Постановка «Жизнь»

Сборник, 2023

Этот сборник посвящён 200-летию со дня рождения Александра Николаевича Островского. Трагическое и комическое у Островского всегда рядом, как в жизни. Вот почему писатель стал классиком драматургии. Спустя два столетия его традиции исследуют и наши современники, герои которых – простые, чувствующие, стеснительные, романтичные, трогательные, пытливые, невезучие, но такие все добрые! Хочется их читать, узнавать, радоваться за них, плакать, жалеть и думать о жизни. Сборник содержит произведения авторов, которых без преувеличения можно назвать достойными продолжателями классика. Эти без сомнения литературные шедевры могут заинтересовать не только читателей и театралов-зрителей, но и режиссёров-постановщиков.

Акт шестой

Галина Врублевская

Галина Врублевская выросла и училась в городе на Неве. В советское время успела поработать инженером-исследователем. В 90-е годы получила дополнительное психологическое образование, сотрудничала с газетами, писала просветительские статьи и книги по психологии.

В 2002 году дебютировала как романист с книгой «Половина любви». За два десятилетия написаны и изданы 12 романов, несколько сборников рассказов, очерков, эссе. Автор популярного пособия «Как писать прозу» и автобиографической книги «Половинка чемодана, или Писателями не рождаются». Лауреат и дипломант ряда литературных конкурсов. Член Гильдии психотерапии и тренинга, член Союза писателей Санкт-Петербурга.

Кардиостимулятор

«О, закрой свои бледные ноги».

Валерий Брюсов

Ирина Васильевна проснулась в больничной палате. Совсем недавно ей казалось, что её возможности безграничны, хотя годы уже перекинулись за шестьдесят. Она вела активную жизнь в Союзе художников, писала картины и даже выставлялась. Но всё изменилось почти в одночасье… Опираясь на локти, больная медленно поднялась с постели и подошла к окну. Ночная рубаха казалась слегка жёванной и слишком просторной на её покатых плечах. Вчерашняя операция не только разом отняла килограмм-другой, но и превратила деятельную женщину в немощную пенсионерку.

Окна палаты выходили на задворки больницы. С третьего этажа за травянистым газоном и серой лентой асфальта хорошо просматривался морг — приземистое здание из бурого кирпича. Вчера утром, когда Ирину Васильевну увозили на операцию, под окнами людей не было, а сегодня у дверей морга на каталке лежал труп: простыня, накинутая на тело, была коротковата, и босые землистого цвета ступни торчали из-под неё. Мёртвое тело на пустующей площадке перед моргом нарушало гармонию этого мира, этого тихого летнего утра, тревожило душу как что-то неправильное. И будто отстраняя от себя действительность профессиональным взглядом, художница очертила раму над увиденным, превращая печальные реалии просто в картину.

Оставалось понять, кто же там на каталке должен лежать: мужчина или женщина? Очертание худощавого тела под простынёй не давало ответа: то был вытянутый белый холмик без особых отличительных признаков. Посмотрев ещё раз на торчащие из-под простыни ступни, пришла к выводу, что определённо мужчина. Не могла женщина так бесстыдно лежать босиком! Как-то некстати вспомнилось, что символизм босых женских ног в картинах художников отсылал к любовным утехам, а не к смерти. Но есть ли разница: либидо или мортидо^[2]?!

Больная прикрыла глаза, а когда вновь посмотрела во двор, трупа под окном уже не было. Она даже подумала, что тело просто померещилось. Или санитары протолкнули каталку внутрь помещения? Теперь у приземистого здания толпились живые люди — мужчины и женщины в тёмных одеждах. Многие держали в руках букеты ярких июльских цветов. Люди, пришедшие проводить своих близких в последний путь, робко топтались у дверей морга — боялись встречи с чужой вечностью.

Ирина Васильевна повернулась к окну спиной, оставляя позади границу жизни и смерти, и, шаркая тапками, побрела к раковине в углу палаты. Включила кран, и струя прохладной воды шумно заплескалась над белым фаянсом. За эти дни без еды, бессонные ночи, за сутки, проведённые в чистилище приёмного покоя и в реанимации, часы на операционном столе, пальцы больной тоже утончились. Превозмогая слабость, женщина стала намыливать руки. Смыть и стереть все страдания! Забыть, как страшный сон!

