Сыны Каина: история серийных убийц от каменного века до наших дней

Питер Вронски, 2018

«Сыны Каина» – глобальная история серийных убийц как явления, охватывающая огромный временной период, от каменного века до наших дней, изложенная профессиональным историком-криминалистом, доктором исторических наук. Это подробное исследование феномена серийных убийц на протяжении всей истории человечества, их эволюции и того, почему их ужасающие преступления так занимают наши умы. До того как этот термин начал широко использоваться (с 1981 года), не было «серийных убийц». Были только «монстры» – убийцы, которых общество сначала воспринимало как оборотней, вампиров, упырей и ведьм, а позже – как хичкоковских психов. В «Сынах Каина» – книге, которая заполняет пробел между сухими академическими исследованиями и сенсационными преступлениями, – Питер Вронский исследует наше понимание того, что такое серийные убийства, охватывая период от доисторической эпохи (ок. 15 000 г. до н. э.) до наших дней. Углубляясь в историю и человеческую психику, автор фокусируется исключительно на сексуальных серийных убийцах, которые отличаются от всех других серийных убийц своими мотивами. Они среди нас. Их невозможно отличить от обычных людей… В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Часть II. Хроники серийных убийц: Начало судебно-медицинской истории монстров

Глава 4. Рассвет «незначительных» мертвецов: серийные убийцы и современность

То, чему ты так поражаешься, всего-навсего повседневные привычки этого изверга: он этим живет, ради этого бодрствует, ради этого зажигает у себя лампы.

Луций Сенека о Калигуле

Я думал, что делаю вам одолжение…

Из разговора Гэри Риджуэя (Убийцы с Грин-Ривер) с полицией

Психология сама по себе не объясняет существование серийных убийц. До наступления Нового времени многие серийные убийства совершались, так сказать, «под давлением обстоятельств», а совершали их так называемые «меркантильные гедонисты»: разбойники, грабители, пираты или людоеды, основным мотивом которых выступало выживание или материальная выгода. Жизнь человеческая в те годы ценилась дешево, а институциональные правоохранительные органы практически отсутствовали. Среди меркантильных убийц-гедонистов были и печально известные женщины, которые травили и убивали ради личной выгоды, власти, мести или по указанию богатых клиентов.

Ближе к нашему нынешнему пониманию серийных убийств, основанных на сексуальных фантазиях, стоят случаи садистских казней, совершенных могущественными тиранами и аристократами ради развлечения, без какой-либо финансовой выгоды. В отличие от студентов колледжей, только фантазирующих об изнасиловании, «за которое ничего не будет», деспоты и тираны могли творить что угодно на свое усмотрение. В старину серийные убийства с элементами сексуально-садистской патологии часто совершались лицами, в достатке обладающими богатством, властью и свободным временем, чтобы предаваться сладострастным мечтаниям о душегубстве и претворять их в жизнь в качестве развлечения и для удовольствия. Один из ранних терминов, применяемых к серийным убийствам, так и звучал: «убийство ради развлечения».

В течение очень долгого времени господствовало мнение, что привычных нам сексуальных серийных убийц мужского пола не существовало вплоть до последних двух столетий. Место первого современного сексуального серийного убийцы в нашем представлении о мире занимает Джек Потрошитель, и его появление объясняется несколькими причинами, в частности урбанизацией и индустриализацией, которые начались в странах Запада в 1750-х.

Серийные убийства и досуг

Одна из теорий о появлении сексуальных серийных убийц выглядит следующим образом. В доисторические времена, до того, как западная цивилизация прошла промышленную революцию, большинство людей было слишком занято поиском безопасности, пищи и крова, так что на мысли о сексуальных потребностях и фантазиях сил не оставалось. Пределом грез обычного человека было дожить до утра. Первостепенной насущной задачей для большинства выступали более важные вещи: еда и ночлег в тепле и покое, где их не ограбят и не убьют.

Лишь у немногих находилось время на «хобби» вроде сексуальных серийных убийств — все были слишком заняты выживанием.

Однако немногочисленная горстка деспотов и аристократов обладала достаточным количеством времени и богатства, чтобы потакать своим не связанным с выживанием желаниям — например, наслаждаться государственной властью, расширять границы, разнообразить свою половую жизнь и покровительствовать деятелям искусства.

Например, существуют исторические свидетельства о римских императорах, которые убивали исключительно ради гедонистического удовольствия, таких, как Калигула (12–41 н. э.) и Нерон (37–68 г. н. э.); широко известен царь-садист Иван Грозный (1530–1584) и безумный господарь Влад III Дракула (ок. 1428 — ок. 1477) по прозвищу Колосажатель (рум. Цепеш), ставший прототипом Дракулы в одноименном романе Брэма Стокера.

Жиль де Ре, Синяя Борода (1405–1440), один из богатейших людей Франции и соратник Жанны д’Арк, был обвинен в пытках, изнасиловании и убийстве сотен детей. Елизавета Батори (1560–1614), венгерская Кровавая графиня, обвинялась в убийстве крестьянских девушек и купании в их крови в надежде, что это сохранит ее юный облик.

Хоть они и были аристократами, от других тиранов-садистов их отличает то, что ни Елизавета Батори, ни Жиль де Ре не обладали официальной властью над жизнью и смертью, какая была у Калигулы по отношению к его жертвам. Их убийства были «частноправовыми» преступлениями, что признавал даже феодальный закон, согласно которому они правили и вершили власть. В отличие от Калигулы и других деспотов-императоров, де Ре и Батори были арестованы, преданы суду, признаны виновными и приговорены к наказанию за свои преступления, несмотря на аристократическое происхождение (хотя некоторые историки приводят веские аргументы в их пользу и считают, что их обоих оклеветали политические противники из соображений силового давления)^{113}.

У этих деспотов, которые, как поговаривали, обожали убивать «голыми руками», хватало свободного времени для подобных развлечений. О политических мотивах совершения преступления, вроде обретения или удержания власти, речи не шло. Они убивали без какой-либо практической цели, маниакально и во имя личного удовлетворения. Многие современные маньяки ищут именно такой власти над жизнью и смертью, какая в прошлом была у кровожадных тиранов. Именно власть и контроль, а не похоть зачастую заводит серийного убийцу, даже если они обретают власть и контроль через действия сексуального характера.

Античные серийные убийцы-аристократы: власть и жажда крови

Представлять сумасшедших деспотов серийными убийцами не значит упражняться в переоценке минувших событий. Они были признаны монстрами в человеческом обличье еще в свою эпоху и осуждались современниками и коллегами. Сегодня мы часто спокойно относимся к серийным убийствам, которые совершали античные полководцы, тираны и деспоты, видя в них не более чем проявления примитивной силовой политики, и предполагаем, что подобное поведение в те времена было в порядке вещей. Однако исторические записи показывают, что подобная жестокость уже в то время воспринималась как нечто странное, патологическое или девиантное.

В историях об описанном в Библии убийстве царем Иродом своей жены Мариамны сквозит недовольство тем, что он в течение семи лет держал ее труп у себя и все эти годы совершал акты некрофилии^{114}. Отсылки к деяниям Ирода связаны с «Последними вратами» — написанном во II веке разделе Вавилонского талмуда, где сообщается, что Ирод «семь лет хранил ее тело в меду. Кто-то говорит, что у него были с ней половые сношения, другие же утверждают, что нет. По словам тех, кто верит, некрофилия имела место: он забальзамировал жену, чтобы удовлетворить свои желания»^{115}.

Калигула (12–41 г. н. э.)

Римская империя с ее распятиями и гладиаторскими играми во многих отношениях кажется варварской, но даже в обществе, где кровопролитные бои и казни служили популярным развлечением для толпы, осуждалось серийное убийство «в частном порядке». Рассмотрим случай с римским императором Гаем Цезарем по прозвищу Калигула.

Подозревали, что сестра Калигулы — Друзилла — забеременела от него, а потом он ее выпотрошил, чтобы не родился ребенок, способный соперничать с ним в его божественности. Но, по многим сведениям, Калигула пытал и убивал десятки человек просто ради забавы.

Римский государственный деятель, философ и писатель Сенека Младший (4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) в своем труде «О гневе» (De ira) описал зверские убийства Калигулы, осудил его одержимость пытками, желание приступить к ним как можно скорее, его склонность (или почерк, говоря современным языком профилирования) затыкать рот своим жертвам и наблюдать, как они умирают. Сенека писал: «Вот только недавно Гай Цезарь сек плетьми и подверг пыткам… других римских сенаторов и всадников, всех в один день, причем пытал не ради того, чтобы получить показания, а ради собственного удовольствия. Затем он столь нетерпеливо возжелал следующего наслаждения, которое его жестокость почитала исключительным и хотела получить безотлагательно, что прямо на террасе сада… в имении его матери, в обществе матрон и других сенаторов, при фонарях отрубил им головы. Но разве совершалась когда-либо прежде вещь столь неслыханная, как ночная казнь? В потемках прячутся обычно злодейские убийства, — напротив, справедливая казнь должна совершаться на виду у всех — тогда она принесет больше пользы как предостережение и средство исправления нравов. Но и здесь, я чувствую, мне возразят: „То, чему ты так поражаешься, всего-навсего повседневные привычки этого изверга: он этим живет, ради этого бодрствует, ради этого зажигает у себя лампы“. Хорошо, но, кроме него, вы не найдете, я думаю, никого, кто повелел бы затыкать казнимым рот губкой, чтобы лишить их возможности кричать. Где это видано, чтобы человеку, обреченному на смерть, нельзя было даже застонать?…Когда под рукой не оказывалось губки, он распоряжался раздирать одежду несчастных и набивать им рот тряпками. Откуда такая дикая жестокость?»^{116}[9].

Представьте, жестокость Калигулы (он ведь затыкал рты своим жертвам и убивал их ночью!) шокировала общество, в котором серийные убийства были узаконены как зрелищное состязание на потеху тысячам людей, собравшихся у арены. Мужчины, которых пытают до смерти, бросают на съедение диким зверям или заставляют драться не на жизнь, а на смерть в гладиаторских боях, проститутки, ублажающие под трибунами взбудораженных видом смерти и крови клиентов, — таковы были тогдашние развлечения. Но кляпы и убийства людей по ночам? Отвратительно! Перефразируя слова из фильма «Апокалипсис сегодня»: обвинять Калигулу в жестокости в имперском Риме — то же, что штрафовать за превышение скорости на автомобильной гонке «500 миль Индианаполиса».

