Во власти страха

Полина Александровна Раевская, 2015

Я ждала его четыре года даже после всего, что он сделал. Странное было чувство. Вы когда-нибудь пробовали покормить озлобленного, бездомного пса? И не просто кинуть ему буханку хлеба, а с руки, протягивая ее на свой страх и риск, не зная, что в следующую минуту тебя ждет. Все четыре года я протягивала раскрытую ладонь с моим уже и без того истерзанным сердцем. Но настал момент истины, а я не уверенна, что меня не укусят. Мне страшно… Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Неосторожность

После отъезда Маркуса, я сидела на полу, уткнувшись взглядом в одну точку на противоположной стене, не в силах пошевелиться. Такая усталость накатила. Да что там?! Осточертело все. Хотелось собрать вещи и уехать из этого дурдома, убежать от необходимости что-то делать, принимать решения, держать оборону, а главное — от дурных мыслей, разрывающих мозг.

Я все время спрашивала себя, что я за человек и почему нельзя не заморачиваться? Но все равно сидела и думала, куда направился мой бывший муж. Как мазохистка, я изводила себя самыми гадкими предположениями, хотя знала практически наверняка, что Маркус поехал на встречу с Мегги и сестрами. Увы, мое больное воображение невозможно было остановить.

Целый час я выносила себе мозг, пока неприятное чувство, охватившее меня, не начало зашкаливать. Вскочив на ноги, я решила занять себя хоть чем-то, чтобы отвлечься. Только вот в голову ничего путного не лезло. В который раз за это утро я пожалела, что у меня выходной. Слишком много впечатлений за одно утро, учитывая, что последние четыре года жизнь была похожа на мирное, спокойное течение реки, по которому я безмятежно плыла. Конечно, конец этого безоблачного существования с возвращением Маркуса был заранее известен, но все же я не ожидала, что он наступит так резко.

Теперь в душе такой разлад… Диссонанс доводов разума, желаний сердца, визга самолюбия, криков гордости и внешнего давления. Если бы помогло, я бы, наверное, сдавила голову ладонями, чтобы хоть на секунду унять эту какофонию. Носясь по комнате из угла в угол, я напоминала сумасшедшую, но в конечном счете, поняв бесполезность попыток разобраться в себе и происходящем, решила проветриться. Поэтому позвонила своему мастеру по маникюру и договорилась о встрече. Подобные вылазки — лучшая терапия, проверено.

Приняв душ, я собиралась тщательнее обычного: сделала макияж, надела лучший черный комплект нижнего белья, чулки в тон, кожаные шорты, серый топ, сапожки-казачки. Последним штрихом стали духи. Только вот открыв шкаф и посмотрев на ряд причудливых флаконов от известных брендов, так и не смогла определиться. Все было не тем, каким-то обезличенным, в миг ставшим не моим.

На автомате рука потянулась к простенькому флакончику в самом углу, который я всегда старалась избегать, но и выбросить его почему-то духу все время не хватало. Казалось, словно часть себя оторвать. Не знаю, как у других, но у моих духов есть такая странная особенность — они содержат в себе воспоминания.

Взяв в руки стеклянный флакон цилиндрической формы, я несколько долгих минут задумчиво наблюдала, как бледно-желтая жидкость растекается по стенкам, и только потом осторожно открыла крышечку. Буквально сразу же что-то оборвалось в груди, как только на рецепторы осел мягкий, нежный запах. Аромат жасмина заполнил легкие и пронесся перед мысленным взором калейдоскопом картинок: Москва, общежитие, черная Ауди, ВДНХ, кофейня на Тверской, я беззаботная и по уши влюбленная и, конечно же, он… везде он. Загадочный, сдержанный, но такой нежный. Боже, каким он был невероятным! Не влюбиться было просто невозможно.

Что с нами стало? Что мы сделали друг с другом? — вопросы любого брака, но чаще всего они возникают спустя много лет, у нас же перемены оказались слишком уродливы, чтобы их не заметить.

Глаза защипало, я быстро сморгнула появившиеся слезы и усилием воли вернула себя в настоящее, но от этого стало еще хуже. Волна разочарования, безвозвратной потери и какой-то обреченности накатила, заполнила душу. И хотелось бы выплакать это все, да только знаю, слезы не помогут. Того, что было уже не вернешь и не изменишь, как бы ни хотелось. А я хотела. Безумно, всем своим нутром. Если бы повернуть время вспять…

Но какой толк от сослагательных наклонений? Надо жить настоящим, так вроде советуют. Четыре года же получалось следовать этому совету. Значит и сейчас получится.

