Зимопись. Путь домой. Аз

Петр Ингвин, 2020

«Аз» – продолжение шеститомного романа «Зимопись». Поставленные перед судьбоносным выбором герои ищут решение, а находят… Кто не читал «Зимопись», тем «Зимопись. Путь домой» будет непонятна – знакомство с новым миром и действующими лицами начинается в книге «Как я был девочкой». Дизайнер обложки: Галина Николаиди.

Глава 5

Встреча с соратниками-рыкцарями вышла бурной — все обнимались, как родные, и в самом деле чувствовали себя родными. Все шестеро лесных разбойников были живы, здоровы и даже не ранены. На светлое время суток они залегли в колосящейся ниве, и если бы нас не окликнули, мы, как и возможный противник, прошли бы мимо. Я порадовался, что до появления летающих дронов с телекамерами — как до луны пешком. Отсутствие технического прогресса в этом мире способствовало выживанию как ничто другое.

Нечасто от меня такое услышите, но Алле хвала за это. Если бы не ее законы… Они сурово карали преступников и одновременно лишали общество новых способов борьбы с нарушителями насажденного порядка. Нас, как вынужденных, но явных представителей местного криминалитета, это воодушевляло.

Забудем про дроны. Здесь обычного бинокля хватило бы для перевода нашей нелегальной компашки в положение Off и мгновенное удаление из общественной памяти. Существовавшая в единственном экземпляре неказистая «позорная труба» Фриста сейчас не при Малике, значит, скорее всего, сгинула вместе с остальными сокровищами пещерного дворца. И хорошо, что так. И хорошо, что изготовивший ее мастер не прожил столько, чтобы поставить производство на поток, иначе нам пришлось бы худо.

Из того, что я слышал о Верховной царице, можно (и нужно!) иметь в виду: в крепости неизвестные народу раритеты и артефакты, наверняка, есть, они могут использоваться по назначению. Царица знает больше остальных. Для правителя это необходимость. А чтобы править долго и без проблем, народ от лишних знаний следует отсечь. Отчего в моем мире случились, случаются и еще случатся революции? От появления у некоторой незанятой физическим трудом прослойки общества времени на пропаганду среди менее смекалистых сограждан — внедрение и распространение крамольных мыслей, которые вместо нынешней власти вознесут в царские чертоги ту незанятую физическим трудом прослойку.

Так было и так будет. Сейчас я в оппозиции здешнему официозу, и мы готовы друг друга уничтожить. А заглянем в счастливое завтра: допустим, ситуация перевернулась. На троне — я с товарищами. Вместо трона — круглый стол, все равны, крепостные освобождены, всем предоставлены одинаковые права и возможности. И высшие решения принимаются только голосованием. И только на благо общества.

А кто определяет, что благо, а что нет? Мы.

А кто является нашим противником? Прежние властители, потерявшие свои привилегии, и их прихлебатели. Еще — некоторые наши помощники, которые считают, что судьба их обделила, поскольку они рисковали жизнями и потому имеют не меньше прав сидеть за круглым столом с нами или, если места за столом на них не хватит, вместо нас. К неприятелям можно отнести и середнячков или бывших обездоленных, которые раньше перед властью лебезили, а теперь смекнут: другим удалось подняться наверх, почему же, дескать, не попробовать и нам? Вместе с семьями — это немалая часть общества.

Что они хотят сделать с нами? Свергнуть и расправиться. Что нам нужно, чтобы этого не произошло? Найти врага и расправиться с ним первыми. Вот и вся суть политики во все времена.

Сейчас царица находилась в крепости или в великолепном шатре со всеми удобствами, а мы, ее противники, на холодной земле, где в компании бандитов будем ждать ночи, чтобы в темноте и опасности двигаться вперед. Расклад вроде бы не в нашу пользу. Но, как ни удивительно, шансы равны. Мы живы — значит, или мы, или нас. То есть, шансы — пятьдесят на пятьдесят.

Повторю еще раз: за ретроградство и ограничение своих подданных в знаниях и возможностях, что позволяет нам выжить — Алле великая хвала!

