Невеста для царя. Смотры невест в контексте политической культуры Московии XVI–XVII веков

Расселл Э. Мартин, 2012

Русские правители на протяжении XVI–XVII веков выбирали жен с помощью сложного ритуала, известного как смотр невест. Самые красивые девицы Московии, принадлежавшие к слою провинциального дворянства, доставлялись в Москву, где доверенные лица царя – придворные и бояре – оценивали их физическое здоровье, духовные качества, внешность и добродетели. Претендентки, прошедшие предварительный отбор, затем представали перед царем, который и делал окончательный выбор. Как бояре подбирали «правильных» кандидаток в невесты и устраняли неугодных? Сколько на самом деле было жен у Ивана Грозного? Как смотр невест конструировал образ самодержавия и при этом служил механизмом, его ограничивающим? Отвечая на эти вопросы, книга американского историка Расселла Мартина повествует не только о боярских заговорах, но и о сложной коллективной природе монархической власти. Расселл Мартин – профессор и декан исторического факультета Вестминстерского колледжа (США).

Глава 1

«СОЧЕТАТЬСЯ ЛУЧШЕ С ДОЧЕРЬЮ КОГО-НИБУДЬ ИЗ СВОИХ ПОДДАННЫХ»

Возникновение смотров невест в Московии

После размышлений и совещаний насчет своей женитьбы Василий Иоаннович решил в конце концов сочетаться лучше с дочерью кого-нибудь из своих подданных, чем с иностранкой, отчасти имея в виду избежать чрезвычайных расходов, отчасти не желая иметь супругу, воспитанную в чужеземных обычаях и в иной вере. Такой совет подал государю его казнохранитель и главный советник Георгий [по прозвищу Малый (Parvus)]. Он рассчитывал, что государь возьмет в супруги его дочь. Но в итоге по общему совету были собраны дочери бояр числом тысяча пятьсот, чтобы государь мог выбрать из них ту, которую пожелает. Произведя смотрины, государь, вопреки ожиданиям Георгия, выбрал себе в супруги Саломею (Salomea), дочь [боярина] Иоанна Сабурова (Sapur)³⁸.

Этими словами из «Rerum Moscoviticarum Commentarii» габсбургский посол Сигизмунд фон Герберштейн описал события, сопровождавшие первый подтвержденный смотр невест в Московии, устроенный в 1505 году для Василия Ивановича, будущего Василия III (1505–1533). Безусловно, это весьма краткий отрывок. Тем не менее в нем представлен живой и, как выясняется, довольно точный взгляд на то, как в Московии появился смотр невест, кто стоял у его истоков и почему такой смотр стал основным средством выбора невесты для царя в XVI и XVII веках.

Согласно Герберштейну, идея смотра невест возникла в 1505 году в результате двух совещаний Василия с советниками. Герберштейн не отводит никакой роли Ивану III, отцу Василия, возможно, потому, что тот медленно умирал — жить ему оставалось месяц³⁹. Первая беседа у Василия была с Юрием Траханиотовым, греком, прибывшим с Софьей (Зоей) Палеолог (второй женой Ивана III, матерью Василия) в Москву в 1472 году и ставшим одним из главных советников сперва Ивана III, а затем его сына⁴⁰. Траханиотов предложил Василию взять в жены русскую девушку, не иностранку, а также подал идею смотра невест. По всей видимости, Василий обсудил идею Траханиотова с другими советниками, оставшимися неназванными. После этих обсуждений и появилось окончательное решение провести смотр невест, в котором, согласно сообщению Герберштейна, могла принимать участие и дочь Траханиотова. Когда Василий выбрал Соломонию Сабурову, Траханиотов, наверное, был весьма разочарован. Но он добился того, на что не рассчитывал, когда давал Василию свой совет (возможно, исходно это было не более чем планом женить царя на своей дочери), — положил начало почти двухвековому обычаю выбора царской жены посредством смотра невест⁴¹.

Герберштейн лично в Москве во время описываемых событий не присутствовал (он собрал информацию в ходе своих дипломатических миссий в Московию в 1517 и 1526 годах), а будучи иностранцем, еще и воспринимал вещи с точки зрения стороннего наблюдателя. Поэтому некоторые детали он трактовал неверно: имя невесты было Соломония, а не Саломея; имя ее отца — Юрий Константинович Сабуров, а не Иоанн Сапур; боярский чин он получил уже после (несомненно, по причине замужества дочери), а не раньше⁴². Но, невзирая на эти ошибки, отчет Герберштейна вполне правдоподобен⁴³. Как будет показано в данной главе, предложение Траханиотова было правильной идеей, возникшей в правильное время. Именно в начале XVI века великокняжеская династия столкнулась с досадной матримониальной проблемой. Те источники, где правящая династия подыскивала супругов, или полностью исчезли, или внезапно стали нежелательны. Эти сложности позволили тому, что эгоистично предлагалось Траханиотовым, превратиться в обычай, который почти два столетия обеспечивал царские браки, формировал политику при дворе и создавал проекцию тщательно продуманного образа монархической власти в России⁴⁴.

Русские и византийские смотры невест

Если, как говорит Герберштейн, Юрий Траханиотов был тем, кто предложил смотры невест будущему Василию III, откуда он взял эту идею? Скорее всего, Траханиотов был еще очень юн, когда сопровождал своего отца, Дмитрия Траханиота, и дядю, Юрия по прозвищу Старый, в Московию в 1472 году в свите Софьи Палеолог⁴⁵. Был ли он знаком с историей Византии и сходными литературными сюжетами, которые могли вдохновить его? Были ли иные модели смотра невест, помимо византийских, для него примером? Имелись ли в Московии вдохновившие его источники? Или Траханиотов придумал эту идею с нуля?

В настоящее время существуют серьезные споры между учеными по поводу смотров невест в Византии. Споры начались сравнительно недавно — с публикации Уоррена Тредголда в 1979 году, в которой обосновывалась историчность пяти смотров невест в Византии между 788 и 882 годами⁴⁶. Шведский филолог Леннарт Рюден ответил своим исследованием смотров невест, доказывая, что все пять случаев, описанные Тредголдом, не имели места в действительности, а являются всего лишь византийским литературным сюжетом⁴⁷. Вскоре выдающиеся византологи заняли противоположные позиции: одни встали на защиту Тредголда⁴⁸, другие согласились с Рюденом, часто ссылаясь на скудность источниковой базы (три жития святых, три записи в хронике и речь на погребение)⁴⁹. Тредголд недавно снова вступил в бой, предложив убедительные и новые аргументы в пользу историчности смотра невест в Византии⁵⁰, но споры не утихают — ни одна из сторон не готова уступать.

Даже среди тех, кто считает смотры невест в Византии историческим фактом, все же нет согласия в вопросе их генезиса. Стивен Рансимен и Ромилли Дженкинс полагают, что эта традиция пришла в Византию от хазар, чья империя с VII до X века простиралась на территории Половецкой степи и Северного Кавказа и чьи правители, каганы, заключали брачные союзы с членами византийских, а возможно, и ранних русских «династий»⁵¹. Первый византийский смотр невест был организован императрицей Ириной Афинской (годы жизни: 752–803) для своего сына Константина VI (годы правления: 780–797). Согласно Рансимену и Дженкинсу, императрица Ирина была вдохновлена своей свекровью, Чичак, дочерью кагана Вирхора, в крещении нареченной Ириной перед свадьбой с будущим Константином V (годы правления: 741–775) и имевшей прозвище Хазарянка, аналогично чему и ее сын Лев IV (годы правления: 775–780) имел прозвище Хазар (см. схему 1). Но, как указывает Тредголд, «эта гипотеза не слишком надежна». Чичак/Ирина Хазарянка (умерла в 750‐м) была уже мертва, когда ее внук выбирал себе в жены Марию Амнийскую на смотре невест в 788 году⁵². Чтобы произошла такая передача традиции от Хазарии к Византии, предполагаемая Рансименом и Дженкинсом, должно было идеально совпасть множество случайных обстоятельств. Как скептически выразился Тредголд, «Ирина Хазарянка могла рассказать своему сыну Льву [IV], который мог рассказать своей жене Ирине [Афинской] о смотрах невест, которые могли происходить в Хазарии»⁵³. Скептицизм Тредголда оправдан, особенно учитывая отсутствие какой-либо уверенности, что такой обычай был принят у самих хазар.

Тредголд предполагает, что существовало два возможных альтернативных источника для появления византийского смотра невест, оба из Византии же. Во-первых, он оспаривает тот факт, что византийская императрица Ирина Афинская утвердила обычай в 788 году в ответ на решение Карла Великого порвать помолвку между своей дочерью Ротрудой и сыном Ирины Константином VI. По мнению Тредголда, смотры невест функционировали как «утверждение императорского достоинства и самодостаточности с целью показать, что сын [Ирины] может благополучно жениться без помощи недостойных доверия и диких [barbaric] франков»⁵⁴. Во-вторых, Тредголд, между прочим, предполагает, что Ирина могла быть также (или вместо того) вдохновлена библейской Книгой Есфирь, во второй главе которой описан смотр невест. В любом случае ответственной за появление в Византийской империи смотра невест Тредголд считает Ирину Афинскую, а не Ирину Хазарянку, тем самым представляя этот ритуал не заимствованием, а местным изобретением. Как заключает ученый, «идея выбора для императора самой лучшей и самой красивой невесты путем соревнования не столь хитроумна, чтобы Ирина с советниками не могли придумать ее сами»⁵⁵.

Добавим к предположениям Тредголда еще несколько возможных источников вдохновения для этой идеи. Один из них — отчеты о женитьбе императора Феодосия II на Афинаиде/Евдокии в 421 году. В отчете, сохранившемся в хронике («Хронографии») Иоанна Малалы, написанной через 150 лет после той свадьбы, сестра Феодосия II Пульхерия организует поиск невесты для императора среди дочерей аристократов в столице, а затем расширяет поиск, включив и простолюдинок. Свой выбор Пульхерия останавливает на девушке невысокого происхождения, но необыкновенно красивой — на Афинаиде, дочери языческого «философа». Феодосий II был сражен ее несравненной красотой и избрал Афинаиду себе в жены. Ее крестили под именем Евдокия и выдали замуж за императора, который был очень доволен. По другой версии — той, что запечатлена в «Parataseis syntomoi chronikai» («Краткие исторические очерки») приблизительно VIII века, — император оценил ум Евдокии (в дополнение к ее красоте), а также ум ее братьев, которые заслужили благодарность императора, когда перевели ему несколько запутанных надписей, выгравированных на античных руинах⁵⁶. В обеих версиях демонстрируется неожиданный поворот в знакомом сюжете смотра невест (жениху предоставлен только один вариант) и тем не менее отражены — процитируем Джудит Херрин — «центральные составляющие конкурса красоты и критерии отбора: необыкновенная красота юной девушки и полное пренебрежение ее происхождением»⁵⁷.

Еще один местный сюжет мог вдохновить императрицу — хорошо известный древнегреческий миф «Суд Париса». Рассказ менялся на протяжении веков как в греческой, так и в римской версиях, но ко II веку н. э. стал знакомой всем сказкой о конкурсе красоты, который проводил Зевс на свадьбе Пелея и Фетиды. Все боги Олимпа были приглашены на свадьбу, кроме Эриды. Разгневанная таким неуважением, она решила нарушить торжество и подкинула в толпу приглашенных золотое яблоко с надписью «прекраснейшей» (καλλίστη), правильно рассчитав, что среди богинь возникнет спор за это звание. Три богини — Афродита, Афина и Гера — попались на крючок и немедленно начали ссориться из‐за яблока. Зевс воспользовался возможностью потешить собственное озорство и, избрав Париса (иногда его называют Александром), сына троянского царя Приама, решать спор богинь, попросил его указать красивейшую. Каждая из богинь пыталась купить голос Париса, но только Афродита знала, чтó может стать лучшей взяткой — рука прекрасной Елены, той, которую Парис на самом деле считал прекраснейшей. Он наградил яблоком Афродиту, и история продолжилась знаменитым циклом о Троянской войне⁵⁸.

