Собрание старых и новых песен Японии
«Собрание старых и новых песен Японии» («Кокинвакасю») принадлежит к общепризнанным шедеврам японской классики. Невозможно говорить об истории японской поэзии, не упомянув эту книгу. По словам Ки-но Цураюки, составителя антологии, «песни Японии… прорастают из семян сердец людских, обращаясь в бесчисленные листья слов». Изысканная, изящная поэтика, заключенная в строках «Кокинвакасю», описывает окружающий мир в смене времен года, любовное томление, краткий миг счастья перед разлукой… Темы «Кокинвакасю» волнуют и современного читателя, восприимчивого к красоте поэтического слова. В настоящем издании представлен полный перевод «Собрания песен», сделанный известным востоковедом Александром Аркадьевичем Долиным, а также его вводная статья и подробные комментарии. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Оглавление
- В мире классической вака
- Сведения о составителе и переводчике
- Предисловие Ки-но Цураюки
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Собрание старых и новых песен Японии» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Предисловие Ки-но Цураюки
Песни Японии, страны Ямато[1], прорастают из семян сердец людских, обращаясь в бесчисленные листья слов. В мире сем многое случается с людьми, и все помыслы, что лелеют они в сердце, все, что видят и слышат, — все высказывают в словах. Слушая трели соловья, что распевает среди цветов, или голоса лягушек, обитающих в воде, понимаем мы, что каждое живое существо слагает свои песни. Не что иное, как поэзия, без усилия приводит в движение Небо и Землю, пробуждает чувства невидимых взору богов и демонов, смягчает отношения между мужчиной и женщиной, умиротворяет сердца яростных воителей.
Песни эти родились с появлением Неба и Земли. Первой была песня сочетающихся брачными узами бога и богини под висящим мостом небесным. Однако, как гласят предания, в предвечных небесах пошли те песни от царевны Ситатэру[2].
Царевна Ситатэру была супругой царевича Амэваки. Песня ее, что воспевала божественного брата, озаряющего сиянием своим горы и долы, сложена была в манере варварских песен эбису, и не было в ней ни определенного числа слогов, ни истинной формы стиха.
На земле же пошли те песни от Сусаноо-но-микото[3]. В Век Грозных Богов не было в песнях заданного числа знаков-слогов, и трудно было постигнуть суть тех песен, ибо звучали они слишком незамысловато. Уже в Век Людей[4] вслед за Сусаноо-но-микото стали слагать песни из тридцати одного слога.
Сусаноо был старшим братом богини Аматэрасу-омиками. Когда строил он чертог в краю Идзумо, чтобы поселиться там с женою, то увидел, как вздымаются гряда над грядой восьмицветные облака, и сложил такую песню:
Там, в краю Идзумо,
восьмислойные тучи клубятся
над грядою гряда —
я для милой палаты построю,
восьмиярусный терем построю!
С той поры, пленялись ли люди цветами или завидовали певчим птицам, ощущали грустное очарование вешней дымки или печалились об исчезающей росе, душу[5] свою они изливали в великом множестве слов и разнообразии форм[6]. Ведь и долгий путь в дальние края начинается с первого шага, чтобы завершиться спустя месяцы и годы; ведь и высокая гора начинается с первых пылинок и крупиц праха, ложащихся в ее основание, чтобы когда-нибудь главой достигнуть туч небесных, — так было и с поэзией[7].
Песня «Бухта Нанива» воспевает начало царствования Государя.
Когда император Осасаги[8], будучи еще принцем, пребывал в Наниве, они вместе с тогдашним наследным принцем отказались от своего звания и три года не соглашались взойти на престол, отчего муж по имени Ванни[9] весьма опечалился и, сложив песню, преподнес ее Государю. Цветы, что упомянуты в той песне, — цветы сливы.
Песня о горе Асака была сложена некой служанкой для увеселения.
Когда принц Кадзураки послан был на Север, в край Митиноку, там устроили пир в его честь, но принц остался недоволен, сочтя, что наместник края принимает его без должных почестей. Тогда одна дама, прислуживавшая на пиру, предложила ему вина и сложила эту песню, отчего сердце принца ободрилось[10].
Две эти песни считаются отцом и матерью поэзии, приводятся в начале всех пособий по обучению каллиграфии.
