не замечает.

Но у меня не получается ничего найти. Пейдж ни разу не жаловалась о том, что заваливает какой-то предмет, или что ей нужна помощь с каким-нибудь проектом, а значит, я не могу помочь ей в учебе. Я думала, что смогу вступить в один из ее клубов и тем самым повысить его статус, но как это ни поразительно для ученика Бомонта, она не участвует ни в одном школьном факультативе. И несмотря на ее относительное отсутствие популярности, она проводит обед с приличной группой друзей, которые, судя по всему, ее обожают.

Прошлой ночью я на минуту обрадовалась, вспомнив, что читала ее эссе. Я сломала голову, пытаясь вспомнить детали, — но вспомнила мало. Стоит признаться, тогда оно меня не особо интересовало. Но я все же вспомнила: она писала, что не может быть собой, ведь ей вечно приходится переживать за других людей. В нем было что-то о травле, о том, как трудно смотреть на нее и не суметь помочь. Ничего особенного. Ничего, что я могу использовать.

У нее нет парня. Это я знаю. Конечно, можно было бы ее с кем-нибудь свести, но в подслушанных мной разговорах не было ничего о том, что она кем-то интересуется. Конечно, всегда есть Джефф. В «Скаре» он ее явно интересовал, и учитывая, как она рыдала, когда наткнулась на нас с Эндрю, я уверена: то, что между ними произошло, сложилось не так, как надеялась Пейдж.

Но это же Джефф.

На литературе я жду звонка, глядя в окно на парковку. Разумеется, окна «мерседеса» Джеффа затуманены безошибочно узнаваемой дымкой марихуаны. Сквозь нее я различаю его ядовито-розовое поло — разумеется, с поднятым воротником.

Даже если Пейдж нравится Джефф, не думаю, что, если я сведу с ним ее или кого-то еще, это можно будет считать хорошим поступком.

Со вздохом я снова сосредотачиваюсь на Ковальски, которая читает какую-то вдохновенную лекцию о том, как Бьянка и Катарина должны оттенять друг друга, подчеркивая отличия между ними. Тоска.

Следя за Пейдж, я заметила одно. Они с друзьями не вполне честны, когда высказывают свое мнение. Между жаркими обсуждениями телесериалов, о которых я никогда не слышала, и каких-то там ролевых игр, они просят друг у друга совета. «Это шляпа портит мне прическу?» «Никто же не видел мое белье, когда ветер задрал мне юбку?» «Как думаешь, Джейсон Рид когда-нибудь обратит на меня внимание?» На все эти вопросы были очевидные ответы: «да», «нет» и «никогда». Но каждый раз Пейдж и ее друзья говорили то, что хотел услышать спросивший.

Сначала я этого не понимала. Разве человек не будет лучше как друг, если говорит правду? Я бы хотела, чтобы мои друзья сказали мне, что моя шляпа ужасна, или что я трачу время на безответную влюбленность. Или если у меня, например, мерзкий герпес на губах. Я всегда считала, что честность полезна, даже если причиняет боль. Но читая «Укрощение строптивой», я начала в этом сомневаться.

Честность Катарины никому не помогает и заставляет людей ненавидеть ее. Ее честность — то, на что все чаще всего жалуются. Катарина безупречно честна — например, когда говорит Петруччио, что он осел, в первой же паре строк после их встречи. С поправкой на времена это довольно жесткое оскорбление. История повторяется снова и снова. Катарина не скрывает ни одной негативной мысли или мнения, поэтому люди убеждаются в ее репутации как «строптивой».

Если я хочу быть меньше похожа на Катарину, придется поработать с тем, чтобы придержать свое честное мнение.

Наконец звенит звонок, и я медлю, собирая вещи и выжидая, пока уйдет Пейдж. Она засовывает «Укрощение строптивой» в сумку, натягивает странную фиолетовую вязаную шапку с пришитыми кошачьими ушами и идет к двери.

Я собираюсь за ней последовать, когда меня подрезает Эндрю.

— Классная шапка, — говорит он, проходя мимо.

Пейдж придерживает перед ним дверь.

— Спасибо, — отвечает она.