Пока вытирала полотенцем лицо и руки, последние силы покинули больную: она рухнула в постель, прямо на одеяло. Одновременно её пронзила мысль, что труп за окном — плохой знак, и ей уже не выкарабкаться!

* * *

Лёжа в постели и глядя в потолок, Ирина Васильевна пыталась восстановить события последних дней. Может, в них уже значилось предупреждение? Когда три дня назад начался приступ сердечной аритмии, когда сердце трепетало так, будто хотело взлететь, пренебрегая земными законами, казалось, вот-вот она постигнет небесную тайну. Но трепетание замирало, высшее знание отдалялось, застывали мысли, и давящая темнота сжимала голову и мозг. Непроизвольно она дергала себя за волосы, пытаясь вытянуть мозг из бездны, и тогда вновь среди тьмы выступала белизна подушки.

Рядом с подушкой, на краю постели, лежал телефон — её спасительный круг! Но Ирина Васильевна даже не пыталась вызвать скорую помощь: всё равно встать и открыть дверь бригаде она не смогла бы. Даже не было сил произносить слова. Последняя попытка — потыкать остывающими пальцами в гладкий экран смартфона. Получилось! Набрала по буковкам: «Дочка, приезжай. Мне оч плохо!» Коснулась стрелочки «Отправить сообщение». Забросила под язык таблетки, лежащие в прикроватной тумбочке и снова в бессилье прикрыла глаза.

Время застыло, хотя стрелки часов миновали полдень. Взрослая дочь Ирины Васильевны уже мчалась с работы к умирающей матери! Наконец вбежала в комнату, застыла у её постели, с непослушными, как когда-то у мамы, кудряшками и расширенными от испуга глазами, дрожащими пальцами набрала цифры вызова скорой.

Ирина Васильевна, будто на неведомых качелях, то погружалась в темноту, то невероятным усилием воли выныривала к свету. Её каштановые с лёгкой проседью волнистые волосы тонкими прядями разметались по наволочке: они внезапно обрывались на разной длине, будто незавершённые дела в её жизни. Больная очнулась снова, когда в комнате уже стояли суровая фельдшерица с поджатыми губами и молоденькая сестричка. Фельдшерица ругалась, что поздно обратились в скорую, а девушка неумело тыкала шприцем, пытаясь попасть в вену больной, наконец проникла иглой в синеватый ручеёк и ввела лекарство. Спустя минуту-другую больная начала приходить в себя.

Ни носилки, ни санитары в этой бригаде не были предусмотрены. Ирина Васильевна, преодолевая слабость и головокружение, поддерживаемая с двух сторон женщинами, выбралась на лестницу. Её спустили на лифте и вывели на улицу.

У подъезда их ожидала старенькая машина скорой помощи с красным крестом на кузове. Больную уложили на жёсткий топчан, захлопнув заднюю дверь. Дочь сидела рядом и поглаживала мать за руку. Медики будто потеряли интерес к больной.

Машина тронулась с места и резво поехала по двору, разбрызгивая лужи от прошедшего недавно летнего дождя, вырулила на городскую магистраль. Ирина Васильевна лежала на спине, вздрагивая при каждом толчке, когда сердце вырывалось из груди.

Скорая остановилась у входа в цокольный этаж, у приёмного покоя дежурной больницы. Над машиной теперь нависал полукруглый пандус для больных, заходящих своими ногами в вестибюль. Но Ирина Васильевна идти уже не могла: давление её совсем упало. Больничный санитар пересадил больную на каталку и повёз нескончаемыми коридорами.

Приёмный покой походил на крытый перрон вокзала: с одной стороны — стена с непрерывным остеклением у потолка, с другой — ряды больных на каталках, поставленных изголовьем к стене. У некоторых каталок оставались сопровождающие, у других суетились медики. Вместо киношных белых халатов на всех теперь были надеты разного цвета медицинские костюмы-пижамы, потому создавалось впечатление суеты и скученности. К Ирине Васильевне изредка подходили практиканты группами по 3–5 человек: то брали из вены кровь на исследование, то, напротив, вводили шприцем какие-то препараты. Дежурный медбрат подкатил к изголовью больной видеомонитор, и на его экране беспристрастно отражались неровные всплески кардиограммы и угрожающе низкие цифры давления.

