Воспоминания. Коллективизация. Война. Послевоенное время

Павел Иванович Даньшов

Воспоминания человека с железной волей и яркой биографией. Сына крестьянина Сапожсковского (Можарского) уезда Рязанской губернии. Жизнь, прожитая вместе со страной, от Российской Империи и до современной России двадцать первого века.

Начало военной карьеры

Вот именно что отобрали! Физическое развитие у меня подходящее было, сила в руках… Знаешь, тогда служить в РККА — это честь была! У нас в селе Красном парнишка был, Яшей звали — так вот он росточком не вышел. До тех самых заветных ста пятидесяти пяти пару сантиметриков не дотянул — его и забраковали. Сильно расстроился Яшка, даже плакал от обиды: всех вон берут, а я что, убогий, что ли, какой? Потом Яша этот стал электриком — электричество протягивал по всему селу, по домам, по фермам, машинным дворам и чего еще есть. Маленький, легкий — по электрическим столбам кошкой лётал! Однако же всю жизнь грустил, что в армию не взяли…

Вспомнилось чего-то, как уже в девяностые, в разгул перестройки, пригласили меня, как есть я ветеран, выступить перед призывниками. Глянул я и ошалел: и в зале, и на площадке, где малых в автобусы грузили, полно милиции! Кто-то из военкомовских мне говорит: а это чтоб призывники не разбежались. Я даже не поверил сперва. Армия — это ж почёт, это гордость! Очень я удивился и расстроился тогда, когда узнал, что призывники из машин выпрыгивают и от армии разбегаются… хотя поводов для горестей, чего уж там, тогда и иных хватало.

Что-то отвлекся я, ну да ладно. Ну, отобрали меня в армию… чего?

Эх, не хотел я про это, однако из песни слова не выкинешь. Перед призывом вызывали меня в район и рекомендовали с уходом в армию не откладывать.

Времена были, понимаешь, суровые — любой руководитель за оплошность головой рисковал. Иногда везло, конечно… вот как мне. А стряслось у нас, стало быть, вот что.

В уборочную, когда каждая пара рук на счету, случилось так, что я в запарке смело прыгнул за руль полуторки — ну надо было! А прав водительских не имел. И — сдавая задом, во что-то я уткнулся и кузов повредил. И вроде несильно, но это ж порча колхозного имущества! Злоупотребление полномочиями, понимаешь!

А следом — еще напасть. Посуди сам: вот сколько есть в колхозе людей, лошадей, техники — ровно столько и есть. И больше быть не может, хоть ты ворожи! Да и техники не так чтоб сильно много было… А посевные площади огромные, и на тех, что подале, высаживали овощи. Тут и приспела беда. Словом, не успели всю капусту вовремя убрать с дальних участков в речной пойме: грянули ранние заморозки, да, как на грех, суровые… куды деться, и капуста частично ушла под снег. Погибла часть урожая. Капуста — она крепкая, редко когда до кочерыжки промерзает, а тут… тьфу! А ответ держать председателю, то есть мне, грешному!

А я об те поры как раз в возраст вошел, в призывной. Так что призвали меня вовремя — неизвестно, как бы оно иначе сложилось.

Чего уж там, служба моя продвигалась хорошо: и работа в колхозе неплохо построила тело мое, да и спорт я уважал. Ещё и убежденным комсомольцем был, активным, искренне верующим в победу коммунизма. В результате командование решило рассмотреть меня как кандидата на присвоение звания и на должность младшего политрука. Но не сразу. После тщательной проверки. Отпускают меня в краткосрочный отпуск домой. И в сопровождение направляют со мной политработника части…

Прибывши к нам в колхоз, политработник сразу к нам в избу — с родителями беседовать. Отец мой, Иван Ефимыч, в сенцах меня придержал: слышь, гость-то высокий, в форме — может, бутыль самогона на стол поставить? Я аж напугался: да ты что!? Никак невозможно! Строго с этим делом было тогда — задолго еще до Горбачева с его «казнью винограда» и прочими чудесами…

Ну, поговорили мои с высоким гостем. А потом подался он в правление — побеседовать обо мне, грешном, с парторгом и с председателем… Как вернулся — по лицу его ясно было: полученной характеристикой на красноармейца Даньшова удовлетворен.

Заночевали мы у нас в хате. Политработника устроили спать на сундуке. Ну, тут без малой оказии не обошлось: клопы высокого гостя малость заели… однако характеристики мне это происшествие не испортило.

Воротились мы в часть, и вскоре стал я младшим политруком по званию и по должности. С кубиками в петлицах. В этой должности и участвовал я в вводе Красной Армии на территорию Бессарабии — то есть когда Красная Армия занимала часть тогдашней Румынии. Нес я службу — это происходило в сороковом году уже — на самой западной границе, в гарнизоне города Черновцы. Часть наша относилась к пограничному управлению — то есть к энкавэдэшному.

Тогда до нас — командиров и личного состава — доносились и строжайше требовались к исполнению правила поведения с местным населением (украинским, румынским, закарпатским, гуцульским). Предписывалось нам быть исключительно вежливыми, корректными, доброжелательными. К примеру, если, мол, благодарные селяне приносят к движущейся колонне красноармейцев корзину фруктов, то можно с поклоном взять одно яблочко сверху, и не более того. Вести себя надлежало дружелюбно, сдержанно. Только вот ответно местное население относилось к нам по-разному…

В гарнизоне Черновцов нес я службу с сорокового по июнь сорок первого, туда же приехала жена с двумя дитями — с тобою малым и с братом твоим старшим, Саньком. Тебе тогда было четыре года, Саньку — шесть.

Матери гарнизонная жизнь сразу не понравилась — хотя это и городок, и условия — с деревенскими не сравнить. А она словно сердцем почуяла: холодно тут, опасно. Порядки гарнизонные, возможность ходить в Дом офицеров, носить городские наряды, туфли с каблуками — всё это ей не по душе пришлось. Правду сказать если, то отношение к нам местного населения было сильно разное: с одной стороны, часть населения воспринимала приход Красной Армии положительно, но были и неприятные моменты. То есть могли на рынке и разведенную известку в молоко подмешать, для того чтобы дети потравились. Один случай был: жена командира на рынке купила молоко, отравленное каким-то сильнодействующим ядом. Её муж это молоко выпил и погиб, известие разлетелась по всем остальным семьям офицеров…

Мать говорит, что в тот день она молоко покупала, да не пил его никто — я вовремя прибежал из части, успел предупредить. Но она об тот час уже взболтала сливки и ложку облизала. И потом долгие годы желудком маялась…