Трамвай судьбы

О. Странник

«Часовой стоит курит и говорит спокойно так: „Дальше вам, граждане, ходу нет, тут в поездной состав тюремный вагон врезан, и не мечтайте тута оставаться“» («Старый халат»). «Мы Китаем были переполненные через край, выпили всё спиртное в „Боинге“ и орали: „Добрый вечер, тётя Хая, вам посылка из Шанхая“» («Шанхайский казус»). И другие рассказы о любви, страсти, небывалых случаях, о шулерах, антикварах и кораблях; о разных странах и городах, начиная с середины прошлого века и кончая нашим временем.

Шанхайский казус

Нефритовый двухметровый Будда таинственно улыбался, лёжа на боку в полумраке храма. Благовонный дымок курительных палочек тёк извилистыми струйками, мешаясь с запахом спелых фруктов на бронзовых ритуальных вазах. Букеты поздних ноябрьских хризантем добавляли остроты в эту смесь ароматов. Монах в оранжевой хламиде, сидя на полу, отрешённо бормотал, второй в лад напевному речитативу постукивал молоточком по резной деревянной свернувшейся клубком рыбе. Гигантские позолоченные статуи богов мерцали вокруг, и гипнотическое оцепенение, похоже, овладело всей нашей маленькой группой. Мне удалось стряхнуть наваждение и достать фотоаппарат. Гид прокричал яростным шёпотом:

— Нелизя футуглафилить, нелизя!

У меня всё же получилось щёлкнуть пару раз со вспышкой, которая как будто пробудила моих спутников, они задвигались, загалдели и потянулись к выходу в прихрамовый сад. Монахи, погружённые в себя, продолжали ритмичное постукивание и напевную молитву. И мне захотелось побыть ещё в душистом полумраке, пока гид будет водить остальных по мостикам и беседкам над прудами с красно-золотыми карпами.

Присев на пятки рядом с монахом, я забормотал стихи Гумилёва, попадая ямбом в ритм молоточка:

Кто дремлет, если не Россия?

Кто видит сон Христа и Будды?

Не обновленная ль стихия —

Снопы лучей и камней груды?

Кто видит сон Христа и Будды,

Тот стал на сказочные тропы.

Снопы лучей и камней груды…

Дальше забыл слова и перешёл на так модные нынче цифровые стихи тем же четырёхстопным ямбом, декламировал их и чиркал их в блокнот:

108 47 12

107 15 47

5 49 48

5 49 47…

Полупрозрачные нефритовые губы Будды зазмеились ехидной улыбкой… или это струйки фимиама исказили их безмятежность? Рядом со мной возник китаец неопределённого возраста в мешковатых штанах и куртке, сунул мне под нос растопыренные три пальца, выхватил из курильницы палочку, загасил тлеющий конец об пол и исчез в полумраке храма. Я от неожиданности заткнулся и поспешил к выходу; невозмутимые монахи продолжали постукивать и бормотать.

Навстречу мне по саду шёл гид, подняв вверх зелёный сложенный зонтик, за ним подтягивались наши, наперебой упрекая меня:

— Ну ты где пропал? Сколько тебя ждать можно? Пошли давай в автобус, обедать пора…

В автобусе я хотел было спросить гида про странного китайца, но постеснялся, решил, что тот просто хотел продать курительные палочки за три юаня… или три пачки за три доллара, наверное. Мои спутники шумно обменивались впечатлениями. Девушка-гид, сменившая того, с зелёным зонтиком, в мегафон напоминала план на сегодня и раздавала проспекты и памятки.

Наша группа только сегодня утром прилетела из Бийджина (именно так сами китайцы называют Пекин). Мы оставили в необъятном мраморном сверкающем вестибюле отеля багаж и руководителя группы Раису Гарбузенко — она же владелица турагентства и бывшая известная телеведущая. Раиса, изящная энергичная блондинка средних лет, осталась заниматься нашим расселением, а нас накормили завтраком — и в автобус, на экскурсию.