Таким образом, византийские смотры невест, как предполагает Херрин, могут быть «византийской адаптацией „Суда Париса“»⁵⁹. Мотив золотого яблока появляется в хронике Симеона Логофета при описании третьего (согласно Тредголду) византийского смотра невест, предпринятого в 830 году императором Феофилом⁶⁰. На смотре невест Феофил отдал предпочтение прекрасной и умной Кассии, но отверг ее, когда на меланхоличное размышление Феофила «Через женщину зло пришло в мир» она дерзко ответила: «Но через женщину и благое начинается». Император отдернул руку с яблоком, которое было символом его выбора, и передал его другой претендентке, Феодоре. Ассоциативная связь между золотым яблоком и судом Париса может быть косвенным образом найдена и в описаниях русских смотров невест. Рассказывая о выборе царем Алексеем Михайловичем второй жены на смотре невест 1671 года, польский дипломат Яков Рейтенфельс пишет о нем как о «справедливом Парисе»⁶¹.

Независимо от своего происхождения — миф о суде Париса, Книга Есфирь или фантазия императрицы Ирины Афинской, — византийские смотры невест, по всей вероятности, не были просто «литературным вымыслом» или «сюжетными линиями». Как считает выдающийся византолог Жильбер Дагрон, «в период VIII и IX веков выбор жены порфирородного, или, в более общем смысле, юного наследного принца, был поводом устроить любопытный „конкурс красоты“, который описан в независимых источниках, числом составляющих дюжину или около того. Эти отчеты, хотя они и превратились с легкостью в притчи и вобрали многообразную символику мирового фольклора, с большой вероятностью можно считать правдивыми. При сравнении источников невозможно игнорировать их как чистый вымысел, а описываемые эпизоды составляют последовательную серию с 788 по 882 год»⁶². Как в большинстве хороших сказок, зерно исторической правды есть и в представленных мифах⁶³.

Вероятно, не только в Московии переняли византийскую идею смотра невест. Есть все основания полагать, что император Людовик I Благочестивый из династии Каролингов подражал византийской практике, когда в 819 году выбрал Юдифь, дочь графа Вельфа I, согласно Анналам королевства франков, «после тщательного обследования многих благородных дочерей»⁶⁴. Биография «Vita Hludowici imperatoris» («Жизнь императора Людовика»), созданная вскоре после его смерти в 840 году, описывает смотр невест даже более четко, сообщая, что «после обследования благородных дочерей, прибывших отовсюду, он женился на Юдифи, дочери наиболее благородного графа Вельфа»⁶⁵. Хотя некоторые игнорируют это свидетельство, в современной работе о византийском влиянии на двор Каролингов высказано предположение не только о том, что эти тексты описывают смотр невест в Аахене, но и о том, что его организаторов вдохновила византийская практика их времени⁶⁶.

Смотры невест существовали и за пределами сферы влияния Византии. Китайские императоры проводили смотры начиная, возможно, еще с монгольской династии Юань (1271–1368) и совершенно точно при династии Мин (1368–1644) и Цин (1644–1911). Императоры династии Юань предпочитали жениться на представительницах монгольской элиты, но при этом использовали процедуру, напоминающую смотры наложниц для пополнения императорского гарема⁶⁷. Марко Поло (1254–1324) описывает смотры невест (или будущих наложниц), устроенные для сыновей Кублай-хана (Хубилая, династия Юань): «Каждые два года, а иногда и чаще, в зависимости от его желания, Великий Хан посылает своих чиновников, которые собирают для него сто или больше самых красивых молодых девушек»⁶⁸. Традиции поменялись при династии Мин. Согласно Эллен Сульер, «в стремлении радикально уйти от своих предшественников династия Мин сознательно и последовательно утвердила политику выбора брачных партнеров для членов императорской фамилии среди семей, не имеющих общественного влияния»⁶⁹. И методом, который они использовали для выбора невесты из среднего класса, был смотр невест. Хуан Гонсалес де Мендоса (1540–1617) описал один из таких смотров для сыновей императора династии Мин. По словам Мендосы, император организовал пир, «на который он пригласил всех высших чиновников и благородных мужей двора, приказав им прибыть со своими сыновьями и дочерями», и те «все исполнили, стремясь одеть своих детей наиболее богато и галантно. Пир подошел к концу, молодые принцы устремились к молодым девушкам, которые были расставлены по возрасту, и каждый выбрал себе жену по своей воле и желанию и какая ему больше полюбилась»⁷⁰.

Собственные китайские источники подтверждают наблюдения путешественника. И хотя со временем процедура менялась, обычно издавался указ, призывающий тех, кто имеет подходящих дочерей, явиться с ними в столицу для проверки. Например, по императорскому (династия Мин) указу в 1381 году должны были явиться кандидатки из «хороших семей», но не из высших слоев придворного или провинциального чиновничества. Последующие призывы могли быть адресованы более широкому кругу (включая «больших и малых служащих»), и тем не менее девушки из высокопоставленных семей обычно были исключены из набора претенденток⁷¹. Династия Мин устраивала также смотры женихов: по всей империи искали юношей, опять-таки из низких социальных слоев, в качестве потенциальных мужей для дочерей китайского императора, и выбор осуществлялся, очевидно, исключительно по внешности. Португальский иезуитский миссионер Альваро Семедо (1585–1658) описал эти смотры женихов как последовательность из нескольких этапов: поиск «наиболее симпатичного и соблазнительного» юноши в империи возрастом 17–18 лет; начальный отсев, доводящий число претендентов до двенадцати; оценка их принцессой, оставляющей двоих финалистов, и наконец окончательный выбор самим императором⁷². При династии Мин целью исключения сыновей и дочерей высокопоставленных придворных из участия в смотрах женихов и невест для членов императорской фамилии было контролировать власть родни, которая, как показал китайский опыт, могла временами оказывать губительное влияние на события при дворе⁷³.

Сходное беспокойство по поводу родни сформировало политику в отношении браков императора и отбор невест во время правления династии Цин. Эта династия отказалась от смотров женихов для принцесс, которые вновь начали выходить замуж за высокородных мужчин⁷⁴. Но смотры невест стали формализованными больше, чем когда-либо. Каждые три года (хотя были периоды, когда традиция прерывалась) осуществлялся проект xiunǔ (шону: «прекрасные девицы»): на всю империю раздавался призыв к отцам семейств восьми знамен (военная элита) явиться в столицу с дочерьми возрастом от 13 до 16 суй (система подсчета возраста в Китае, соответствует примерно 14–17 годам по европейскому исчислению) для испытаний⁷⁵. Молодые девушки, прошедшие начальный отбор, составляли группу, из которой император выбирал себе супругу⁷⁶. Эвелин Равски подсчитала, что порядка 76% императорских жен прошло процедуру выбора девиц (xiunǔ)⁷⁷. К тому же ежегодно проводились сходные процедуры отбора на вакансии служанок во дворце для девушек 13 суй и старше. Критериями отбора были вовсе не навыки белошвейки, или талант в искусстве, или умения в ведении хозяйства. Оценивалась только сексапильность. Некоторые из этих женщин — 16%, по подсчетам Равски, — позже будут выбраны императорами в супруги, а в самых редких случаях, если император был очень доволен девушкой, она могла стать императрицей⁷⁸.

Таким образом, смотры невест в Китае, Византии и Московии отличаются сходной политикой и приоритетами, включая, например, поиск по всей стране, предпочтение девушек, не принадлежащих к придворной среде, а также озабоченность по поводу новой родни — ее власти и влияния⁷⁹. Другими словами, независимо от места и времени появления, традиция смотра невест, по всей видимости, связана с тревогами и противоречиями (и служит для их смягчения), рожденными политической системой, в которой родство является доминантой. И в Византии, и в Китае, и в Московии смотры невест шли рука об руку с брачной политикой.

Разумеется, это не говорит о том, что у всех смотров невест «одна и та же ДНК». Несмотря на несколько попыток, нет ни одного примера успешной демонстрации распространения этой традиции из Китая в противоположный конец континента, как и успешной демонстрации обратного процесса. Фотин Бурбулис, отметившая, что «императорский смотр невест ни в коей мере не является эксклюзивной византийской традицией», предприняла попытку поместить русские и византийские смотры невест в широкий евразийский контекст, находя этот обычай у «татар» (она имела в виду монголов), в Древнем и современном Китае (уже с VIII века), Оттоманской империи, Древнем Вавилоне и, благодаря Книге Есфирь, в Древней Персии⁸⁰. Феномен смотра невест получил у Бурбулис широкое и нечеткое определение, и в итоге она развела руками не в силах ответить на вопрос о происхождении обычая: «Мы не можем решить, — признает она с видимым отчаянием, — является ли китайский смотр невест привнесенным от татар в результате продолжительных контактов двух народов даже до начала нашей эры или наоборот»⁸¹. Сравнительно недавнее исследование Дональдом Островски кросс-культурных заимствований между Московией и ее восточными соседями также привело его к вопросу о генезисе обычая смотра невест в Московии. Он предположил, что «непосредственным предшественником смотра невест» в Московии «мог быть либо византийский, либо степной» обычай. Он рискнул выдвинуть гипотезу, что, если этот ритуал существовал у татар, он мог быть почерпнут из степных практик показа хану пленниц после битвы. «Все это, — признает Островски, — целиком домыслы»⁸². Можно обозначить ситуацию более решительно: за исключением перенятия обычая от Византии к Московии (через Траханиотова) и от Византии же к Каролингам (через культурные и дипломатические контакты во время правления Людовика Благочестивого), нет ни единого свидетельства кросс-культурного заимствования смотра невест на евразийском пространстве. Игорь Шевченко был, разумеется, прав, когда отклонил как то, о чем не может быть и речи, любые представления о заимствовании Византией данного обычая из Китая или откуда-либо еще и как «спорные» все предположения, что Московия могла перенять этот обычай из Монголии или из Китая через Монголию⁸³.

Свидетельства Герберштейна о смотре невест позволяют сделать вывод, что Московия его не «сама выдумала», как это было в Византии, а ввела с подачи Траханиотова в 1505 году для царя Василия III. Что касается вопроса о предмете, натолкнувшем Траханиотова на эту мысль, то ведь он имел доступ ко множеству византийских и древнегреческих источников, но также мог быть вдохновлен и тем же самым источником, что и Ирина Афинская столетием ранее, только в русской его трактовке. Один из таких возможных источников — славянский перевод хроники Иоанна Малалы, сделанный в Х веке, скорее всего в Болгарии, а затем частично включенный в летописи восточных славян. Переведена была в том числе и книга 14-я (история Феодосия II и Афинаиды/Евдокии), поэтому сюжет со смотром невест мог быть хорошо известен хранителям данного текста⁸⁴.

Другим, более вероятным источником, вдохновившим Траханиотова в 1505 году, могла быть библейская Книга Есфирь, которая, как считает Тредголд, также могла вдохновить и Ирину Афинскую. Пользоваться Геннадиевской Библией (первый полный славянский перевод книг Ветхого и Нового Заветов с латинской Вульгаты) стало возможно с 1499 года, всего за несколько лет до первого смотра невест в Московии. Геннадиевская Библия включала и славянскую версию Книги Есфирь, которая до этого не была широко распространена в Московии. В скором времени Геннадиевская Библия сделалась стандартным текстом для литургической практики, поэтому несложно представить, что вторая глава Книги Есфирь могла стать известна за пределами клира, занимавшего восточную от иконостаса сторону в монастырях и церквях⁸⁵. Установлено, что архиепископ Геннадий Новгородский, который инициировал перевод Библии и руководил им, контактировал с Дмитрием и Юрием Траханиотовыми (отцом и сыном) и даже, как и они, был связан с кремлевским Чудовым монастырем, где являлся архимандритом и где Юрий дал монашеские обеты (став Геннадием) в 1520 году⁸⁶. Эта связь могла способствовать большему знакомству с текстом Геннадиевской Библии, включая вторую главу Книги Есфирь, чем было бы при других обстоятельствах⁸⁷.