Согласно избитому стереотипу, у эскимосов существует множество слов для обозначения снега — у римлян же и в самом деле имелся большой запас наименований для различных состояний и степеней жестокости и насилия. Сенека классифицировал насилие и пытки по функциям, относя, например, распятие и публичные казни на аренах к категории crudelitas (лат. «жестокость»), и считал их использование разумным, ведь у них была конструктивная цель: предотвращение восстания или наказание преступников. Латинское слово crudelitas, а вслед за ним и английское cruelty, происходит от crudos, что означает «кровавый», «сырой», «бесчувственный». Но необоснованное насилие без выгоды или цели (compendium, лат. «выгода»), убийство ради убийства называлось feritas («дикость», «зверство», «звериная свирепость»). Подобное буйство приписывалось иррациональным вспышкам гнева (лат. ira), и Сенека утверждал, что неограниченная власть и богатство приводят к excītum — возбуждению ira.^[10]

Зрителям нравились публичные убийства, и это уже тогда заботило некоторых наблюдателей. Упоительное возбуждение, вызванное кровопролитием, получило название cruenta volupatate inebriabatur («сладострастное опьянение жестокостью»)^{117}. Афинагор в своем «Посольстве» говорил, что «наблюдать за гибелью человека на арене равносильно тому, чтобы убить его самому». Сенека писал: «Бросить человека льву — все равно что разорвать его собственными зубами»^{118}. Лактанций в «Божественных установлениях» (6.20.9–14) определяет зрителя смертельных игр как particeps (лат. «участник»).

Но не только насилие и жестокость этих «игр» беспокоили наших античных предков. Как и нас сегодня, их волновала имитация насилия и смерти на развлекательных мероприятиях в театре. Древние еще не придумали термина для того, что мы называем садизмом, но уже в 350 году до н. э. греческий философ Платон записал диалог со своим бывшим учителем Сократом на тему удовольствия, которое зрители получают от созерцания страдающих персонажей пьес. «Нужно ли нам напоминать… об удовольствиях рыданий и тоски, примешанных к страданиям? Когда зрители в одно и то же время и радуются, и плачут? А разве тебе не известно, что и в комедиях наше душевное настроение также не что иное, как смесь печали и удовольствия?»^[11]{119}.

Почти шестьсот лет спустя Августин Блаженный испытывал те же опасения по поводу радостных откликов на страдания в драматических представлениях. «Меня увлекали театральные зрелища, они были полны изображениями моих несчастий и служили розжигом моему огню. Почему человек хочет печалиться при виде горестных и трагических событий, испытать которые он сам отнюдь не желает? И тем не менее он как зритель хочет испытывать печаль, и сама эта печаль для него наслаждение. Удивительное безумие!»^[12]{120}.

Серийные убийства до эпохи модерна: травма как неотъемлемая часть повседневной жизни

Согласно «досуговой» теории серийных убийств, до наступления эпохи модерна у простых людей не было свободного времени на сублимирование детских травм в ярость и жажду мести и контроля. У них и детства-то, в сущности, не было, ведь каждый ребенок воспринимался как маленький взрослый.

Не имелось тогда не только времени для размышлений, но даже и самого понятия «жестокого обращения с детьми», четко оформленного в общественном сознании; сексуальное насилие, бросание на произвол судьбы и другие травмирующие события, которые мы сегодня связываем с психологией серийных убийц, были в те годы неотъемлемой частью самой жизни. Все видели, как животных убивают ради утоления голода и мучают ради развлечения, как публично сжигают на кострах ведьм и еретиков, а на площадях пытают и казнят преступников. В общинном жилье нельзя было избежать контакта с сексом, а инцест практиковался повсеместно, учитывая, насколько серьезные запреты наложила на него (а также на изнасилование, каннибализм, некрофилию и убийство) религия. Дети часто оставались без родителей, потому что те умирали от болезней или подвергались насилию, и сами они тоже переживали изнасилование и жестокое обращение, причем жертвы почти не чувствовали себя отличными от других. Современные же дети после полученной травмы часто отчуждаются от коллектива.

Серийные убийства: печатные СМИ, промышленная урбанизация и «административное государство»

Еще одна возможная причина, по которой средневековые дети редко становились серийными убийцами, заключалась в том, что люди жили преимущественно в маленьких деревушках и на хуторах, где все друг друга знали, а к странствующим чужакам относились с подозрением и страхом и внимательно наблюдали за их действиями. Было бы трудно совершить несколько убийств подряд, не привлекая к себе внимания.

Или, возможно, мы просто не знаем, сколько серийных убийц было на самом деле. Как утверждают многие (и я с ними согласен), просто помыслить о существовании таких монстров было настолько сложно, что самые леденящие душу преступления приписывались всевозможным чудовищам и сверхъестественным силам: оборотням, вампирам или ведьмам. Подробнее об этом мы поговорим в пятой главе.

В XIX веке у нас появились газеты и повысилась доля грамотного населения, что привело к увеличению числа свидетельств о серийных охотниках на людей. Так что, возможно, серийных убийц не стало больше, но о них стали чаще говорить в появившихся органах печати, из которых черпали информацию образованные люди.

В то же время в газетах появляются криминальные сводки и вводится новая современная система охраны правопорядка. Первая на Западе полицейская служба современного типа появилась в 1829 году в Лондоне, в других же европейских городах, например, в Париже и Берлине, существовали пока что лишь «полицейские отделения» — по сути дела, паравоенные корпуса вооруженных жандармов, ответственные за поддержание общественного порядка и защиту монарха или республики от восстаний и революций (в отличие от современной полиции, которая борется с преступностью). Таким образом, согласно этой теории, явный рост числа серийных убийц в XIX веке связан с появлением финансируемых государством ведомств по борьбе с преступностью и средств массовой информации, освещающих криминальные события. Другими словами, убийц как таковых больше не стало, но увеличилось количество полицейских, которые могли их найти и задержать, а также газет, где публиковались новости о поимке преступника.

Еще один довод в пользу современности заключается в том, что с приходом индустриализации в новых огромных городах с массовым скоплением обездоленных серийный убийца сохранял анонимность, ведь толпа не только скрывала его личность, но и предоставляла ему целый набор жертв — никому не знакомых и никого не интересующих оборванцев без роду и племени. Одно дело — убить крестьянского ребенка в каком-нибудь земледельческом поселении: вся родовая община тут же поднимет тревогу и объявит на преступника охоту. Совсем другое — избрать в жертвы обитателя перенаселенных трущоб заводского Лондона, Парижа, Нью-Йорка или Чикаго, в которых пропавший всем безразличен и искать его, в общем-то, некому.

С приходом индустриализации выделился средний класс, и, по мере того, как росли доходы его представителей, возникло и укоренилось мнение, что вокруг одни лишь «социальные низы»: городская беднота, неквалифицированные рабочие, служанки, запойные алкоголики, проститутки, сироты, попрошайки, матери-одиночки, бродяги и бездомные.

Растущий средний класс и высшие слои общества ненавидели и боялись отчаявшихся и отверженных людей, что и привело к формированию органов полиции, которые должны были защищать богатых от бедных, тогда как забота о последних в их обязанности не входила.

Джек Потрошитель избрал в жертвы как раз такую категорию, которую зажиточный средний класс того времени презирал, а серийные убийцы истребляли и продолжают истреблять в наши дни, — социально отчужденных уличных проституток.

Рассвет «незначительных» мертвецов: миметическое принуждение

По словам криминолога Стивена Эггера, классовый страх и отвращение, возникшие во времена Джека Потрошителя, существуют и сейчас. Дело даже не в том, что серийных убийц стало больше, — просто возросло число доступных жертв, чья жизнь не является ценностью в глазах общества. Эггер считает, что в современном обществе сложился своеобразный климат, или экологическая обстановка, особенно благоприятная для серийных убийц, поскольку смерть некоторых категорий граждан считается незначительной (это касается, к примеру, проституток, бездомных бродяг, наркоманов, психически больных, сбежавших из дома подростков, пенсионеров, представителей разного рода меньшинств, женщин из числа коренных народов и городской бедноты). Общество не воспринимает их смерть как что-то важное, в отличие, скажем, от убитой девушки-студентки из зажиточного района в пригороде или невинно замученного белокурого малыша. Иногда об исчезновении этих жертв даже не сообщается. Криминалисты назовут их «дважды пропавшими»^{121} (см. главу 13).

Эггер пишет: «Смерть от рук серийных убийц тех жертв, что при жизни относились к не имеющему ценности слою общества, становится „незначительной“ (так как до убийства сама их жизнь была столь же незначительной, а потом они и вовсе исчезли, словно их никогда и не было), и их гибель от рук тех, кто решился избавить мир от нежелательных элементов, представляется очищением от язв и пороков»^{122}.

В массовом сознании считается, что серийные убийцы — это оторванные от общества изгои, те, кто отвергает социальные нормы, но чаще все происходит с точностью до наоборот. Убивая, Джек Потрошитель преследовал людей, которых избрало в жертвы само викторианское общество с его яростным презрением и брезгливостью по отношению к проституткам. Как заметил Ангус Макларен в своем исследовании по делу доктора Томаса Нила Крима, серийного убийцы Викторианской эпохи, который лишил жизни по крайней мере пять «незначительных» жертв (проституток и женщин, приходивших к нему сделать аборт), его преступления были в значительной степени определены обществом, которое и произвело их на свет.

По словам Макларена, серийный убийца, вместо того, чтобы предстать изгоем, скорее «будет не столько „лицом вне закона“, сколько „сверхсоциализированным“ человеком, который видит себя палачом, выносящим приговор тем, на кого указало общество»^{123}. Обществовед и социальный критик Марк Зельцер предполагает, что серийных убийц сегодня питает и лелеет «культура надрыва» (или буквально раны — wound culture) — «всеобщая увлеченность разорванными и вскрытыми телами и вывернутым наружу внутренним миром человека, коллективный ажиотаж вокруг шока, травмы и ран», — на которую серийные убийцы реагируют, внося собственный кровавый вклад, а весь этот процесс Зельцер назвал «миметическим принужденем»^{124}.

Покойный Роберт Кеннеди как-то раз сформулировал ту же мысль более простыми словами: «Каждое общество получает тех преступников, которых заслуживает»^{125}.