Поделюсь еще одной радостью: ко мне вернулась моя прелесть. К сожалению, радости сопутствовало огорчение: мое стальное чудо вернулось ко мне не навсегда. Если пойдем в очередную башню, катану вновь придется отдать. А сейчас пальцы сжимали рукоять с чувственным восторгом, сравнимым разве что с поцелуем или объятиями с Зариной. Никогда не думалось, что я настолько привязчив к вещам.

Поправка: к хорошим вещам, к необходимым для упомянутого выживания. Наверное, это действует инстинкт самосохранения.

Еще одна поправка: все, сказанное перед этим — беззастенчивая ложь, придуманная подсознанием для самооправдания. В самом деле, при чем здесь инстинкт? Никто не спорит, что владеть хорошей и нужной вещью — приятно, но зачем выискивать естественные причины и возводить в культ? Для кого люди и вещи равны — прошу в темный дом, там для вас, такого умного, найдется удобная комнатка, келья или камера.

Впрочем, я туда и иду. Возможно, итог будет именно таким: меня ждет комнатка, келья или камера (вряд ли удобная), где появится море времени для подобного философствования.

Я, Малик и дядя Люсик лежали на земле и выкладывали на импровизированный «стол» продукты, выданные нам в дорогу в башне Ефросиньи. Рыкцари ответно делились всем, что осталось у них. Ночью Котя сделал вылазку в ближайшую деревню и теперь рассказывал:

— У меня все прошло нормально, люди попались хорошие, поговорили, поделились едой. Причин, отчего случилась заварушка, никто не знает. Вчера царисса изъяла в деревнях большую часть лошадей и телег, а всех здоровых мужиков вооружили и поставили бойниками в свите цариссы, после чего она сразу отправилась куда-то. Приказано готовить следующих бойцов — всех, кто может держать в руках оружие — и ждать нового приказа.

— Вопрос: какого приказа? — Дядя Люсик привычно потер переносицу, будто это помогало ему в поиске ответов. Не помогло. — Защищать свой дом или идти на помощь? От того, кто противник царисс и где он находится, зависят наши дальнейшие планы. Безопасно ли передвижение ночью, не выскочит ли неизвестный враг из-под ближайшего куста? А если неприятель еще очень далеко, и все ушли, скажем, охранять границу или в какую-то одну отдаленную вотчину, то можно спокойно путешествовать днем вне дороги и даже по ней. Необходимой нам для принятия решений информации как не было, так и нет.

— Будет, — спокойным тоном произнес Малик.

И мы с дядей Люсиком почему-то сразу поверили.

Или не поверили, но все равно успокоились. «Не надо искать черную кошку в темном помещении, особенно если ее там нет», — это мнение дяди Люсика, и я его разделяю. «Если кошка где-то есть, мы ее поймаем», — это настрой Малика, и я ему завидую. Вернее, на достойном примере учусь и намечаю очередную вершину к совершенству, которую следует покорить. А гений нейролингвистического программирования — это все же не я. Зато радует, что он в нашей компании. А вместе мы — сила.

И нас снова девять. Вооружить бы и защитить каждого по примеру сестрисс, настоящей сталью, и усилиться кое-какими царберскими прибамбасами…

Над этим стоит подумать. Как это сделать — непонятно, но любой путь начинается с первого шага. С идеи.

Меч святой сестры разрубит любой местный доспех, а стальная кольчуга спасет от всех колюще-режуще-рубящих напастей. С такими оружием и защитой несколько человек пройдут по чужому войску, как горячий утюг сквозь полиэтилен. Даже на крепость покушаться можно, если нужна заставит. Я такой возможности не исключал. Вдруг Зарину перевели в крепость? Или оставили в сестыре. Шансы на это невелики, но они есть.

Чтоб быть готовым ко всему, нужно предусмотреть все варианты, и начинать надо с худших. Крепость и сестырь — две цитадели, они не по зубам небольшим армиям, неспособным поддерживать длительную осаду. Смогут ли несколько хорошо вооруженных и обученных человек сокрушить твердыни, к которым не каждое войско подступится?