И все же, независимо от источников вдохновения Траханиотова, остается вопрос: что Иван III, Василий III и круг их советников нашли привлекательным в смотре невест? Мотивы Траханиотова, скорее всего, были связаны с семьей: он пытался женить Василия на своей дочери, как считает Герберштейн. Что касается мотивации Ивана III и Василия III, то важная подсказка содержится опять-таки в записках Герберштейна. Как он пишет, Василий «решил… сочетаться лучше с дочерью кого-нибудь из своих подданных, чем с иностранкой, отчасти имея в виду избежать чрезвычайных расходов, отчасти не желая иметь супругу, воспитанную в чужеземных обычаях и в иной вере». Доводы о тратах и культуре убедили Василия и его советников ограничиться при поисках невесты православными россиянками. Как показывал предыдущий опыт, для беспокойства по поводу браков с иностранцами имелись веские причины.

Елена Ивановна и Александр Литовский

Смотр невест как механизм для отбора русской невесты появился вскоре после свадьбы в 1495 году дочери Ивана III Елены и великого князя Литовского Александра Ягеллончика. Этой женитьбой обе стороны пытались закрепить мир между Россией и ее западным соседом, установившийся после постоянных военных столкновений на границе, происходивших с 1487 года. Практически всегда агрессором выступала Московия, чьей задачей было присоединить ключевые приграничные города Литвы, что позволило бы армии Ивана III занять выгодную позицию для последующего удара по Смоленску, «буферу» между Москвой и Вильной (Вильнюсом), столицей Литвы. К 1492 году литовцы жаждали перемирия, но смерть тем летом Казимира IV, великого князя Литовского и короля Польского, помешала этому. Военные действия вновь разгорелись и утихли, только когда Москва заняла стратегически важный город Вязьму, расположенный в зоне досягаемости Смоленска⁸⁸.

В условиях отступления войск и внутреннего политического перехода власти новый правитель Литвы, великий князь Александр (сын Казимира IV), обратился к Ивану III с предложением о мире. Через несколько месяцев после смерти Казимира IV литовцы направили делегацию одновременно с просьбой о мире и с предложением династического брака между Александром и дочерью Ивана III Еленой⁸⁹. Но Иван III на тот момент был нацелен на взятие Вязьмы и не хотел торопиться с перемирием. Тем не менее к весне 1493 года, твердо имея в руках уже и Вязьму, и несколько других городов, Иван III выразил готовность более серьезно обсудить условия мира, тем более что хотел извлечь из него выгоду: получить признание территориальных приобретений и, что, возможно, было для него даже важнее, признание своего нового титула «государь всея Руси»⁹⁰. Официальные переговоры между сторонами начались весной 1493‐го и продолжались до следующего года. И хотя обе стороны по собственным причинам хотели мира, одна проблема задерживала принятие соглашения: Иван III настаивал, чтобы его дочь оставалась православной, но Александр не менее упрямо настаивал на ее переходе в католичество. В конце концов литовцы, тщетно ждавшие, что поляки, которыми правил брат Александра, выступят войском на стороне князя Литовского, согласились и на территориальные уступки, и на принятие нового титула Ивана III. Частью договора было и то, что Александр берет в жены Елену и обещает не настаивать на ее переходе в католичество.

6 февраля 1494 года с соблюдением всех оговоренных условий Елена Ивановна была обручена с Александром Литовским. Обручение совершил по православному чину православный священник⁹¹. Александр на этом действе, конечно, не присутствовал — его представлял литовский дворянин Станислав Янович Кезгайло. Православные священники произнесли молитвы о соединении пары, благословили кольца, которыми, равно как и золотыми крестами на цепочках, обменялись «жених» и невеста. Для Ивана III обручение было хорошим началом его далеко идущих планов, связанных с этой женитьбой. Елена Ивановна оставалась православной и, как предположил Джон Феннел, должна была стать потенциальным «объединяющим фактором» для православных русских подданных Александра, чтобы те «дезертировали в Москву»⁹². Для Александра обручение и женитьба означали гарантию хотя бы временного перемирия с Московией — необходимую передышку в нескончаемой войне.

За обручением последовало посольство от Ивана III в Вильну (оно выехало в марте и прибыло на место в апреле) для заключения перемирия и обсуждения деталей женитьбы Александра и Елены Ивановны. В обоих случаях — в феврале в Москве и в апреле в Вильне — переговорщики Ивана III требовали письменных обещаний Александра не склонять Елену к переходу в католицизм. И литовское посольство, прибывшее в Москву в ноябре 1494 года, выразило согласие: грамота «от великого князя Александра, дана с печатью, его тестю великому князю Ивану [III] о его дочери Елене, что он не будет заставлять ее перейти в римскую веру, но разрешит ей сохранить ее веру согласно греческому закону»⁹³. С получением на руки такого твердого обещания последние преграды к миру были устранены.

В качестве невесты Александра Елена отправилась к своей новой жизни 15 января 1495 года. Выехав из подмосковного села Дорогомилова, она продолжила свой путь через Смоленск, Витебск, Полоцк и полдюжины других городов между ними и прибыла в Вильну 15 февраля⁹⁴. Она путешествовала с большой свитой, в которую входили боярин князь Семен Иванович Ряполовский, боярин Михаил Яковлевич Морозов по прозвищу Русалка, дьяк Василий Кулешин и «много других князей и придворных детей боярских», а также многие из их жен⁹⁵. По мере продвижения Елены на запад через города Московии и Литвы ее встречали светские и религиозные высокие чины, для нее служили церковные службы, ее одаривали подарками («поминками»), которые добавлялись к раздутым возам с дарами ее отца Александру и с ее собственным приданым⁹⁶.

Содержимое возов каравана Елены известно из по большей части неопубликованных описей, составленных от руки во время ее путешествия на запад⁹⁷. В них перечислено приданое Елены, личные вещи и другие предметы, которые могли понадобиться ей в новом доме. Сюда входило большое количество традиционных для Московии костюмов: пять шуб, семь тулупов, ожерелья, шесть летников, русские сандалии и обувь, множество колец, брошей, серег, зеркало, а также бесчисленные рулоны ткани и неоправленные драгоценные камни, вероятно, с тем чтобы портнихи могли сделать ей новую одежду, используя знакомые Елене материалы и орнаменты. Среди личных вещей на ее возах находилось великое множество религиозных предметов, включая шесть крестов и шесть икон. Иконы обозначены поименно: Св. Георгия Победоносца, Спасителя, Богородицы, Архангелов Михаила и Гавриила, Св. Фотинии Самаритянки и триптих из икон Спасителя, Богоматери и Св. Мины. Среди предметов, данных Елене для свадебного ложа, была огромная икона Божьей Матери с Младенцем и три иконы, взятые «от принадлежностей князя Андрея» (вероятно, князя Андрея Васильевича Меньшого, младшего брата Ивана III): триптих из образов Спасителя, Свв. Архангелов Михаила и Гавриила и Свв. Николая, Петра и Сергия. Затем икона, иллюстрирующая псалом 148, — «Хвалите Господа с небес»⁹⁸ и икона Благовещения⁹⁹. Высоки были ожидания, что Елена останется православной и ее покои будут украшены привычными религиозными предметами. И все же некоторые в таком выборе икон, отсылаемых с Еленой, видят показатель тревоги: тут и символ московского суверенитета и победы православия над неправославными (св. Георгий), и египетский христианин III века в рядах римской армии, отказавшийся отречься от Христа и принявший мученическую смерть (св. Мина), и женщина у колодца (Ин. 4: 1–30), которая выступает в качестве модели целомудрия (в ее случае обретенного вновь), а также, будучи самаритянкой, представляет верность своей вере в чужой стране (св. Фотиния Самаритянка). Тема фертильности тоже была отражена в иконах — в изображениях Благовещения, Богоматери и Рождества. Итак, иконы, которые везла Елена, предназначались не только для молитв, но и для живого напоминания ей о решимости ее отца видеть дочь православной.

Много предметов Елена взяла исключительно для свадебной церемонии. Например, привезла кику (традиционный головной убор, который носили замужние женщины), а также предметы для свадебного ложа: подушки, наволочки, одеяла, занавеси для кровати (использовавшиеся, вероятно, с балдахином) и три ковра, которые было принято в Московии стелить под постель новобрачных. Кроме того, Елена везла подарки своему будущему мужу, многие, по всей видимости, тоже для свадебной церемонии: золотой крест с изображениями святых, золотую цепь («чепь золота») и традиционную русскую одежду — шубу, узорчатый пояс, кожух. Остальные подарки жениху предназначались для ритуальной бани на утро второго дня свадьбы: другая шуба, терлик (вид кафтана), опашень (легкая верхняя одежда), ожерелье и чаша¹⁰⁰. Иван III также оправил Александру жеребца, подкованного и с потником под седло, — вероятно, для многих, как предполагал отец невесты, перемещений Александра во время свадебной церемонии. Очевидно, Иван III ожидал, что Александр наденет традиционный русский костюм, по крайней мере на некоторые части церемонии. Он ожидал, что тот совершит ритуальное омовение и наденет после этого то, что полагалось надеть жениху. Он ожидал, что жених будет перемещаться верхом на жеребце — именно так, как это происходило во время царских свадеб в Московии¹⁰¹. Несомненно, эти подарки были переданы Александру, чтобы он мог сыграть роль, которую ему предназначил Иван III, — роль царственного жениха на русской православной свадьбе.

Делегация от Александра встретила Елену со свитой в литовском пограничном селении Немеж [соврем. Нямежис. — Прим. ред.]. Здесь и появились первые признаки беды. Посланник Александра Ян Заберезенский сообщил боярам из свиты Елены, что свадебная церемония состоится не в православной церкви в Вильне, а в римско-католическом соборе Св. Станислава. Бояре стали протестовать, ссылаясь на согласие Александра уважать религию Елены, включая православные свадебные обряды. Но литовцы стояли на своем. Со все растущим накалом страстей процессия продолжила путь в Вильну¹⁰².

По прибытии невесты 15 февраля в Вильну напряжение только возросло. Елена немедленно отправилась в русскую православную церковь Рождества Пресвятой Богородицы отслушать молебен. Александр, который сопровождал Елену на последнем этапе ее путешествия, направился прямиком в католический храм Св. Станислава. В православной церкви архимандрит Троицкого монастыря в Вильне (и митрополит Киевский) Макарий провел богослужение, после которого Еленой были соблюдены ритуалы, считавшиеся необходимыми в Московии. Волосы Елены были расчесаны, и вместо одной косы незамужней девушки были заплетены две косы замужней женщины, на голову надели кику и покрывало, невесту осыпали хмелем, а православный священник Фома (духовный отец Ивана III) произнес молитвы на вступление в брак и благословил ее крестом¹⁰³. Затем невеста, одетая в лучшие наряды, привезенные из Москвы, присоединилась к процессии, возглавляемой отцом Фомой, и направилась в церковь Св. Станислава, где ее ждал Александр.

Венчание в церкви Св. Станислава совершалось согласно католическим канонам, но для Елены включили несколько православных элементов. Поскольку обряд обручения был совершен еще в январе, свадебный обряд сократили. Однако обряд возложения венцов (что для православных соединяет пару в таинстве венчания) был включен¹⁰⁴. Невеста (но не жених) стояла на бархате, украшенном сорока соболями (который привезла из Москвы для свадьбы). Священник Фома произносил венчальные молитвы только для невесты, а католический епископ — для Александра. Венец держали над головой одной Елены (над Александром венца не было)¹⁰⁵.