Как сказал полиции после ареста Гэри Риджуэй, убийца сорока восьми проституток с Грин-Ривер: «Когда я убивал проституток, я думал, ребята, что делаю вам одолжение. Послушайте, вы же не можете их проконтролировать, а я могу. И извести их тоже не можете. Только арестовать, надеть на них наручники, ну, может, немного поколотить — так, самую малость. Но саму проблему вам не решить. Я, ребята, делал вам одолжение, совершая то, что вы не могли сделать сами».

Пожалуй, самый ужасающий вклад в синдром «незначительных» смертей вносят новости в СМИ. В середине 1990-х о суде над Уильямом Лестером Суффом, убившим тринадцать женщин в окрестностях города Лейк-Элсинор, штат Калифорния, практически ничего не сообщалось. Он убивал уличных проституток с наркотической зависимостью и бросал их тела за мусорными баками у торговых центров в разных позах, акцентирующих внимание на их зависимости. Но Суфф предстал перед судом как раз в середине разбирательства по делу О. Джея Симпсона. Что такое тринадцать мертвых шлюх-наркоманок в сравнении с двумя жертвами из высшего класса, убитыми знаменитостью в престижном районе Брентвуд? А как насчет Джоэла Рифкина, который убил семнадцать проституток в Нью-Йорке и на Лонг-Айленде? Средства массовой информации проигнорировали его дело в пользу статьи об убийстве Колином Фергюсоном шести «добропорядочных служащих» в пригородном поезде. Суд над Джоэлом, на котором он был приговорен к наказанию за девять убийств, несмотря на количество жертв, практически не освещался. Возможно, мы бы даже не узнали его имя, если бы об этом не пошутили в одном из эпизодов сериала «Сайнфелд»^{126}. Для средств массовой информации, пишущих о серийных убийствах, больше не имеет значения количество жертв, главное — их статус или кредитный рейтинг: сегодня по курсу обмена за каждый десяток мертвых проституток в мусорке идет один шикарный внедорожник у дома.

Политики тоже в меньшей степени озабочены «незначительными» смертями. Когда в конце девяностых в Ванкувере (Канада) пропало без вести около двадцати пяти женщин из числа коренного населения, их семьи просили, чтобы полицейское управление предложило ту же награду в размере ста тысяч долларов, что и за информацию о серии взломов частных гаражей в богатых домах западной части города месяцем ранее. Мэр насмехался над петицией семей, говоря: «Некоторых из этих девушек нет уже целый год. И вот внезапно… это становится значимым событием». Как он сообщил семьям пропавших, выделять деньги на определение местоположения проституток никто не будет^{127}.

Департамент полиции Ванкувера ответил, что они «скорее объявят „небольшое вознаграждение“ в размере тысячи долларов для самих женщин за сообщение о своем местонахождении полиции»^{128}. Их позиция заключалась в следующем: «Своенравные женщины спрятались и дразнят полицию, а выманить их можно вознаграждением в тысячу долларов»^{129}.

Фрагменты останков некоторых пропавших женщин были в итоге найдены среди сорока девяти жертв, которых Роберт Пиктон убил и расчленил на своей свиноферме, за что позже был осужден. Когда в 2002 году его арестовали, он выражал сожаление, что не успел довести число несчастных до ровного количества — пятидесяти.

Мобильность и урбанизация современных серийных убийц

В течение некоторого времени существовала теория, согласно которой резкий рост числа серийных убийств в Соединенных Штатах в послевоенные годы был связан с небывалой ранее доступностью личного автомобильного транспорта, что увеличивало мобильность преступников и они безнаказанно убивали, разъезжая по разным юрисдикциям. В 2009 году, в связи с необходимостью распутать более пятисот преступлений, связанных с федеральными автострадами, была запущена инициатива ФБР по расследованию серийных убийств, совершенных на дорогах. По-видимому, она подтвердила восприятие системы автодорог США как сосудов национального организма, по которым циркулирует «дурная кровь» в виде серийных маньяков. Но, несмотря на количество нераскрытых преступлений, совершенных на трассах, стереотипный образ высокомобильного серийного убийцы-бродяги — миф. Реальность куда страшнее: 74 % серийных убийц остаются поближе к дому и убивают в комфортной обстановке своего штата^{130}. Так что скорее преступник окажется не заезжим незнакомцем, а вашим соседом.

Теорию о том, что система автомагистралей между штатами увеличила число серийных убийц, предоставив им легкую мобильность и анонимность, оспаривает эссеистка и специалистка по охране окружающей среды Джинджер Стрэнд^{131}. Она утверждает, что автострады в самом деле способствовали росту преступлений, но это связано с особенностями их расположения, а не с легкостью передвижения маньяков: в пятидесятых и шестидесятых они шли через неблагополучные районы и тем самым увеличивали число доступных «незначительных» жертв. Строительство автострад разрушило городские кварталы и разбросало людей по бездушным и унижающим человеческое достоинство гетто. Стрэнд пишет: «В свое первое десятилетие [1956–1966 гг.] федеральная дорожная программа уничтожила по всей стране около 330 000 единиц городского жилья, большинство из которых было занято представителями национальных меньшинств и малоимущими. После этого темп ускорился. Точного числа не знает никто, но, по различным оценкам, дорожная программа стала причиной переезда около миллиона американцев»^{132}. Последствия были неоднозначными: перемещение бедных слоев населения и национальных общин привело к появлению скоплений «незначительных» жертв, а хаос и деградация разрушали семьи и порождали серийных убийц.

Стрэнд рассказывает, как в пятидесятых прекратил свое существование процветающий и благополучный район Бронкс: людные бедные районы снесли для освобождения места под скоростную автомагистраль Кросс-Бронкс, а их жителей выселили и распихали по социальным квартирам в многоэтажных гетто. То же самое произошло и в Атланте, где оживленный и богатый район Оберн-Авеню, известный также как «милый Оберн», объявленный журналом «Форбс» в 1950-х «самой богатой негритянской улицей в мире», в 1966 году был разделен надвое федеральной эстакадой. Процветающий афроамериканский район со всеми торговыми центрами, культурными учреждениями, церквями и фамильными домами был разрушен, а его бедные жители отправились в мрачные безликие социальные квартиры в густонаселенных жилых комплексах^{133}.

Отчуждение имущества и уничтожение «милого Оберна» ради федеральной магистрали I-20 спустя десятилетие подарят серийному убийце Уэйну Уильямсу множество незащищенных детей. Стрэнд пишет: «Для жителей Атланты I-20 сыграет ключевую роль в понимании, почему в конце семидесятых их дети начали исчезать»^{134}.

Разрушение семей и общин, вызванное строительством автомагистралей прямо через бедные районы и поселения национальных меньшинств в Нью-Йорке, Майами, Новом Орлеане, Детройте, Чикаго, Нэшвилле, Бостоне, Атланте, Лос-Анджелесе и других городах, наряду с кокаиновым бумом девяностых, сказалось на криминальной обстановке тогда и продолжает сказываться до сих пор. В опустошенных, сломленных и разрушенных семьях вырастут серийные убийцы.

Затянувшийся на несколько десятилетий процесс разрушения городских общин меньшинств и их семей породил огромное количество как серийных маньяков, так и жертв. Если в прошлом считалось, что серийными убийцами становятся преимущественно белые мужчины, то недавний опрос Эрика Хикки показывает, что с 2004 по 2011 год пятьдесят семь процентов всех серийных убийц были чернокожими; в то время как база данных серийных убийц, созданная Рэдфордским университетом и ФУПМЗ, показывает, что в 2010 году чернокожими являлись почти шестьдесят процентов серийных убийц^{135} (и это несмотря на то, что афроамериканцы составляют только 13,2 % американского населения)^{136}

Да, правда, что общее количество убийств значительно снизилось с девяностых, но я бы не был так оптимистичен. Учитывая потерю работы, финансовые затруднения в семейной жизни, вызванные мировым кризисом 2008 года, и непрекращающийся ужас кровопролитной войны с терроризмом, на которую призваны наши юные сыновья и дочери, прежде чем вернуться домой, чтобы растить детей, — в долгосрочной перспективе нам не стоит ожидать сокращения числа убийств, поскольку нынешнему поколению детей вот-вот исполнится двадцать восемь лет — средний возраст начала деятельности серийных убийц.

Глава 5. Lupina Insania. Криминализация оборотней. Красная Шапочка в роли жертвы, 1450–1650 гг.

Им знакомо то удовольствие, что испытывают в обличье волка…

Жан Боде. Демономания колдунов

Species non mutatur.

Человеческий род никогда не меняется.

Клод Приёр. О ликантропии

Даже до промышленной революции серийное убийство не было исключительной прерогативой богатых аристократов, как когда-то думали, — на самом деле среди серийных маньяков хватало обычных лавочников, ремесленников, крестьян и просто бродяг. К тому же, несмотря на теорию урбанизации, мы знаем, что серийные убийства происходили как в городах, так и в сельской местности.

Как писал в своем эссе «Сын Каина или Сын Сэма? Чудовище из „Беовульфа“ как серийный убийца» Брайан Михан, за тысячу лет до Джека Потрошителя в англосаксонской эпической поэме «Беовульф» антагонистом стал серийный убийца. Михан утверждает, что sceadugenga («ходящий в тени», «ходящий во мраке», «таящийся на болотах», «исчадие ночи»^[13]) по имени Грендель является маньяком, который избирает жертвами уязвимых воинов, отключившихся после обильных возлияний.

«Как доверчивые студентки и как проститутки, которые садятся в чужие машины, эти воины бессильны, слабы, чем и пользуется убийца. Каждую ночь они напиваются до чертиков, а когда приходит Грендель, лежат перед ним так же смирно, как какая-нибудь спящая жертва Ричарда Рамиреса или молодой человек, закованный в наручники Уэйном Гейси. Более того, Грендель убивает просто так. В процессе он наслаждается унижением и болью, оскверняя человеческое тело, потроша и поедая его, как Джеффри Дамер и его книжный собрат Ганнибал Лектер… Подобно Альберту де Сальво, Грендель питает странное благоговение перед людьми, которых убивает, и перед местами, где совершается его злодеяние»^{137}.

Тем не менее известные серийные убийцы редко появляются на страницах летописей вплоть до середины 1400-х. Впервые фигурировать в судебных документах серийные убийцы стали в эпоху Возрождения, а годовое число их задержаний в то время почти сопоставимо с современным количеством маньяков на душу населения в США. За двести лет — с 1450 по 1650 год — в Европе было привлечено к суду более чем триста серийных убийц^{138} (для сравнения: согласно данным Эрика Хикки, за двести четыре года в период с 1800 по 2004 год в США задержали четыреста тридцать одного серийного убийцу^{139}). Только тогда их еще не называли серийными убийцами. Их арестовывали, обвиняли и судили за оборотничество или ликантропию — преступление против Церкви, введенное незадолго до того времени и каравшееся смертной казнью.