В Пекине мы провели три насыщенных впечатлениями дня после одиннадцатичасового перелёта из Москвы. О, эти старые и новые чудеса китайской столицы! Эти незнакомые запахи и кишащие толпы одинаковых низкорослых людей, эта гигантская площадь и киборги — военные патрули с непроницаемыми лицами и автоматическими движениями. А Запретный город, дворцы, сады, храмы, базары, хутуны! Впечатления громоздились и наслаивались… «Ну ничего, потом всё уляжется в голове, — думал я, сидя в автобусе рядом с черноволосым моложавым Павлом Петровичем, с которым успел подружиться, — всё рассортируется, тем более снимки и записи мои помогут всё вспомнить…»

Я — молодой инженер и начинающий поэт — чувствовал себя чужим в этой группе солидных пожилых мужчин. Как выяснилось, все они были большими начальниками в строительных трестах Северо-Запада, да и единственный среди них дружелюбный весельчак Павел Петрович тоже был главным инженером какого-то питерского треста.

Автобус лавировал среди транспорта и снующих во всех направлениях пешеходов, упорно лезущих под колёса. Казалось, что все 30 миллионов населения Шанхая вышли на улицы и толкутся, не обращая внимания на транспорт. Мы с Павлом сидели сразу за водителем суперсовременного автобуса с великолепным обзором через лобовое стекло и только ахали, охали и рефлекторно «жали то на тормоза, то на газ», как бывает с автомобилистами-пассажирами при аварийных ситуациях. Мы с уважением поглядывали на бесстрастное лицо водителя и его ловкие манёвры. «Интересно, — подумалось мне, — в этой толпе и в Пекине, и здесь, в Шанхае, совершенно не видно детей и собак», — и я спросил об этом девушку-гида Лули. Она ответила почти без акцента:

— Да, собак вы не увидите, но не думайте, что это потому, что мы едим собак. Нет, не едим, мы не корейцы. Просто есть приказ выгуливать их до семи утра и после часу ночи в специальных местах. За нарушение очень большой штраф. А дети — в школе или дома, а на улицах — нет. Постановление правительства: одна семья — один ребёнок. И все они заняты делом.

Все заинтересованно стали спрашивать:

— Как? Это постановление всё ещё действует?

— А что бывает, если возьмут и родят ещё?

— Даже богатые китайцы, а их теперь у вас много… даже эти «новые китайцы» должны соблюдать закон «один ребёнок»?

Круглолицая Лули, коренастенькая в своей синей униформе, опустила узкие чёрные глазки и стала по очереди отвечать:

— Да, постановление действует. Если рожают ещё, они просто не регистрируют этого ребёнка, но это бывает в дальних провинциях, в деревнях, в горах. Им нужны рабочие руки в хозяйстве. Но в городах так не получится. Все всё видят, не утаишь. «Новые китайцы» фиктивно разводятся и фиктивно женятся на девушке из деревни. Рожают от первой жены, а записывают на вторую, разводятся с ней, дают денег и отправляют её к родне в деревню, ребёнка оставляют себе и снова женятся на первой жене… Посмотрите налево, перед вами Большой оперный театр, белый мрамор, десять этажей, шесть тысяч мест на первом этаже… — сменила она тему.

— А всё-таки, что будет, если здесь, в городе, семья родит второго ребёнка? — строго спросила пожилая дама — главный бухгалтер из Калининграда.

Взгляд Лули ушёл влево и вниз, явный признак вранья, и она медленно проговорила:

— Ну-у-у… я вообще-то о таком не слышала… постановления правительства для нас обязательны…

Она снова взглянула прямо на вопрошавшую и уверенным тоном продолжила:

— Посмотрите направо, это Шанхайская библиотека. Она занимает площадь три гектара, высотой 106 метров, 24 этажа. Это высочайшее библиотечное здание в мире, напоминающее своей формой гигантский маяк. А сейчас мы подъезжаем к ресторану «Джуай», здесь будет обед «фестиваль пельменей». По контракту с турфирмой вы будете обедать и ужинать все дни пребывания в разных ресторанах, только завтрак на шведском столе вашей гостиницы New Garden.

