Поэты Серебряного века

Сборник

Серебряный век — уникальное явление в духовной жизни России, культурный феномен конца XIX — начала XX века, великая эпоха, в которую сформировались как поэты А. Блок, Н. Гумилев, А. Ахматова, О. Мандельштам, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, В. Хлебников и многие другие выдающиеся мастера поэтического слова. Предлагаемая вашему вниманию антология представляет наиболее яркие и значительные произведения двадцати четырех русских поэтов Серебряного века — символистов, акмеистов, футуристов, а также авторов, не связанных с каким-либо определенным поэтическим направлением русского модернизма.

Валериан Бородаевский

«Над пустынными полями видится…»

Вячеславу Иванову

Над пустынными полями видится

В облачках серебристая лествица.

До меня ли Любовь унизится?

Ты ли, Крепкий, грядешь из-за месяца?

Через грудь мою руки скрещаются,

Я вступаю на путь неизведанный, —

И ступени так томно качаются

Под пятой, землистому преданной.

От низин задымились туманы,

Голубые с алыми отливами.

Чей-то смех прозвенел так странно.

Белый образ под черными ивами.

Устоишь ли, воздушная лествица?

Отойдешь ли, чудо, недостойному?

Серый зверь притаился у месяца.

В очи смотрит небесному Воину.

Скиты

Они горят еще — осколки древней Ру́си —

В зубцах лесной глуши, в оправе сизых вод,

Где в алый час зари, распятый Иисусе,

Любовной голос Твой и плачет и зовет.

Чуть из конца в конец неизречимый клекот

Небесного Орла прорежет сонный бор,

И сосен мачтовых ответит струнный рокот

И запоет в груди разбуженных озер;

И, за свечой свеча, разверзнут очи храмы —

Кругом у алтаря, как черный ряд столпов,

Сойдутся иноки, торжественны и прямы,

Сплетать живую сеть из верных тайне слов.

Там старцы ветхие в священных гробах келий,

Где дышит ладаном и воском и смолой,

Уж видят кровь Твою, пролитую сквозь ели,

И воздвигают крест иссохшею рукой.

И в алый час зари, распятый Иисусе,

Как голос Твой томит и манит и зовет

Разрезать плен сердец — к осколкам древней Руси,

К зубцам лесной глуши, к оправе сизых вод,

К сиянью алтарей и чарованьям строгим

Стихир таинственных, чтоб сетью властных слов

Жемчужину любви привлечь к сердцам убогим

Из царства розовых и рдяных облаков.

«Вкруг колокольни обомшелой…»

Вкруг колокольни обомшелой,

Где воздух так безгрешно тих,

Летают траурные стрелы

Стрижей пронзительных и злых.

Над кровью томного заката

Склоненных ив печаль светла.

И новых стрел душе не надо:

Душа все стрелы приняла.

Стрижи ватагою победной

Дочертят вещую спираль;

И, догорая, запад бледный

Отбросит пурпурную шаль.

И будут ив безумны речи,

Как черствый ропот старика,

Когда одна стучит далече

Его дорожная клюка.

1909

«Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный…»

Эрнесту Кейхелю

Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный,

Где каждый час — как дар и каждый миг — певуч;

И в сердце, трепеща, влетает рдяный луч,

Как птица райская из кущи виноградной.

Я пью мой синий день, как брагу хмелевую

Из чьих-то смуглых рук, склонивших древний жбан.

От утра до зари брожу, смятен и пьян,

И землю под ногой жалею и милую.

И тайно верится, что в струях этой влаги

Отныне и вовек душа не отцветет…

Но, тише… Меж дерев — ты слышишь? — Бог идет.

И ветви, заалев, колышатся, как стяги.

«Я не сменю на вас, возвышенные грезы…»

Я не сменю на вас, возвышенные грезы,

Мой тихий серый день,

И крик сорок, насевших на плетень,

И бедный гул моей березы.

И по тропам спускаюсь я неспешно

К обрыву над рекой.

Парит бездумно взор над сизой чешуей,

А сердце стонет безутешно.

И этот стон, как будто извлеченный

Из гулких тростников,

Растет, подъемлется, — как небо однотонный,

Как полог серых облаков…

Падающая башня

Точно в платье подвенечном тонкий стан ты преклонила;

Или вправду ты — невеста, золотая кампанила?

В кружевах окаменелых, в многоярусных колоннах,

В этом небе густо-синем ты мечта для глаз влюбленных!

И когда спиралью шаткой я всходил, и сердце ныло,

Близко билось чье-то сердце — не твое ли, кампанила?

В бездну падали колонны, и над сизыми холмами

Облака сплывались в цепи и кружились вместе с нами.