Чтобы лучше понять социально-историческую динамику того, как мы пришли к современному определению серийных убийц, появлению в ФБР отдела бихевиористики и Программы предотвращения насильственных преступлений, развитию целых отдельных подразделений по задержанию серийных убийц, а также раскрыть тайну эпидемии преступлений, разразившейся в семидесятых и восьмидесятых, взглянем-ка поближе на ее предвестника — эпидемию серийных «оборотней» и связанную с ней охоту на ведьм, которые длились с 1450 по 1650 год.

Оборотень или ликантроп

Слово «ликантроп» происходит от древнегреческого lykánthropos (lykos «волк» и anthrōpos «человек»). Что касается английского werewolf^[14] «оборотень», то wer — древнее англосаксонское слово, означающее «человек» (от латинского vir, что переводится как «мужчина» [см. virile «мужественный»]) — то есть буквально «человек-волк». Самое раннее письменное использование термина «оборотень» в англосаксонской культуре восходит к 1000 году н. э. — так в «Законах» короля Кнута именуется дьявол^{140}.

Для многих культур по всему миру характерно представление о том, что животные могут рассвирепеть или стать одержимыми злыми духами, а то и самим дьяволом, а потом укусить человека, тем самым передав ему злого духа и способность по желанию путем ритуалов, магических приспособлений или сделки с нечистым превращаться или принимать облик чудовища, схожего с диким хищным зверем, или же обратить против воли проклятием или заклинанием^{141}. В Древней Греции оборотней называли veykolakas, что переводится как «в волчьей шкуре», а в Древнем Риме им придумали имя versipellis — «способный менять кожу». Позднее они обрели свои названия и в других странах: loup garou во Франции, lupo mannaro в Италии, lob omen в Португалии, hombre lobo в Испании, Werewolf в Германии, волколак (человек в волчьей шкуре) в России, wilkołak в Польше, vukodlak в Сербии и qutrub (cucubuth) в Арабских странах. Все эти слова означают «оборотень», «человек в волчьей шкуре», «зверь». В краях, где волков не водилось, их заменили другими хищными животными: в Индии — тиграми, в Африке — леопардами, львами, гиенами и шакалами; в Китае и Японии — лисами^{142}. Верования народа навахо в оборотней были описаны еще в 1940-х^{143}.

Долгая и витиеватая история веры в оборотней и в их связь с изнасилованиями, увечьями, убийствами и каннибализмом восходит к древнегреческому мифу о Ликаоне, царе Аркадии, который был превращен Зевсом в бродячего волка за трапезу, во время которой на стол было подано человеческое мясо (о чем, разумеется, никто не знал). В мифах также есть история о жителях горы Парнас, которых стая воющих волков увела на вершину, где они и основали новый город под названием Ликорея. Согласно легенде, парнасяне практиковали ритуал «Ликаоновой скверны», во время которого в жертву приносился ребенок: из его внутренностей готовили блюдо и скармливали пастухам, после чего один из них превращался в оборотня, обреченного восемь лет скитаться и способного вновь стать человеком, только если все эти годы не притронется к человеческому мясу^{144}. Вопреки распространенному заблуждению, термин «ликантроп» происходит не от имени мифического царя Ликаона, а от корня lykos («волк»), сходство же этих слов — лишь случайное совпадение^{145}.

В книге о природе садизма под названием «Из человека в зверя: садизм, мазохизм и ликантропия с точки зрения антропологии», написанной в 1948 году (кстати, в ней же он одним из первых использовал термин «серийное убийство»), Роберт Эйслер утверждает, что древние мифы об оборотнях вместе с феноменом садистских сексуальных серийных убийств с элементами каннибализма заложены в памяти нашего триединого мозга с древних времен, когда человек начал отходить от вегетарианства и стал еще и хищником, что случилось примерно в эпоху последнего ледникового периода, закончившегося около пятнадцати — двадцати двух тысяч лет назад^{146}.

Весьма интересная теория. Сегодня, безусловно, ряд убедительных фактов свидетельствует о том, что физически люди не приспособлены охотиться и есть мясо, поскольку у нас нет настоящих клыков (мы их только так называем) и когтей на руках — они больше подходят для сбора плодов и листьев, чем для охоты, убийства и разделывания добычи. У людей длинный кишечник, тогда как у плотоядных животных он обычно короткий, чтобы быстро выводить гниющее мясо из пищеварительного тракта^{147}. Все это говорит о том, что от природы мы не всеядны, и, по словам Эйслера, это сегодня и гложет нам душу. Во второй главе мы видели, как во времена голода и переломных эпох примитивные гоминиды-вегетарианцы от Homo erectus и Homo neanderthalensis до Homo sapiens начинали охотиться и есть мясо и даже прибегали к каннибализму, если возникала острая нужда (сельское хозяйство мы не развивали вплоть до десяти — пятнадцати тысяч лет назад).

Эйслер считает, что, прежде чем отступил последний ледник, в холодном климате не было достаточно трав, ягод и кореньев для еды, и поэтому люди стали хищниками, начали есть мясо и одеваться в звериные шкуры для сохранения тепла, а когда и такой добычи становилось мало, то доходило до актов каннибализма. В конце концов эти одетые в меха двуногие хищники, похожие на поросших шерстью монстров (вервольфов, или оборотней versipellises), мигрировали на юг, где климат был умеренным. Там они столкнулись с кроткими племенами вегетарианцев, на которых тут же начали нападать, насиловать, убивать, а порой и есть. Среди этих мохнатых душегубов были не только мужчины. Эйслер пишет об эротическом образе «Венера в мехах» в западном искусстве и литературе, где представлена «…нагая окровавленная менада, или „буйная дева“, закутанная в медвежьи, рысьи или лисьи шкуры, которая мчится по первобытным лесам наравне с разъяренными мужчинами в единой стае, чья цель — охота, соревнуясь с ними в кровожадности, когда дело доходит до убийства, и наконец обретая покой после всеобщего безумного возбуждения от пиршественной оргии с поглощением сырого, сочащегося кровью мяса еще теплой жертвы»^{148}.

Эйслер осмелился предположить, что человеческий садизм — это пережиток позыва охотиться ради выживания, и сравнивает его с поведением кошек, которые иногда забавляются с пойманной птицей или мышью, но не всегда съедают добычу. Действительно, в спонсируемом ФБР исследовании «Модели и мотивы убийств на сексуальной почве» подтверждается, что некоторых серийных убийц-садистов, словно хищных животных, провоцировал на нападение и бездумное убийство сам вид убегающей жертвы^{149}. Как, например, Роберта Кристиана Хансена по прозвищу Пекарь-мясник, который с 1972 по 1983 год на Аляске лишил жизни по меньшей мере семнадцать женщин (предположительно, общее число жертв составляет двадцать одну). Он приглашал их «в гости» в свой охотничий домик в лесной глуши, доставлял их туда на маленьком самолете, а потом заставлял бегать голыми по тундре, пока на них охотился. Процесс доставлял ему гораздо большее удовольствие, чем собственно убийство.

Миф об оборотнях в шкурах животных отпечатался в нашем коллективном бессознательном вместе с зарождающейся склонностью преследовать, побеждать, убивать, насиловать и пожирать людей как добычу. Тяга к садизму в современных людях похожа на непонятную ошибку в коде ДНК, отчего наш примитивный мозг начинает глючить даже в цивилизованном обществе, а в некоторых индивидах запускает вирусную программу серийного убийцы (подобно тому, как происходит с ожирением, что мы описали во второй главе).

Истории древних людей об оборотнях

Мы считаем наших предков невеждами, ведь они верили в плоскую Землю, верили, что ведьмы не тонут, если их бросить в воду, и что беспричинные убийства можно объяснить превращением людей в волков или их одержимостью дьяволом или бесами. И, возможно, неграмотные крестьяне в массе своей и правда в это верили. Но представители образованной элиты не были такими уж глупыми. Еще в 500 году до н. э., за тысячу лет до Колумба, греческий математик Пифагор утверждал, что Земля круглая, а не плоская^{150} — точно так же многие древние мыслители и ученые рассудительно доказывали, что оборотни, вампиры и другие чудовища суть плоды нашего воображения, наваждения и симптомы болезней или органических расстройств.

В начале первого тысячелетия, с момента появления христианства на Западе, богословы отвергали и осуждали веру в оборотней, которую считали отжившим языческим предрассудком. В своем сочинении «О душе» один из отцов ранней христианской церкви, Тертуллиан (Квинт Тертуллиан, 155–220 г. н. э.), утверждал, что человеческая душа не может переместиться в животное, и хотя люди могут вести себя как животные, но на самом деле в них не превращаются. Святой Амвросий (339–397 г. н. э.) настаивал на том, что сама идея ликантропии — это бессмыслица и порождение «досужих вымыслов»^{151}.

Согласно раннехристианской теологии, только Бог обладает преобразующей силой, способной превратить человека в зверя. Дьявол в лучшем случае может лишь обмануть человека и заставить его поверить, что он стал ведьмой, оборотнем или каким-либо другим сверхъестественным существом. В V веке Августин Блаженный в своем труде «О граде Божием» писал: «Демоны по могуществу своей природы… могут делать только то, что попускает Он… Но если демоны и делают нечто такое, о чем идет у нас речь, то, конечно, творят не новые природы, а изменяют по виду те, которые сотворены истинным Богом, так что они кажутся не тем, что они есть на самом деле»^{152}.

В 787 году н. э. император Карл I Великий постановил, что вера в ведьм — глупое суеверие, а сожжение обвиненных в ведьмовстве — языческий обычай, и объявил его вне закона. Сжечь ведьму считалось преступлением сродни убийству^{153}. В 1000 году н. э. в христианских канонических книгах и «Епископском каноне» (Capitulum episcopi) объявили веру в оборотней, ведьм, колдунов и других сверхъестественных монстров не только бессмыслицей, но и не подобающей христианину ересью, караемой десятью днями поста на хлебе и воде^{154}. Все, кто верил в существование оборотней, ведьм, демонов и чудовищ, осуждались «Каноном» как еретики (неверные).

«Кто верит, что возможно кому-нибудь, кроме Создателя Вселенной, обращать какое-либо существо в лучшее или худшее состояние или придавать ему другой облик, тот, без сомнения, неверующий и хуже язычника»^[15]{155}.

