Хенемет-Амон

Павел Сергеевич Марков (2024)

Тень накрыла Египет. Фараон охвачен тяжким недугом. Силы на исходе, и никто не знает победит ли он проклятую болезнь. Кто же станет его наследником? Воля Повелителя ясна, но далеко не все разделяют этот выбор. Великая царица имеет собственные планы на египетский престол. А в это время один наемник получает странное задание. Оно тревожит с самого начала, но перед щедрой платой невозможно устоять. Немало тягот и опасностей поджидают на пути, но они меркнут перед тем, что уготовила ему судьба…

Глава 11

Крик боли и страдания вырвался из груди молодой женщины, когда раскаленный металл коснулся кожи у запястья. Однако он оказался приглушен ладонью меджая. Исет в отчаянной попытке попробовала вырваться, но телохранитель царицы держал ее крепко. Она хотела укусить руку, сжимающую рот, но при первой же потуге страж так сильно сдавил ей челюсть, что потемнело в глазах. А затем вернулась боль. Нестерпимая, жгучая боль, разливающаяся от левой кисти по всему телу, подобно пожирающему пламени. Из глаз снова потекли слезы, хотя казалось, она навсегда утратила способность плакать. Слишком много было пролито их перед ложем любимого господина. И мысли о пер-А, ее Херу и Повелителе давали сил держаться и переносить эту немыслимую боль. Но она не знала, сможет ли терпеть вечно…

Поджав губы, Хатшепсут с внешним спокойствием следила, как меджай подносит раскаленное лезвие хопеша к руке Исет. Как с уст любимой наложницы Джехутимесу срывается крик. Но этот крик не выходит за стены тронного зала. Его никто не слышит по ту сторону глиняных стен. Он остается здесь, разбиваясь о ладонь верного телохранителя. Великая царица продолжала гордо восседать на троне, нацепив на лицо маску из камня. Однако внутри бушевал огонь, который можно было заметить лишь по вспышкам в глазах. И этот огонь являлся отнюдь не только признаком ярости и гнева. Нет. Дров в пламя бушующих чувств подкидывало и кое-что еще. Сомнения. С каждой секундой, которую Исет стойко переносила под пыткой, Хатшепсут все больше и больше обуревали сомнения. А действительно ли та знает, куда подевался ее сын? Быть может она, как и все, пребывает в неведении?

Когда поток мыслей, хлынувших в разум, готов был затопить Великую царицу и смыть непроницаемую маску с лица, сквозь крики и стоны прорвались несколько слов. Однако они потонули в воплях боли и отчаяния.

Хатшепсут резко вскинула руку:

— Достаточно!

Страж послушно убрал хопеш.

— Что ты сказала?

Исет не ответила. Она готова была рухнуть на красный ковер. И только рука меджая, сжимавшая плечо, не позволила этого сделать. Во всем теле пульсировала боль. Ее прошибал сильный озноб. На лбу выступила испарина. Внутри все жгло, будто кто-то невидимый продолжал прикладывать к ней раскаленный металл. На глаза упала пелена, так что она смутно видела лишь очертания Божественной супруги. И эта пелена накрыла разум. Накрыла против ее желания…

С губ невольно сорвалось всего одно слово. Оно шепотом пронеслось по тронному залу, подобно слабому дуновению ветерка.

— Бабилим.

— Что?! — Хатшепсут подалась вперед. — Говори!

Однако Исет уже не слышала. Ее сознание стремительно погружалось в темноту. Во мрак, который она встретила с облегчением. Ведь посреди него не было ни боли, ни страданий. Лишь всепоглощающая тьма. Голова наложницы упала на грудь.

— Что с ней? — встревожено поинтересовалась царица.

Меджай, державший Исет за плечо, дотронулся до ее шеи:

— Жива, госпожа Хенемет-Амон.

Хатшепсут выдохнула:

— Что она сейчас сказала?

Телохранитель поднял на нее взор и отчетливо произнес:

— Бабилим, моя царица.

Та вздрогнула, однако быстро взяла себя в руки:

— Ясно. Отведите ее в темницу.

Меджай с сомнением посмотрел на Хатшепсут. Та нахмурилась.

— Вы слышали мое повеление? Отведите ее в темницу.

— Госпожа, это наложница Херу.

— И?