Я посмотрел на нашу разношерстную компанию. Вспомнилось, как дочка Верховной царицы царевна Деметрия презирала своих союзников-рыкцарей. Несомненно, они отвечали ей тем же, даже если внешне не показывали. Это был временный альянс против общего врага, и если бы все получилось, сразу началась бы внутренняя грызня. То есть, резня. По-другому не бывает.

Сейчас ситуация была иной. В Малика верили, за ним шли безоглядно, его приказы выполнялись безоговорочно. И все же наши спутники были бандитами. Каждого из них в лес привел свой мотив, но с нами их объединяли только общая беда и ненависть к законной власти, в остальном мы были абсолютно разными. Они думали о себе, мы думали обо всех. О себе, конечно, мы тоже думали, и не меньше. Но — в контексте общего. Нельзя быть счастливым среди несчастных.

Рыкцари же были далеки от этих отвлеченных материй, как одноглазый доллар от декларируемого Бога. Несладко нам придется в такой компании. Увы, другой нет.

Я уже мыслю как типичный правитель. Во все времена и во всех странах они тоже постоянно жалуются: мы, мол, все из себя такие умные, добрые и хорошие, а народ попался тупой и косорукий, оттого и не получается ничего.

Пока в голове мелькали такие мысли, Котя рассказывал, как на лагерь вышли трое царберов — обычный конный разъезд, обеспечивавший безопасность на дороге:

— Я думаю, они увидели выбранный нами лесок и решили проверить опасное место — все же следы за собой мы заметали не хуже чем обычно, по прямой не передвигались, и найти нас было непросто, даже если напороться где-то на нашу свежепрорубленную просеку. Увешанных металлом всадников слышно издалека, это нам помогло. Часть следов нашей ночлежки мы уничтожили, противник не сможет узнать, сколько нас было. В темноте мы выпустили несколько сигнальных стрел для вас и разбежались. Среди ночи подмогу царберам взять неоткуда, они оставались перед выбором: устроить засаду на тех, кого мы могли ждать в лесу, или преследовать. Мы сделали все, чтобы они увязались за нами. Когда лес стал гуще, царберы отстали — наши преимущества возросли, мы могли завалить врага просто спрыгнув с деревьев на спины, а в борьбе на земле тяжелые доспехи превратятся в опасную обузу. Мы знали, что царберы не успокоятся, пока не проверят все окрестности, поэтому пришлось всю ночь бежать, оставляя зарубки и заметая следы…

Дальше Котя стал повторяться, пересказывая то же самое с возрастающим количеством подробностей, и меня вновь заняли собственные мысли. И мечты.

***

Путь к следующей башне занял почти неделю. Сначала пришлось обходить храм, еще через два дня — цекаду. По дороге вышло бы намного быстрее, но с нами были рыкцари. И не стоило соваться в храм или цекаду с нашей филькиной грамотой.

Время для меня тянулось невыносимо медленно. Радовало только, что цель приближалась. Темный дом был уже недалеко, просто рукой подать — где-то в конце вотчины, по которой мы двигались уже вторые сутки.

Поля Анисьи, чей полный титул значился как «царисса Хлеба и мельниц» (кстати, ни одной мельницы мы так и не увидели) сменились разграничивавшими вотчины пустырями. Переход через них оказался самым опасным — лесов, мощного кустарника и оврагов почти не было. Светлое время суток мы переждали в отдаленном леске, а чтобы до него, пришлось сделать многочасовой крюк. Движение во тьме — особое искусство, оно приходит только с опытом, «сыном ошибок трудных», и я удивляюсь, почему никто не сломал ногу или не упал в яму. Впрочем, ям не было, иначе я бы, например, обязательно упал.

На землях цариссы Яны пейзажи снова изменились. Вернулся лес. Приятно было опять оказаться недосягаемым для чужих взглядов, день перестал быть врагом. Благодатные кроны приняли нас под свои своды, на душу снизошло опасное чувство покоя, в нос бил запах свежей и прелой хвои. Рыкцари крыли ругательствами торчавшие из земли корни и песчаные ямы, в которые иногда проваливались. Впрочем, ворчание не перерастало во что-то негативное — общее настроение резко выросло.