Далее произошел инцидент. В то время как над головой Елены еще держали венец, ей преподнесли чашу вина, что является частью православного ритуала¹⁰⁶. Как и другие элементы этого ритуала, чаша предназначалась, похоже, только невесте. После того как Елена отпила из нее, отец Фома разбил чашу об пол. В разных описаниях русского свадебного ритуала XVI века присутствует этот момент разбития чаши ногой¹⁰⁷. Но во всех описанных случаях это делает жених, который перед тем тоже из нее пьет. В случае же Елены и Александра жених был неправославным, поэтому ему не предложили испить вина и затем разбить чашу. Жених и католический епископ были так поражены этим действом, что немедленно прекратили обряд венчания. (По всей видимости, их не предупредили о таком обычае заранее.) Венец убрали от головы Елены, а отцу Фоме запретили продолжать чтение молитвы. В конце концов князь Семен Ряполовский убедил жениха позволить продолжать службу. И хотя мы не знаем, что он сказал Александру, венец снова был поднят над Еленой, и отцу Фоме разрешили возобновить последование венчания¹⁰⁸.

Недовольство нарастало и после венчания. Позже в этот день был пир, на котором состоялся обмен подарками. Но на литовской стороне некоторые сокрушались, что Елена и после венчания одета в традиционный русский наряд. Эти жалобы продолжались еще несколько дней, поскольку Елена продолжала носить одежду русской царевны. Как можно предположить с учетом всей той одежды, которую она привезла с собой, у Елены (или у ее отца) с самого начала было задумано, что она будет одеваться по-московски, не перенимая моды новой родины. Александр же, со своей стороны, не собирался перенимать черты московитов. По всей видимости, он не носил ни одного предмета одежды из тех, которые Елена ему привезла, не скакал на подаренном ему жеребце и не совершал ритуального омовения на утро второго дня свадьбы¹⁰⁹. Великий князь Александр не желал играть роль русского жениха даже несколько дней.

Но не только свадебная церемония была причиной недовольства обеих сторон. Эта женитьба не увенчалась достижением ни одной из намеченных целей. Во-первых, союз оказался относительно недолог. Александр преждевременно умер в августе 1506 года, Елена последовала за ним в могилу в январе 1513 года. И хотя они были женаты более одиннадцати лет, однако так и не оставили после себя наследника престола ни Литвы, ни Польши (трон последней Александр унаследовал в 1501 году по смерти своего брата, короля Яна I Альбрехта). Во-вторых, этот брак потерпел неудачу и как средство к установлению мира. Война между Московией и Литвой возобновилась в 1500 году и длилась до 1503 года, затем вспыхнула в 1507‐м и продолжалась с перерывами до 1537 года. В-третьих, притом что желание Ивана III, чтобы его дочь оставалась православной, было продиктовано заботой о ее душе, он также хотел, чтобы она всячески подчеркивала свое происхождение и веру, служа маяком московского влияния в обстановке религиозного раскола (на православие и католицизм) в княжестве. Но Елена не оправдала надежд отца — не стала его миссионером и «объединяющим фактором» для выступления православных русинов против католического господства. Наконец, Александр изменил своему слову не склонять Елену к переходу в католичество, чем вынуждал Ивана III снова и снова напоминать зятю об уважении к религии жены¹¹⁰.

Память об этом неудачном альянсе была жива долго. Дипломатическая переписка между Вильной и Москвой и другие касающиеся женитьбы канцелярские документы показывают рост противоречий между двумя династиями¹¹¹. Отразилась эта женитьба и на состоянии казны. Свадьбы всегда были дорогостоящими мероприятиями, но эта стоила уже непомерно много. Согласно одной из двух сохранившихся копий списка приданого Елены, стоимость вещей, отвезенных ею в Вильну, составляла 61 898 рублей — просто астрономическую сумму¹¹². Для сравнения, приданое Евдокии Ивановны, другой дочери Ивана III, вышедшей за татарского царевича Петра (Худайкула) в 1506 году, оценивалось в 2580 рублей. А Мария Сабурова, сестра первой жены Василия III, вышедшая за его родственника, Василия Семеновича Стародубского, имела приданое стоимостью 2063 рубля 20 алтын¹¹³. Если эти цифры верны, то свадьба Елены и Александра должна была нанести ощутимый урон финансам. Трудно представить, что Иван III не сожалел о потраченных напрасно деньгах и напрасно отданной дочери в результате этой женитьбы, принесшей ему только головную боль по поводу религии да пустые сундуки.

Династический кризис 1497–1502 годов

Если брак Елены Ивановны и великого князя Александра в 1495 году отвратил Москву от женитьбы на иностранках, то борьба за наследование в последние годы правления Ивана III обнажила риски выбора русской невесты. Династический кризис 1497–1502 годов коренился в двух женитьбах Ивана III. От первой жены, Марии Борисовны Тверской, у него был сын Иван Иванович Молодой, который в 1483 году женился на Елене Стефановне, дочери молдавского господаря Стефана III Великого (годы правления: 1457–1504)¹¹⁴. У них был один сын — Дмитрий по прозвищу Внук¹¹⁵. Второй раз Иван III женился на византийской принцессе Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора Константина XI (годы правления: 1449–1453). Софья родила Ивану III по меньшей мере двенадцать детей, восемь из которых выжили. Среди них были Василий Иванович — будущий Василий III, для которого организовали первый смотр невест в 1505 году, — а также Елена, вышедшая замуж за великого князя Александра в 1495‐м¹¹⁶.

Смерть Ивана Молодого в 1490 году заложила основу кризиса¹¹⁷. Как старший сын Иван Молодой был наследником трона, ему был дан титул великого князя и в удел Тверское княжество после присоединения его в 1485 году к Москве. Эта преждевременная смерть оставила Ивану III два варианта выбора наследника: Дмитрий Внук, сын Ивана Молодого, или Василий, старший сын от второго брака. Оба были еще детьми: Дмитрию было только шесть с половиной лет, а Василию — почти одиннадцать. Каждого поддерживала своя боярская фракция при дворе Ивана III. Дмитрий Внук получил поддержку лидирующего на тот момент боярского рода Патрикеевых. Патрикей Наримунтович и его сын Юрий Патрикеевич, основатели рода, иммигрировали в Московию в 1408 году и имели большое влияние при московском дворе. Патрикей был отпрыском литовской правящей династии и троюродным дядей жены Василия I. Юрий Патрикеевич стал боярином в 1417 году, а в 1418‐м женился на дочери Василия I (годы правления: 1389–1425)¹¹⁸. С той поры Патрикеевы мастерски создали коалицию внутри боярских кланов, используя женитьбы для упрочения за собой первого места при дворе Василия I, затем Василия II и, наконец, Ивана III. Сын Юрия Патрикеева (Иван Юрьевич) Иван III и вдова Ивана Молодого (Елена Стефановна Молдавская) были близкими родственниками. Видимо, эта кровная связь стала причиной того, что род Патрикеевых поддерживал стремление Дмитрия Внука к трону после смерти в 1490 году Ивана Молодого¹¹⁹. Другой возможный наследник, Василий, тоже имел поддержку — в лице своей матери и многих бояр вне фракции Патрикеевых. Смерть Ивана Молодого пришлась на время, когда двор фактически уже был расколот на две группы, сформировавшиеся вокруг двух возможных великокняжеских наследников.

После смерти Ивана Молодого Иван III не сразу объявил своего внука наследником. Почему он так сделал, до сих пор неясно. Но ранним признаком того, что Иван III благоволил к Дмитрию — и роду Патрикеевых, — была женитьба, которую он разрешил в 1497 году между князем Федором Ивановичем Бельским и Анной Васильевной, дочерью князя Василия Ивановича Рязанского, внучкой Василия II. Бельский, как и Патрикеевы, принадлежал к литовской правящей династии, а также был родственником Елены Стефановны Молдавской, матери Дмитрия Внука. В Московию Бельский прибыл в 1481/1482 году. Позади, в Литве, он оставил жену, которая так и не присоединилась к нему в Москве, несмотря на долгие уговоры. В 1497 году, когда он решил жениться второй раз, ему, как пишет Герберштейн, нужно было испросить благословение митрополита, которое он и получил. Как считает Коллманн, женитьба Бельского «укрепила сторону поддержки князя Дмитрия и Патрикеевых в династической битве»¹²⁰.

К концу 1497 года Иван III принял решение выбрать Дмитрия, о чем узнали поддерживающие Василия бояре и решили выступить против Дмитрия и лагеря его сторонников. В декабре 1497 года был раскрыт заговор против Дмитрия. Василий и его мать Софья Палеолог, которые поддерживали планы заговорщиков, включая и убийство Дмитрия, оказались в опале. Гораздо хуже все закончилось для сторонников Василия. Многие из них были казнены, в том числе Владимир Гусев Добрынский, князь Иван Иванович Палецкий Хруль, Щавей (Щавель) Тимофеевич Травин, Поярок Рунов, дьяк Федор Стромилов и Афанасий Еропкин¹²¹. В феврале 1498 года в возрасте 14 лет Дмитрий был венчан на царство по византийскому образцу, номинально став соправителем своего деда¹²².

Победа была полной, но недолгой. В январе 1499 года Патрикеевы были неожиданно и безжалостно низложены. Князя Ивана Юрьевича Патрикеева и двоих его неженатых сыновей, Василия и Ивана, первоначально приговорили к смерти, но позже приговоры им заменили монашеским постригом, что приравнивалось к политической смерти. Зять князя Ивана Юрьевича, князь Семен Иванович Ряполовский Молодой, — тот Ряполовский, который сопровождал Елену Ивановну на ее пути в Вильну в 1495 году и потушил конфликт, возникший во время свадебного обряда после ритуального разбития чаши, — был казнен¹²³. Окончательно благоволение Ивана III перешло от Дмитрия Внука к Василию в конце зимы — весной 1499 года, когда он получил титул великого князя Новгородского и Псковского¹²⁴.

Десятилетия историки спорили о том, почему Патрикеевы были смещены. Некоторые ученые доказывают, что падение клана совсем не связано с династическим кризисом 1497–1502 годов, хотя взамен выдвигают достаточно вариативные объяснения. Одни объясняют кризис как эпизод в борьбе за централизацию государства, а значит, против бояр, защищавших феодальную раздробленность. Другие — внешнеполитическим курсом на удаление из российского правительства людей, которые не были полностью согласны с планами Ивана III относительно войны с Литвой. Третьи считают падение рода связанным с так называемой ересью жидовствующих¹²⁵. Коллманн тем не менее утверждает, что кризис в судьбе Патрикеевых был непосредственно связан с династическим кризисом, который обернулся против подковерной борьбы между боярскими родами при дворе. Она считает, что «фатальной ошибкой Патрикеевых было монополизирование ими власти в ущерб другим семьям политической элиты. Они [Патрикеевы] состояли в родстве с очень многими боярами, захватили значительные экономические ресурсы, поддерживали такого кандидата на великокняжеский трон [Дмитрия], у которого не было родственников для женитьбы на представительницах иных боярских родов»¹²⁶. К этому можно добавить оскорбительную женитьбу между Бельским и племянницей Ивана III, хотя поначалу это и выглядело хорошей идеей, только усиливающей положение Патрикеевых при дворе и их противодействие боярам-соперникам. Возможно, именно брак Бельского в 1497 года настолько склонил чашу весов в пользу Патрикеевых, что это вызвало неудавшееся восстание в пользу Василия в том же году, ускорив кризис преемственности.