В Средневековье, согласно христианскому учению, дьявол уже не мог ничего сделать без Божьего на то попущения, кроме как обманывать и дурачить людей. Предполагаемая власть Сатаны к XV веку настолько ослабла, что его образ больше не вызывал ужаса и отвращения, а вместо этого представлялся знакомым нам по мультфильмам красным бесенком с крючковатым хвостом, способным максимум на мелкие пакости^{156}.

Власти по-прежнему казнили за колдовство или чернокнижничество как женщин, так и мужчин, но с небольшим отличием: считалось, что у ведьм нет никаких сверхспособностей или чудодейственных сил, как, например, той, что позволяет им летать на метлах. Преступление именовалось maleficium — причинение вреда с помощью оккультных средств, что сегодня можно приравнять к использованию яда, — и считалось, что совершают его обычные люди, простые смертные. Само слово буквально означает «причинение вреда» или «злодеяние» и сегодня фигурирует в англо-американской юридической терминологии в форме malfeasance «должностное преступление» — умышленное действие, направленное на причинение вреда. Другими словами, можно было колдовать и понести за это наказание, не обладая при этом никакими сверхъестественными способностями. Чародейство воспринималось как преступное деяние, совершаемое обычными людьми^{157}.

Когда дело доходило до оборотней, то бессмыслицей ликантропию объявляли не только священники, монахи и богословы; византийские врачи один за другим в период с V по VII век утверждали, что вера в ликантропию сама по себе является болезнью, бредовым психическим расстройством, которое можно диагностировать, или формой меланхолии. Например, Павел Эгинский (620–690 н. э.) писал в своем «Дневнике»: «Те, кто страдает ликантропией, ночью выходят на улицу, во всем подражая волкам, и задерживаются у могил до утра. Вы можете узнать этих людей по этим знакам: они бледны, их зрение слабое, глаза сухие, язык очень сухой, слюноотделение остановлено; но они хотят пить, и на их ногах неизлечимые язвы от частых падений. Таковы признаки болезни. Вы должны знать, что ликантропия — это разновидность меланхолии»^[16]{158}.

Термины «клиническая ликантропия», «ликомания», lupine insania, manialupine, синдром «человека-волка» и «зооантропия» по сей день используются для описания редкого психического расстройства, при котором больной считает, что способен превращаться в волка или любого другого дикого зверя. Клиническая ликантропия отличается от обычного понимания ликантропии — оккультной веры в сверхъестественное превращение или обращение людей в волков или других животных (хоть lykos и означает «волк», термин «ликантропия» обычно применяется к превращению человека в любое животное). Подобное обращение можно назвать более точно зооантропией или обратной интерметаморфозой.

Некоторое время с XIX по начало XX века считалось, что клиническая ликантропия исчезает, так как в оборотней верило все меньше людей, но возрождение их образа в современной литературе и кино вызвало соответствующее увеличение количества случаев клинической ликантропии, которая по симптомам относится к классу расстройств шизофренического спектра, или расстройствам самоидентификации, сопровождаемым галлюцинациями^{159}. Кое-где в медицинской литературе с возникновением случаев клинической ликантропии связывалось употребление препарата МДМА, также известного как экстази^{160}.

К 1000 году явление оборотничества настолько рационализировали и изучили в медицинском плане, что вервольфы стали предметом романтического увлечения, своего рода средневековым аналогом «героинового шика» в литературе, и в романах о поисках священного Грааля, легендах и сказаниях их зачастую изображали привлекательными, одинокими, страдающими, жертвенными и самоотверженными героями-рыцарями. В таких рассказах о «галантном оборотне» часто встречается благородный рыцарь или принц, который превращается в животное, чтобы защитить даму сердца, но, пока он в шкуре зверя, дама предает его, крадет обращающий предмет (зелье, кольцо, пояс, одежду) и навеки запирает в чужом обличье^{161}.

В Средние века европейцы встали на путь к гармоничному, рациональному видению проникнутого святостью мира без Сатаны и чудовищ, и, поскольку в XIV веке начала набирать обороты эпоха Ренессанса, которая ознаменовалась возрождением знания, культуры и гуманизма, можно было ожидать, что недавно «возрожденная» церковь и общество теперь достигнут еще больших высот в научном познании мира и взаимопонимании. Мы даже изобрели печатный станок, чтобы свободно распространять знания среди людей! К сожалению, история никогда не оправдывает наших ожиданий. Эпоха Возрождения принесла знания и великое искусство, но также и привела к паранойе, смертям, беспорядкам, войнам, охватившим чуть ли не весь континент, Великой охоте на ведьм и первой документально зафиксированной эпидемии серийных убийц в виде всплеска случаев оборотничества.

Единство в переломную эпоху и криминализация оборотней

Превращение «галантного оборотня» в серийного убийцу-монстра произошло в рамках так называемой Великой охоты на ведьм, длившейся с 1450 по 1650 год, когда тысячи женщин систематически подвергались пыткам, изнасилованиям и убийствам в ходе судебного преследования за колдовство, что без преувеличения можно назвать спонсируемой государством и церковью кампанией серийных убийств (подробнее читайте в главе 6).

Охота, будь то на ведьм, оборотней, евреев, якобинцев, республиканских антимонархистов, анархистов, коммунистов, геев, нелегальных иммигрантов, исламских террористов или даже серийных убийц, часто происходит в обществе, где элита разделяется и утрачивает чувство безопасности.

Охота на ведьм направлена на объединение представителей элиты, способных повести простых людей вперед под прикрытием борьбы с назревшей ужасной угрозой, которая лишает прежней свободы мысли и действий; например, то же произошло после трагедии 11 сентября: теперь существует представление, что мы должны пожертвовать нашей личной свободой и неприкосновенностью частной жизни во имя коллективной безопасности и защиты от терроризма. Не нужно далеко ходить для сравнения нашего современного страха перед террористами с прошлым ужасом перед ведьмами. Например, вероятность того, что гражданин США погибнет от рук террориста, ничтожно мала: всего лишь один к двадцати миллионам. Сравните с шансом погибнуть в автокатастрофе (один к девятнадцати тысячам), утонуть в собственной ванной (один к восьмистам тысячам) или умереть от удара молнией (один к полутора миллионам), но общество все равно находится в состоянии острого беспокойства, вызванного террористической «угрозой»^{162}. Дело даже не в логике, а в восприятии. Охотники на ведьм, как правило, публично объявляют об опасностях, которые сложно объяснить или показать, но сама эта охота прекрасно работает в качестве замены или отвлекающего маневра от того, что на самом деле разделяет элиты.

Что разделяло образованную европейскую элиту в 1400-е? Религия и власть всесильной Римско-католической церкви. В Западной Европе существовала лишь одна церковь, способная венчать на трон или же лишить трона. Нельзя было стать правителем, пока папство Католической церкви не благословит тебя на престол. Сосредоточившая в руках такую власть церковь не раз сталкивалась с вызовами своему главенству от антипап и новых христианских течений, что в итоге вылилось в появление в 1517 году новой, бунтарской протестантской церкви.

Мнения представителей элиты о том, какое направление христианства выбрать, чьей поддержкой и одобрением на трон заручиться, разделились. С изобретением Гутенбергом печатного станка в 1450-х годах, сравнимым по силе с возникновением интернета в 1990-х, все эти религиозные споры и раздоры стали быстро распространяться среди грамотной аристократии. Той аристократии, которую захлестнула волна противоречивых фактов и доказательств, так что следовало поумерить пыл и объединиться за Римской церковью в борьбе против внутренней угрозы, вероятно, более серьёзной, чем проблема ее нравственного разложения — церковного раскола.

Теперь Церковь призвала элиту сплотиться для великой войны — христианского джихада или внутреннего крестового похода — которую, по ее словам, она всегда вела против дьявола и его приспешников: тайных ячеек еретиков, ведьм, колдунов, демонов, вампиров и оборотней — всех, конечно же, заключивших сделку с дьяволом^{163}. Внезапно дьявол, который до того представлялся лишь забавным мелким пакостником, обрел дотоле небывалую силу: теперь это был этакий потусторонний аналог Усамы бен Ладена, способный на колдовство, совершение оккультных обрядов и создание монстров.

В булле (декрете), выпущенной 5 декабря 1484 года и очень похожей по содержанию на современные нам законы о борьбе с терроризмом, Папа призвал церковные и светские власти во всем мире забыть о разногласиях и пойти на сотрудничество с привлеченными инквизиторами и демонологами в войне против ведьм, монстров и ереси, придерживаясь рекомендаций печально известного своим женоненавистничеством руководства по охоте на ведьм под названием «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), написанного монахом доминиканского ордена Генрихом Крамером^[17].

Эта книга, полная теологических ошибок и противоречий, объясняла хаос религиозного инакомыслия кознями «террористов дьявола»: ведьм и оборотней. В период с 1486 по 1520 год вышло четырнадцать изданий Malleus Maleficarum, и в некоторых областях Европы она стала настольной книгой инквизиторов, прокуроров и судей^{164}.

В «Молоте ведьм» утверждалось, что оборотни, подобно ведьмам, существуют благодаря сделкам с дьяволом, который, по заверению Крамера, имеет бóльшие полномочия, предоставленные ему Богом, чем Церковь признавала ранее. Идя вразрез со здравым смыслом (даже того времени), Крамер утверждал, что смертным никогда нельзя быть уверенными в реальности окружающего мира: любое явление может на самом деле быть не тем, чем кажется, и оказаться бесовским наваждением. В отличие от более ранних верований, отрицавших существование демонов, Крамер не признавал существования здравого разума и самой реальности^{165}. Многие поплатились за это отрицание очевидного своими жизнями.

О запретах, которые Церковь наложила на веру в ликантропию, Крамер сообщал уклончиво и утверждал, что оборотни суть либо настоящие волки, одержимые демонами, либо люди, которых заколдовал дьявол и заставил поверить, что они наделены теперь звериной силой и свирепостью: «Каким же образом это происходит? Настоящие ли это волки или демоны, принявшие на себе личину волков? Говорят, что это настоящие волки, одержимые демонами или побуждаемые к своим поступкам демонами же, что это происходит также и без посредства ведьм… Подобные нападения волков также считаются бесовским наваждением. Так, Вильгельм… рассказывает об одном человеке, который время от времени утверждал, что он оборачивается волком, и поэтому скрывался на это время в берлогах. Когда он там спокойно сидел, ему казалось, что он превращается в волка, который рыскал по окрестностям и разрывал детей. Его утверждение было ошибочным. Он не был оборотнем. Причина лежала в дьяволе, который вселился в волка. Этот человек так и остался помешанным. Однажды его нашли мертвым в лесу. При этих явлениях веселится демон, потому что ему удается вновь освежить заблуждения язычников, верящих в преобразование мужчин и старых женщин в зверей»^[18]{166}.