Итак, существует шесть видов песен. То же и в китайской поэзии. Первый вид — «песни многозначные» (соэута)[11]. Такая песня была преподнесена государю Осасаги:
Распустились цветы
в бухте Нанива на побережье,
будто нам говоря,
что зима сменилась весною, —
распустились цветы на деревьях!..
Второй вид — «песни-пересказы» (кадзоэута)[12]. Например:
Глаз нельзя оторвать
от вишен в цветенье весеннем,
хоть недолог их век, —
а они, увы, и не знают,
что краса их падет под ветром…
Такие песни лишь повествуют о чем-либо без особых сравнений. Что можно сказать о приведенной песне? Душу ее постигнуть нелегко. Ее можно отнести также и к пятому виду — «песен о вещах обыкновенных» (тадаготоута).
Третий вид — «песни-уподобления» (надзураэута)[13].
Выпал иней к утру,
когда уходить ты собрался, —
каждый раз от любви
буду я, словно иней, таять
и к тебе притекать в объятья!..
Такие песни уподобляют одно другому, называя то, что в них сходно. Эта песня, возможно, не вполне соответствует такому определению, а лучше будет соответствовать вот какая:
Ах, ужели всю жизнь
так и жить мне, не встретившись с милой, —
одиноким червем,
заключенным в шелковый кокон,
что взрастила мама-старушка?!
Четвертый вид — «песни-сопоставления» (татоэута)[14]. Например:
Коль захочешь ты счесть
любовные помыслы в сердце —
знай, что нет им числа!
Уж скорее сочтешь песчинки
на бескрайнем морском побережье…
В таких песнях чувства, наполняющие сердце, выражаются через сопоставление с различными травами, деревьями, птицами и зверями. Скрытого смысла в них нет. Однако, как и в песнях первого вида (соэута), способы выражения должны по возможности различаться. Вот еще подходящий пример:
Струйка дыма вилась
над мирным костром солеваров
в дальней бухте Сума —
но порыв нежданного ветра
увлекает ее куда-то…[15]
Пятый вид — «песни о вещах обыкновенных» (тадаготоута)[16].
Если б только наш мир
притворства не знал и обмана, —
как хотелось бы мне
слушать пламенные признанья,
о любви цветистые речи!..[17]
В песне этой говорится о том, как было бы, если бы все в мире было устроено хорошо и правильно. Однако по духу песня эта не вполне соответствует определению. Скорее ее можно было бы назвать томэута[18]. Вот более подходящий пример:
Долго-долго смотрю
и все не могу насмотреться —
горной вишни цветы!
Хоть опасть суждено им вскоре,
но пока не поднялся ветер…[19]
Шестой вид — «песни-славословия» (иваиута)[20]. Например:
Сколь роскошен дворец,
величествен и благолепен!
Словно листья травы,
разошлись налево-направо
боковые пристройки-крылья…
Подобные песни восхваляют сей мир и возносят славословия богам. Однако приведенная песня не вполне соответствует определению. Вот более подходящий пример:
На лугу Касуга
собираем мы ранние травы —
радость в сердце моем
да узрят всесильные боги,
что тебе сулят долголетье!..[21]
Впрочем, едва ли всю поэзию можно разделить на шесть видов.
Ныне, когда в жизни так ценится внешняя яркость, сердца людей стремятся к показному блеску, и появляется множество песен безвкусных, легковесных, преходящих. Иные служат забавой в домах легкомысленных сластолюбцев, сокрытые от взоров наподобие рухнувшего дерева, что гниет под водой. Не место песням и на людных сборищах, где они всем открыты, словно метелки цветущего мисканта. Поразмыслив, с чего начиналась японская поэзия, мы поймем, что негоже ей пребывать в таком положении. Многие поколения правителей в стародавние времена созывали, бывало, придворных, повелевая им воспеть в стихах красу вешних вишен на заре или луну осенней ночи. Порой поэт отправлялся нехожеными тропами в дальний край, чтобы предаться созерцанию цветов, порой уходил в беспросветный мрак ночи, чтобы помыслами устремиться к луне. Государи же читали те сочинения, отделяя искусные от невежественных.