С этой мыслью я старательно нанесла духи за уши и на запястья, втянула, как можно глубже воздух и вышла из дома. Чувствовала я себя уверенно и это радовало, как и погода. Настроение резко взлетело вверх не ясно, по какой причине. Скорее всего, эти истерические вспышки — предвестники депрессии, но почему бы не воспользоваться моментом?

Собственно, этим я и занялась. Мне хотелось выплеснуть внезапно-появившуюся энергию, и когда я увидела в гараже красное Ferrari, поняла, как это сделаю.

Весь автопарк Маркуса был давно продан, но эта машина мне нравилась, поэтому я оставила ее себе и иногда, как сейчас, позволяла себе щекотать нервишки

Кинув сумку на соседнее сидение, я села за руль и с довольной улыбкой завела машину.

— Привет, крошка. Прокатимся? — газуя на месте, усмехнулась я, услышав рев мощного мотора — Ну, вперед! — с этими словами я вдавила педаль газа в пол, и машина с визгом сорвалась с места.

Сердце оборвалось от сумасшедшей скорости, в кровь поступила убойная доза адреналина, и я захохотала от восторга, перехватывающего дыхание. В голове проскочила мысль: «может, ну его, этот маникюр, мне и так хорошо», — но она тут же исчезла, стоило мне подъехать к контрольно-пропускному пункту.

Я снизила скорость, о чем сразу пожалела. На меня обрушились вспышки фотокамер, машину окружили набежавшие со всех сторон журналисты. Они начали долбить по стеклам, орать во весь голос, спрашивая что-то. Глаза и слух резало, паника овладела мной, но вместе, когда один из стервятников со всей силы ударил в лобовое стекло, меня затопил гнев. Я угрожающее посигналила и слегка надавила на газ, но этих ополоумевших людей мои действия нисколько не напугали.

— Проваливайте, придурки, пошли к черту! — заорала я в отчаянии и снова вдавила педаль газа в пол, уже не заботясь о том, что кого-то задавлю. Эти обезумевшие в поисках сенсации людишки напугали меня до смерти.

Как только я вырвалась, облегченно вздохнула. Вслед слышались проклятья, но мне было все равно. Я еще сильнее надавила на газ и сконцентрировалась на дороге. Руки тряслись, пот струился по спине. Наверное, я никогда не привыкну к подобному вниманию. Даже не представляю, как это может кому-то нравится, а ведь есть такие.

Интересно, что журналистам нужно от меня. Ну, ладно Маркус, но я — то им зачем?

Ответы на эти вопросы я узнала, как ни странно, из разговора со своим мастером. Мы с ней знакомы уже семь лет. Подругами, конечно, не стали, но поговорить нам было о чем. Главный плюс Линды — ненавязчивость. Она никогда не лезла в душу, пока человек сам не решит высказаться. Использовать Линду, как жилетку у меня желания не возникало, потому что сплетни о богатых и знаменитых клиентах, которыми она часто развлекала, были довольно показательны. Сегодня и вовсе настроение было не разговорное. Я в пол уха слушала щебет Линды, колдующей над моими ногтями, пока разговор не зашел обо мне.

— Ой, а вчера я тебя видела по новостям и в который раз восхитилась! — воскликнула она, на секунду отвлекаясь от работы. Я недоуменно приподняла бровь, ожидая пояснений, которые последовали незамедлительно. — Такая выдержка, смелость, невозмутимость… Да я не знаю, как это назвать! Я бы на такое не решилась даже ради сына. Поехать встречать человека, убившего моего мужа и так издевавшегося надо мной, а ты…

Меня парализовало от этих слов, мурашки побежали по коже, но Линда, не замечая моего напряжения, продолжала распинаться, приводя меня в смятение.

— Не представляю, как ты вынесла с ним ночь под одной крышей?! Многих это просто поразило. Теперь по всем каналам только и мусолят твое поведение. Мама моя вообще выдала предположение, что ты собираешься с ним жить. Прости, что травлю душу, просто я так возмущена была этим. Мы с мамой даже поругались. Я ей сказала, что не первый год тебя знаю, и ты — не дура, чтобы дважды на такие острые грабли наступать! Но шуму ты, конечно, наделала немало. Или в том и суть? — подмигнула она мне лукаво и одобрительно добавила. — И правильно! С паршивой овцы хоть шерсти клок. Черный пиар — тоже пиар.