Я хмурюсь. Это не первый мимолетный признак зарождающейся дружбы, который я наблюдала за эту неделю. Каждый день что-то случается — они машут друг другу в коридорах, обмениваются несколькими фразами о прочитанном вчера, обмениваются взглядами, когда кто-то говорит что-то особенно глупое в классе. Мне это не нравится. Не то чтобы я ревновала в романтическом смысле… Я уверена, что Пейдж не во вкусе Эндрю, учитывая что он был влюблен в меня с девятого класса. Однако чем более близкими друзьями они становятся, тем важнее, чтобы я завоевала уважение Пейдж до того, как она еще больше настроит Эндрю против меня.

Я выхожу в коридор и вижу, что Пейдж уже закончила возиться в шкафчике и направляется в столовую. Меня бесит, что я точно знаю, где ее шкафчик и где она сидит за обедом.

— Ты опять сегодня работаешь над домашкой по экономике? — спрашивает Эль у меня за спиной. Она догоняет меня, награждая испепеляющим взглядом пару мальчишек-девятиклассников, перебежавших ей дорогу.

Я говорила Эль, что занята экономикой, не потому, что боюсь ее осуждения. Просто придется слишком много объяснять. Мне не нравится быть нечестной перед друзьями. Однажды, рассказав всем, что провожу весенние каникулы в Авиньоне, как остальные одноклассники, я наткнулась на Эль и всю ее семью в пельменной возле дома. Это было неприятно.

Но сейчас другая ситуация.

— К сожалению, да, — вру я.

— Сколько еще ты будешь делать этот проект? — спрашивает Эль. Я распознаю юмор под ее строгим тоном. Я научилась различать это, несколько лет сравнивая ее возмущенные разговоры с продавцами и промоутерами с приглашением погулять и просьбой помочь смонтировать видео.

— Почему ты так стараешься? — продолжает она, не дожидаясь ответа. — Я же знаю, что ты ненавидишь экономику.

— Вовсе нет, — возражаю я. Мне не нравится засиживаться допоздна и смотреть на книги бухучета до слез. Но это окупается.

Эль смеряет меня взглядом.

— Долго еще? — сухо повторяет она.

— Сегодня, — говорю я. — Обещаю.

Я посвятила почти неделю проекту Пейдж. Если в следующие пару часов что-нибудь не найдется, мне понадобится новая стратегия.

— Хорошо, — с напором говорит Эль, распахивая двери в столовую. — Не знаю, выдержу ли еще два обеда, за которыми мне от скуки остается только смотреть, как Брэд и Морган в глаза трахаются.

— Да ладно. Ты не натыкалась на них в процессе, — отвечаю я. — Щенячьи глазки в столовой с этим не сравнятся.

Эль смеется. Мы вместе идем туда, где Морган и Брэд — разумеется, с идиотским видом — смотрят друг на друга.

— Господи, — бормочет Эль и бросает на меня строгий взгляд. — Серьезно, Кэмерон. Заканчивай со своей экономикой. — Это не просьба.

— Закончу. Обещаю, — повторяю я. — Тебе не нужен пакет? Ну, для рвоты. — Я киваю на Морган и Брэда. — У меня остался от завтрака.

Эль закатывает глаза.

— Иди работай, Кэм.

С усмешкой я оставляю ее и вхожу в столовую, как раз когда Пейдж выходит из кухни. Вместо того чтобы пойти за свой обычный стол, она поворачивает к научному крылу. Двигаясь против течения толпы, собирающейся из классов в столовую, я следую за ней. Она останавливается перед классом робототехники. Я поджидаю на расстоянии; она открывает двери и входит внутрь.

Я жду, пока она закончит свои дела. У меня не вызывает энтузиазма очередной сеанс подслушивания разговоров ее друзей о компьютерных играх и японском телевидении — почти наверняка это будет безрезультатно. Каждый четверг выходит очередной эпизод их любимого сериала. Вероятно, сегодня они будут поглощены обсуждением.

Фу. Я как психопатка. Только вместо Бьонсе, или Райана Гослинга, или кого-нибудь приличного, я преследую девчонку, любящую странные головные уборы и одержимую аниме.

Я проверяю телефон, замечая, что прошло уже больше пяти минут, с тех пор как Пейдж зашла в класс. Намного дольше, чем нужно, чтобы оставить там домашнюю работу или забрать тест. Существует ограниченное количество причин, по которой человек может захотеть находиться в пустом классе в середине обеденного перерыва, и среди них главная — романтика.