Телохранитель замялся:

— Его Величество Аа-Хепер-Ен-Ра будет недоволен, если узнает…

— Не узнает, — резко перебила Хатшепсут, — а если и узнает, то мне будет что ему рассказать. Джехутимесу точно не обрадуется, когда услышит, как его ненаглядная Исет совершила вопиющее самоуправство и отправила единственного сына в Бабилим. Уверена, это не прибавит ему любви к ней. Я же действую только во благо Та-Кемет!

— Слушаюсь, Великая царица, — покорно склонился меджай.

— Уведите ее!

Воины подхватили под руки лишившуюся чувств наложницу и вышли из тронного зала. Царица обхватила виски руками и закрыла глаза. С пухлых губ сорвался тихий стон.

«Бабилим. Бабилим… Ах, ты гремучая змея! Неужели о чем-то догадалась? Правду говорят, матери что-то чувствуют, когда их чадам угрожает опасность. Сама бегала к Нефру-Ра, когда на них с Сененмутом напал крокодил… И как Исет удалось незаметно вывести его из дворца?… Ладно, еще будет время об этом узнать. Важнее то, что делать дальше?… Что дальше?!».

Она просидела на троне несколько минут, продолжая держать пальцы у висков. Блики от пламени в треножниках играли на бледном лице. Золотой усех тускло блестел в сумраке зала.

Наконец, Хатшепсут медленно опустила руки на колени. Огонь, бушевавший в синих глазах, полностью потух. Его сменила решимость и осознание того, что следует предпринять. Уста царицы разомкнулись. С них сорвался шепот.

— Быть может, так даже лучше.

Резко поднявшись, она уверенным шагом двинулась к выходу.

***

Яхмеси Пен-Нехбет стоял в своей опочивальне на втором этаже виллы недалеко от восточного края Уасет. Из фруктового сада, раскинувшегося под окном, доносилось веселое щебетание птиц. Слабый ветерок ласково шумел в листьях финиковых пальм. В обычный день старый воин непременно бы пододвинул к окну стул из тростника, налил в фаянсовый кубок пшеничного пива и насладился тишиной да красотами своего дома. Однако сейчас он не обращал на них никакого внимания. Сосредоточенный и, немного печальный, взгляд Яхмеси остановился на древнем деревянном сундуке возле небольшой кровати. Его покрывала черная краска, облупившаяся во многих местах. Все-таки ларь был чуть ли не ровесником ему самому. Мысли о Джехутимесу, его старом друге пер-А, невольно погрузили старика в воспоминания…

Вот он вновь сходится с гиксосом, который размахивает хопешом, словно безумец. Пластинчатый доспех сверкает на солнце и слепит глаза. Вокруг грохот колесниц, ржание коней, крики раненых и реки крови. Стрелы свистят над головой, и он знает. Одна из них пущена им. Воплощением Херу. Яхмеси знает, что пер-А стоит на колеснице и прикроет спину. Поэтому смело кидается вперед. Принимает удар меча на свой топор. Лязг эхом отозвался в голове. Он продолжается. Вновь и вновь. Выпад. Отражение. Рубящий удар. И снова лязг. Гиксос намерен снести голову точным взмахом. Яхмеси принимает атаку на древко. Топорик трещит, но чудом держится. Воин откидывает руку неприятеля, заставляя того раскрыться. Заточенная бронза опускается на голову врага. И вновь в лицо брызжет кровь…

Где-то неподалеку залаяла собака, заставляя Яхмеси вернуться в настоящее. Он невольно провел сухой ладонью по лицу. Словно часть крови гиксоса, пролитая в прошлом, осталась между складками морщин.

«Прости меня, Аа-Хепер-Ен-Ра. Я не углядел. Не сберег твоего сына».

Тяжело вздохнув, он наклонился вперед. В спину вступило в районе поясницы. Яхмеси сжал губы и замер, терпеливо выжидая, пока боль уйдет. В последнее время она досаждала ему слишком часто. Раздражала, подобно назойливой мухе. Появлялась внезапно и сковывала члены.

«Старею».

Наконец, спустя минуту она утихла. Выждав еще немного, Яхмеси ухватился за крышку сундука и осторожно отбросил ее. Та со стуком откинулась назад. Внутри лежала поношенная и выцветшая накидка. Такой же старый, белый немес в красную полоску и бурдюк из-под воды. Однако воина в первую очередь интересовало не это. Опустившись на колени, он протянул руку в сундук и достал бронзовый топорик. Осторожно проведя пальцами по лезвию, Яхмеси с удовлетворением подметил, что металл остался таким же острым. Как тогда, когда он опустил его на голову ненавистному гиксосу. На секунду ему показалось, что лезвие покрыто запекшейся кровью. Но то были лишь блики оранжевых лучей. Солнце стремительно продвигалось к горизонту. Ра готовился к очередной битве с Апопом.