Автобус остановился напротив входа в ресторан, все потянулись к выходу, нас уже ждали. Как мне нравятся эти китайские церемонии, так отличные от европейского отношения к туристам! От самого выхода из автобуса до входа в ресторан простирался красный ковёр, вдоль которого стояли официанты в национальных костюмах, справа — мужчины, слева — девушки. И все кланялись, а перед распахнутой входной дверью стоял лицом к нам метрдотель в поясном поклоне с гостеприимно распростёртыми руками. Казалось, они всю свою жизнь только нас и ожидали, и вот — мы приехали, какое счастье! И понимаешь, что это всего лишь ритуал, но — приятно!

Разнообразие пельменей было поразительным, подано было традиционно — на вращающейся середине круглого стола на восемь человек. И на выбор — весьма неплохое местное пиво и сливовое вино. Обед удался! А потом нас отвезли в цирк, в это нереальное чудо что снаружи, что изнутри. Без замученных животных, без жутких клоунов, только акробатика, жонглирование и мотоциклисты в шаре. Всё на пределе человеческих возможностей. Даже наш самый старый и толстый директор треста из Мурманска, задремавший было от обилия впечатлений и переедания, убаюканный нежной музыкой номера жонглёров, проснулся от рёва мотоциклов и вместе со всеми по завершении номера стоя аплодировал и орал что-то восьмёрке этих парней. Те, победно вскинув руки, стояли с такими бесстрастными лицами, как будто это не они только что нарезывали спирали на бешеной скорости внутри шара в полной темноте, только фонарики на шлемах кружили бешено.

Ужинали мы в прикольном ресторане, где еду жарили прямо у нас под носом на встроенной в середину стола жарочной панели.

В холле гостиницы нас ждала наша очаровательная Раиса, быстро раздала нам ключи от номеров, и вот я уже в своём одноместном. Какая прелесть — просторно, метров 40, кровать с балдахином, вид из окна во всю стену на психоделический садик под осенней ущербной луной. И вот в голове моей забродили рифмы и образы какие-то дурацкие: «…Китайская луна желтеет кривобоко, как переспелый плод… и зуб неймёт, хоть видит око, и сон нейдёт… Я одинокий стихоплёт…»

И тут раздался стук в дверь и вошёл Павел Петрович, нагружённый бутылкой армянского коньяка и прозрачным пакетом засахаренных на палочках китайских фруктов:

— Олег, составь компанию, начальники спят, а нас с тобой пригласила Раиса Васильевна на дружеские посиделки, пошли!

Раиса рассказывала нам байки о телевидении восьмидесятых, а мы за ней наперебой ухаживали. Посиделки затянулись, но встал я рано, чтобы успеть до завтрака поплавать в бассейне на крыше. Наверх поднял меня сплошь зеркальный лифт в узорах гравированными драконами. Кукольное нарисованное личико девушки-лифтёра в красном атласе радостно улыбалось мне. Она кланялась и чирикала что-то вроде бы по-английски, сюсюкая на звуке th. После плавания взыграл аппетит, я спустился в ресторан с обильнейшим шведским столом. Кроме того, посреди зала высокие атлеты в накрахмаленных белых шапочках и кителях двигались в почти ритуальном танце, выпекая и подавая яичницы, блинчики и что-то непонятное. Я залюбовался, пробормотал вслух:

— Разве китайцы бывают такими высокими, с модными бородками и в усах?

— Это маньчжуры, я уже поинтересовался, — ответил Павел с полным подносом разносолов и уселся рядом со мной. И тут к нашему столику подошла, тоже с подносом, толстая женщина средних лет в дурацкой бейсболке, оскалила зубы толерантной американской улыбкой:

— Hay! Isn’t occupied? Can I sit here? («Привет, здесь свободно? Я сяду?»)

— Sure, sit down please. («Конечно, садитесь, пожалуйста». ) — Я тоже изобразил улыбку, и мы с Павлом расчистили место для её тарелок и судков. Она уселась и принялась за еду, не снимая бейсболки. Как мне противна эта американская манера! У нас в России не принято за стол в головном уборе. Ну, кроме дам в модельных шляпках на светском рауте. А наша внезапная сотрапезница непостижимым образом продолжала улыбаться набитым ртом и одновременно говорить:

— Oh, thanks… how nice! Well… where are you from? I’m Emily, from Canada. And you? Oh, Russia! («Спасибо, очень мило, вы откуда? Я Эмили, из Канады, а вы? О, Россия!»)

