Мама человеческая

Павел Отставнов

Когда я вспоминаю свою маму, и думаю о других мамах человеческих, в моей душе не грохочут гимны.Звучит музыка лирическая: и романсы, и камерные произведения, и лирический симфонизм эпический и драматический.Вот эту мою душевную музыку я и переложил на язык литературной лирики.Пусть эти рассказы прозвучат пожеланием Вечной Жизни нашим дорогим, родным и любимым мамам человеческим!

Материнский подвиг

Николай Петрович, как всегда, в праздник «День Победы», выпил «фронтовые сто грамм». После обеда он в хорошем, даже несколько бравурном настроении стал просматривать Интернет, читая статьи о Великой Отечественной Войне. На глаза попался рассказ про Епистинию Фёдоровну Степанову. У этой женщины восемь сыновей погибли на войне, а девятый сын умер от полученных на фронте ран.

Рассказ был написан как-то суховато, казённо. Как будто счетовод какой-то написал: погибли раз, два, три… девять; мать-героиня награждена… И всё! Автор-счетовод спокойно подсчитал и скупо оценил.

«Что ж ты так, автор? — подумал Николай. — Мамы своей не было? Эта Епистиния Фёдоровна, пусть чужая, но мама!»

Петрович вспомнил свою маму, которую недавно похоронил. Вспомнил, и опять пережил всю горечь и боль расставания-прощания! Всё это не уходило из души совсем, а теперь светило вечным огнем памяти.

«Как тяжко было хоронить такого любимого и близкого мне человека! — думал мужчина. — Это только один раз, но ожог навсегда. А Степановой пришлось прощаться девять раз… Девять! Как это? Не могу себе представить… Если бы мне маму надо было хоронить девять раз? Нет, это немыслимо! Это так страшно, что…»

Николаю стало душно, он расстегнул ворот рубашки, но невероятно-тревожные мысли не ушли из головы:

«Нет, я бы не выдержал… Не знаю… Первый раз… Второе прощание? И затем снова, и снова мучительные трагедии, трагедии… Нет, не смог бы, не выдержал бы. Я уже на вторых похоронах мамы сошел бы с ума!

А как она, эта Епистиния Фёдоровна, смогла это выдержать: получить «похоронку», опасть на стул в пустом доме, плакать, вспоминать все мгновения жизни сына, а затем прощаться-прощаться долгие и мучительные часы…

И затем ещё, и ещё, и ещё… Все же парни были разные, и все жили по-своему, все думали и чувствовали своеобразно. Поэтому и любимы были родной ни скопом, ни числом, а умением сердца мамы любить каждого, и по-разному.

И с уходом каждого из сыновей сердце мамы рвалось и рвалось! Но не теряла ещё надежды: вот другие выживут…

Не выжили! Все погибли, со всеми пришлось прощаться. Как? Я не знаю, не могу знать, что эта мама пережила. Но я уверен, что это и есть материнский подвиг!»

Николай Петрович вздохнул, налил ещё сто грамм, и выпил тост:

— За наших великих душой и сердцем мам!