Некоторые светские власти были враждебно настроены по отношению к этой новой фракции церковных демонологов и тянули с преследованием тех, кого обвиняли в колдовстве или превращении в оборотня. Разве «Епископский Канон» не провозгласил ересью веру в таких существ, как ведьмы и оборотни? Крамер писал, что скорее ересью является так упрямо отрицать их существование^{167}.

Поскольку увлечение охотой на ведьм пошло от раскола Католической церкви, можно было лишь надеяться, что еретики-протестанты отринут подобные идеи. Но они точно так же, как и католики, открыли охоту на ведьм, заметив в этом способ возрождения единства; и как только разразилась Тридцатилетняя война (1618–1648), в которой католики и протестанты устраивали массовые кровопролитные бойни (погибло как минимум восемь миллионов), чужое вероисповедание добавилось в список преступлений, за которые полагался смертный приговор.

Не хочется думать, что вышедшее в 1486 году параноидальное руководство Генриха Крамера по выявлению ведьм чем-то похоже на книгу Роберта Ресслера, Джона Дугласа и Энн Берджесс под названием «Модели и мотивы убийств на сексуальной почве», напечатанную в 1988 году и дающую определение серийным убийцам, однако у них все же есть нечто общее. Хоть «Молот ведьм» и был бредом бесноватого фанатика, а «Модели и мотивы» являются настоящим научным исследованием (пусть и статистически не вполне достоверным, так как к исследованию было привлечено всего тридцать шесть преступников), обе работы функционировали как руководства по истолкованию ранее существовавших девиантных общественных явлений, которые прежде никто не систематизировал и не включал в судебную систему. Подобно тому, как «Модели и мотивы» стали процедурным пособием по профилированию серийных убийц, Malleus Maleficarum стал практическим мануалом по выявлению ведьм и оборотней. Разница, конечно, в том, что в «Моделях и мотивах» описывается явление, которое действительно существует, — серийные убийцы, а в «Молоте ведьм» рассказывается о фантастическом феномене, далеком от реальности, — ведьмах и оборотнях. Но с исторической перспективы эти две книги похожи.

Суд над серийными ликантропами

При обнаружении съеденного или изуродованного детского либо женского тела вину за злодеяние веками возлагали на всамделишных волков или вымышленных оборотней, но подобные случаи редко расследовались, не говоря уже о привлечении полиции или возбуждении уголовного дела. Чаще всего убийства происходили на окраинах деревень: жертвы либо ехали на рынок, либо пасли овец, либо работали в поле рядом с опушкой леса — в общем, односельчане в любом случае их не видели. Тогда не было ни полиции, которая могла бы расследовать преступление, ни судебной медицины, которая могла бы понять характер ранений и установить причину смерти. Каждая община или местные феодальные власти разбирались с подобными происшествиями по-своему.

В 1450-х в сложную систему юрисдикций вмешалась церковь и объявила, что теперь не только признает существование монстров, подобных ведьмам и оборотням, но и считает их действия преступлением против Господа, а еще светские власти должны применять силу и наказывать подобное от имени судов церковной инквизиции. С этого момента оборотни и ведьмы стали существовать с юридической точки зрения, а «Молот ведьм» запрофилировал их и криминализировал, объявив чудовищ приспешниками дьявола и наказав преследовать, расследовать, судить и применять к ним как светское, так и церковное наказание.

Сегодня мы знаем, что волк, если он не болеет бешенством, вряд ли нападет на человека, и нам легко представить, как в прошлом бродячий серийный маньяк набрасывался на случайных жертв и утолял свою жажду крови зверским убийством, возможно, даже в состоянии психоза, воображая, что стал оборотнем. Серийные убийцы-визионеры — шизофреники, страдающие от органических психических расстройств и испытывающие галлюцинации, — правда существуют. Например, Ричард Чейз по прозвищу Вампир из Сакраменто в период с 1977 по 1978 год убил и серьезно изувечил пятерых человек, а Герберт Маллин, «Убийца смертной песни», с 1972 по 1973 год лишил жизни тринадцать человек и изуродовал их тела в надежде, что его жертвы помогут предотвратить землетрясения, которых он безумно боялся.

В XV веке произошло сразу две вещи. В «Молоте ведьм» получили определение и были объявлены преступниками оборотни, ведьмы и другие монстры, и одновременно с этим возник государственный аппарат и целая индустрия, которая занялась расследованием, преследованием, арестом, наказанием и уничтожением чудовищ, — своего рода полиция. Одновременно с этим мы видим, как оборотней начали привлекать к суду, теперь уполномоченному бороться с новой угрозой христианству. С этого момента в сохранившихся судебных документах обвинения подобного рода будут появляться все чаще.

Суды над оборотнями, которые, как мы сегодня понимаем, на деле являлись вполне посюсторонними серийными убийцами, начинают происходить во время преследований за колдовство, в период с 1450 по 1650 год. Я полагаю, что серийные убийцы существовали и раньше, но либо их дела редко доходили до официального суда, либо судебные протоколы не сохранились, либо, что весьма вероятно в допечатную эпоху, актуальные отчеты об их делах не писались и не распространялись в массовом порядке. Возможно, записи о серийных убийцах сейчас пылятся себе в каком-нибудь монастыре и ждут, пока их обнаружат среди вороха прочих редкостных манускриптов. До появления печатного станка архивные записи велись очень выборочно.

Кроме того, до «Молота ведьм» серийные убийцы официально к ответственности не привлекались, ведь они считались оборотнями, вера в которых прежде расценивалась как ересь. Пока не началась охота на ведьм, в Европе не существовало сколько-нибудь отлаженной и систематизированной организации по поддержанию правопорядка, способной принимать превентивные меры по отлову преступников. Не было ни полицейских управлений, ни прокурорских органов — потому-то и появилась вездесущая и организованная инквизиция, которая преследовала еретиков, собирала доказательства и доставляла обвиняемых в церковные суды. Правосудие и наблюдение за исполнением законов в средневековом мире занималось, главным образом, преступлениями против монарха и его приближенных, владеющих землей, нарушениями общественного порядка, посягательствами на права и собственность высокопоставленных землевладельцев и неуплатой налогов.

Преступления вроде убийства или изнасилования кого-нибудь из числа крестьян, которые никак не касались власти, не нарушали общественного порядка, не имели никакого отношения к имуществу или системе налогообложения, самостоятельно расследовались общиной, что зачастую заканчивалось самосудом, кровной местью или денежной компенсацией родственникам, то есть действиями за рамками официальной судебной системы. В лучшем случае все решала власть местного феодала. До 1450-х серийных убийц, если их удавалось опознать и схватить, как правило, без суда и следствия вздергивали на виселице или поднимали на вилы местные жители.

Но с появлением охоты на ведьм мы замечаем, что в архивных записях наблюдается увеличение числа пометок о разбирательствах над серийными убийцами, в том числе над снискавшими дурную славу аристократами — Жилем де Ре в 1440-м и Елизаветой Батори в 1611 году. В первую очередь их обвиняли в колдовстве и черной магии, а только потом уже в массовых убийствах^{168}. Однако перед судом представала не только знать. Многие простолюдины были также обвинены в убийствах «ради развлечения».

По сравнению с судебными разбирательствами над ведьмами, описанными в следующей главе, суды над оборотнями встречались реже, но обвиняемые очень похожи на современных серийных убийц. В период с 1450 по 1650 год в Западной Европе было проведено по меньшей мере триста судебных процессов над оборотнями (по сравнению с сорокастами тысячами судебных процессов над ведьмами), и хотя не все судебные записи сохранились, по некоторым из них понятно, что у части обвиняемых имелась удивительно знакомая нам сейчас патология. Возьмем, для начала, относительно известное (по крайней мере, среди историков, изучающих серийных убийц) дело оборотня в Германии 1589 года, материалы которого легко можно было бы подшить в досье какому-нибудь современному маньяку вроде Джона Уэйна Гейси.

Петер Штуббе, «оборотень из Бедбурга». Германия, 1589 год

Петер Штуббе (он же Пеетер Штюббе, Петер Штумпф, Петер Штумп) совершал преступления в немецком городе Бедбурге. На его счету восемнадцать серийных убийств. Он насиловал, убивал, калечил и поедал своих жертв в том же городке, где и жил. После ареста в 1589 году Штуббе обвинили в сделке с дьяволом, который наделил его силой, дающей возможность превращаться в оборотня для удовлетворения тяги к славе, известности, сексуальному разврату и похоти.

Об этом судебном разбирательстве повествует один из первых образцов детектива в жанре криминальной документалистики — памфлет, который был напечатан в 1590 году, переведен на английский язык и разошелся широким тиражом по всей Европе^{169}.

«[Петер Штуббе]… с юности, лет с двенадцати до двадцати, питал сильное влечение ко злу и нечестивому искусству… за ничтожные плотские удовольствия навеки отдал душу и тело дьяволу, чтобы прославиться и заставить всех на земле говорить о себе».

Штуббе казался обычным членом общества: «…По улицам он расхаживал как добропорядочный гражданин и был очень вежлив, ведь все местные жители хорошо его знали. Часто с ним здоровались те, чьих друзей и детей Петер зарезал, но никто ни о чем не догадывался.

За несколько лет убил он тринадцать маленьких детей и двух прекрасных беременных молодых женщин, чьих младенцев вырывал из чрева самыми кровавыми и дикими способами, а после съедал сырыми еще горячие, трепещущие сердца. Штуббе считал их самыми лакомыми кусочками, способными удовлетворить его прожорливость».

По легенде, Петер даже изнасиловал свою дочь, отчего та забеременела, а когда ребенок появился на свет, Штуббе убил его и съел.

Поскольку в любой популярной книге в жанре криминальной документалистики должен присутствовать мотив, Петеру приписывают сделку с дьяволом, в ходе которой ему дали волшебный пояс (или кушак), и если он его надевал, то становился оборотнем, в чьем облике мог утолять жажду крови.