И она, непрерывно жуя, поведала нам, что с подругой приехала в Китай, чтобы взять приёмного ребёнка, здесь это, мол, проще и дешевле. Быстро сметав всё в себя, она бросила:

— See you later! («Увидимся!») — и потопала вглубь зала к мужеподобной тётке, восклицая: — Oh, wait, wait…

Подругу, наверное, увидела. Павел тоже поднялся, подмигнул:

— Мне тут рекомендовали одного аборигена, негласные платные экскурсии по злачным местам водит, пойду поговорю, — и отчалил.

Я остался один за столиком над тарелкой экзотических ароматных фруктов, они были как пушистые красные шарики, очень вкусные и такие красивые, называются рамбутаны.

Рам-бу-та-ны…

И тут, как всегда нежданно-негаданно, в голове моей зазвучал стихотворный размер, но не слова, а цифровые строчки. Я стал записывать на салфетке:

49 49 25 15 7 — то ли хорей, то ли третий пеон, смотря как прочитать и какие слова подложить. Я снова продекламировал цифры пеоном, глядя на запись, потом забормотал:

— Рам-бу-та-ны, рамбутаны, сладкоснежные вутри…

…Змейки сладких воскурений застят пламя, и

Завитки улыбки Будды вкрадчивей змеи…

Я воздел очи горе. И мой вдохновенный взгляд наткнулся не на музу-китаянку и не на доброжелательного Пегаса, а на пристальные глаза китайца в униформе с подносом грязной посуды в руках. Он перестал собирать судки с моего стола, пристроил поднос на стул, показал мне три растопыренных пальца и прошептал:

— Саньхэхуэй…

Я вытаращил глаза и глупо спросил:

— Чего?..

Китайские лица, на взгляд европейца, невыразительны, но я разглядел (или мне показалось, что разглядел) страх и угрозу в антрацитовых узких глазах. Он стал делать вид, что счищает объедки с тарелок, и тихо заговорил:

— Моя лаботай лесетолан Мосукува… твоя и моя саньхэхуэй… — И он тыкнул пальцем в мои цифровые стихи на салфетке.

Я заподозрил, что он голубой, но при чём здесь цифровые стихи? И я решил отшутиться:

— Моя твоя не понимай…

Одной рукой он продолжал для вида переставлять посуду, пальцем другой руки опять потыкал в мои цифры, показал на двойные 49:

— Моя боець, твоя боець саньхэхуэй… тлиада… — тыкнул в 25, прошептал: — Влаг шипион пледатель… — показал на 15: — Очене холошо… — ткнул в 7: — Смельть… — и чиркнул себя по горлу большим пальцем.

Я обалдел и не знал, как реагировать. Из его бормотанья и пантомимы выходило, что он и я — рядовые бойцы китайской «Триады» и я цифрами докладываю о предателе, опасности и смерти, так, что ли? Ну, я читал и в кино видел про эту «Триаду» и их шифры, но чтобы вот так влипнуть с цифровыми стихами?! Ну и совпадение, ядрён батон! Или что?.. И не он ли совал мне под нос три растопыренных пальца у Нефритового Будды? Я не знал, что говорить и что делать, просто сидел, уставившись на «соратника». Он выжидательно смотрел на меня с подносом грязной посуды наперевес, и тут вернулся Павел Петрович. Он с ходу адресовался к моему китайцу:

— О, нашёл тебя, ты — Фенгджи? А по-русски Федя?

Тот с готовностью закивал и заулыбался, они отошли к соседнему неубранному столику и тихо заговорили на смеси ломаного английского и ломаного русского. Из рук Павла что-то перешло в руки «Феди», тот покивал, с улыбкой повернулся ко мне, показал на пальцах окей, ткнул в Павла и изобразил мне пальцами 49, поклонился и ушёл со своим подносом. Павел, не ведая, что его только что обозначили бойцом «Триады», присел ко мне и радостно сказал:

— Ну, это он и есть, которого мне рекомендовали, Федя этот. Я ему дал задаток, поздно вечером он нас отвезёт в шанхайские хутуны, то есть шикумэни — так они здесь называются. А сейчас пошли быстрее, автобус уже подали, нас ждут жемчужные плантации.