У меня в горле пересохло, стало так не по себе, словно я сделала что-то отвратительное, постыдное. В голове на репите крутились слова: «ты — не дура, чтобы дважды на такие острые грабли наступать!». Я задыхалась от унижения и злости. Хотелось провалиться сквозь землю. В эту минуту существовало лишь общественное мнение, а четырехлетний путь к прощению, взаимопониманию, близости и родству исчез, как будто его и не было. Все стало казаться нереальным и неправильным. Я почувствовала себя действительно дурой: без гордости, самоуважения и собственного достоинства.

Раньше я не задумывалась, как отреагирует общество на мое решение, и теперь оказалась совершенно не готова столкнуться с таким яростным осуждением. Я растерялась, особенно, когда Линда спросила:

— Анна, я ведь права? Прости, что лезу, но мать меня просто изведет.

Краска прилила к моему лицу, я отвела взгляд и торопливо ответила:

— Конечно. Просто я… Ну, не могла же я отпустить сына одного, а ему очень хотелось встретить отца. Вот так…

Ложь встревала острым комком в горле, а на душе с каждым словом становилось паршивей некуда. Перед мысленным взором пронеслись утренние забавы, прошедшая ночь, вчерашний день. Маркус в тюремной робе, такой худой, измученный, но с такой надеждой во взгляде, что отчаянно захотелось откусить свой поганый язык или признаться, что да: я — чертова идиотка! И что я поехала его встречать лишь потому, что люблю и всегда любила! Но было слишком поздно. Линда уже рассказывала о своем любовнике, а мне ничего не оставалось, кроме как ненавидеть себя за лицемерие и слабость.

Что поделать? Я привыкла быть хорошей в глазах общества. Однако, это еще цветочки. Чье мнение меня по-настоящему волновало, так это — бабушки. Если мое поведение обсуждают на всех каналах, то она уже наверняка в курсе новостей. За ними бабуля всегда пристально следила, так что, вероятно, скоро меня ждет допрос с пристрастием. Зная отношение бабушки к Маркусу, ничего хорошего меня ждет.

Необходимо подготовиться, но я просто не представляю, как сообщу ей о своем решении сойтись с Беркетом. Оно ее шокирует, ужаснет, приведет в ярость. Бабушка всем своим сердцем и душой ненавидела Маркуса. Кляла его на чем свет, стоило только заикнуться о нем. В эти мгновения глаза бабушки горели каким-то безумным огнем, и окажись Маркус рядом, она бы без сожалений разорвала его голыми руками.

После парочки таких вспышек ярости, выплеснутой в самых цветастых выражениях, я все время откладывала разговор о истинном положении вещей на потом. «Потом» наступило, но я так и не придумала, что сказать и страшно даже пытаться. И все же я должна позвонить бабушке, поговорить.

Решившись, это сделать, усидеть на одном месте, конечно же, не представлялось возможным. Волнение изводило меня так, что я сгорала от нетерпения. Когда Линда закончила, я разве что в ладоши не хлопала. Даже не вглядываясь, поблагодарила за прекрасную работу и побежала к машине, желая, как можно скорее оказаться дома и обдумать предстоящий разговор. Намеченный шопинг был отложен до лучших времен. Меня разрывало на части, подташнивало от страха и нехорошего предчувствия.

Я летела домой на бешеной скорости, правда, она уже не вызывала никаких эмоций, переживания завладели мной настолько, что я не заметила, как пролетела мимо журналистов. Припарковавшись, постаралась успокоиться, но не получилось, напротив, нервозность достигла критической точки. Надо было обдумать, что сказать. У бабушки слабое сердце, ее нельзя тревожить, но я не представляла, как ее подготовить к таким новостям.

Маркуса еще не было, чему я была рада. Не хотелось, чтобы он лез в это дело и вообще лез сейчас ко мне, я была слишком взвинченной.

Не успела я войти в дом, как Твинки бросился ко мне и, конечно же, зацепил когтями чулки.

— Черт, Твинки! — взорвалась я, отпихнув от себя пса.