Не только о том, но и о многом ином писали поэты: сравнивали век повелителя с камушком, что станет скалою[22]; уповали на милость государеву, уподобляя сень той милости тени от горы Цукуба[23]; изливали радость и ликование, переполняющие сердце[24]; приравнивали любовь свою к дыму, клубящемуся над вершиной Фудзи[25]; вспоминали о друзьях, слушая верещание сверчка[26]; размышляли о том, как стареют они вместе с соснами в Такасаго и в Суминоэ[27]; припоминали, как доводилось некогда им восходить на гору Отоко[28]; сетовали на то, как недолговечна краса «цветка-девицы» патринии[29]; созерцая опадающие лепестки вешним утром, слушая шорох облетающих листьев осенним вечером, скорбели они о том, что с каждым годом отражение в зеркале являет взору все более «снега и белогривых волн»[30]; дивились они бренности плоти своей при виде росы на траве или пены на воде[31]. Иные оплакивали ушедшую безвозвратно пору своего расцвета[32]; печалились о том, что жизнь разлучила их с близкими[33]; иные заставляли волну подниматься до вершины горы Суэномацу[34]; иные черпали воду из ручья на лугу[35], любовались листьями осенних хаги[36] или считали удары фазаньих крыльев на ранней заре[37]. Иные горевали о превратностях жизни, сравнивая чреду их с бесчисленными коленцами черного бамбука[38], или, воспевая образ реки Ёсино, пеняли на несовершенство мира[39]. Услыхав, что дым перестал куриться над вершиной Фудзи[40] или что обветшал мост Нагара[41], только в песне искали они утешения сердцу.
С древнейших времен передавались меж людей песни, но лишь с эпохи Нара стали они распространяться повсеместно[42]. В те годы государи ведали душу песен, истинную их сущность, и недаром в их правление премудрым песнопевцем слыл Какиномото-но Хитомаро[43], вельможа третьего ранга. Можно сказать, что тем самым правители воссоединялись с народом. Осенним вечером палые листья, что плывут по течению реки Тацуга, казались Государю златотканой парчой; весенним утром цветущие вишни в горах Ёсино представлялись Хитомаро белыми облаками. Еще жил в ту пору муж по имени Ямабэ-но Акахито[44]. Дивны и чарующи были его песни. Затруднительно поставить Хитомаро выше Акахито или же Акахито — ниже Хитомаро.
Вот песня, сложенная императором Нара[45]:
По теченью плывут
в водах Тацуты алые листья,
прилетевшие с гор.
Отойдет от берега лодка —
и порвется полог парчовый…[46]
Хитомаро:
Нынче не различить
цветов распустившейся сливы —
затерялись они
среди хлопьев белого снега,
что нисходят с небес предвечных…[47]
Неизвестный автор:
Сквозь рассветный туман,
нависший над бухтой Акаси,
мчатся думы мои
вслед за той ладьей одинокой,
что за островом исчезает…[48]
Акахито:
По зеленым лугам
бродил я, фиалки срывая,
до вечерней зари —
и, плененный вешней красою,
даже на ночь в поле остался…[49]
Неизвестный автор:
В бухте Песен, Вака,
колышутся волны прилива,
набегая на брег.
Журавли кричат, улетая
на гнездовья в плавни речные…[50]
Кроме этих поэтов, еще множество было славных стихотворцев на протяжении многих сменявших друг друга поколений, что протянулись в веках неразрывной чредой, словно коленца в стволе черного бамбука. Песни стародавних времен собраны были в книгу под названием «Собрание мириад листьев».
После того было всего лишь один-два человека, что знали древние песни и разумели душу поэзии. У каждого из них были свои достоинства и недостатки. С той поры минуло уж более ста лет и сменилось десять государей[51]. Не много было за это столетие таких людей, чтобы и сведущи были в делах древности, и знали толк в поэзии, и сами писали стихи. Ведя о них речь, я не стану упоминать высоких особ, чтобы легче было высказывать суждения. Среди прочих же во времена не столь отдаленные[52] прославил свое имя архиепископ Хэндзё; по форме хороши его песни, но им не хватает искренности. Словно любуешься красавицей на картине, попусту волнуя сердце:
Капли светлой росы
словно жемчуг на нежно-зеленых
тонких ниточках бус —
вешним утром долу склонились
молодые побеги ивы…[53]
Духом светел и чист,
не подвластен ни грязи, ни илу
лотос в темном пруду —
и не диво, что жемчугами
засверкала роса на листьях…[54]
Эту песню сложил он, упав с лошади на лугу Сага:
О «девица-цветок»,
названием дивным плененный,
я срываю тебя —
но молю, никому ни слова
о моем постыдном деянье!..[55]
У Аривара-но Нарихиры сердечных чувств избыток, а слов недостает. Песни его — словно увядшие цветы, чья краса уж поблекла, но аромат еще ощутим:
Будто бы и луна
уж не та, что в минувшие весны,
и весна уж не та?