Ирина Васильевна безучастно воспринимала и цифры на мониторе, мелькающие над её головой, и новые синяки на венах от неумелых проколов иглой, только стискивала сильнее зубы и слегка морщила нос. Беспокоило лишь, почему рядом нет дочки. Её куда-то сразу отослали, едва их обеих высадили из кареты скорой. Медсёстры и медбрат ничего вразумительного сказать не могли.

Больные, лежащие рядом с Ириной Васильевной, тоже были беспомощными: никаких слов, разговоров, только стоны и едва слышимые просьбы к нянечкам, но никто не отзывался на обращения. У художницы мелькнула мысль, что так могло бы выглядеть чистилище, куда, если верить Священному Писанию, попадают умершие. Обстановка походила на картины эпохи Возрождения, несмотря на современный антураж.

Время тянулось медленно, прошёл час, другой. Но вот к Ирине Васильевне приблизилась молодая женщина-врач, а за её спиной показалась и дочь. Доктор положила пальцы на шею больной, прослушала пульс и сообщила ей:

— У Вас сложное течение аритмии, Вам будет оказана специализированная медпомощь. Сейчас Вас переведут в реанимацию.

Выяснять, почему вопрос с реанимацией решался несколько часов, сил у Ирины Васильевны не было. Когда врач отошла к другому больному, к изголовью матери приблизилась дочка и прошептала:

— Эта врач час по телефону в разные инстанции дозванивались, добивалась для тебя срочной квоты на установку кардиостимулятора!

— Ты ей заплатила? — умудрённая опытом, спросила Ирина Васильевна.

— Ну, что ты, мама! Я бы не посмела. Тебя оформили по экстренным показаниям! Она просто следовала своему врачебному долгу. Она — чудо!

«Ангел, — подумала мать о молоденькой докторице и даже впала в лёгкую эйфорию. — Кажется, меня выдернули из чистилища! Или… или испытания ещё предстоят?»

* * *

Дальнейшее движение было стремительным! Больную на каталке толкали два санитара: дочь — прочь; чистилище приёмного покоя — позади; каталку — к лифту! Над головой Ирины Васильевны лишь мелькал больничный потолок. Последний длинный коридор и — палата реанимации. Больную переместили на свободную койку у стены, сняли всю одежду, накрыли простынёй и тут же поставили капельницу. Сколько часов потеряли! Теперь над головой женщины с высокой стойки нависали несколько прозрачных пакетов с раствором, а едва заметные капли струились по тонкой трубочке капельницы в вену её руки.

Сестра предупредила, что процедура долгая, лежать неподвижно на спине придётся несколько часов.

Чуть шевельнув лопатками, Ирина Васильевна повернула голову, осмотрела палату. Рядом постанывал мужчина, накрытый простынёй с ног до пояса, у окна ворочалась женщина, скрипя матрацем. Принесли ужин. Накормили мужчину и женщину у окна, однако новенькой ужина не полагалось.

— Вам будут делать завтра операцию, — пояснила санитарка. — Но, если хотите, попейте воды.

Ирина Васильевна и не чувствовала голода. Приподняв голову, она сделала несколько глотков воды из кружки, поднесённой к её губам.

Наступила ночь, хотя в эту летнюю северную ночь в палате было достаточно светло. Даже тусклая дежурная лампа под потолком казалась лишней. Опустел только один пакетик на капельнице, прозрачный раствор едва заметными каплями втекал в руку больной, откинутую в сторону.

Утро заявило о себе как-то сразу. В палату заглянул солнечный луч. Сменились сёстры на посту, по трубочке капельницы спускались в вену последние капли раствора. Наконец игла шприца выдернута из руки! Испытывая счастливое освобождение, больная повернулась на бок, затем на другой! Подходила дежурная врач реанимации, щупала пульс на запястье больной. Соседей по палате вновь покормили, Ирине Васильевне только давали воду. К обеду её готовились перевести в отделение. Напомнили, что сегодня ей будут ставить кардиостимулятор.