С места последнего убийства он уходил с охотниками, которые глаз с него не спускали. Штуббе «ловко стянул с себя пояс, не принимая при этом обличье волка, и вскоре обрел свой истинный облик, и, когда пошел он к городу, в руках у него был посох. Но охотники, что не сводили со зверя пытливых глаз, вопреки своим ожиданиям увидели его изменившимся в том же самом месте, и это вызвало в их умах чрезвычайное удивление; и если бы они не узнали человека перед собой, то обязательно бы поняли, что это дьявол в человеческом обличье. Но так как он им был известен с давних пор как житель города, то охотники подошли к нему, завели разговор, уговорами привели в город, в родной дом, и обнаружили, что он на самом деле человек, а не представляется им обманом или иллюзией, после чего Штуббе предстал перед судом для получения заслуженного наказания».

Заканчивается эта история 18 октября 1589 года — вынесением Штуббе приговора: «…распорядились, что сначала его распнут на колесе и в десяти разных местах раскаленными докрасна клещами отделят плоть от костей, после чего деревянным топором или тесаком сломают руки и ноги, отрубят голову, а потом сожгут тело дотла».

Этот памфлет — вероятно, самая первая сохранившаяся запись о серийном убийце в том смысле, который мы вкладываем в его современное определение. Штуббе был добропорядочным и респектабельным жителем той же общины, которую тайно истязал, совсем как Джон Уэйн Гейси, которого считали успешным строительным подрядчиком и «хорошим соседом», и именно ему выпала честь принимать в гостях первую леди Розалин Картер во время ее визита в Чикаго. Отметим также, что Штуббе — в типичной для серийного убийцы манере — начал «питать склонность ко злу» в возрасте от двенадцати до двадцати лет.

Пьер Бурго и Мишель Вердан. Франция, 1521 год

Не менее интересен случай Пьера Бурго и Мишель Вердан — оборотней из коммуны Полиньи во Франции, которых казнили в 1521 году. Предположительно, они были парой серийных убийц-оборотней, которые после совершения сделки с дьяволом превратились в кровожадных чудовищ. Вдвоем они убили случайно подвернувшуюся женщину (или, по другим источникам, ребенка), которая собирала горох в огороде; лишили жизни одну четырехлетнюю девочку и съели ее; поступили так же с другой, выпили ей кровь и объели шею; их четвертой жертвой стала девочка восьми-девяти лет. Бурго признался, что «перегрыз ей шею зубами, так как она однажды отказала ему в милостыне; и как только он совершил это ужасное деяние, то тут же вновь стал просить подаяние ради Христа»^{170}.

Жиль Гарнье. Франция, 1574 год

Жиль Гарнье был признан виновным в нескольких убийствах, совершенных во Франции в 1574 году, когда он якобы становился оборотнем. Отчет по делу гласит: «В День святого Михаила Жиль Гарнье, обернувшись волком, напал на девочку десяти-двенадцати лет, гулявшую по винограднику на ферме Горж, неподалеку от Шастенуа, что в четверти лье от города Доль, близ леса Ла-Сер. Оборотень задрал бедняжку голыми руками, напоминающими волчьи лапы, и принялся пожирать плоть с бедер и рук. И так ему понравилось, что Жиль отнес несколько кусков домой, чтобы угостить жену. Признался он и в нападении на другую девочку, которую бы убил и съел, если бы не помешали трое крестьян. Еще две недели спустя, на винограднике Гредизан Жиль напал на десятилетнего мальчика, задушил его и сожрал все мясо на руках, бедрах и животе жертвы. В следующий раз Жиль был не в волчьем, а в человеческом обличье и набросился на мальчика лет двенадцати-тринадцати в роще близ деревни Перуз. Оборотень собирался насытиться жертвой, но его вспугнули проходившие мимо люди, как сам он потом добровольно признавал. Его признали виновным и сожгли заживо в соответствии с постановлением суда»^{171}.

«Оборотень» или «демон-портной из Шалона». Франция, 1598 год

В 1598 году во французском городе Шалоне было заведено дело на безымянного городского оборотня, который, как и Петер Штуббе, орудовал в окрестностях родного поселения. Судебных записей о Джеффри Дамере XVI века не сохранилось: предположительно, их уничтожили власти из-за непристойного содержания. Имя подсудимого было предано забвению вместе с судебными протоколами в процессе damnatio memoriae (лат. «проклятие памяти»), но, согласно отрывкам сохранившихся источников, преступник работал портным и заманивал детей к себе в лавку, где насиловал их, перерезал им глотки, «напудривал и наряжал» трупы и пожирал их.

Во время обыска в его лавке власти обнаружили бочку с останками многочисленных жертв, похожую на контейнер из-под химикатов из квартиры Джеффри Дамера, в котором тот хранил отрезанные части тел убитых в 1991 году. Неясно, решил ли сам безымянный портной, что он оборотень, но все звали его «оборотнем из Шалона» или «демоном-портным из Шалона»^{172}.

Жан Гренье. Франция, 1603 год

Наиболее подробно описанным случаем и первичным прецедентом в европейской «ликантропной эпидемии» и судебной медицине раннего Нового времени выступает дело Жана Гренье от 1603 года. Тринадцатилетнего мальчика из коммуны Кутра неподалеку от города Бордо на юго-западе Франции обвинили в серийных убийствах и оборотничестве.

Согласно собственным показаниям обвиняемого, после того, как Жан стал оборотнем и начал вести ночную жизнь, он либо сам сбежал из дома, либо его выгнал отец. Гренье также утверждал, что мачеха видела, как его «тошнило лапами собак и пальцами маленьких детей»^{173}. В ужасе от увиденного она отказывалась возвращаться домой, пока отец не выставил сына за дверь.

Бездомный мальчик бродил по окрестностям, попрошайничал и часто подходил к девушкам, пасущим овец в полях. Внимание местных властей он привлек после того, как поступили жалобы от группы встревоженных его поведением пастушек. В отчете по делу говорится: «Выглядел он довольно странно. Густые рыжеватые волосы, не знавшие ни гребня, ни ножниц, ниспадали на плечи и лицо. Маленькие светло-серые глазки свирепо и злобно поблескивали в глубоких глазницах. Лицо покрывал темно-оливковый загар, крупные зубы сияли белизной, причем клыки виднелись даже тогда, когда губы были сомкнуты. Большие сильные руки казались бы даже красивыми, если бы не уродливые грязные ногти, заостренные на концах, словно птичьи коготки. Бедняга был одет в тряпье, словно нищий. Сквозь старые лохмотья виднелось изнуренное тело»^{174}.

Девушки заявили, что мальчик с ними заигрывал, пообещав, что женится на самой красивой, а после сказал им: «По понедельникам, пятницам и воскресеньям и в остальные дни я превращаюсь в волка за час до заката. Я — оборотень. Я убивал собак и пил их кровь; но маленькие девочки вкуснее, ведь их плоть нежнее и слаще, а кровь гуще и теплее. Во время вылазок мы с товарищами пожрали немало юных дев. Воистину, я — оборотень, и, будь сейчас вечер, я бы с удовольствием перекусил кем-нибудь из вас!»

Напуганные девочки бросились бежать, а их рассказ о встрече с незнакомцем вызвал интерес у властей, так как за несколько месяцев до этого в округе зверски убили, расчленили и съели младенца и нескольких девочек. В конце концов его узнала тринадцатилетняя Маргерит Пуарье, которая то и дело жаловалась на него родителям: бродячий мальчишка постоянно пугал ее страшными рассказами про оборотней, пока она пыталась пасти овец.

«Жан часто уверял ее, будто продал душу дьяволу и за это приобрел способность с наступлением темноты, а иногда и при свете дня превращаться в волка и рыскать по округе в поисках добычи. Мальчик признался, что уже задрал и съел несколько собак, но их мясо менее вкусно, чем нежная плоть молоденьких красавиц, ничего изысканнее которой быть не может. Жан сказал, что загубил уже немало девиц, но особенно запомнил два случая. В первом он насытился до отвала, а то, что не доел, бросил волкам, сбежавшимся на запах крови. В другой раз он был непомерно голоден и загрыз девочку до смерти, а потом сожрал целиком, так что от нее остались только руки, и выпил всю кровь».

Поначалу отец и мать не обращали особого внимания на жалобы дочери, списывая их на богатую фантазию (из-за подобного родительского скептицизма соседи доверяли приглядывать за своими детьми серийному убийце-некрофилу Эду Гину по прозвищу Псих; играя у него дома, мальчики и девочки видели сморщенные человеческие головы, чаши из черепов, костюмы, сшитые из мумифицированной женской кожи, и рассказывали об этом взрослым, но те лишь смеялись над ними).

Однажды девочка прибежала домой раньше обычного, от ужаса забыв про свое стадо, и рассказала, что мальчик превратился в ужасное чудовище и накинулся на нее, но ей удалось отбиться от него пастушеским посохом. По ее словам, напавшее на нее животное с рыжей шерстью, маленькой головой и коротким хвостом походило на волка, только было немного меньше. Бродячего мальчишку Жана Гренье взяли под стражу и допросили. Обвиняемый охотно рассказывал о себе и своих злоключениях: «Что до обвинений Маргерит Пуарье, то они справедливы. Я действительно собирался убить и съесть ее, но она отбилась от меня палкой. Я загрыз только одну белую собаку, но крови ее не пил».

Под давлением Гренье признался, что как-то раз в деревне, названия которой не помнит, он зашел в пустой дом и увидел в колыбели младенца. В комнатах никого не было. Тогда Жан схватил ребенка, кинулся с ним в сад, разорвал и сожрал, сколько смог, пока голод не утих. По словам убийцы, остатки тела он скормил волкам. Признался Гренье и в убийстве девочки, которая пасла овец при приходе Сент-Антуан-де-Пизон. Имени ее Жан не знал — помнил только, что на ней было черное платье. Он разодрал ее тело зубами и ногтями и съел. За шесть недель до ареста Гренье набросился еще на одного ребенка в том же приходе, неподалеку от каменного моста, но его отогнал случайный прохожий.

Конец ознакомительного фрагмента.

Комментарии

113

Подробнее о де Ре и Батори читайте в книгах Питера Вронского: Serial Killers: The Method and Madness of Monsters и Female Serial Killers: How and Why Women Become Monsters.

114

J. p. Rosman and p. J. Resnick. «Sexual Attraction to Corpses: A Psychiatric Review of Necrophilia». The Bulletin of the American Academy of Psychiatry and the Law, vol. 17, no. 2, 1989, pp. 153-163 (citing H. von Huber, «Nekrophilie», Kriminalistik, no. 16, 1962, pp. 564–568, and Ernest Jones, On the Nightmare, New York: Liveright, 1931, pp. 109–1012).