Только я один не меняюсь,
остаюсь таким же, как прежде…[56]
Вид осенней луны,
увы, не приносит отрады!
Убывает она,
прибывает ли ночь от ночи —
мы меж тем под луной стареем…[57]
Мимолетен был сон
той ночи, что вместе с тобою
я однажды провел, —
все мечтаю вернуть виденье,
но оно стремительно тает…[58]
Фунъя-но Ясухидэ в подборе слов искусен, но форма у него не соответствует содержанию. Словно торговец рядится в роскошные одежды:
Ветер, прянувший с гор,
деревьям несет увяданье
и траве на лугах —
не случайно вихрь осенний
называют «свирепой бурей»…[59]
Сложено в годовщину смерти государя Фукакусы:
Там, в долине меж гор,
заросшей густою травою,
скрылись солнца лучи
в предвечерней туманной дымке —
не о том ли вспомним мы ныне?..[60]
У инока Кисэна с горы Удзи значение слов смутно и смысл песни не всегда ясен от начала до конца. Будто любуешься осенней луной сквозь завесу предрассветных облаков:
Так вот я и живу
в скиту на восток от столицы
меж оленей ручных.
Не случайно зовется место
Удзияма, гора Печалей…[61]
Поскольку немного сохранилось сложенных им песен, не приходится их и сравнивать. Знаем мы их не слишком хорошо.
Оно-но Комати подобна жившей в стародавние времена принцессе Сотори. В песнях ее много чувства, но мало силы. Словно запечатленное в стихах томление благородной дамы. Впрочем, от женских стихов силы ожидать, пожалуй, и не следует.
В помраченье любви
сквозь сон мне привиделся милый —
если б знать я могла,
что пришел он лишь в сновиденье,
никогда бы не просыпалась!..[62]
Увядает цветок,
что взорам людей недоступен, —
в бренном мире земном
незаметно, неотвратимо
цвет любви увядает в сердце…[63]
В треволненьях мирских
я травам плавучим подобна,
что живут без корней
и плывут, раздумий не зная,
увлекаемые теченьем…[64]
Сравните с песней принцессы Сотори:
Вижу, как паучок
свою паутинку раскинул —
это значит, ко мне
нынче ночью заглянет милый,
попадется сердце в тенета!..[65]
Песни Отомо-но Куронуси на вид неуклюжи. Будто крестьянин в горах присел отдохнуть под сенью вишневых цветов с вязанкой хвороста за плечами:
Вот брожу я в слезах,
внимая призывам печальным
перелетных гусей,
вспоминая с тоской о милой, —
только как ей узнать об этом?..[66]
Что ж, пора мне взойти
на гору Кагами — «Зерцало» —
поглядеть на себя,
чтоб доподлинно знать, насколько
облик мой состарили годы…[67]
Известны и иные сочинители, бесчисленные, словно лозы плюща в полях, словно листья деревьев в лесах, но им лишь мнится, что созданное ими — поэзия, а что есть стих воистину, они не разумеют.
В правление нынешнего нашего Государя девять раз сменяли друг друга четыре времени года. Безбрежные волны монаршего благоволения растекаются за пределы Восьми островов[68], а сень высочайших милостей уж затмила тень от горы Цукуба. В часы отдохновения от многочисленных государственных забот не пренебрегает Государь и делами иными: памятуя деяния времен давно минувших, вознамерился он возродить наследие прошлого, дабы постигнуть его и передать грядущим поколениям. Восемнадцатого числа четвертого месяца пятого года правления Энги[69] повелел Государь старшему секретарю Двора Его Величества Ки-но Томонори, начальнику дворцовой Книжной палаты Ки-но Цураюки, бывшему младшему чиновнику управы в провинции Каи Осикоти-но Мицунэ и офицеру дворцовой стражи Правого крыла Мибу-но Тадаминэ представить ему свод поэзии, включающий песни из «Собрания мириад листьев» и песни нашего времени.