В автобусе я не слушал нового гида — пожилого китайца, в советские времена он учился в Москве и говорил почти без акцента. Я не любовался окрестностями и не участвовал в маленьких торжищах на ступеньках в дверях автобуса при каждой остановке, когда ватаги торговцев лезли друг на друга и совали нам в руки свой товар. Я думал только об одном — рассказывать или нет Павлу о цифровом коде «Триады», совпавшем с моими цифровыми стихами, и о бдительном «Феде». Я соображал, куда это он нас повезёт на ночь глядя и не сказаться ли мне больным и не поехать. Несколько отвлекло меня развлечение на жемчужной плантации: служитель достал из садка большую раковину-жемчужницу и сказал, что кто угадает число жемчужин в ней, тот их все и получит. Все закричали, я буркнул «шесть», вскрыли раковину, и оказалось, я угадал. Они были разного размера — белые, а одна, самая большая, с горошину, — розовая. Её я оставил себе, остальные раздарил нашим дамам. Гид заулыбался, тихо сказал мне:

— Поднебесная приняла тебя, это тебе послан талисман.

Наши богатые главные бухгалтерши бросились покупать косметику на растёртом жемчуге по рецепту императрицы Ци Си, а мы с Павлом пошли в ювелирную мастерскую. Перефразируя Германа из «Пиковой дамы», я на нервной почве даже пропел:

— Там груды жемчуга лежат, и мне они принадлежат…

Павел хмыкнул: «Если бы…»

Жемчуг переливался нежными оттенками, одинаковые лица сортировщиц плыли перед глазами, маленький Ганеша, набранный из жёлтого жемчуга, подмигивал мне лукаво… А я всё думал: сказать — не сказать? Потом мы обедали в дивном рыбном ресторане со всеми церемониями, затем в Океанариуме акула равнодушно улыбалась мне в лицо, проплывая над стеклянным туннелем, по которому мы двигались на бегущей дорожке. А я всё не решался Павлу рассказать, да что и как рассказывать-то, может, я не так всё понял?..

На ужине в очередном ресторане происходило театрализованное действо «виртуозное нарезание утки по-пекински». Весь в сомнениях за столом, я приналёг на винцо и решился подарить Павлу Петровичу тоненькую книжечку своих стихов. Я открыл уже было рот чтобы завести разговор о цифровых стихах, как началась вакханалия фотографирования на фоне расчленения очередной утки блестящим тесаком, и всё смешалось в моей пьяной голове — люди, утки, вспышки, цифровые коды и тесаки…

В гостиницу мы прибыли поздно вечером, перегруженные впечатлениями и вином, а около двенадцати за мной пришёл сияющий Павел, сверкнул азартными карими глазами:

— Пошли давай, денег много не бери…

За его спиной в коридоре маячил «Федя». В вестибюле дежурный портье за стойкой окинул нашу троицу равнодушным взглядом, сказал пару слов «Феде» по-китайски, а нам протянул буклеты отеля и просюсюкал на своём странном английском, что можно показать буклет любому в городе таксисту и тот доставит нас сюда, а английского никто на улицах не знает. И мы помчались в неизвестность с «Федей» за рулём по сияющему, сверкающему, переполненному людьми ночному городу. Вот над широкой рекой Хуанпу все в огнях промелькнули телебашня «Жемчужина Востока» и три поразительных небоскрёба — «Открывашка», «Кукуруза» и «Отвёртка», прозванные так туристами. Потом свернули вглубь квартала, повернули ещё раз — в узкий переулок — и остановились, вышли. Вокруг были сплошные стены без единого окна, ну, это типично для хутунов, то есть шикумэней. У неприметной калитки «Федя» кивнул китайцу в европейском тёмном костюме — калитка распахнулась, за ней был садик, в глубине вход под навесом на красных столбах, загнутая крыша, круглые красные фонари с кистями. Внутри нас встретили яркие огни, пряные запахи и две девушки в ярких шелках и причудливых причёсках, с подносами в руках. Они кланялись и улыбались, отступая за какие-то ширмы, и Павел радостно устремился за ними. Меня же как-то мягко оттёрли «Федя» и привратник в костюме. Они улыбались и кланялись, но чёрные шарики глаз в узких прорезях век смотрели холодно и пристально. Передо мной распахнули стеклянную витражную дверь с птицами и пионами, я вошёл. В комнате, обставленной по-европейски, за письменным столом сидел средних лет седой китаец, жестом предложил мне сесть и на хорошем английском языке спросил:

— Что это такое, вы можете мне объяснить?