Издали я принял новый лес за сосновый и продолжил бы так считать, если бы Малик. Он притянул к себе ветку и вслух пересчитал иголки в расходящемся пучке хвоинок. Их оказалось пять вместо привычных двух.

— Кедры, — сказал Малик.

Рыкцари уже подбирали шишки и выковыривали из них орешки.

Дядя Люсик поправил:

— Позвольте уточнить: не кедр, а кедровая сосна. Семена кедров несъедобны.

— Как это — несъедобны? — не согласился я. — Родители всю жизнь пичкали меня кедровыми орехами: «Надо съесть, это полезно, здесь столько витаминов…» Хотите сказать, меня обманывали?

— Настоящие кедры растут на юго-востоке Средиземного моря и на западе Гималаев, — пояснил дядя Люсик, глядя на окружившие нас прямые серо-бурые стволы и мощные ветви в раскидистых кронах. — Еще — в Крыму, где тоже прижились. Их семена, кстати, к орехам не относятся, и они несъедобны. Полезные «орехи», которыми тебя, Чапа, кормили, вовсе не орехи с научной точки зрения. Но родители были правы, семена деревьев, которые у нас называют кедрами, очень полезны.

— Ясно. — Я пнул ближайшую шишку. — Везде обман. Кедровые орешки, оказывается, во-первых, не кедровые, а во-вторых, не орешки.

— Но в остальном-то все правда, — усмехнулся Малик.

— Я так же сильно разуверился в окружающем мире, — продолжил я бурчать, — когда узнал, что большинство известных мне по кино и мультфильмам енотов — никакие не еноты, а енотовидные собаки.

— А здесь собаки — волки, — сказал Малик.

— А женщины — ангелы, — добавил дядя Люсик. — Впрочем, в нашем мире их иногда тоже так называли. — Он вздохнул. — Но упомянутое «иногда», видимо, их не устраивало.

— Это потому, что женщины любят ушами, — сказал Малик, — а мужчины — руками.

— И только кролики чем надо. — Дядя Люсик прикрыл глаза и продекламировал: — «Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян». Ницше.

— Будь мягче к людям, — быстро ответил Малик.

— Я что-то не то сказал? — удивился дядя Люсик.

Малик повторил с продолжением:

— «Будь мягче к людям. Хочешь быть мудрей? Не делай больно мудростью своей».

— Омар Хайям, — узнал дядя Люсик.

— А нельзя ли как-нибудь так разговаривать, чтобы другие тоже что-то понимали? — подал голос прислушивавшийся Котя.

— Можно, — сказал Малик.

И разговор сам собой затих.

Собирая «орешки», по лесу мы двигались вдоль дороги, стараясь не отдаляться, и вскоре впереди сквозь ветви открылась развилка.

— Влево дорога уходит к вотчине цариссы Меланьи, а темный дом — справа, на другом конце земель цариссы Яны, — объяснил дядя Люсик. — По местоположению темного дома им как бы заведует царисса Яна, но «заведование» ограничено снабжением и охраной внешнего периметра. Темный дом — сам по себе, он никому не принадлежит, там, с благословения Совета сестричества, распоряжаются святые сестры. — Дядя Люсик на миг повернул лицо к дороге, что уходила влево. — Кстати, крепость отсюда тоже недалеко, за вотчиной Меланьи на развилке влево.

— Надеюсь, последняя информация нам не пригодится, — проговорил Малик.

Я тоже надеялся, а вслух спросил иное:

— У цариссы Яны есть дочери?

Это ведь мне вызывать огонь на себя. Надо быть готовым.

— Всего одна, и ты ее хорошо знаешь, — сказал дядя Люсик. — Ярослава. Единственная наследница. — Он повернулся к Малику и проговорил с некоторым сомнением: — Может быть, Чапе не стоит ходить с нами в башню? Если на его свободу начнут покушаться и там…

Я возразил:

— В амнистию мы с Маликом вписаны оба, про меня спросят в любом случае. Мне нужно идти. Как и Ефросинья, Ярослава тоже может оказаться в башне, тогда я передам сообщение от ее брата. Возможно, она что-то вспомнит из детства. И, как единственному другу Юлиана, Ярослава может рассказать мне больше, чем кому-то другому.