Яхмеси горько хмыкнул:

— Пожалуй, и мне предстоит еще одна.

Опираясь о кровать, старик медленно поднялся. В глазах немного потемнело. В груди защемило, а дыхание слегка перехватило. Пен-Нехбет прикрыл веки, терпеливо выжидая, пока самочувствие придет в норму. Так он простоял дольше минуты, прижимая руку с топориком к груди. Мошки перед глазами улеглись, дыхание восстановилось. Однако возле сердца неприятно покалывало.

— Пустяки, — обращаясь к самому себе, прошептал Яхмеси, — я еще могу. Да… да… я еще могу…

Он осторожно втянул носом воздух. Тихо выдохнул ртом. Покалывание утихло.

— Вот так. Хорошо.

Старческая рука крепче сжала рукоятку топорика. Яхмеси прислушался, как за окном поют птицы.

— Я иду, малыш.

Захлопнув крышку сундука, Пен-Нехбет развернулся и медленно вышел из комнаты.

***

Нехси сидел за широким деревянным столом и изучал письмена на желтом джет, выведенные черной краской. Свет яркими пучками струился из небольших отверстий под потолком и падал прямиком на писчий материал. В остальном же в помещении царил прохладный сумрак.

Напротив темнокожего нубийца на плетеном стуле из тростника ссутулился смотритель хозяйства Амона Дуаунехех и с опаской поглядывал на главного казначея Его Величества Аа-Хепер-Ен-Ра. На стене, прямо над Нехси, висела голова льва. Тот лично убил зверя во время охоты и повесил у себя в качестве трофея. Дуаунехех невольно представил, как эта жутковатая разинутая пасть венчает бритую макушку нубийца и нервно сглотнул.

«Да, вот ему бы очень подошел этот головной убор. Такой же опасный и благородный, как и он сам».

Не вполне отдавая себе отчет, смотритель начал нервно теребить пальцы, однако Нехси этого не видел. Стол скрывал ладони Дуаунехеха от темных и пронзительных глаз нубийца. К тому же он всецело был занят изучением отчетного письма. Несмотря на прохладу, смотритель чувствовал, как лоб медленно покрывается испариной.

«Хорошо, что свет не падает на меня, и он этого не заметит».

Дуаунехех тихо вздохнул, будто боясь сдуть джет со стола, а затем непроизвольно поправил ожерелье из маленьких бусин, приятно холодивших обнаженную кожу на шее.

Тем временем взгляд Нехси уже скользил по последним строчкам джет.

— Продажа пшеницы упала, — внезапно произнес он.

Голос казначея прозвучал холодно и деловито. Он всегда придерживался такой манеры общения. С кем бы то ни было. Где бы то ни было. Деловито и холодно. Так холодно, что смотритель поежился.

— Да, о, благородный Нехси, — откашлявшись, подтвердил Дуаунехех, — вот и я о том же говорил со жрецами Амона вчера вечером.

Нубиец впервые оторвал взгляд от джет и вперил его в смотрителя. Тот вжался в спинку стула.

— Правда?

— Вот чистейшая, господин, — закивал собеседник, тщетно пытаясь унять дрожь в руках.

— Могу я узнать причину?

Дуаунехех вновь кашлянул в кулак и, слегка запинающимся голосом, затараторил:

— Видишь ли… о, благородный Нехси… последний разлив Хапи оказался не слишком удачным… Он затронул куда меньше земель, нежели жрецы Амона надеялись… Ох, говорил, надо усердней молиться богам… Вот и получилось так, что плодородность сократилась. Крестьяне собрали меньше урожая. Вот и упала продажа пшеницы на рынке.

— Хм, — Нехси снова опустил взгляд на письмена, — молиться это, конечно, хорошо.

— Вот и я о том же, — быстро подтвердил смотритель.

Не отрываясь от отчета продаж, нубиец пододвинул к себе другой джет поменьше и бросил:

— А из уст местных крестьян я узнаю совсем другое.

Дуаунехех похолодел и непроизвольно вытер лоб ладонью.

— Ты обратился к местным, о, благородный Нехси?

— Именно.

— Зачем? — икнул Дуаунехех.