115

Tractate Sanhedrin. Folio 66b, n. 18; Tractate Baba Bathra, Folio 3b http://www.come-and-hear.com/bababathra/bababathra_3.html#PARTb.

116

Луций Анней Сенека. «Философские трактаты», О Гневе, Книга III. СПб: Алетейя, 2000, с. 180–367.

117

St. Augustine. Confessions, book 6, chapter 8, c. 397 and 400 AD.

118

Сенека. О милосердии. 1.25.1.

119

Платон. Диалоги. М.: РИПОЛ классик, 2016.

120

Аврелий Августин. Исповедь. СПб: Азбука, 1999.

121

Kenna Quinet. «The Missing Missing: Toward a Quantification of Serial Murder Victimization in the United States». Homicide Studies, vol. 11, no. 4, November 2007, pp. 319–339.

122

Steven A. Egger. The Killers Among Us: An Examination of Serial Murder and Its Investigation. Upper Saddle River, NJ: PrenticeHall, 1998, pp. 74–75.

123

Angus McLaren. A Prescription for Murder: The Victorian Serial Killings of Dr. Thomas Neill Cream. Chicago: University of Chicago Press, 1993, p. XIII.

124

Mark Seltzer. Serial Killers: Death and Life in America’s Wound Culture. New York: Routledge, 1998, p. 1.

125

Robert Kennedy. In Statement by Attorney General Robert F. Kennedy to the Permanent Subcommittee on Investigations of the Senate Government Operations Committee. Washington, DC: September 25, 1963.

126

Питер Мельман и Кэрол Лейфер. Эпизод «Массажистка», сериал Сайнфелд, телеканал NBС. Первый эпизод вышел в эфир 18.11.1993.

127

D. Kim Rossmo. Criminal Investigative Failures. Boca Raton, FL: CRC Press, 2009, p. 31.

128

Lora Grindlay. «Police Don’t Think a Reward Would Help». Province, April 7, 1999, p. A18.

129

Patrick Moores. (Re)Covering the Missing Women: News Media Reporting on Vancouver’s «Disappeared». Master’s dissertation, University of British Columbia, 2006, p. 62.

130

Hickey, Serial Murderers and Their Victims, sixth ed., p. 237.

131

Ginger Strand. Killer on the Road: Violence and the American Interstate. Austin: University of Texas Press, 2012, Kindle ed.

132

Ginger Strand, Ibid., Kindle locations 892–894.

133

Ginger Strand, Ibid., Kindle location 939.

134

Ginger Strand, Ibid., Kindle locations 927–928.

135

Eric Hickey, Serial Murderers and Their Victims, seventh ed., p. 222; Mike G. Aamodt, Serial Killer Statistics.

136

http://quickfacts.census.gov/qfd/states/00000.html.

137

Brian Meehan. «Son of Cain or Son of Sam? The Monster as Serial Killer in Beowulf». Connecticut Review, Connecticut State University, Fall issue, 1994, p. 2.

138

Willem de Blécourt. «The Werewolf, the Witch, and the Warlock: Aspects of Gender in the Early Modern Period». In Allison Rowland, ed. Witchcraft and Masculinities. New York: Palgrave Macmillan, 2009, p. 207.

139

Eric Hickey, Serial Murderers and Their Victims, seventh ed., pp. 335–36.

140

B. Thorpe, ed. Ancient Laws and Institutes of England. London: Commissioners on the Public Records of the Kingdom, 1840, pp. 160–161.

141

Leslie A. Sconduto. Metamorphoses of the Werewolf: A Literary Study from Antiquity Through the Renaissance. Jefferson, NC, and London: McFarland, 2008, Kindle ed. (Kindle locations 3084–3085).

142

Robert Eisler and W. Robert Foran. «Lycanthropy in Africa». African Affairs, vol. 55, no. 219, April 1956, pp. 124–134.

143

Alberta Hannum. Spin a Silver Dollar: The Story of a Desert Trading Post. New York: Viking Press, 1945, p. 86.

144

T. A. Fahy. «Lycanthropy: A Review». Journal of the Royal Society of Medicine, vol. 82, January 1989, pp. 37–39.

145

E. Poulakou-Rebelakou, C. Tsiamis, G. Panteleakos, and D. Ploumpidis. «Lycanthropy in Byzantine Times (330–1453 AD)». History of Psychiatry Journal, vol. 20, no. 4, 2009, p. 470.

146

Robert Eisler.

147

Kathy Freston. «Shattering the Meat Myth: Humans Are Natural Vegetarians». http://www.huffingtonpost.com/kathy-freston/shattering-the-meat-myth_b_214390.html.

148

Robert Eisler, p. 48.

149

Robert K. Ressler, Ann W. Burgess, John E. Douglas, Sexual Homicide, Kindle location 4151.

150

John Louis Emil Dreyer. A History of Astronomy from Thales to Kepler. New York: Dover Publications, 1953, pp. 20, 37–38.

151

Leslie A. Sconduto, Metamorphoses of the Werewolf, Kindle location 219.

152

Блаженный Августин. О граде Божием, Книга XVIII.17. М.: АСТ, 2000.

153

Wolfgang Behringer. Witches and Witch-hunts: A Global History. Cambridge: Polity Press, 2004, p. 30.

154

Glyn Sheridan Burgess. The Lais of Marie de France: Text and Context. Athens: University of Georgia Press, 1987, p. 175.

155

Henry Charles Lea. Materials Toward a History of Witchcraft, 3 vols. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1939. New York: Thomas Yoseloff, 1957, vol. 1, pp. 179–80.

156

Brian p. Levack. «The Horrors of Witchcraft and Demonic Possession». Journal of Social Research, vol. 81, no. 4, Winter 2014, pp. 921–939.

157

Richard M. Golden, ed. Encyclopedia of Witchcraft: The Western Tradition. Santa Barbara, CA: ABC–CLIO Inc., 2006, pp. 713–715.

158

E. Poulakou-Rebelakou et al., and Nadine Metzger. «Battling Demons with Medical Authority: Werewolves, Physicians and Rationalization». History of Psychiatry, vol. 24, no. 3, 2013, pp. 341–355.

159

Jan Dirk Blom. «When Doctors Cry Wolf: A Systematic Review of the Literature on Clinical Lycanthropy. History of Psychiatry, vol. 25, no. 1, 2014, pp. 87–102.

160

Mansoureh Nasirian, MD, Nabi Banazadeh, MD, and Ali Kheradmand, MD. «Rare Variant of Lycanthropy and Ecstasy». Addict Health, vol. 1, no. 1, Summer 2009, pp. 53–56.

161

Sconduto, Metamorphoses of the Werewolf, chapters 3–7.

162

Eva Shield. What Are Your Chances of Being Killed in a Terrorist Attack? http://pressfortruth.ca/top-stories/what-are-your-chances-being-killed-terrorist-attack. Также Terrorism Statistics Every American Needs to Hear, http://www.globalresearch.ca/the-terrorism-statistics-every-american-needs-to-hear/5382818.

163

Jonathan L. Pearl. «French Catholic Demonologists and Their Enemies in the Late Sixteenth and Early Seventeenth Centuries». Church History, vol. 52, no. 4, December 1983, pp. 457–467.

164

Anna Garland. «The Great Witch Hunt: The Persecution of Witches in England, 1550–1660». Auckland University Law Review, vol. 9, no. 4, 2003, p. 1154. Вопреки распространенному мнению, Malleus Maleficarum в большей степени был распространен на территории Германии, но назвать его стандартным руководством, которого придерживались охотники на ведьм по всей Европе, нельзя.

165

Richard M. Golden, Encyclopedia of Witchcraft, p. 720.

166

Heinrich Kramer. Malleus Maleficarum. 1486, part 1: 63A–63C.

167

Kramer, Malleus Maleficarum, part 1: 7C; Sconduto, Metamorphoses of the Werewolf, Kindle location 1849.

168

Подробнее о характере обвинений, выдвинутых против де Ре и Батори, читайте в книгах П. Вронского: Serial Killers и Female Serial Killers.

169

Подлинная история. Речь пойдет о жизни и смерти некоего Штуббе Петера, самого нечестивого и безумного колдуна, что в обличье волка совершил убийств множество, лишая жизни и поглощая мужчин, женщин и детей. Продолжалась подобная дьявольщина двадцать пять лет. За это он был взят под стражу и казнен 31 октября в городе Бедбурге, что рядом с Кельном в Германии. Истинно переведено с верхненемецкого языка с той книги, что напечатана в Кельне, а переслана в Англию обычной почтой Джорджем Боресом, кто сам лично все видел и слышал, одиннадцатого дня настоящего месяца июня, 1590 г. Лондон: напечатан (Р. Уордом) для Эдварда Венге для продажи на Флит-стрит под знаком виноградной лозы (1590 г.). Древние английские книги онлайн:: http://quod.lib.umich.edu/cgi/t/text/text-idx?c=eebo; idno=A13085.0001.001.

170

Sconduto, Metamorphoses of the Werewolf, Kindle locations 1926–1929.

171

Jean Bodin. De la demonomanie des sorciers. Paris: n.p., 1587, pp. 106–7.

172

Katherine Ramsland. The Human Predator. New York: Berkley, 2005.

173

Pierre de Lancre. Tableau de L’inconstance des Mauvais Anges et Demons (On the Inconstancy of Witches and Demons), 1612.

174

Pierre de Lancre and Sabine Baring-Gould. The Book of Were-Wolves. London: Smith Elder & Co., 1865.

Примечания

9

Перевод Т. Бородай (прим. ред.).

10

Две тысячи лет спустя в одной из систем профилировки для серийных убийц и насильников применяется термин «возбуждение от гнева»: с его помощью описывают наиболее злостную категорию преступников — тех, чья мотивация целиком сводится к расторможенным садистским фантазиям и позывам.

11

Перевод Н. Самсонова и А. Егунова (прим. ред.).

12

Перевод М. Сергеенко (прим. ред.).

13

Вариант из «канонического» перевода В. Тихомирова (прим. ред.).

14

И русского «вервольф» (прим. ред.).

15

Перевод Н. Цветкова (прим. ред.).

16

Перевод С. Девочкина.

17

Более известным как Инститорис (прим. ред.).

18

Перевод Н. Цветкова (прим. ред.).