Насколько эти события имеют отношение к брачной политике и смотрам невест, показывает детальный анализ свадебных росписей (свадебного разряда) Феодосии Ивановны, другой дочери Ивана III, и князя Василия Даниловича Холмского 13 февраля 1500 года. Свадебный разряд (самый ранний из существующих в наше время) сохранился только в поздних копиях и в двух редакциях — краткой и расширенной. В последней упоминается намного больше исполнителей гораздо большего числа различных обязанностей на свадебной церемонии, чем в краткой редакции, а также приводится несколько указаний на хореографию свадьбы, необходимых для данного исследования¹²⁷. Свадьба совершалась в самый разгар династического кризиса (хотя, конечно, никто в то время не мог этого знать). Состав участников и хореография ритуалов отражают попытку восстановить мир между двумя противоборствующими фракциями. Более того, продуманный выбор кандидатуры Холмского (а не кого-либо из иностранцев) показывает, что московский двор столкнулся с проблемами и пытался использовать преимущества правильного выбора супруга-соотечественника для сохранения стабильности при дворе.

Свадебный разряд (в обеих редакциях) преимущественно сосредоточен на составе свадебного поезда и представляет только частичный перечень других важных обязанностей на свадьбе. Действительно, сам Иван III упоминается лишь в первых строках и даже затем лишь в качестве отца невесты, а не как исполняющий какую-либо роль или появляющийся в каком-либо месте, хотя он должен был это делать. Свадебный поезд состоял из двух частей. Центром одной были сани, в которых везли мать невесты, Софью Палеолог. Центром второй — сани жениха, князя Василия Даниловича Холмского. Композиция поезда намеренно разрабатывалась так, чтобы в одном месте публично собрались родственники жертв разгрома провасильевской партии в 1497 году и родственники Патрикеевых, свергнутых в предыдущем году¹²⁸. Так, в поезде жениха мы находим двух братьев: Федора Стригу и Петра Лобана (князей из рода Оболенских), которые были двоюродными братьями князя Семена Ивановича Ряполовского — единственного члена патрикеевской фракции, казненного при ее низвержении. Также записаны были братья-князья Михаил Голица, Андрей Курака и Дмитрий Иванович Булгак Патрикеев, внучатые племянники князя Ивана Юрьевича Патрикеева, лидера фракции¹²⁹, а кроме того, князья Юрий, Михаил и Борис Васильевичи Ромодановские, которые были связаны с князьями Ряполовскими и Палецкими и являлись братьями князя Василия Ромодановского, арестованного в 1499 году, возможно, в связи с падением Патрикеевых¹³⁰. В поезде рядом с этими сторонниками Патрикеевых находились Иван Федорович Пестрый Палецкий Гундор, чей двоюродный брат, Иван Иванович Палецкий Хруль, был казнен в 1497 году¹³¹. Поезд великой княгини Софьи тоже включал родственников тех, кто участвовал в заговоре. Упомянуты Тимофей Григорьевич Травин Скряба, чей сын Щавей был казнен в 1497 году¹³², и Иван Михайлович Еропкин Кляпик (родственник Травина), чей двоюродный брат Афанасий тоже был казнен¹³³.

Наверное, наиболее значимое и красноречивое свидетельство миротворческой роли этой женитьбы — месторасположение двух матерей престолонаследников: Елены Стефановны, матери Дмитрия Внука, и Софьи Палеолог, матери Василия. Согласно последней строке разряда (в его расширенной редакции), «А великой княгине Елене быть с великою княгинею с Софьею в одних санях»¹³⁴. Далее, что вполне естественно, фокус повествования в описании царской свадьбы смещается на невесту и жениха, а не на их матерей и не на других членов династии. Хореография этой свадьбы тем не менее несла ясное послание — сигнализировала о новом равновесии между боярскими фракциями при дворе, которое было результатом и целью смещения Патрикеевых годом ранее. То, что матери обоих возможных наследников ехали в одних санях, явно служило публичной (хотя и, разумеется, фиктивной) демонстрацией гармонии и мира между ними и между их соперничающими лагерями. В этот миг ритуального действа все вендетты, недовольства и обиды были забыты.

Если хореография примирения, столь очевидная в этой свадьбе, должна была символизировать внутренний мир при дворе и сама способствовать его установлению, то выбор жениха еще больше подчеркивал, в сколь полной мере внутридинастический брак стал предметом придворной политики. Можно предположить, что это вообще не бывает копеечным делом — то, когда дочь правителя или любой другой член династии вступает в брак. Однако же то, что Феодосия Ивановна вышла замуж именно за Холмского, так идеально отражало изменившуюся ситуацию при дворе, озабоченном вопросом династических браков после свадьбы в 1495 году Елены Ивановны и опалы Патрикеевых в 1499‐м, что уж точно не было ни случайным выбором, ни браком по любви. Жених Холмский — результат осознанного решения Ивана III и его советников использовать свадьбу для установления «широкого распределения власти» при дворе в том вакууме, который возник после смещения Патрикеевых. Коллманн выявила три фракции, делившие между собой власть и выгоды при дворе Ивана III и Василия III: «фракция Холмских-Челядниных-Оболенских, фракция Захарьиных и фракция Булгаковых-Щенятевых»¹³⁵. Брак Василия Даниловича Холмского не создал новой доминантной фракции вокруг него, жениха в 1500 году (как было бы при простой замене Холмских-Челядниных-Оболенских на свергнутых Патрикеевых). Напротив, эта женитьба создала баланс во внутреннем придворном кругу, подняв до статуса царской родни род, чья значимость была неразрывно связана с другими родами (с Челядниными и Оболенскими), и в результате распределяя царскую милость на несколько боярских родов — ту царскую милость, которая в иных обстоятельствах могла бы поднять род жениха на первые позиции при дворе, как это произошло после свадьбы Патрикеева в 1418 году. Ничто лучше не доказывает намерения создать баланс при дворе, чем тот факт, что спустя два месяца после свадьбы Холмского, в апреле 1500 года, внутренний придворный круг приветствовал вхождение в него старых врагов: князя Ивана Андреевича Можайского и Василия Ивановича Шемячича (потомков давних соперников времен династических войн 1420‐х, 1430‐х и 1440‐х годов) и князя Семена Ивановича Бельского (брата Федора и родственника Елены Стефановны и Патрикеевых)¹³⁶.

Как выяснилось, женитьба Холмского не разрешила династического кризиса. К концу 1500 года неизвестные мотивы вынудили или побудили Василия пригрозить отозвать свои войска с войны с Литвой, которая только возобновилась (возможно, он даже угрожал присоединиться к врагам отца в этой войне). Столкнувшись с возможным бунтом сына, Иван III окончательно и полностью подчинился. В 1502 году Дмитрий Внук и Елена Стефановна были заточены в темницу. Елена умерла в 1505 году, а Дмитрий Внук — в 1509‐м¹³⁷. Что касается четы молодоженов Холмских, то, несмотря на возлагавшиеся на этот союз большие надежды, результаты оказались печальны. Невеста скоропостижно умерла в 1501 году¹³⁸, а князь Василий Данилович, хоть и стал в 1502‐м боярином, попал в 1508 году в опалу и умер в заточении¹³⁹. Уроки династического кризиса только подкрепили то, что уже было усвоено в качестве уроков из нескольких лет предшествующего брака Елены и Александра: если готовятся браки с соотечественниками, то необходимо разработать некоторые процедуры, чтобы не спровоцировать дестабилизацию баланса при дворе. Выбор невесты для правителя быстро стал целью российской политики.

Первый смотр невест — Василий III и Соломония Сабурова

В 1503 году, до того как Траханиотов убедил его организовать первый смотр невест, Василий Иванович был активно вовлечен в поиск невесты за границей. И то сказать, самое время: ему уже 24 года, и он миновал пору вступления в брак правителей и престолонаследников — такая отсрочка, вероятно, была связана с неопределенностью предыдущих шести-семи лет¹⁴⁰. Возможно, по привычке первой мыслью его отца и советников было искать жену за границей. Преимущества иностранной невесты были очевидны, особенно на фоне потрясений, которые только что пережил двор. Иностранные принцессы в Тереме сохраняли статус-кво: они не вводили в придворный круг новую царскую родню или родню родни. Иностранная королева прибыла бы в свое новое царство в одиночестве или почти в одиночестве, поэтому двор не погрузился бы в дестабильность, к которой мог привести брак с представительницей одного из крупных боярских родов. С другой стороны, препятствия для брака с иностранкой показали себя в женитьбе Елены Ивановны и Александра Литовского в 1495 году и все еще жили в памяти советников Ивана III и Василия. Решительный поворот в брачной политике московской династии — и от иностранных, и от высокородных отечественных невест — произошел с неудавшейся попыткой отыскать для Василия подходящую невесту за границей, когда вновь проявились религиозные и культурные различия как непреодолимые препятствия для междинастического союза.

Вначале потенциальной невестой Василия стала Елизавета (1485–1555), дочь Ханса, короля Датского (годы правления: 1481–1513), который также правил Норвегией (1483–1513) и Швецией (1497–1513) в рамках непрочной Кальмарской унии трех скандинавских королевств. Между 1499 и 1503 годами Московия сделала несколько серьезных предложений датчанам, которые их резко отвергли, очевидно, потому, что сочли непозволительным обязательное требование к невесте перейти в православие. На самом деле датчане столь пренебрежительно отнеслись к инициативе московитов, что последние продолжали искать руки Елизаветы даже тогда, когда та, не ставя их в известность, вышла в 1502 году замуж за Иоахима I Нестора Гогенцоллерна, курфюрста Бранденбурга¹⁴¹.

Тогда Иван III и Василий обратились за помощью к Елене Ивановне. Будучи великой княгиней Литовской и (с 1501 года) королевой Польской, она могла, как небезосновательно полагали ее отец и брат, легче и вызывая меньше подозрений, разузнать о подходящих кандидатках — не в пример отцу и брату, действовавшим из отдаленной Москвы. В мае 1503 года из Москвы была направлена делегация от Ивана III к великому князю Александру в Литву для подписания договора о мире между Москвой и Вильной, а также с поручением тайно обсудить с Еленой потенциальных кандидаток в невесты Василию. Это первая разведка была общей, неопределенной: «…ты бы, дочка, отведала: у которых государей греческого закона или римского закону будут дочери, где бы пригоже мне сына своего Василия женити»¹⁴². Единственный конкретный запрос касался дочерей Джураджа Бранковича, сына православного сербского деспота Стефана Бранковича (годы жизни: 1417–1476). Но Иван III даже не был уверен, жив ли Джурадж и есть ли у него дочери, на которых можно жениться: «…Юрий [т. е. Джурадж Бранкович] деспот в Угрех еще ли жив? И есть ли у него дети, сынове ли, дочери ли? И будут у него дети сынове и дочери, женаты ли, а дочери замужом, или еще холосты?»¹⁴³

Насколько нам известно, на это первое обращение к ней Елена не ответила. Но в ноябре 1503 года в Вильну было отправлено из Москвы второе посольство, и теперь Елену более строго попросили дать информацию. В меморандуме («памяти»), данном дьяку Никите Моклокову Губе (он был членом посольства и в мае), его наставляли спросить у Елены: «…у которых на имя государей дочери есть, и колка лет? Да о матерех о их и о них вспросити, не бывало ли на них какое слово?» Инструкции Моклокову отражают особый интерес к дочерям сербского деспота, вероятно, потому, что они были православными, т. е. конфессиональных препятствий для брачных предложений не было: «…сказывали, в Угорской земле, у деспотов у сербьских дочери: и ты, госпоже, там посылывала ли в Угорьскую землю о деспотовых дочерех отведывати или не посылывала? И будешь, госпоже, не посылывала, и что, госпоже, у вас слух есть ли: у которого деспота дочери, и каковы дочери, колких лет?»¹⁴⁴

На самом деле Елена не проводила того масштабного исследования королевских домов Европы к приезду Моклокова, о каком просил ее отец. За исключением одной строки с упоминанием сербских деспотов, сведения, полученные от Елены, касались лишь королевских семей, родственных ее мужу Александру, — эту информацию она могла получить достаточно просто:

Сказывала королева Губе, что про Стефановы дети, деспота сербьского, пытала, да не могла ся их допытати. А у макрабиа поведают пять дочерей: болшая осимнадцати лет, хрома, нехороша; под болшею четырехнадцати лет, а парсуною ее поведают хорошу. А у баварьского князя, у королева зятя, дочери поведают же, а того не ведают, колких лет, а матери у них не стало. А у щетинского князя, у королева же зятя, поведают же дочери, а тогож не ведают, колких лет, а матери у них не стало ж, а слава про матерь и про них добра. А у фрянского короля сестра, а угорьскому королю своякиня, а заручена была за Олбрехта короля; парсуною поведают хорошу, да хрома, да ныне деи на себя чепец положила, пошла на клаштарь. А у датцкого короля, и он его милость сам ведает боле меня, что дочь есть¹⁴⁵.