* * *

Очередное перемещение случилось только днём. С кровати на каталку, прикрыли простынёй, коридор, лифт, ещё коридор и наконец — общая палата в отделении хирургии. Её обитатели дремали после обеда. В палате было душновато. Окно, как водится, на запоре, и даже ручки из рам выдернуты. Выручала только открытая в коридор дверь.

Ирина Васильевна, закутав голые плечи и грудь в простыню, спустила ноги к полу, присела на своей новой койке у окна, огляделась по сторонам: всего четверо в палате. Рядом постанывала какая-то старуха. На другой стороне лежали две женщины: одна повернулась к стенке, но другая, по виду пенсионерка, чуть привстала, готовая к общению, оперлась на руку. Познакомились, назвав только имена, как принято в больницах.

Но едва завязался разговор, как сразу и был прерван. Из коридора в открытую дверь палаты влетел врач — средних лет худощавый мужчина в больших квадратных очках. Он приблизился к постели новенькой и с ходу бросил:

— Сегодня не ужинайте. Завтра с утра я буду делать Вам операцию.

— Как завтра? Мне в реанимации сказали, что сегодня будут делать…

— Кто Вам сказал, тот пусть и делает! — пресёк разговор хирург и устремился к выходу.

— Доктор, — вдогонку окликнула Ирина Васильевна, — а одежду мне когда принесут?

— Это не ко мне, врач не занимается бытовыми вопросами!

«Доктор Хаус!» — нарекла про себя врача Ирина Васильевна, вспомнив бездушного героя телесериала. Что ж, завтра так завтра. И хотя она не ела второй день, есть ей совсем не хотелось: видимо, её поддерживал целебный раствор капельниц. Но требовалось встать, дойти босиком до туалета: в общей палате в отличие от реанимации санитарки больных не обслуживали. А как встать, когда, кроме простыни, прикрыться нечем?

Ирина Васильевна протяжно выдохнула: вчера ей приёмный покой казался чистилищем, но похоже, что и отделение не райское место. Надо побыстрее связаться с дочерью, уточнить, кому она передала сумку с вещами. Ведь и телефон в реанимации не оставили! Кто даст позвонить?

У новой знакомой по палате оказался простой кнопочный телефон, настроенный только на звонки её родственникам. Завернувшись в простыню и ступая босыми ногами по нагретому солнечным днем линолеуму, Ирина Васильевна вышла в коридор и направилась к сестринскому посту. Здесь линолеум уже холодил ступни. У барьера весело болтали студенты-практиканты, которые разрешили ей воспользоваться их телефоном.

— Мама, ты где сейчас? — голос дочки в трубке был тревожен. — Звонила в справочную, сказали, что из реанимации тебя перевели в отделение. Дали другой телефон, но там никто не берёт трубку.

— У меня всё нормально, доченька. Только одежду долго не приносят! Ты кому сумку передала?

— У меня не приняли твои вещи! Велели с собой забирать.

— Тогда привези их поскорей! Я почти голая, как статуя, простыней обмотана, стою босиком в коридоре.

Заканчивалось время, отведённое на посещение родственников, когда в палате появилась её замотанная больничными перипетиями дочь. Она держала в руке дорожную сумку с вещами. Ирина Васильевна самостоятельно облачилась в ночную рубашку и даже накинула халат; блаженно натянула белые носки и всунула ноги в родные тапочки! И снова почувствовала себя человеком, а не беспомощным телом на каталке или статуей в коридоре.

Доктор Хаус перед уходом домой забежал ещё раз в палату, напомнил больной, что завтра операция обязательно состоится, и чтобы утром она не ела!

Потянулась вторая больничная ночь. Тревожные звуки по соседству не давали заснуть: резкие охи, стоны, храп, скрип кроватей. Но под утро Ирина Васильевна всё же забылась. Когда к ней подошла сестра, легко прикоснувшись к её плечу, больной показалось, что она вовсе не спала. В проходе палаты опять стояла каталка и толпились студенты-санитары. Среди них и тот мальчик, что вчера разрешил завёрнутой в простыню женщине позвонить по своему телефону. Сейчас он поторапливал больную: пора ехать в операционную.