Перед ним на столе лежала смятая бумажная салфетка с моими цифровыми стихами. Я сбивчиво заговорил о том, что я — поэт, и помахал тоненькой книжечкой своих стихов (всегда ношу её с собой, вдруг кому-нибудь подарить придётся). Я достал блокнот с набросками, стал тыкать пальцем в строчки цифровых стихов, пытаясь объяснить, что это такое. Он прервал меня скептически:

— Цифровые стихи? Ерунда! Нумерология? Символика чисел? Это шифр?

Он почему-то меня страшно пугал, этот обычный на вид пожилой китаец, похожий на клерка средней руки. Да ещё разговор шёл по-английски! Ну как мне было объяснить, что цифровые стихи — это просто ритм, стихотворный размер. Это в нашей силлабо-тонике, которая так отличается от китайской тоновой системы иероглифов-слогов. Я, заикаясь, лепетал про Ли Бо и Ду Фу, о моём восхищении ими и китайской поэзией вообще. Он слушал меня сначала недоверчиво, но потом предложил мне продекламировать цифровые стихи по-русски, что я и сделал — громко и с выражением. Тут он с интересом попробовал сам продекламировать мои цифры по-английски, я ему с энтузиазмом вторил, и всё шло на удивление хорошо с размером: фотинайн, фотинайн, твентифайв, фифтин… — а тут вдруг сбилось:…севен…

— But if I trying’ in Chinese… («А если по-китайски попробовать…») — проговорил он задумчиво и забормотал по-своему, потом проводил меня до двери, я протянул ему свою книжку, успев чиркнуть автограф, он кивнул, и я вышел. Там ждал меня привратник (или кто-то на него очень похожий). Он с поклонами сказал на коверканом английском, что для меня большая честь разговор с господином Вонгом, он — Байсэде Фэнси, то есть Белый Веер¹, и теперь я могу просить и получить всё, что захочу: девочку, мальчика, опиум, суп из эмбрионов, зелёного дракона… Я удивился: дракон?.. эмбрионы?.. наверное, я не так понимаю его ломаный английский, — и спросил, где мой друг.

— О, he’s very busy enjoying two girls, — ответил мой услужливый собеседник. («Ваш друг очень занят, наслаждается двумя девушками». )

— Then I want to look around here. («Тогда я у вас тут осмотрюсь». )

И я пошёл на звуки музыки и мяукающего пения; пошёл, но не дошёл: у меня страшно разболелась голова. Все эти звуки, резкие запахи, полупрозрачные ширмы, красные фонарики и абсурдный разговор с Вонгом после насыщенного впечатлениями дня — это было слишком. Я опустился на первый попавшийся табурет, провожатый подобострастно молвил: «Clap your hands if need» («Хлопни в ладоши, если надо»), — и ретировался. Я посидел и решил, что на сегодня с меня достаточно, и побрёл, как мне казалось, на выход. За углом в приоткрытую раздвижную дверь я увидел нескольких примерно годовалых детей, они сидели на ковре тихие и неподвижные, как маленькие Будды в синих курточках. Круглые чёрные плюшевые головки, агатовые щёлочки глаз, одинаковые желтоватые личики; ни одно не повернулось в мою сторону. У ближайшего к двери младенца я разглядел на нежной шейке за левым ушком тату — синий кособокий крестик. В углу из-за ширмы появилась старуха в чём-то сером, мешковатом, с дымящейся миской и ложкой в руках. Я отпрянул от щели, кинулся по коридору, выскочил во внутренний дворик, устремился к калитке, наткнулся на привратника. Тот меня беспрепятственно выпустил. В переулке стояли съестные лотки под навесами, тусклые лампочки светили сквозь пар, мельтешили люди, что-то ели с бумажных тарелок, галдели. Переулок упирался в блестящую огнями магистраль, я поспешил туда, махнул первому попавшемуся такси, показал буклет гостиницы. Через двадцать минут я был на месте, портье скользнул по мне равнодушным взглядом, и вот я уже в своём номере, не раздеваясь, падаю на кровать.