Стрелка поползла по ноге, что окончательно вывело из себя. Хотелось заорать на весь дом, пока не оглохну, чтобы хоть чуть-чуть выпустить пар, но я решила пойти более цивилизованным путем: прошла в столовую, достала бутылку вина и налила полный бокал, который залпом выпила, не различая вкуса. Как известно, алкоголь на голодный желудок действует безотказно, поэтому после второго бокала я поплыла, и словно по заказу зазвонил телефон.

— Алло! — рявкнула я, не слишком заботясь о вежливости, но голос, раздавшийся в ответ, будто ушат холодной воды, сбил с меня всю спесь. Я окаменела.

— Нюра, ты меня напугала! — воскликнула бабушка. Как ни смешно, но это было взаимно. Мысли лихорадочно закружились, голова после выпитого сделалась свинцовой, и я просто не знала, как себя вести и что говорить.

— Нюра, детка, что ты молчишь? У тебя все в порядке?

— Все в порядке, — вяло ответила я, без сил опускаясь на стул, зная, что разговор предстоит долгий.

— Нюра, ты не говорила, что вы с Матвейкой собираетесь встречать этого уголовника.

— Баб, он — отец моего ребенка, пожалуйста, давай без оскорблений! — пресекла я дальнейший поток нелицеприятных эпитетов в адрес Маркуса, хотя аргумент «отец моего ребенка» был не главным, просто мне неприятно слышать такое о нем от других людей.

— Какой он отец, Нюра? Изверг самый натуральный! Ты забыла, как он над Матюшкой издевался? Про тебя я вообще молчу! Ну, какой нормальный папаша ребенка сиротой сделает, это при живой-то, хорошей во всех смыслах матери?! У меня в голове этот кошмар не укладывается, а ты — добренькая душа…

Эта тирада больно ударила по сердцу, вскрыла шрамы, которые стали потихоньку зарубцовываться. Мне нечего было возразить, все это — абсолютная правда, и хотя мне отчаянно хотелось вступиться за Маркуса, я не смела. А бабушка меж тем продолжала:

— Я сегодня новости увидела, и у меня волосы дыбом. Что происходит вообще?

Я прикусила губу, ладони вспотели. Что ответить? Не огорошишь же по телефону, бабушка этого не поймет. Нужно как-то постепенно ее подготавливать. Но как постепенно, если уже все случилось?!

Боже, ну, почему я не сделала этого раньше?! Теперь ничего не остается, кроме вранья, иначе бабушке станет плохо. Я не могу рисковать ее здоровьем.

— Бабуль, ты не переживай. Просто Мэтт захотел встретить отца, и я решила, что ничего дурного в этом нет. Им ведь нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу, чтобы немного пообщаться, поэтому я пригласила Маркуса к нам…

— Ты что, сдурела совсем?! — вскричала бабушка, я поморщилась и попыталась объяснить:

— Бабуль, не горячись! Я просто должна…

— Ничего ты этой скотине не должна! Что там происходит у тебя, Нюра? Он угрожает, давит на тебя? Вот сволочь, ирод проклятый! Господи, да когда же он тебя в покое оставит?!

— Баб, не надо.

— Чего не надо — то? Не права я что ли? А ты почему привечаешь его там, я не пойму? Заявление немедленно пиши и дело с концом, его сразу отправят туда, где ему и место, выродку!

Столько злости было в ее голосе, ненависти. С каждым словом моя надежда на понимание угасала вместе с решительностью. Язык, словно примерз, и я не могла ни слова из себя выдавить.

— Бабуль, ну, какое заявление, о чем ты говоришь?! — натянуто улыбнулась я, стараясь не выдать своих истинных чувств. — Все хорошо… Он имеет право на общение с сыном.

— Право? — засмеялась бабушка иронично. — Аня, ты что, не понимаешь? Он же теперь тебя в покое не оставит. Будет через сына в твою жизнь лезть. Такие скоты, они, как собаки на сене. Нюрка, я тебя не понимаю! Где твое благоразумие? Что ты творишь? Ты посоветовалась с психологом, с адвокатом, чтобы вот так взять и с бухты-барахты сына тащить на встречу с убийцей, зэчарой….

— Хватит! — грубо оборвала я. Пусть бабушка не знала правды, но я-то ее знала и сейчас, как никогда, чувствовала свою вину. Из-за меня теперь на Маркусе всегда будет стоять клеймо убийцы и уголовника. Я не могла рассказать бабушке, что, если бы, не этот «ирод», я бы сейчас гнила в колонии строго режима.

Конец ознакомительного фрагмента.