И я думал: там за далью целый мир пройдешь безбрежный, —

Чуда равного не встретишь этой девственнице нежной!

И я думал: чары знаешь, а напрасно ворожила:

Будешь ждать его веками, не дождешься, кампанила!

Ковыль

Где только плуг пройдет, ковыль, волшебство степи,

Развеется, как серебристый дым;

И дикая страна немых великолепий

Отступит вглубь, за пастырем своим.

С печальным рокотом встревоженные волны,

За валом вал, спеша, прольют гурты;

Верблюдов проплывут чудовищные челны,

Качая рыжекосмые хребты.

И косяки коней сомкнет гортанным кликом,

Арапником над головой свистя,

Широкоскулый всадник с медным ликом,

Родных степей любимое дитя.

За пыльным облаком, без дум и без желаний,

Исчезнет, как непонятая быль;

И, уходя, свернет ковры бесценных тканей, —

Жемчужный и серебряный ковыль.

Тучи

Есть тучи бурые, как стая злых гиен,

Косматых, мстительных и никогда не сытых,

С промозглым холодом струящих гробный тлен

Своих дыханий ядовитых.

Оне приходят в дни грозой чреватых лет,

Когда разгул стихий так хмелен и беспечен,

И ливень, брошенный для варварских побед,

Поникшими полями встречен.

Оне приходят к нам, когда, в закатный миг,

Лиловый тусклый диск из щели косо глянет

И в лужи кровь прольет, презрителен и дик,

И в бездну дымчатую канет.

Тогда-то, с севера, на пепельный покров

Нежданно ринется, друг друга обгоняя,

Ватага желтая с оскалом злых клыков,

На бой развернутая стая…

В торговой слободе, по суетным делам,

Тоскующий, я жил, сжигая дни за днями;

Средь жадных прасолов трактирных слушал,

Смеясь за водкой и груздями.

Касанья цепких рук, делецкий разговор,

Развинченный орган и этот дым зловонный,

Весь кем-то для меня придуманный позор, —

Я нес, холодный, непреклонный.

А вечером глядел сквозь потное окно

На небо сизое, на жидкий луч закатный,

На скачку бурых туч, и было мне дано

Раскрыть их символ непонятный.

Оне бегут туда, где бурно зло прошло,

Где все ненастьями убито или смято, —

Гиены жадные, — и правят ремесло,

Им предназначенное, — свято.

«Порвался мертвый полог забытья…»

Порвался мертвый полог забытья:

Внезапный ужас сердце ускоряет.

Виски стучат… — Зачем я здесь? Кто — я?

И чья игра из бездны забытья

Меж этих стен, как кость, меня бросает?

С игральной костью сопряженный дух

Восстал, дивясь… И были непривычны

Тень головы, руки и светлый круг

На потолке. И чуждо резал слух

Гудящий бой часов, как зов иноязычный.

Да, — я летел… Я пережил позор…

Рука у сердца, ослепленный взор,

И стыд пылал, как факел, на ланитах.

Склоню колена… Мягче — на ковер.

И глажу перья крыл моих разбитых.

А там?.. Бессилен мозг. Душа молчит.

Разбились, выпали божественные звенья.

Я перья глажу… Нет, крыло не полетит!

Лишь маятник из глубины стучит,

Да серым пеплом сыплется забвенье.

Казанская

Сонет

И вот они — кануны сельской страды.

Под липняком толчется мошкара;

И, жарким солнцем залито, с утра

Цветет село, что маков алых гряды.

Владычице мы поклониться рады,

А колокол гудит: пора! пора!

Но смутен лик под ризой серебра

И красными миганьями лампады.

А вечером, при трепете зарниц,

Тревожны взлеты диких, вольных птиц

Над слабо плещущей, заросшей речкой;

И в полумрак малейшей между хат

Заглянешь Ты, — где, возлюбя, почтят

Смиренную копеечною свечкой.

Эпилог

По улицам извилистым, как расщелины скал,

Как узкие расщелины, жилища горных фей,

Ночами полнозвездными один я блуждал

Среди домов торжественных, где не было людей.

Казалось, то не улица, а волшебницы нить;

Казалось, по-над плитами, светясь, бежит клубок.

И было мне так счастливо и привольно жить,

Ночами полнозвездными вдыхая ветерок.

Змеилась нить, вела меня — уводила под уклон

Туда, где своды мшистые одели водоем.

И, как струя холодная, охватил меня сон.

И снился мне прекрасный лик, и были мы — вдвоем.

Сказала мне: «Мы в городе, где не было людей.

Здесь в ночи наши звездные, под дремный струйный гул,

Скользим мы, тени белые, с крылами лебедей.

Молись, чтобы в моих руках навеки ты уснул»…