Если это Джефф — фу. Если нет, это может оказаться кто-то, с кем я могу ей помочь без таких моральных терзаний. Это может оказаться первой полезной крупицей информации. Хотя я не особо хочу видеть то, что может там происходить, у меня нет выбора. Придется подсматривать.

Закинув сумку на плечо, я непринужденно подхожу к окну. На двери постер БПР — Бостон Преп Роботикс — над рисунком, изображающим значки, как на дверях мужского и женского туалета, только с квадратными головами вместо круглых. Роботы. Остроумно.

Я прижимаюсь лицом к стеклу, ожидая худшего. Ладно, этот роман вызовет у меня еще больше моральных терзаний. Через узкое окошко я вижу только часть картины.

В классе темно. В одном конце лампочка тускло освещает стол и стул, а в углу — горы старого роботостроительного оборудования и удлинителей. На стуле сидит Блевотный Брендан.

Пейдж маячит возле стола. Я наблюдаю за ними. Би-Би занят компьютером, что-то печатает, отвернувшись от сестры. На ее лице написаны сложные эмоции, которые я не привыкла видеть. Не восторг и скептицизм, которые сражаются друг с другом, когда она задротствует на любимые темы с друзьями. И, конечно, не раздражение, которое достается исключительно мне.

Ее лицо отражает что-то вроде надежды и боли. Как будто она пытается изобразить энтузиазм.

Я смотрю, как она говорит с Бренданом, тыкает его в плечо и склоняется над ним, чтобы посмотреть, что он делает. Хотя я не могу понять разговор — даже за неделю своей пугающе чрезмерной слежки за Пейдж я не научилась читать по губам, — но улавливаю одно слово, которое безошибочно срывается с губ Пейдж. «Пожалуйста». Судя по ее умоляющему выражению лица и по тому, как она машет в сторону дверей, я делаю вывод, что девушка пытается уговорить Брендана пообедать с ней за пределами класса робототехники. Он жестом указывает на компьютер, и Пейдж опускает плечи. Я немедленно перевожу выражение ее лица: тревога.

И тут до меня доходит: в эссе она писала о тревоге. Я идиотка, раз не поняла, о ком она писала. Человек, о котором она так часто тревожится, что кажется, будто она теряет себя. Человек, которого травят у нее на глазах, а она ничего не может сделать, чтобы ему помочь.

Она ничего не может сделать. Но возможно, я могу.

Пейдж поворачивается, и я не успеваю вовремя отодвинуться от окна. Мы встречаемся глазами. Ее лицо становится жестче в удивлении. А когда она узнает меня, то исполняется ярости.

Я понимаю, что у меня нет шансов отступить и сделать так, чтобы про эту встречу все забыли. Я жду, и через секунду Пейдж вылетает из класса и набрасывается на меня.

— Какого черта, Брайт? — взрывается она. — Теперь ты за мной шпионишь?

«Если бы ты только знала». Я напоминаю себе не отвечать ударом на удар, не разбивать лютню. Сейчас я не могу быть Кет. Мне нужно заслужить прощение Пейдж, а не испортить все еще больше.

— Это не то, что ты думаешь, — говорю я наконец.

— Ах, нет? Что же ты тогда тут делаешь? — кривится она. — Хочешь вступить в команду по робототехнике?

— Конечно, нет! — Я чувствую, как морщится нос, но осознаю, что не стоит насмехаться над робототехникой перед Пейдж. Я изображаю понимающее лицо. — Не то чтобы мне не нравилась команда робототехники, просто… — начинаю я возвращаться на нужный путь.

— Кончай гнать! — перебивает Пейдж. — «Популярные девчонки», — она изображает кавычки пальцами в воздухе, — не интересуются робототехникой, и, уж конечно, не тратят обед на то, чтобы следить за такими как я. Ты что-то задумала.

— Что ты знаешь о «популярных девчонках»?

Пейдж шире раскрывает глаза и издает горький смешок.

— Отлично. Очень смешно, — ее голос полон сарказма, — хотя и гадость, что для тебя характерно.