Моклоков просил Елену узнавать дальше, но она отвечала, что ее отец и брат через своих послов могут расследовать эти вопросы лучше, чем она. Вместе с тем она предупреждает: королевства Западной Европы «так в латыне крепко, что у них без папина ведома никакож не дадут в греческой закон»¹⁴⁶. Нельзя было бы выразиться яснее. Если Иван III и Василий Иванович думают, что западные правители разрешат своим дочерям в целях династического брака перейти в православие, то они ошибаются. Одно дело — Елене (или иной женщине из царского рода XV века) выйти замуж за неправославного иностранца, оставаясь православной. И совсем другое дело — ожидать, что неправославная иностранная принцесса перейдет в «греческую веру», даже в стремлении составить выгодную дипломатическую партию с наследником московского престола.

Хотя отчет Елены был ограниченным и, возможно, поверхностным, он затрагивал темы, наиболее важные для Ивана III, Василия и их советников. В ее отчете подразумевалось, что первой целью государей было найти группу здоровых кандидаток. Это объясняет рекомендации в наставлении Моклокову, касающиеся сведений о здоровье и молодой девушки, и, если возможно, ее матери. Здоровье было необходимо, поскольку от любой королевской невесты в те времена высокой детской смертности ожидалось, что в браке она постоянно будет беременна, чтобы оставить как можно больше живых и здоровых потомков. Внешность тоже обозначена в отчете Елены. Обозначен и возраст — вероятно, для оценки репродуктивной зрелости кандидаток. Наконец, в отчете Елены подразумевалось, что московиты ожидают от невесты своего государя перехода в православие. Когда Елена Ивановна вышла в 1495 году замуж за Александра, то камнем преткновения, как мы видели, было настойчивое желание Ивана III, чтобы она оставалась православной; при этом его не слишком заботило, что это будет смешанный брак с католиком¹⁴⁷. Сейчас же искали иностранную невесту, а не жениха. Невеста должна была приехать в Московию и сделаться, как заметила Изольда Тирет, «благословенным чревом» династии¹⁴⁸. Неправославная царица виделась явлением немыслимым, поскольку не соответствовала функции посредника между царем и подданными, которую супруга царя выполняла в московской политической культуре.

Что отсутствует в отчете Елены, так это сколько-нибудь серьезное беспокойство о знатном происхождении потенциальной невесты. Генеалогические замечания в отчете лишь помогают идентифицировать родственную связь потенциальных кандидаток и мужа Елены, Александра. Нет упоминания или предположения, что знаменитые родители являются каким бы то ни было преимуществом. На самом деле религия превосходила по своей важности генеалогию — превосходила до такой степени, что дочери сербского деспота серьезно рассматривались в качестве возможных невест, и не из‐за происхождения (далеко не блестящего по европейским меркам), а из‐за их православного вероисповедания. В 1472 году московиты были весьма польщены, принимая в царскую семью византийскую принцессу Софью Палеолог в качестве жены Ивана III — союз, благодаря которому, как считается, царский двор Московии последней четверти XV века заимствовал или выработал многие черты имперского стиля. Но даже в этом случае не было попытки проследить генеалогию Софьи или добавить ее предков к ветви Даниловичей. Генеалогия московитов сознательно велась исключительно по мужской линии. Сходным образом, когда в 1561 году Иван IV женился во второй раз, неясность происхождения Марии Темрюковны Черкасской не была помехой для выбора ее кандидатуры. И когда в 1643–1645 годах Михаил Романов выбрал в женихи своей дочери Ирины Вальдемара Датского и Норвежского, то ни царя, ни его советников ничуть не тревожило, что Вальдемар — сын от морганатического второго брака короля Кристиана IV и Кирстен Мунк. Этот практичный подход к родословной сильно контрастирует с высокогенеалогическим сознанием европейских династий тех столетий — династий, одержимых демонстрацией реального или фальсифицированного происхождения своего рода от августейших исторических личностей, начиная с Карла Великого и заканчивая (в наиболее причудливых случаях) гомеровским или виргилиевским царем Приамом Троянским, библейским царем Давидом или Александром Великим¹⁴⁹.

Это отсутствие озабоченности знатностью происхождения предков также контрастировало с сильной сосредоточенностью на генеалогии отечественных кандидаток в царские невесты. Их смотры включали в себя расследования, в ходе которых выяснялась медицинская история каждой потенциальной невесты и ее родителей, подтверждались ее возраст и целомудрие, оценивалась физическая красота и предпринимались попытки предсказать, используя доступные на тот момент народные методы, ее способность выносить и родить множество детей. А кроме того, в такие расследования входило серьезное изучение генеалогии кандидаток — не с целью отыскать девушку с наиболее блестящим фамильным древом (хотя, поскольку все невесты были россиянками, ни одно древо не могло сравниться с царским), но с тем, чтобы составить список родственников. Генеалогия стала основной заботой при выборе русской невесты, ведь требовалось найти такую супругу, которая не нарушит хрупкий баланс придворных фракций, — забыть этот урок династического кризиса 1497–1502 годов было невозможно.

Когда Юрий Траханиотов и другие советники предложили будущему Василию III выбрать себе жену на смотре невест, они не могли не беспокоиться по поводу подводных камней, таившихся на пути домашних и зарубежных поисков. Иностранки были исключены, как замечает Герберштейн, из‐за издержек, а также религиозных и культурных различий. Но русские невесты тоже представляли риск. В результате были введены ограничения и на набор отечественных невест.

Эти ограничения прямо упоминаются в нескольких отчетах иностранцев, описывающих московские смотры невест. Папский посол Павел Йовий подробно рассказал о московском смотре невест в «Книге о посольстве Василия, великого государя Московского, к папе Клименту VII в 1525 году»¹⁵⁰. И хотя сам Йовий никогда не путешествовал в Московию, его отчет считается серьезным источником, поскольку написан историком Возрождения, чьи работы (по большей части касающиеся итальянской истории и исторических биографий) до сих пор ценятся как замечательные ранние примеры научных гуманистических трудов по истории¹⁵¹. Также труд Йовия важен потому, что основан на надежном первоисточнике — на разговоре с Дмитрием Герасимовым, московским дипломатом и переводчиком, который находился в Риме в 1525 году в составе посольства к папе Клименту VII. Герасимов был идеальным собеседником: вовлеченный в дипломатическую сферу, он близко знал все, что касалось дел династии, и в том числе царских свадеб. И дипломатией, и свадьбами управляла небольшая группа дьяков, обладавшая все более специализированными знаниями внутри царского скриптория. Посольский приказ и его архив возникли на базе этого скриптория в первой половине XVI века. Данный архив с его штатом писцов будет отвечать за составление, редактирование и сохранность свадебных документов XVI и XVII веков¹⁵². Герасимов, являясь высокопоставленным дипломатом, был хорошо знаком и работал с дьяками и другими придворными, которые организовали Василию III смотр невест и свадьбу.

Историк всегда и во всем, Йовий добыл у Герасимова информацию и оформил как общее рассуждение, не называя Василия III по имени, но описывая механизм смотра невест¹⁵³. «Задумав жениться, — начинает Йовий, —

московитские государи повелевают произвести в целом царстве отбор молодых девушек и привезти к себе тех, которые выделяются своей наружностью и душевными качествами. Потом сведущие люди и верные женщины осматривают их, и притом так тщательно, что могут даже ощупать и исследовать самое сокровенное. После долгого и мучительного ожидания родителей, достойной брака с царем признается та из них, которая придется по душе государю. Остальные же девицы, состязавшиеся в первенстве в красоте, целомудрии и нравственности, часто в тот же самый день в угоду государям выходят замуж за вельмож и воинов. Таким образом, в силу того, что государи пренебрегают славными отпрысками царского рода, на высоту царственного ложа под покровительством красоты взбираются по большей части девушки невысокого звания, как мы видим это в обычае у турок-оттоманов¹⁵⁴.

Этот замечательный отчет ясно указывает на то, что московиты разработали и проводили смотры невест как средство, чтобы не допустить появления невесты из знатного придворного клана. Йовий говорит нам, что смотры невест были созданы именно как способ избежать «славных отпрысков царского рода», что, конечно, означает знатные боярские кланы, которые доминировали в политике и часто были связаны с правителем благодаря брачному союзу или по крови. Таким образом, Йовий подтвердил отчет Герберштейна в том, что Иван III, Василий III и их советники — все были согласны, что «сочетаться лучше с дочерью кого-нибудь из своих подданных, чем с иностранкой».

Шведский дипломат Петр Петрей (1570–1622) оставил важное описание смотра невест, устроенного для Василия III в 1505 году (опубликованное в 1615‐м), которое повторяет многое из отчета Герберштейна, особенно в том, что касается цены и культуры:

Прожив довольно времени в большом распутстве и сладострастии с развратными женщинами и потаскушками и не желая допустить, чтобы брат его с детьми, по его смерти, имел доступ к верховной великокняжеской власти, он [Василий III] решился взять себе жену и собрал для того всю Боярскую думу, чтобы бояре хорошенько обдумали и обсудили все обстоятельства и наконец решили, полезнее ли и выгоднее для страны жениться ему на туземной или на иностранной княжне.

Они много и долго советовались и наконец решили в Думе, чтобы он женился на туземке, оставил в покое иностранок и не слишком много заботился о родстве с иноземными государями, так как они вероломны, горды и надменны, а потому не отдадут и не пошлют своих дочерей ни в какую варварскую землю, тем менее к московскому князю; кроме того, иностранная невеста и новая княгиня приводит обыкновенно с собою новые, чужие нравы, много чужого народа и иностранный покрой платья, а это будет стоить невероятных издержек. У них же и другая вера, которой русские не могут терпеть, даже слышать о ней, а это поведет к чрезвычайным переменам и разногласию в государстве.

Такое мнение и предложение внушил другим думным боярам и придворным один знатный человек, греческий уроженец, по имени Георгий Микрус, бывший в большой милости и почете у великого князя; к нему расположены были все, знатные и незнатные, за его благочестие и скромность. Он говорил, что в Москве найдутся девицы, которые нисколько не уступят европейским в красоте, добродетели и знатности: из них-то великий князь и может выбрать себе одну, которая покажется ему всех лучше, от нее будет больше пользы и прибыли стране, чем от иностранки. В самом же деле он думал, что так как находится теперь в большом почете у великого князя, то тот женится на его дочери, которая превосходила всех других девушек красивой наружностью, нравственностью и добродетелью¹⁵⁵.