* * *

Ирина Васильевна опять разделась донага, как велели, и самостоятельно забралась на каталку, её прикрыли простыней. И снова над её головой понеслись перевёрнутые дороги: потолок в палате, выкрашенный белой краской и с лёгкими трещинами; квадраты навесного потолка в коридоре, местами с выпавшими плитками и оголёнными проводами; потолок с тусклыми пятнами на лестничной площадке и наконец коричневый прямоугольник, нависший над ней в лифте.

Хотя простыня, накинутая на тело, не слишком защищала от коридорных сквозняков, в этот раз больной не было зябко, потому что санитары разрешили ей оставить носки. В операционной на носки натянули ещё и бахилы, и это было прекрасно: не только теплее, но, казалось, и приличнее. В голове Ирины Васильевны мелькнула неуместная мысль о босоногих грешницах на картинах великих, но она не такая! В белых носочках было пристойно явиться даже в рай!

Больную переместили на операционный стол, оставив лежать на спине. Накинули на голову салфетку, над левой ключицей отделили операционное поле, хотя одним глазом женщина могла рассматривать окружающую её обстановку. А Доктор Хаус ровным голосом объяснял картину студентам, толпящимся позади него. Сказал, что сейчас над ключицей сделают разрез и установят под кожу кардиостимулятор. На втором этапе провода-электроды, отходящие от прибора, необходимо замкнуть на ткани сердца. Вторичная процедура будет проводиться уже без скальпеля, под рентгеном. И добавил, что несмотря на местное обезболивание, чувствительность тканей у больной сохранится — реакция организма необходима для успеха операции.

Ирина Васильевна отыскала взглядом где-то на потолке едва заметную ямку-трещину и постаралась представить, что хирург совершает свои манипуляции в этой ямке, а не в её теле. Так она всегда гипнотизировала себя, находясь в кресле стоматолога. Поэтому и сейчас было терпимо, пока хирург разрезал кожу. Но по мере того, как его инструмент углублялся в операционное поле, становилось всё больнее. Женщина с большим усилием удерживала взгляд на потолочной трещинке. Стиснув зубы, она пыталась обмануть себя: ковыряются в потолке, а не у неё под ключицей. Когда хирург начал вталкивать под кожу плоский, как наручные часы, кардиостимулятор, она, сжимая зубы, застонала.

Доктор Хаус обратил внимание ассистентов и студентов на экран монитора, установленного с другой стороны операционного стола. Тогда только Ирина Васильевна отвела взгляд от трещины на потолке, слегка повернула голову вправо и тоже посмотрела на экран. Она увидела то же чёрно-белое рентгеновское изображение, что видели все присутствующие: тускло-серую дугу своего позвоночника и светлые кости рёбер поверх тёмных силуэтов лёгких и сердца. И очень заметно под ключицей белел похожий на брелок кардиостимулятор. От брелока извивались в свободных движениях два белёсых провода с утолщениями на конце: изгибы выглядели, как сперматозоиды, как их обычно рисуют на картинках.

— Наша задача, — объяснял доктор, — направить эти электроды к сердечной мышце, в область…, — он произнёс какие-то латинские названия и вдруг запел приятным, лиричным баритоном! Под своды операционной уносились слова о море, кораблях, одиноком парусе! Мелодичная песня наполнила пространство, как свежий ветерок! Одновременно хирург сосредоточенно управлял дистанционным манипулятором, подталкивая гибкий электрод в намеченное место.

Вдруг врач прекратил пение и снова призвал студентов к вниманию:

— Электроды необходимо направлять в точку тканей, где электрический сигнал от кардиостимулятора будет эффективнее всего возбуждать биение сердца, — и доктор продолжил пение, одновременно манипулируя электродами.

Под звуки льющейся мелодии извивался и провод, направляемый уверенной рукой доктора. И вдруг электрод, этот безжалостный сперматозоид, с силой ужалил живую ткань сердца, ужалил так, словно атаковал яйцеклетку! Ирина Васильевна охнула, сердце её подпрыгнуло и бешено заколотилось. Но уже в следующий миг электрод вырвался из ужаленной точки и вновь заколыхался белым червяком на экране. Сердце сбилось с ритма и затрепетало! Попытка не удалась, электрод не закрепился в нужном месте.

