Когда я пишу

Полина Албахтина

Предлагаемый вашему вниманию сборник включает в себя 92 рассказа 35 лауреатов Международного литературного конкурса короткого семейного рассказа «Мы и наши маленькие волшебники» 2020—2021 гг. Читайте эти рассказы, и они согреют Вас! Читайте их своим детям и внукам, а ещё лучше пишите вместе с ними и присылайте свои произведения на наш конкурс! Ведь ничто так не объединяет различные поколения, как совместное творчество и общие воспоминания!

Брызгалов Марк

Собачница

Крепкий кирпичный дом, оштукатуренный и аккуратно побелённый, с чистым свежевыкрашенным крыльцом, резными строгими наличниками и зелёным забором, как магнитом притягивал к себе. Не столько он, сколько его обитатели: баба Надя и деда Костя.

Деда Костя, седой ветеран, начинал служить пехотинцем, прошёл всю войну, два раза горел в танке, выжил, был контужен. Два раза родные получали на него похоронки. Уже и оплакать успели, а мать не верила и ждала. Когда пришёл, это был настоящий праздник, Светлый, Теплый, Летний — каких мало. Как же по-другому — этой минутой и жили всю войну. Верили: будет и на нашей улице праздник.

Когда собрались в доме родителей односельчане, как принято, пошли рассказы о жизни, о войне вернувшихся фронтовиков, мать долго слушала, а потом тихо сказала:

— Вымолила я у Бога тебя.

После революции, в 30-е, в селе закрыли церковь, а война началась — в соседнем селе открыли храм и разрешили богослужения. Так она туда стала ходить: 10 километров туда, десять обратно. Пешком. И в летний зной, и в лютую стужу. А утром на работу.

Живёт в русском сердце жажда справедливости, помноженная на терпение и смекалку, и жажда эта согнет любого супостата в бараний рог. И… милосердие живёт. Вот тётка Ефросинья — вечная труженица, мужа и пятерых сыновей забрала у неё война. Одна осталась она на всём белом свете. Старики рассказывали, когда на последнего, на младшего, похоронку получила, так завыла жутко, до мурашек, до холодка за спиной. На другом конце села слышно было. Без слов понятно — горе. А когда после войны гнали на восток пленных немцев, зелёных совсем, наварила картошки, отнесла им. Их же тоже ждут матери дома — пусть хоть они вернутся… Откуда силы брались?

Был весенний перестроечный день, каких много. В тот день я, уставший и слегка измотанный, возвращался из школы. Баба Надя, (всегда, сколько помню себя, доброжелательная и отзывчивая) выходила на улицу, отворив калитку. Дружный собачий лай огласил всю округу, оповещая о выходе из дома хозяйки. Сколько было собак? Двадцать, тридцать или ещё больше — не знаю, но точно много.

— Баба Надя, зачем ты их всех к себе собираешь? Всё понимаю, любовь к братьям нашим меньшим никто не отменял. Ладно одну, ну максимум две… Зачем столько-то? — спросил я, ведь с соседями вечные проблемы, Пашинины регулярно жалобы пишут, у них обоняние страдает от собачьих ароматов. За глаза собачницей называют.

Бабушка улыбнулась своей всегдашней улыбкой. Мудрой и понимающей. Спокойно от такой улыбки на душе, мирно и радостно.

— Знаешь, я когда вот такой, как ты, была, война началась. А жили мы в Ленинграде. Когда стало совсем тяжко, родители отправили меня в сельскую местность к родным. Тогда казалось, что там больше шансов выжить. Папа свой паёк отдавал мне, а когда не брала, говорил, что не голоден и их кормят от пуза на работе. При этом поглаживал вздувшийся от голода живот. За день до моей отправки он улыбался и развлекал нас с мамой, играя на старом немецком пианино. Он всё извинялся, что оно расстроено. Старался шутить. Это я потом, после войны, узнала, что папа через три дня умер от голода.

Привезли меня, а родных дома не оказалось. Оставили в хате, пододвинули ведро с водой — и всё. Дверь закрывать не стали. Осталась одна, что делать — не знаю. Ослабла так, что с трудом кружкой воду черпала и пила. И вот вижу однажды: в приоткрытую дверь входит собака и кладёт мне на кровать сухарик. Рыжая такая дворняжка, с подпалинами. И, лизнув шершавым языком моё лицо, уходит. Я ведь сначала подумала, что у меня от голода видения начались. Потрогала рукой, а сухарик — настоящий! Помочила в кружке с водой и съела.

И стала та собачка появляться каждый день и приносить сухари. Принесёт, положит и уйдёт. Десять дней или больше, сейчас уже не помню. Но наступил день, когда она не пришла. Ждала я её, ждала — нет. Только когда родственники вернулись, очень удивились, что я жива, находясь столько времени без пищи. Я им про собаку, про сухари рассказала. Они не поверили, посчитали, что я брежу.

Только когда зашли за хату в огород, увидели околевшего рыжего пса с подпалинами, кожа да кости. Он лежал с сухарём в зубах, а в приоткрытом глазу отражалась бездонная синева небес.

Для меня до сих пор загадка: как же так, сам не ел, а маленькой девочке приносил. Однажды рассказала знакомому кинологу. Он недоверчиво выслушал, внимательно посмотрел на меня и спросил: «Сама придумала?» А что тут придумывать, какие ещё нужны доказательства — вот она я. Вот поэтому я всю жизнь не могу пройти мимо братьев наших меньших, нуждающихся в помощи…

Сколько вынесла наша женщина — не дай Бог вынести никому. И когда говорят, что много воды утекло, что пора бы забыть ту страшную войну, встают у меня перед глазами две светлые души: наши баба Надя и деда Костя. И понимаю, что даже если бы захотел забыть — не смог.