Более поздние отчеты повторяют эти постоянные опасения об иностранном влиянии. Филипп Иоганн фон Страленберг (1676–1747), офицер шведской армии, плененный после сражения под Полтавой и проживший в России тринадцать лет, написал (до 1730 года):

Сие поволно уже ведомо, что российския монархи весма редко с чужестранным принцессами в супружество вступают, но всегда супругу свою из природных своих избирают. А своих царевен выдают за князей российских. И сие чинят они отчасти ради разности в вере, отчасти же ради умаления чужестранной корреспоценции. Да и сами редко и[з] знатнейших фамилей поимали, того ради, чтоб богатым чрез такия случаи не подать притчины к получению наивящщих богатств, и притом тако ж о богатстве и великом свойстве они весма мало разсуждали, но паче искали, чтоб супруги их были прекрасные, а притом бы и добродеталные¹⁵⁶.

Иоганн Георг Корб (1670–1741), секретарь габсбургского посольства к Петру I, писал (в 1700 году) о подобном же:

Между фамилиями иноземных государей поныне было опасно для царей искать себе супругу, так как бояре и вельможи царства из пустой боязни утверждают, будто посредством браков с иностранками вводятся весьма вредные перемены в отечестве и народ перенимает новые иноземные нравы и забывает старые обычаи. По мнению бояр, сама религия предков может при этом потерять свою чистоту и наконец вся Московия подвергнется самой большой опасности¹⁵⁷.

Возможно, самое прямое высказывание об опасениях московитов насчет иностранных партий мы встречаем в отчете польского дипломата Якова Рейтенфельса (написанном в 1671 году, во время второго смотра невест и женитьбы царя Алексея Михайловича):

Из различных иных особенностей, которыми цари московские отличаются от прочих государей Европы, особенно следует, поистине, упомянуть о том, что они никоим образом не соглашаются искать себе жен у чужестранцев. Так как препятствием или тормозом к сему служит не что иное, как различие вероисповеданий, то вследствие сего и дочери царей неохотно выдаются замуж за иностранцев, за пределы страны. Почему и в канонах Иоанна митрополита (которого они считают за пророка) сказано: не должно выдавать дочерей князя замуж за тех, кто употребляет нечистое в пищу или причащается опресноками. Итак, цари избирают себе супруг из собственных подданных совершенно так, как поступил восточный император Никифор, призвавший, говорят, самых красивых девиц во дворец, намереваясь избрать супругу для сына Ставрания [имеется в виду Ставракий. — Прим. ред.]. И соблюдают они этот дедовский обычай и поныне весьма строго, главным образом из‐за того, чтобы не возбуждать, сроднившись и смешавшись чрезмерно с иноземцами, у подданных желания поступать таким же образом, ибо они в достаточной мере узнали, насколько это им невыгодно, когда они некогда выдавали своих царевен за польских и иных королей и литовских великих князей или же сами брали себе жен из Грузии или иной какой страны¹⁵⁸.

В этом позднем, но замечательном рассказе затронуто много тем, которые прослеживались и ранее: исключение иностранных кандидатов из‐за религии, горький опыт брачных союзов с иностранцами в прошлом (включая и упоминание Елены и Александра) и исторический прецедент — византийские смотры невест (Ставракий и Феофания (Феофано)) в 807 году — второй смотр невест в списке Тредголда).

Большинство источников сходятся на том, что женитьба Василия и Соломонии Сабуровой произошла 4 сентября 1505 года — возможно, вскоре после того, как Василий выбрал ее на смотре невест¹⁵⁹. Согласно одному летописному источнику, «князь великий Василей Иванович помысли женитися и нача избирати княжьны и боярчины» (т. е. начал собирать на смотр княжон и боярышень)¹⁶⁰. Местоположение этого упоминания о смотре невест в данной летописи указывает на то, что смотр был проведен не позднее августа 1505 года. Вместе с тем легко представить, что колоссальная работа по организации первого смотра невест могла потребовать нескольких недель и начаться в первых числах июня¹⁶¹.

Согласно Коллманн, семья невесты — Сабуровы — «была безопасным выбором для Василия III». Они не были, продолжает Коллманн, «достаточно сильны политически, чтобы угрожать балансу сил между родами Холмских, Захарьиных (Кошкиных), Булгаковых-Щенятевых, Оболенских и Челядниных». Несомненно, Сабуровы являлись старым боярским родом, но значительно утратили блеск со времен своего расцвета, пришедшегося на правление Василия I. Более того, Соломония происходила из той ветви рода Сабуровых, представители которой, согласно придворным обычаям, не имели боярского звания. Отец Соломонии, Юрий Константинович Сабуров, стал в 1509 году боярином, но его продвижение было, «видимо, почетным, а не наследственным». Таким образом, Коллманн права в своем предположении, что «женитьба великого князя Василия III на представительнице небоярской линии некрупного рода показала слом в традиции великих князей жениться на представительницах выдающихся боярских семей»¹⁶².

Более чем слом, выбор Василием III Соломонии установил «новый паттерн в свадебной политике». Согласно Коллманн, то был «первый раз, когда в жены Даниловичу предпочли избранницу из сравнительно невзрачного рода, а не из ведущей иностранной, удельной княжеской или боярской семьи»¹⁶³. Эта мысль подтверждается статистическим анализом женитьб потомков Даниила Александровича, первого московского князя. На протяжении XIV, XV и XVI веков попеременно, в разных пропорциях и следуя разным трендам, использовались три источника невест, указанные Коллманн: «ведущая иностранная, удельная княжеская или боярская семья» (см. табл. 1.1)¹⁶⁴. Безусловно, любимым источником невест и женихов для Даниловичей в XIV и XV веках были семьи удельных князей, затем иностранцев (особенно литовские Гедиминовичи), а на третьем месте — известные боярские кланы. В XVI веке браки с удельными княжнами полностью исчезли (вместе с самими удельными княжествами) и пустоту заполнил резкий скачок в количестве браков с русскими подданными.

Снижение числа браков с иностранцами произошло после свадьбы в 1495 году дочери Ивана III Елены Ивановны и Александра Литовского. Их случай настроил московский двор против дипломатических браков с иностранцами именно по тем причинам, которые обозначил Герберштейн: «чрезвычайные расходы», сопутствующие такому браку, а также риски и трудности, связанные с тем, что в жены берут девушку, «воспитанную в чужеземных обычаях и в иной вере». В следующем после 1495 года столетии было только четыре свадьбы с иностранцами: Евдокия и царевич Петр (1506), великий князь Василий III и Елена Глинская (1526), Иван IV и Мария/Кученей Черкасская (1561), Мария Владимировна Старицкая и Магнус, «король» Ливонии (1573). Но эти браки сложно квалифицировать как по-настоящему дипломатические. В каждом из этих случаев иностранный супруг или супруга переселялись в Московию, иногда задолго до женитьбы/замужества. Царевич Петр был крещеным царевичем-Чингизидом, который жил (а скорее удерживался в плену) в Московии еще до крещения и брака с дочерью Ивана III. Елена Глинская и члены ее семьи иммигрировали в Московию в 1508 году¹⁶⁵. Мария/Кученей Черкасская была настоящей иностранной невестой, но ее семья уже утвердилась в Московии, где братья Марии служили при дворе Ивана IV. А Магнус, сын короля Датского Кристиана III, был вынужден править марионеточным Ливонским королевством в рамках большой схемы Ивана IV в игре на Балтике¹⁶⁶.

Таблица 1.1. Паттерны династических браков в Московии: происхождение супругов в XIV–XVIII веках

Источник: Baumgarten N. de. Généalogies des branches régnantes de Rurikides du XIII^e au XVI^e siècle. Rome, 1934. P. 10–35 (tables II–V).

Во всех четырех случаях иностранный супруг или супруга уже имели опыт связи с московским двором. Если отбросить эти случаи, то иных брачных связей между московской династией и иностранными принцами и принцессами в промежутке между 1495 годом и 1710‐м (когда состоялась свадьба племянницы Петра Великого Анны Иоанновны, будущей императрицы, и Фридриха Вильгельма Курляндского) нет. (Мы не рассматриваем женитьбы Лжедмитрия I на Марине Мнишек в 1606 году и Петра Великого на Марте Скавронской в 1712‐м, поскольку эти примеры выбора невесты были уникальными.) Такое положение сложилось не из‐за недостатка попыток: московские правители продолжали усилия по заключению брачных союзов с представителями иных государств, особенно западных. Но катастрофический провал брака Елены Ивановны и Александра, по-видимому, отбил желание у великих князей, царей и их советников использовать женитьбу правителя как дипломатический инструмент. Только Петр Великий в начале XVIII века внес необходимые поправки в брачный ритуал и в требования перехода в православие, что позволило династическим бракам вновь появиться на дипломатической арене¹⁶⁷.

С начала XVI века браки демонстрировали не только явную предпочтительность отечественного супруга/супруги, но и резкие изменения в происхождении этих отечественных супругов по сравнению с прошлым столетием. Женихи и невесты не выбирались теперь из выдающихся боярских родов, таких как Патрикеевы. Предпочтение отдавалось «сравнительно незначительным» родам, таким как Сабуровы, Собакины, Колтовские и большинство других семей, отдававших дочерей за российских правителей в XVI и XVII веках. Конечно, были и исключения, но в целом эти века отмечены заметным отсутствием в Тереме невест из знаменитых семей.

Этот «новый паттерн» браков Даниловичей был прямым следствием введения смотров невест. В период между 1505 годом (первый брак Василия III) и 1689‐м (первый брак Петра I) смотры невест организовывали почти для каждого мужчины правящей династии (см. табл. 1.2). Московский двор нашел в браках, заключенных благодаря смотру невест, практически все преимущества браков с иностранками. Иностранные невесты и женихи приезжали в Москву лишь с небольшим числом слуг и потому не могли нарушить баланс придворных фракций. Невеста была человеком со стороны, чужой, и это устраивало людей, принадлежавших к внутреннему кругу и более всего желавших остаться на своем месте. Победительница смотра невест функционально была иностранкой, но без той высокой цены и культурных барьеров, что всегда сопровождали появление иностранной невесты. Это объясняет, почему (как мы увидим во второй главе) смотры невест породили набор новых и связанных с этими новыми ритуалов и помогли смастерить новую, вымышленную идентичность для невесты.

Таблица 1.2. Смотры невест в Московии, 1505–1689 годы

То, что смотры невест и этот «новый паттерн» в династических браках появились на сцене одновременно, не было простым совпадением. Как бы ни возникла сама идея (как отклик на византийские смотры невест, как российская адаптация Книги Есфирь, как уловка Траханиотова с целью сосватать дочь за царя), смотры невест стали идеальным решением матримониальной дилеммы, перед которой оказались Василий III и его советники. Эти смотры были разработаны в ответ на новые матримониальные условия, возникшие после успешного «собирания Руси» Москвой (потеря удельных невест), после того, как отвернулись от иностранцев из‐за фиаско Елены Ивановны, и после общего признания (вероятно, и правителем, и его сподвижниками из числа бояр) в связи с династическим кризисом 1497–1502 годов, что женитьба на дочерях родовитых бояр — идея плохая. Смотры невест служили инструментом, разработанным для поиска супруги из «сравнительно незначительного» рода: идеальный новый состав кандидаток представлял все преимущества иностранных невест, но без связанных с ними проблем и затрат, а также все достоинства невест отечественных, но без дестабилизирующего фаворитизма, имевшего место при прошлых браках с дочерьми могущественных придворных.

Примечания

38

Герберштейн С. Записки о Московии / Пер. с нем. А. И. Малеина и А. В. Назаренко; под ред. В. Л. Янина. М.: Изд-во МГУ, 1988. С. 86–87 [в цитате текст в квадратных и круглых скобках приведен в таком виде в указанном издании. — Прим. ред.] Herberstein S. von. Rerum Moscoviticarum Commentarii. Basileae: Ex officina Oporiniana, 1571. P. 47–48.