— Нет, — отвечаю я, осознавая, как ужасно все складывается. — Я пытаюсь сказать, что не все популярные девчонки так стереотипны. Я не такая…

— А изображаешь хорошо, — с каменным лицом говорит Пейдж.

Наконец я ощущаю вспышку гнева, и слова вырываются раньше, чем я успеваю их сдержать.

— Ты не могла бы хоть на пару минут перестать изображать оскорбленную невинность? — слышу я свой голос. Пейдж вздрагивает. — Слушай, — продолжаю я, — мне хотелось бы… не знаю, исправить ситуацию. Я пошла сюда за тобой… — я замечаю появляющееся на ее лице самодовольство и вздыхаю, — да, ладно, я за тобой следила. Просто хотела сделать для тебя что-нибудь хорошее.

У нее сужаются глаза. На этот раз от недоумения, а не от гнева. Это прогресс.

— Я хочу все исправить, — говорю я. — После того, что случилось в «Скаре».

Пейдж выгибает брови и издает пренебрежительный смешок-фырканье.

— Но ты не можешь, Кэмерон. Ты не можешь все исправить. Не то чтобы твои слова наложили отпечаток на мою самооценку. У меня просто нет никакого желания тебя прощать.

У меня сжимается сердце.

— Ты не можешь сделать ничего, что могло бы меня заинтересовать, — говорит Пейдж, отворачиваясь, чтобы уйти.

— Как насчет твоего брата? — бросаю я.

Пейдж замирает. Я практически чувствую, как ее желание уйти прочь сражается с… чем?

Она поворачивается ко мне.

— Что насчет него? — говорит она наконец. — Что хорошего ты можешь сделать для моего брата?

— Я помню твое эссе, — отвечаю я с готовностью. — Ты ведь о нем беспокоишься? — Пейдж ничего не говорит, и я продолжаю: — Что, если я извинюсь перед ним? Ты права, из всех людей мне точно нечего предложить твоему брату. Но что, если я пойду сейчас в класс робототехники и извинюсь за прозвище, которую ему дала?

Пейдж косится на кабинет робототехники. Я продолжаю, не желая терять фокус.

— Может, я «злая», — я повторяю жест, изображающий кавычки, и получаю в ответ намек на выгнутую бровь, — но я не слепая и не дура. Кто знает, может, если я пойду туда и извинюсь, Брендан… — Я указываю жестом на кабинет. — Кто знает, вдруг это заставит его выйти оттуда и обедать с друзьями, а не прятаться?

Наверное, звучит так, словно я в отчаянии. Но мне все равно, потому что у Пейдж в голове крутятся колесики.

Я вижу, как она размышляет. Выражение лица смягчается, взгляд переходит с меня на дверь кабинета. Сурово нахмуренные брови едва заметно расслабляются. Мгновение спустя уголки ее губ слегка поднимаются. Не обеспокоенно, а как будто в знак неохотного, невольного согласия.

Ее вновь ожесточившийся взгляд возвращается ко мне.

— Ладно, — говорит она.

— Правда? — Пока я не услышу, как Пейдж это говорит, я не поверю, что действительно нашла решение проблемы, над которой билась целую неделю. Я совершенно не хочу, чтобы через пару часов Пейдж решила, что позволить мне извиняться перед Бренданом — ужасный план, и я ужасный человек, потому что мне это вообще пришло в голову.

Пейдж кивает.

— Извинись перед Бренданом — исправь то, что сделала с ним, — и я прощу тебя за то, что ты сказала мне.

Судя по самодовольному выражению лица, она не верит, что у меня получится. Не верит, что Кэмерон Брайт, исключительная стерва, может выдавить хотя бы одно извинение.

Мне все равно. Я наконец разрешаю радости проявиться на лице. Если Пейдж меня простит, я окажусь на один огромный шаг ближе к тому, чтобы она рассказала своему новому лучшему другу Эндрю, что произошедшее в «Скаре» — ерунда, а я проявила заботу о ее брате и на самом деле не такая, какой она меня считала.

— Договорились, — отвечаю я.

Без лишних слов Пейдж уходит. Я собираюсь с духом и открываю дверь.

Примечания

7

В США школы ежегодно или в последнем классе выпускают альманахи с фотографиями и информацией об учениках. — Прим. пер.