Мы – мобики

Павел Кутаренко (2024)

Сколько их? — Официально чуть больше 300 тысяч.Кто они? — работяги и интеллигенты, музыканты и повара, искатели приключений, себя или правды.О них нужно было написать. Поскольку у каждого из них есть те, кто ждет их дома. Каждый из них — хочет вернуться домой. Но пока у них есть ДЕЛО — общее на всех.Этот текст — о мобилизованных — о «мобиках», как их стали сразу же называть. Немного даже пренебрежительно так. Но оказавшись ТАМ, понимаешь, что с пренебрежением о них говорить не стоит. Они этого не заслужили.

Вообще я — повар-кондитер.

Точнее моя специальность на"гражданке" — повар-кондитер 3-го разряда. В бумажке из техникума написано, что я могу"приготовить, оформить и подготовить к реализации горячие, холодные блюда, хлебобулочные, кулинарные изделия и закуски разнообразного ассортимента". И я реально это могу, да.

Но сейчас я — младший сержант, командир отделения штурмового отряда, мне 21 год, позывной"Луч". Пишу это в нашей"располаге"недалеко от Угледара. Только не думайте, что это мой дневник — дневники пусть ведут 13-летние фанатки анимэ и покойные императоры. Почему императоры? Мама моя — фанатка последнего русского царя Николая 2-го Романова. Это она мне рассказывала, что он всю жизнь вел дневники, где описывал:

— сколько ворон завалил из ружья в своем Царском Селе

— на каких смотрах войск был, кого принимал, как спал, чё кушал за завтраком, обедом и ужином.

— на какие балеты ходил в Мариинский театр (где танцевала его любовница Матильда, но о ней он в дневниках чё-то не писал)

Насколько я знаю, про самое интересное этот любимый моей мамой император почему-то не написал. Ни про то, как допустил развал империи в результате 2-х революций, ни про то, как революционеры кинули его, несмотря на все обещания, а потом и вовсе завалили вместе с семьей. Ладно, написать про то, как его завалили в подвале дома Ипатьева, он конечно не мог — в силу понятных причин. Но с ним же столько всего происходило! А он был прям реально скуп на слова и эмоции. Даже 2 марта 1917-го — в день отречения от престола на станции ДНО — написал хрень:"Кругом измена, трусость и обман!". Слабак какой-то! (прости, мам)

Поэтому это — точно не дневник. Просто решил написать про себя чё-нибудь интересное. Про то, что видел здесь и что делал. Про то, почему я здесь оказался — и, наверное, зачем. Меня вдруг накрыло — вдруг я отсюда не вернусь? И тогда никто и не узнает про меня. И про всех нас.

Рядом — мои пацаны, каждый занят чем-то своим."Фара" — кстати, тоже повар-кондитер — ставит на свой"АК-74"трофейный коллиматор — приблуды оружейные и экипировка у хохлов все-таки отличные. У него трофейные — коллиматор и обвес на"АК", у меня — ботинки и ноут, на котором сейчас и пишу. Ноут этот я нашел в Угледаре — на «Северных дачах». В"располаге"воняет куревом и носками, на газовой горелке кипит кастрюля с борщом. Его готовлю не я. Никто — кроме"Фары" — здесь не знает, что мы с ним поварами были на"гражданке".

Мы — мобилизованные. Если короче — просто"мобики".

***

Как я стал поваром?

Виноват Константин Ивлев с телеканала"Пятница". Я в детстве и не думал ни о чем таком — читать любил, это да. Мама подсадила — она мне по вечерам сначала пела вместо колыбельной"Там вдали у реки загорались огни". Строчки этой грустной песни времен Гражданской войны в моем сознании оживали — закрыв глаза, я видел, как"боец молодой вдруг поник головой"и"упал прям к ногам вороного коня и взглянул в его карие очи" — это было куда ярче моих впечатлений от просмотра"неуловимых мстителей". Мама пела про пробитое комсомольское сердце в степях Малороссии и читала мне сказки — про степи, дубравы, моря-окияны и тридевять земель, а потом начал читать и я сам — от приключений"Незнайки"до"Одиссеи капитана Блада", от рассказов Бианки до научной фантастики и Толкиена — тогда, в детстве, я окончательно понял, что написанное (напечатанное, прочтенное) слово для меня — куда живее кадров из кино. Там тебе показывают уже готовый образ, где нельзя ничего допридумать, вообразить. А вот в книжках — воображай себе сколько угодно. И даже лучше, когда там нет картинок.

Мама читала Пикуля, исторические романы Алексея Толстого и типа-исторические фантазии Радзинского. Она у меня наверное — типичная читательница исторических романов — вся такая маленькая, тихая. Отец читал только газеты. Он часто ругался на маму, когда выпивал — орал на нее, она рыдала, иногда убегала на кухню и кричала, что сейчас выпьет уксус, чтобы отравиться. Когда это происходило — я прятался в своей комнате. Я боялся отца.