— Думаю, нужно рискнуть еще раз, — согласился со мной Малик.

Дядя Люсик вздохнул.

— Тогда нас ждет либо Шопен, — проворчал он под нос, — либо Мендельсон.

— В каком смысле? — не понял я.

— Первого играют на похоронах, — подсказал Малик, — а второго…

— Знаю.

— И в таком случае нам лучше разделиться сейчас, — объявил дядя Люсик. — В башню ведет единственный путь, с других сторон местность непроходима. Лишних подозрений нам не надо, поэтому мы должны прибыть именно по дороге.

Мы устроили небольшой привал. Малик стал обсуждать с рыкцарями место будущей встречи и сигналы, я в разговор не встревал, но прислушивался. Общий смысл вырисовывался такой: вместе с шестью разбойниками мой меч отправится напрямую (если так можно сказать про зигзагообразное и, иногда, почти круговое передвижение по пересеченной местности) к «плохому месту» у темного дома, а мы придем туда после попытки легального обращения к святым сестрам по поводу Зарины — придем вместе с ней или за помощью, если потребуется силовое решение.

Я вновь остался без любимого оружия.

Дальше мы с Маликом и дядей Люсиком отправились втроем. Башня показалась уже в темноте. Черный силуэт выплыл из мрака, через минуту в бойницах вспыхнули мерцающие оранжевыми отсветами огни факелов: нас заметили.

Как и в прошлый раз, говорил от нашего имени дядя Люсик, а мы с Маликом изображали на все согласных и покорных любому его слову подопечных.

— Я — школьный распорядитель папринций Люсик. Со мной двое спутников, которых я не могу оставить в поселке, поскольку обязан сопровождать лично. Прошу гостеприимства.

Из башни донесся грубоватый мужской голос:

— Хозяйки нет, решение о вас примет царевна Ярослава. Ее уже известили.

То есть, Ярослава где-то поблизости, но не в башне? Гуляет? Ночью?

Зная ее… почему нет? Оставленная за хозяйку, она вправе делать все, что посчитает нужным, а уж нужным кому — семье или себе — это второй вопрос.

— Мы подождем, сколько понадобится. — Дядя Люсик секунду помолчал и тактично добавил: — Просим прощения, что доставили неудобства несогласованным визитом.

Ответ понравился, голос бойника, выглянувшего в узкую щель, смягчился:

— Царевна Ярослава согласна предоставить ночлег и стол школьному распорядителю и его спутникам.

То есть… Ага, Ярослава все же в башне, но не горит желанием выскакивать навстречу непонятно кому. Это, вообще-то, нам сигнал. Дают понять, что «непонятно кто» в данном случае — мы. Даже если нас всех узнали. А нас не могли не узнать. Папринций представился, Малика ни с кем не спутать из-за внешнего вида по одному только силуэту, какого в этих местах не сыщешь, а меня царевна тоже, как мне казалось, забыть не должна. Или девичья память настолько коротка? Или я в жизни царевны настолько незначительный эпизод, что и внимания не достоин?

И если к нам сразу так отнеслись… В груди зашевелились нехорошие предчувствия.

Створки ворот медленно распахнулись, решетка за ними проскрежетала вверх, где и замерла на высоте примерно двух метров — достаточно, чтобы под ней прошли пешие. Не выше. Тоже своего рода показатель.

Впрочем, взглянем на происходящее по-другому, и тогда получится, что все к лучшему. Меньше помпезности и официоза при встрече — меньше требований к нам, ничтожным прохожим, едва достойным, чтобы переступить порог. Типа, должны быть благодарны, что нас вообще пустили. Значит, и покушений на мою нравственность не будет: запросам царевны не соответствую.

Тогда все отлично. Для меня. А как это скажется на деле, ради которого мы рискуем — скоро узнаем.