Мелодия прервалась.

— Попытаемся прикрепить электрод ещё раз! — сказал Доктор Хаус студентам, и вновь зазвучала песня о морских приключениях.

Пение было очень приятным и даже убаюкивало больную, а слова песни уводили Ирину Васильевну с операционного стола в студенческую юность. Когда-то они с однокурсниками на каникулах ходили в лодочный поход по реке, и он был овеян для неё романтикой моря: пусть на вёслах, не под парусом, но тоже водная стихия. Вдруг вспомнились чьи-то заверения, что перед смертью душа облетает прошлые счастливые места. И уже казалось, что под операционной лампой, как под сводами храма, доктор совершает не хирургическую операцию, а церковное богослужение.

Хирург вновь и вновь направлял через кнопки манипулятора яростный сперматозоид к сердцу, но упрямец не желал воссоединяться с предназначенной ему яйцеклеткой! Электрод раз за разом жалил сердце женщины, и теперь в промежутках между его жалящими уколами мысли Ирины Васильевны взлетали к Царству Небесному: «Если я сейчас умираю, то меня определённо провожает ангел-хранитель с его песней». Уже было не страшно и почти не больно, и маячила близкая надежда узнать наконец великую тайну потустороннего мира. На память пришла единственная знакомая ей молитва: «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…»

— Есть! — с победной интонацией воскликнул Доктор Хаус. — Прицепился, гадёныш, как следует! Редкий случай с этой больной: обычно со второго-третьего раза электрод крепится на нужное место, а тут с десяток попыток. Такое сердце неприступное у женщины!

Ирине Васильевне теперь казалось, что в её истерзанном теле только что зародилась новая сущность — слепились в едином порыве электрический сперматозоид и живая клетка её сердца. Это был незримый квант, лазерный светлячок, спущенный ей с небес! А вестником Бога оказался неприветливый хирург — Доктор Хаус в квадратных очках. Только в руках его был не крест, а серебристый скальпель.

Спасённой художнице предстояло принять в себе и полюбить эту квантовую сущность, чтобы нести её свет людям.

Прошли ещё сутки. Женщине снова ставили капельницы, чтобы успокоить растревоженное операцией сердце и вернуть ему нормальный ритм. Это была едва ли ни самая тревожная ночь в её жизни. Снова нависла вероятность перемещения в реанимацию. Сестра и медбрат поочередно измеряли больной давление, наблюдали за капельницей. Только утром Ирина Васильевна осторожно опустила ноги на пол и попыталась встать: колени подогнулись, и она вновь оказалась на койке. Но опять оперлась на локти, привстала и сделала шаг-другой к окну.

* * *

Окна палаты выходили на задворки больницы. С третьего этажа за травянистым газоном и серой лентой асфальта хорошо просматривался морг — приземистое здание из бурого кирпича. Вчера утром, когда Ирину Васильевну увозили на операцию, под окнами людей не было, а сегодня у дверей морга на каталке лежал труп: простыня, накинутая на тело, была коротковата, и босые, землистого цвета, ступни торчали из-под неё.

Превозмогая слабость, женщина стала намыливать руки. Смыть и стереть все страдания! Забыть, как страшный сон! Пока вытирала полотенцем лицо и руки, последние силы покинули больную: она рухнула в постель, прямо на одеяло. Одновременно её пронзила мысль, что труп за окном — плохой знак, и ей уже не выкарабкаться!

Но в следующий миг в мозгу вспыхнул лазерный светлячок и направил её думы в другую сторону! Как здраво я поступила, что упросила санитаров перед операцией оставить на мне носки, а то лежал бы сейчас у дверей морга мой собственный труп, а не этого несчастного. Ирина Васильевна скользнула глазами вдоль тела к ступням: белые носочки и сейчас аккуратно обтягивали её ноги. Модные в годы юности художницы, белые носки снова оказались в тренде как архетип чистоты и гармонии. И сейчас они обещали женщине ещё много счастливых лет!

Примечания

2

Термин, используемый в психоанализе для обозначения вида психической энергии, источником которой является гипотетический инстинкт смерти.