Готовить я тоже любил. Любимым моим блюдом была яичница в хлебе. Вырезаешь в куске батона серединку под особым углом — обжариваешь его в сливочном масле на сковородке, переворачиваешь и разбиваешь в дырку яйцо (посолить по вкусу) — особый угол нужен, чтоб яйцо не вытекало при переворачивании. Делать просто — получалось вкусно.

О профессии повара я не думал. Но в 9-ом классе понял, что 10-ый и 11-ый мне нафиг не нужны. Химия, физика, алгебра и геометрия — вообще не моё, а что моё — я тогда не знал. Но тут на канале"Пятница"стали показывать программы про большого грозного дядьку с рыжей бородой — он ходил по кафе-ресторанам и разносил их в дым. За то, что в оливье много майонеза (если майонеза мало — тоже разносил). За то, что овощи хранятся в холодильниках вместе с мясом (а у кого они так дома не хранятся?) За то, что по кухне бегают тараканы (это неприятно, да).

Особенно он чморил поваров — тех, кто робко блеял в ответ на его крики (а кто бы на их месте не блеял) и тех, кто не мог нормально приготовить десерт"Анна Павлова"(я и в техникуме его делать ненавидел — это гребанное безе). Когда я увидел, как грозный дядька в белом кителе разносит персонал крутых ресторанов по всей стране — я понял, что хочу быть, как он. Хочу ходить в таком же кителе, слышать в свой адрес"Да, шеф!"и готовить всякие вкусности, которые мы дома никогда не ели (а в рестораны мы вообще не ходили). Поэтому кое-как сдав ОГЭ, я сказал маме, что хочу пойти учиться на повара — она спорить не стала.

Поступил я в наш иркутский техникум индустрии питания. Три с лишним года прошли быстро — мы чаще пили, чем учились, хотя учились тоже. Оказалось, что профессия повара-кондитера — куда нуднее, чем показывают по телевизору. Тебе не дают накрахмаленный китель, где аккуратно вышито твое имя (у нас были белые застиранные халаты, как у медиков). Тебя никто не называет"шефом" — да и своих наставников-поваров"шефами"мы не называли. А само приготовление блюд — нифига не творчество, а рутинное следование технологическим картам.

После техникума я пошел служить"срочку". Этот год из моей жизни мне не понравился. Служил я по специальности — поваром, недалеко от Иркутска. Реально ощутить на себе все прелести профессии военного повара пришлось на учениях. В 4:30 утра нас будил дневальный — вместе с"форсунщиком", отвечающим за обслуживание кухни, мы шли на ПХД (полевой хозяйственный двор), чтобы налить воду в котлы для первого и второго блюда — надо приготовить завтрак к 7:30, потом обед и ужин. Готовили на ПП-40 (плита полевая на 40 человек) и на КП-130 (кухня прицепная на 130 человек, хотя готовили на ней и на 500). В армии на"срочке"я привык к аббревиатурам, научился подчиняться даже самым тупым и бессмысленным приказам, привык к этому особому бытию — когда ты сам себе не принадлежишь, когда ты — механизм, который должен делать то, что тебе прикажут. Вообще за год"срочки"тебя и могут то научить только этому — подчиняться, стать рабочим муравьем в неведомым образом организованном муравейнике, где королеву (матку) можешь никогда и не увидеть. Сказали тащить — тащи. Сказали защищать матку и свой муравейник — иди и защищай. Было ли это легко для меня? — нет.

После «срочки» я устроился на работу в кафе"Натали". Шалман, где в меню были солянка-борщ-куриный бульон, гуляш-котлета по-киевски-шницель. Шеф Ивлев с"пятницы"вряд ли бы похвалил меня за качество блюд — тем более, что там я был"на подхвате у Маргариты Ачиловны — дородной армянки, которая дома для своей многочисленной черноокой семьи готовила разнообразные национальные вкусности, а на работе в кафе — жидкую солянку и жилистый гуляш. Она меня жалела и пыталась подкармливать своими домашними армянскими яствами, поскольку свою"кафешную"еду мы особо не ели.

Там, в"Натали", я встретил тонкую Таню. Она работала официанткой — и когда я увидел Таню впервые, сразу понял, что хочу не просто её трахнуть (а после"срочки"хотелось сделать это со всеми лицами женского пола допустимого возраста). Я понял, что хочу просто видеть, как она улыбается, когда в кафе приходят дети, как она злится, когда бухие посетители рассматривают её зад. Хочу слышать её голос — как будто у персонажа из советского мультика. Хочу вдыхать её запах — особенно там, ниже линии волос на шее — какой-то легкий и чуть пряный. Хочу спрятаться с ней от всей окружающей нас серости и дряни — хоть в шалаше, хоть в тесной хрущевке, хоть на берегу Индийского океана. Хочу обнять её и никогда больше не отпускать. Когда мне удалось обнять Таню и раздеть — она оказалась вся такая тонкая, что на её спине можно было бы играть пальцами, как на флейте — я любил гладить Танины выступающие позвонки, опускаясь все ниже. Моя тонкая Таня была очень горячей внутри.