Внутренний дворик под прицелом никто не держал — видимо, угрозы и возможных неприятностей Ярослава в нас не видела. Странно. Заявившийся собственной персоной лесной бандит Малик Носатый должен вызвать опаску или некоторые подозрения у любого. Либо Ярослава до непредставимых пределов доверяет папринцию, либо она чересчур беспечна. Или я, делами доказавший свою преданность, оказался той страховкой, на которую положилась юная заместительница хозяйки.

Два встретивших нас бойника немного склонили головы в приветствии. Теплыми словами вспомнились времена, когда меня считали ангелом. Тогда передо мной приседали. Теперь лишь обозначают возможное почтение, которого приветствуемый субъект еще не заслужил и, как бы, не факт, что заслужит в дальнейшем. Авансы здесь выдавать не любили.

Первый из бойников снял со стены факел и пригласил следовать за собой.

— Прошу. — Через десяток шагов он остановился у первой же двери.

Как и в башне Анисьи, здесь нам тоже предоставили ближайшее помещение. Наверное, во всех башнях это вроде гостевой комнаты для приезжих низшего пошиба, потому что более уважаемых гостей обычно провожали выше.

— Помыться вам принесут, к ужину пригласят.

Как и в предыдущий раз, после размещения нас предоставили самим себе.

Комнату нам выделили одну, что порадовало, несмотря на откровенное приклеивание ярлыка «гостей низшей категории». Думаю, заявись сюда среди ночи проезжая царисса со свитой, встречать ее будут не дежурные бойники, а царевна и на все готовый расторопный дворецкий, а нас, не вышедших рылом, без каких-либо объяснений и угрызений совести вышвырнут вон.

До ужина царевна к нам так и не вышла. Когда пригласили в обеденный зал, ее там тоже не оказалось. Лишь после того как скрип и стук ложек о дно тарелок возвестил, что дело подходит к концу, дежурный бойник с полуприседом отворил дверь, и в проеме показалась щурившаяся от света Ярослава.

Перед нами она появилась сонная, в домашнем халате, с забранными в хвост волосами. Важными гостями, ради которых стоило соблюдать минимум приличий, мы для нее не были, о чем царевна не постеснялась молчаливо сообщить нам еще раз.

Мы поднялись и склонили головы в приветствии.

Небрежный жест приказал нам сесть.

— Какими судьбами, папринций?

На меня и Малика Ярослава даже не посмотрела. Наверное, до выяснения нашего статуса видеть в нас живых людей царевнам не полагалось.

Добрым словом вспомнилась Ефросинья. У той, конечно, был личный интерес, но нынешнее полное игнорирование ударило по самолюбию, а это посильнее какой-то там боязни оказаться очередным невестором. Я недоуменно глядел на равнодушную к моему присутствию Ярославу, и память подкидывала картинки, от которых под доспехами начиналась самостоятельная жизнь.

После «сплочения команды», закончившегося всеобщими обнимашками и поцелуйчиками, именно Ярослава поддержала Варвару, когда та схватила меня у озера, чтобы общими усилиями заставить стираться вместе со всеми. Она радовалась, как здорово ходить без одежды, и, кстати, именно из Ярославы вышел самый похожий на правду человолк: ничего не стеснявшийся, передвигавшийся грациозно и естественно, невзирая на мое противоположнополое присутствие рядом. В то время мне казалось, что царевна меня соблазняет, то есть что я ей нравлюсь и она изо всех сил привлекает к себе внимание. Ярослава проявляла наибольший энтузиазм на «уроке», выказывая невероятные знания и умения, и на следующий день требовала его продолжения.

Впечатления остались незабываемые, воспоминания не вытравить огнем. Помню откровенный немигающий взгляд царевны, ее прикушенную губу, облизывающийся язычок. Помню то, что не должен бы не только помнить, но и видеть, знать, чувствовать…

И после всего этого…

Не понимаю. Наверное, для человечества в целом хорошо, что все люди разные, но некоторых мне хотелось бы понимать лучше. Поскольку нормальной логике (то есть, моей) их поступки не поддавались.

Из-за таких, как Ярослава, я и себя хуже понимаю. Шел сюда — мечтал остаться незаметным. Казалось бы, мечта сбылась: все просто замечательно, меня, как и хотелось, не замечают. А мне обидно. Как это понимать?