Утром я проспал и без завтрака вылетел к автобусу, где уже сидели все наши. Павла не было, я оглянулся на его директора, тот смущённо сказал:

— Павел Петрович приболел, решил денёк отлежаться.

— А жаль, — встряла его соседка, главбухша, — мы ведь как раз в Центр тибетской медицины едем.

И мы поехали. Про тамошние чудеса я расскажу как-нибудь в другой раз и про чайную церемонию тоже. После обеда нас повезли в Судчжоу — Город шёлка. Павел к тому времени оклемался, присоединился к нам и всю дорогу с восторгом рассказывал мне о воплощении в реальность своих китайских эротических фантазий, а на обратном пути я наконец рассказал ему о своих приключениях. Он легкомысленно махнул рукой:

— А, забудь, всё ведь обошлось…

Следующие дни были тоже полны впечатлениями: Пекинская опера, парк Юй Юань, фабрика фарфора, китайская Венеция — Чжоучжуан, город на воде и Великая Китайская стена.

В день отъезда утром за завтраком на шведском столе я увидел толстую канадку Эмили с мужеподобной подругой. Эмили держала на коленях и кормила с ложечки годовалого китайчонка. Он сидел абсолютно неподвижно, как маленький Будда. Круглое личико ничего не выражало, только в косых прорезях век чёрные зрачки быстро ходили туда-сюда на незнакомое окружение да маленький ротик послушно открывался навстречу ложке с йогуртом. На чёрной плюшевой головке уже была напялена дурацкая бейсболка с кленовым листом, на красной курточке — Микки-Маус. На нежной шейке за левым ушком виднелась татуировка — синий кособокий крестик. Увидев меня, Эмили просияла:

— Oh, hay! What a lucky streak, we have adopted a child! Such a nice baby, is it? And not very expensive… Oh, by the way, have you heard? The guy who is the cleaner of dirty dishes here… He drowned early in the morning in the pool, the place is cordoned off and no one is allowed to swim… («Привет! Какая удача, мы усыновили ребёнка! Какой милый, правда? И не очень дорого… Да, кстати, вы слышали? Парень, который убирал грязную посуду здесь, утонул рано утром в бассейне, и там всё оцеплено, никого не пускают плавать…»)

Я промычал что-то и сел неподалёку со своим подносом, холодок страха побежал у меня по спине: так значит, господин Вонг разобрался с «Федей», притащившим меня, так сказать «левого», непричастного к их делам человека, в тот притон, где ещё и детьми торгуют… Я тупо смотрел на остывающие блинчики. Как я вляпался-то с цифровыми стихами… то есть «Федя» вляпался, а я виноват! Или я не виноват? И, знать, просто судьба его такая? И кому быть повешенным — тот не утонет?..

Через три часа мы уже летели домой, усталые и переполненные Китаем через край. Это требовало выхода, и наша группа и ещё несколько россиян выпили все запасы спиртного на борту «Боинга» к вящему изумлению китайского экипажа. Потом мы достали припасённые бутылки, добавили, и нам похорошело. Потом мы с Павлом Петровичем дуэтом орали:

Добрый вечер, тётя Хая,

Вам посылка из Китая,

А в посылке два китайца,

Два китайца чешут яйца…

Добрый вечер, тётя Хая,

Вам посылка из Шанхая,

А в посылке два вазона

И х… новейшего фасона!

Китаянки-стюардессы то ли не понимали, то ли делали вид, что не понимают. А потом уже целым хором мы патриотично спели «Подмосковные вечера», наконец угомонились и заснули. Перелёт предстоял долгий — одиннадцать часов.

Примечания

1

Белый Бумажный Веер — «титул» босса «Триады», заправляющего контрразведкой и финансами.