Зря я про это решил написать. На флейте играть все равно никогда не умел, как и описывать секс (любовь?) словами. Когда мы здесь с пацанами обсуждаем (вспоминаем или придумываем) баб — другие слова и образы используем, кому расскажешь про Танину тонкую спину — застебут. Таня сейчас в Иркутске, в пяти с лишним тысячах километров от меня. Я не видел её уже полгода.

***

Как я стал мобиком?

Да как все мы. В сентябре объявили мобилизацию — и мне пришла повестка. В кафе я отработал всего 4 месяца — и знал, что надолго там не останусь. Надолго хотелось остаться с Таней, но не бегать же от военкомов, не прятаться под юбкой. Мама, увидев повестку, заплакала, Таня — тоже, но не сразу, она у меня твердая, хоть и тонкая. Когда пришел в военкомат, сказал сразу — готов ехать на войну, но только не поваром, задолбало на"срочке". Записали в мотострелки. Я — не повар, я — пехота.

Нас собрали, выдали обмундирование, поселили в казарме. Нажрались с парнями в первую же ночь — куда без этого. Одни явно очковали, другие — прям рвались поскорее попасть на войну — я, наверное, тоже хотел туда поскорее. Две недели нас погоняли на полигоне — стрельба из АК и РПГ, гранаты бросали, заныканное бухло быстро закончилось, стало скучно. Зато там мы познакомились с"Фарой" — он из Самарской области, по специальности — технолог общественного питания. Оказалось, тоже любит книжки читать, только больше прётся по стихам — особенно поэтов"Серебряного века". Мы с ним сразу сговорились, что не будем трындеть про то, что мы повара — нахер надо, вдруг и там придется не воевать, а жратву готовить.

Сначала нас привезли под Мариуполь. Расположили в убитом пансионате прям на берегу Азовского моря. В конце октября вода была уже холодной — но мы все равно искупались — море же. Пансионатов вокруг было много — но походу их никто не ремонтировал еще с советского времени. Рядом с нами жили гастеры, которых привезли восстанавливать Мариуполь. Они сразу же отремонтировали свой корпус, заменили окна, загипрочили и заштукатурили все внутри — утром их увозили на работу, а вечером они в огромных казанах прямо на улице варили плов или чё они там еще едят. Мы в казанах ничего не варили и свой корпус не штукатурили — мы ж приехали не строить, а воевать.

Я сразу заметил, что там вообще не было чаек — а на море же должны летать чайки, так? Потом чаек я все-таки нашел — они десятками валялись в полосе прибоя и просто в песке. Когда море не смывало на их белых перьях кровь — она была очень яркой. Кто-то из мобиков с другой располаги расстреливал чаек из автоматов — ночью я часто слышал выстрелы. Мы с пацанами так и не узнали — кто это делал. А узнали — точно бы отпиздили.

3 недели нас возили на полигон. Там подготовка была куда насыщеннее, чем на полигоне в России (мы быстро привыкли, что здесь — не Россия, а нечто иное, хотя официально на тот момент"новые территории"уже вошли в состав страны). Патронов давали больше, учили вести бой в городских условиях, штурмовать и зачищать окопы, действовать"двойками"и"пятерками", плюс тактическая медицина.

Начальником полигона был здоровый такой бурят (или калмык? или тувинец? — я так и не решился у него это выяснить) с позывным"Скала". Я не понял — это он в честь Дуэйна"Скалы"Джонсона такой позывной получил или сам по себе. Но наш бурятский"Скала"американскую"скалу"точно бы уделал — он был реально квадратный, весил, наверное, с полтора центнера. А вот инструкторами у нас были низенькие жилистые мужики — реально мужики, точно за 40. Один из них, с позывным"Проня", вообще был похож на привокзального забулдыгу — но гонял он нас знатно, на совесть. После прохождения его полосы препятствий можно было кишки выплюнуть — он любил поджигать покрышки, чтоб все было в черном дыму. Тогда мы его тихонько материли, конечно. Но сейчас ему могу сказать только"спасибо".

Именно там появилось ощущение, что нас готовят к чему-то серьезному, что это нихера не учения. И все равно как будто нам о чем-то не договаривали. Мне это напомнило то время, когда мама с отцом уже решили развестись, но всё не могли сказать мне об этом. Чё-то обсуждали так натужно по вечерам, спрашивали, какие оценки в школе — но мои ответы их тогда явно не интересовали. Они знали больше, чем я. Они уже решили, что моя жизнь больше не будет прежней. Только я об этом еще не знал.

Конец ознакомительного фрагмента.