Собрали мы великое множество песен, начиная с тех, в которых говорится о том, как любуются цветущей сливой, и, далее, о том, как слушают пенье соловья, срывают ветку осеннего клена, созерцают снег. Также отобрали мы те песни, в которых содержатся пожелания долголетия Государю, а век его сравнивается с веком журавля и черепахи; песни-славословия; песни, передающие тоску разлуки с милой женой при виде осенних листьев хаги или летних трав; песни, рассказывающие о том, как возносят молитвы на «холме Встреч» — Оосака, и еще немало разнообразных песен, кои не распределены по временам года, не относятся непосредственно к весне, лету, осени или зиме. Все эти песни числом в тысячу заключены в двадцати свитках, и назван сей труд «Собрание старых и новых песен Японии».
Песни, что собрали мы, бесчисленные, словно песчинки на морском берегу, пребудут вовеки, как воды потока у подножия гор. Не услышим мы упреков, будто мелки они, подобно отмелям на реке Асука, и будут они дарить людям радость до скончания времен, пока камушек речной не станет скалою. О, быть может, труду нашему недостает аромата вешних цветов, и все же будет длиться в веках наша слава — дольше «бесконечной осенней ночи»! Пусть с робостью ожидаем мы, как примут наш труд, пусть со стыдом сознаем, что не постигли истинной души песен, — все же, остаемся ли мы или уходим, словно плывущее облако, спим ли мы или бодрствуем, как трубящий олень, счастливы Цураюки и иже с ним, что довелось им жить на свете в пору, когда свершилось сие.
Уж нет Хитомаро, но возможно ли пресечься поэзии?! Времена меняются, проходят радости и печали, но неизменны письмена, запечатлевшие песни. И будут они передаваться в поколениях чредою долгой, словно зеленые ветви ивы, неизменные, словно сосновые иглы, бесконечные, словно лозы плюща, — письмена эти, вечные «птичьи следы»[70]. Люди, уразумевшие, что есть песня, и постигшие суть вещей, быть может, обратят взоры к поэзии древности и возлюбят песни нашего времени — как с любовью созерцают они луну в просторах небес.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- В мире классической вака
- Сведения о составителе и переводчике
- Предисловие Ки-но Цураюки
Купить книгу
Приведённый ознакомительный фрагмент книги «Собрание старых и новых песен Японии» предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Ямато ута (песня Ямато) — подразумевается японская поэзия в противоположность поэзии на китайском (канси).
2
Ситатэру-химэ, младшая сестра бога Адзисукитакахиконэ, сложила песню в честь своего брата («Анналы Японии», свиток «Век Богов»).
3
Сусаноо-но-микото (бог Сусаноо-омиками) — один из главных творцов вселенной в синтоистском пантеоне, младший (а не старший, как в тексте Предисловия) брат богини Аматэрасу.
4
Веком Богов считается весь период существования японских богов в семи поколениях, вплоть до появления Аматэрасу-омиками, с которой начинается Век Людей.
6
Слово (котоба) — в поэтике «Кокинвакасю» имеет широкий смысл: словесность, изобразительные средства языка.
7
Эти образы заимствованы из стихов Бо Цзюйи (772–846):
Путешествие в тысячу ли начинается с одного шага. Высокая гора поднимается из пыли и праха. Таков и мой путь…
8
Император Осасаги (Нинтоку) — взошел на престол после смерти его младшего брата, наследного принца Удзи-но Вакиирацуко.
9
Ванни — ученый из корейского царства Кудара, прибывший в Японию в период правления императора Одзин (270–370) с классическими книгами. Стал одним из первых просветителей, распространявших китайскую грамоту и классические науки.
10
Песня из «Манъёсю» (№ 3807):
Никогда чувство мое
не было таким мелким,
как этот горный колодец,
в котором видится отражение
горы Асака…
16
тадаготоута — песня, содержащая какую-либо несложную смысловую посылку (кит. я — «изящная песня») и описывающая в основном идеальный мир.
40
См. «Кокинвакасю», № 534, 1028. В период составления «Кокинвакасю» Фудзи уже не была действующим вулканом.
42
Нара стала столицей в VIII в. В середине VIII в. была составлена и первая поэтическая антология «Манъёсю».
52
«Во времена не столь отдаленные…» — Имеется в виду период в 30–50 лет до составления «Кокинвакасю», к которому относится творчество шести упомянутых в предисловии авторов, так называемых «шести божественных стихотворцев» — «роккасэн».