— Я всегда перепроверяю сведения, которые попадают мне в руки. А тебя что-то смущает, смотритель?

— Н-нет.

— Это хорошо.

— И что они сказали? — просипел Дуаунехех.

Нехси перевел взгляд на донесение общинников:

— Разлив был в пределах нормы. Ил покрыл примерно столько же обрабатываемых земель, что и в прошлом времени ахет[1], — нубиец оторвал взгляд от документов и вперил взор в смотрителя, заставляя того съежится на стуле, — ваши донесения не сходятся, Дуаунехех.

— Да вот эти крестьяне вечно что-то путают! — выпалил тот.

Темное лицо казначея оставалось беспристрастным:

— Я склонен думать, что это ты ошибся в расчетах, нежели что общинники не разбираются в разливах Хапи.

Дуаунехех поджал губы и оставил реплику нубийца без ответа.

Нехси продолжил, глядя в глаза собеседнику:

— Недостача большая. Слишком большая, чтобы на нее не обратил внимание джати. А там, кто знает, может и до Херу дойдет. Да живет он вечно.

Смотритель побелел, как слоновая кость, но снова промолчал.

Нубиец отодвинул от себя джет с отчетом:

— Через месяц придешь с новым донесением. Надеюсь, к тому времени показатели торговли пшеницы вырастут вдвое, а недостающая прибыль вернется в казну. Ты хорошо меня понял, господин смотритель?

Дрожащими руками, Дуаунехех вцепился в подлокотники плетеного стула и кивнул:

— Да, о, благородный Нехси. Клянусь Джехути, я вот вас прекрасно понял.

— Тогда можешь быть свободен, — холодно отчеканил нубиец.

Смотритель поднялся и на негнущихся ногах вышел за дверь. Покидая комнату казначея, Дуаунехех мысленно вознес молитвы Амону. Ведь он, можно сказать, легко отделался. Нехси спокойно мог доложить обо всем Великой царице или самому Аа-Хепер-Ен-Ра. И тогда смотритель покинул бы это место вперед ногами.

«Все верну! Вот до последнего зернышка! Своя шкура дороже тюков с пшеницей».

Как только за посетителем закрылась дверь, нубиец устало вздохнул и угрюмо покосился на ворох джет, громоздившихся с правого края стола. Впереди было еще слишком много работы. Отчет о торговле из Та-Меху… Донесения с южных границ. Да, со времен последнего похода Херу там все спокойно, но всегда нужно держать ухо в остро… Выделение средств на ремонт старых каналов…

Нехси откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слишком давно занимает должность главного казначея. С тех пор редко выпадали свободные деньки. А иногда так хотелось просто ни о чем не думать. Не видеть эти проклятые письмена. Не выслушивать донесения одних и просьбы о выдаче средств для других. Хочется просто прикрыть веки и отдохнуть. Но даже когда он закрывал глаза, перед ним маячили пресловутые письмена. Отчеты. Цифры. Цифры. Цифры. Цифры. Его тошнило от этих цифр. Однако Нехси старался подавлять приступы слабости. Какому нубийцу еще посчастливится дослужиться до такой чести, как главный казначей пер-А? При том, что он не питал к воплощению Херу особой любви. Как и сам Аа-Хепер-Ен-Ра недолюбливал людей его происхождения. Нехси жил в Та-Кемет уже так давно, что сам позабыл собственное имя. Ведь «Нехси» на языке людей долины Хапи означает «темнокожий». И это не заслуга Аа-Хепер-Ен-Ра, что он сейчас сидит здесь и подсчитывает доходы государства. Это заслуга лишь его самого, и Великой царицы Хатшепсут, сумевшей разглядеть в нем способности к этому ремеслу. И он безгранично предан ей за оказанное доверие…

Раздался стук в дверь.

Нехси открыл глаза. С губ был готов сорваться стон, но нубиец сдержал его.

— В чем дело? — бесстрастно бросил он.

— Великая царица Хатшепсут Хенемет-Амон почтила тебя своим визитом, — раздалось по ту сторону двери.

Казначей резко вскочил и поправил белый схенти. Тот ярко контрастировал с его черным, как уголь, телом.

— Я с нетерпением ожидаю прихода своей госпожи!

Дверь распахнулась и в комнату вошла она.

[1] Ахет — обозначение в древнеегипетском календаре времени половодья, разлива Нила, которое в Верхнем Египте начиналось как правило в начале июня, а в дельте Нила — 20-22 июня.