39

Изабель де Мадарьяга предполагает, что плохое здоровье Ивана III могло быть обусловлено инсультом. См.: Madariaga I. de. Ivan the Terrible: First Tsar of Russia. New Haven; London: Yale University Press, 2005. P. 23, 390 (n. 2). См. также: Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 66.

40

О Траханиотове и греках в Московии в начале XVI века см.: Croskey R. Byzantine Greeks in Late Fifteenth — and Early Sixteenth-Century Russia // The Byzantine Legacy in Eastern Europe / Ed. by L. Clucas. Boulder, 1988. P. 35–36; Флоря Б. Н. Греки-эмигранты в Русском государстве второй половины XV — начала XVI в. Политическая и культурная деятельность // Русско-балканские культурные связи в эпоху средневековья. София, 1982. С. 123–143; Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий (Очерки социально-политической истории). М., 1982. С. 247–248; Он же. Россия на пороге Нового времени. С. 67; Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 207; Карамзин Н. М. История. Т. 7. Прим. 402; Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XVI–XVII вв. [далее — ДДГ] / Под ред. С. В. Бахрушина, Л. В. Черепнина. М., 1950. С. 362–363.

41

См.: Герберштейн С. Записки о Московии. С. 86–88, 110–111, 306–307. См. также: Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 67.

42

О Юрии Константиновиче Сабурове см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 142–143, 233; она осторожно предполагает, что он стал боярином между октябрем 1506 и сентябрем 1509 года. В других источниках утверждается, что он был боярином уже в 1506 году. См.: Зимин А. А. Состав Боярской думы в XV–XVI веках // Археографический ежегодник за 1957 год. М., 1958. С. 49; Kleimola A. M. Patterns of Duma Recruitment, 1505–1550 // Essays in Honor of A. A. Zimin / Ed. by D. C. Waugh. Columbus, 1985. P. 255; Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в.: В 3 т. М.: АН СССР, 1952–1964. Т. 3. С. 68–72. Ср. с кн.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 195, где он указан только как окольничий с 1509 года и до смерти в 1511/1512 году.

43

См. комментарий Андрея Плигузова в кн.: Герберштейн С. Записки о Московии. С. 306 (прим. 223).

44

Современный и всесторонний анализ «Записок» Герберштейна дан в кн.: 450 Jahre Sigismund von Herbersteins Rerum Moscoviticarum Commentarii, 1549–1999: Jubiläumsvorträge / Hrsg. F. Kämpfer u. R. Frötschner. Wiesbaden: Harrassowitz, 2002.

45

См.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 273.

46

Treadgold W. T. Bride-Shows of the Byzantine Emperors // Byzantion. 1979. Vol. 49. P. 395–413. А также более ранняя его работа: Idem. The Problem of the Marriage of the Emperor Theophilus // Greek, Roman and Byzantine Studies. 1975. Vol. 16. P. 325–341. По его мнению, пять смотров невест завершились браками: Константина VI и Марии Амнийской (788), Ставракия и Феофано (807), Феофила и Феодоры (830), Михаила III и Евдокии Декаполитиссы (855), Льва VI и Феофано (882). Тредголд не признает смотры невест, обнаруженные другими учеными. О Льве IV и Ирине (768) см.: Bury J. B. A History of the Eastern Roman Empire from the Fall of Irene to the Accession of Basil I (A. D. 802–867). London, 1912. P. 81; Runciman S. Some Notes on the Role of the Empress // Eastern Churches Review. 1972. Vol. 4. P. 120–121. О Льве VI и его третьей жене Евдокии Ваяне (900) см.: Bourboulis Ph. P. Studies in the History of Modern Greek Story-Motives. Thessalonike, 1953. P. 37; Jenkins R. Byzantium: The Imperial Centuries, A. D. 610–1071. New York, 1966. P. 215. См. также последователя Рансимена: Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 83.

47

Rydén L. The Bride-Shows at the Byzantine Court — History or Fiction? // Eranos. 1985. Vol. 83. P. 175–191.

48

В защиту аргументов Тредголда см.: Hans L.‐M. Der Kaiser als Märchenprinz: Brautschau und Heiratspolitik in Konstantinopel 395–882 // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik. 1988. Bd. 38. S. 46–52; Dagron G. Nés dans la pourpre // Travaux et Mémoires du Centre de Recherche d’ Histoire et Civilisation byzantines. 1994. Vol. 12. P. 105–142.

49

Speck P. Eine Brautschau für Staurakios? // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik. 1999. Bd. 49. S. 26–30; Ludwig C. Sonderformen byzantinischer Hagiographie und ihr literarisches Vorbild. Frankfurt am Main, 1997. S. 104–145; Lilie R.‐J. Byzanz unter Eirene und Konstantin VI. (780–802). Frankfurt am Main, 1996. S. 42–43; Afinogenov D. E. The Bride-Show of Theophilos: Some Notes on the Sources // Eranos (Acta Philologica Suecana). 1997. Vol. 95. P. 10–18; Vinson M. Romance and Reality in the Byzantine Bride-Show // Gender in the Early Medieval World: East and West, 300–900 / Ed. by L. Brubaker and J. M. H. Smith. Cambridge, 2004. P. 102–120; Eadem. Rhetoric and Writing Strategies in the Ninth Century // Rhetoric in Byzantium / Ed. by E. Jeffreys. Aldershot, 2003. P. 9–22; Eadem. The Life of Theodora and the Rhetoric of the Byzantine Bride-Show // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik. 1999. Bd. 49. S. 31–60; Herrin J. Women in Purple: Rulers of Medieval Byzantium. Princeton, 2001. P. 132–138, 170–172, 185, 190–191, 222–225, 237, 292 (n. 84). Херрин досадливо отмахивается от историчности византийских смотров невест, называя их то «риторическим упражнением», которое «не может быть чем-то иным, кроме литературного вымысла», то «парадом привлекательных молодых женщин», который «вполне мог проводиться» (Ibid. P. 134, 137, 172).

50

Treadgold T. W. The Historicity of Imperial Bride-Shows // Jahrbuch der Österreichischen Byzantinistik. 2004. Bd. 54. S. 39–52.

51

Jenkins R. Byzantium. P. 98; Runciman S. Some Notes on the Role of the Empress. P. 120–121. См. также: Bourboulis Ph. P. Studies in the History of Modern Greek Story-Motives. P. 35. О русско-хазарских отношениях см.: Pritsak O. The Origin of Rus. Cambridge, 1981. V. 1: Old Scandinavian Sources other than the Sagas. P. 3–33, 84.

52

Dunlop D. M. The History of the Jewish Khazars. Princeton, 1954. P. 100, 109–110; Ibn Fadlan’s Journey to Russia: A Tenth-Century Traveller from Baghdad to the Volga River / Transl. by R. Frye. Princeton, 2005. P. 76.

53

Treadgold W. T. Bride-Shows of the Byzantine Emperors. P. 398.

54

Ibid. P. 397. См. также введение (Introduction) в работе: Fourmy M.‐H., Leroy M. La Vie de S. Philarete // Byzantion. 1934. Vol. 9. P. 103.

55

Treadgold W. T. Bride-Shows of the Byzantine Emperors. P. 398.

56

См.: The Chronicle of John Malalas / Transl. by E. Jeffreys, M. Jeffreys, R. Scott. Melbourne, 1986. Bk. 14. P. 191–193; Constantinople in the Early Eighth Century: The Parastaseis syntomoi chronikai / Ed. by A. Cameron, J. Herrin. Leiden, 1984. P. 141 (англ. пер.).

57

Herrin J. Women in Purple. P. 135.

58

Для начального знакомства с мифом о суде Париса см. следующие источники: фрагменты «Киприи», в частности фрагмент 1 (язык оригинала — греческий, VII–VI века до н. э.), в кн.: Hesiod, Homer. Hesiod, the Homeric Hymns, and Homerica / Transl. by H. G. Evelyn-White. Charleston, S. C., 2007. P. 239; «Героиды» Овидия (латынь, I век до н. э. — I век н. э.) в кн.: Ovid. Heroides and Amores / Transl. by G. Showerman. Cambridge, 1958. P. 201–203; «Фабулы» (или «Мифы») Псевдо-Гигина (латынь, II век н. э.) в кн.: Hyginus. The Myths of Hyginus / Transl. by M. A. Grant. Lawrence, 1960. P. 82–83; «Библиотеку» Псевдо-Аполлодора (греческий, II век н. э.) в кн.: Apollodorus. The Library of Greek Mythology / Transl. by K. Aldrich. Lawrence, KS, 1975. P. 94; «Диалоги богов» Лукиана (греческий, II век н. э.) в кн.: Lucian. Lucian’s Dialogues / Transl. by H. Williams. London, 1907. P. 38–48.

59

Herrin J. Women in Purple. P. 137.

60

Treadgold W. T. Bride-Shows of the Byzantine Emperors. P. 402–403; Idem. The Problem of the Marriage of the Emperor Theophilus. P. 327; Silvas А. М. Kassia the Nun ca. 810–865: An Appreciation // Byzantine Women: Varieties of Experience, AD 800–1210 / Ed. by L. Garland. Aldershot, 2006. P. 17–40 (особенно 20–21, где она эвфемистически называет смотры невест «судом Париса»).

61

Рейтенфельс Я. Сказание святлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о Московии // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете [далее — ЧОИДР]. 1905. Кн. 3 (214). С. 1–137 (цит. 81). Окончание записок Рейтенфельса см.: Там же. М., 1906. Кн. 3 (218). С. 129–228.

62

Dagron G. Emperor and Priest: The Imperial Office in Byzantium / Transl. by J. Birrell. Cambridge, 2003. P. 47–48.

63

О литературных «нитях» см.: Bourboulis Ph. P. Studies in the History of Modern Greek Story-Motives. P. 40–52. О близком мотиве истории Золушки см.: Cinderella: A Casebook / Ed. by A. Dundes. New York: Wildman, 1983; Cox M. R. Cinderella: Three Hundred and Forty-Five Variants of Cinderella, Catskin, and Cap о’ Rushes, Abstracted and Tabulated, with a Discussion of Mediceval Analogues, and Notes. Nendeln, 1967; Rooth A. B. The Cinderella Cycle. Lund, 1951; Thompson S. Motif-Index of Folk Literature: A Classification of Narrative Elements in Folk-Tales, Ballads Myths, Fables, Mediaeval Romances, Exempia, Fabliaux, Jest-Books, and Local Legends: In 6 vols. Bloomington, 1932–1936. Vol. 3. P. 389–390, 396; Vol. 5. P. 14.

64

Оригинальный текст гласит: «…inspectis plerisque nobilium filiabus». См.: Annales Regni Francorum, inde ab a. 741. usque ad a. 829., qui dicuntur Annales Laurissenses Maiores et Einhardi / Ed. by F. Kurze. Hanover, 1895. P. 150 (s. a. 819). На англ. яз. см.: Carolingian Chronicles: Royal Frankish Annals and Nithard’ s Histories / Transl. by B. W. Scholz and B. Rogers. Ann Arbor, 1972. P. 105.

65

В оригинальном тексте — «undecumque adductus procerum filias inspitiens, Iudith filiam Uuelponis nobilissimi comitis in matrimonium iunxit». См.: Thegan. Die Taten Ludwigs (Gesta Hludowici imperatoris), and Astronomus. Das Leben Kaiser Ludwigs (Vita Hludowici imperatoris) / Ed. by E. Tremp; published together. Hanover: Hahnsche Buchhandlung, 1995. P. 392.

66

Скептическая точка зрения на каролингский смотр невест 819 года представлена в работе: Jong M. de. Bride Shows Revisited: Praise, Slander and Exegesis in the Reign of the Empress Judith // Gender in the Early Medieval World: East and West. P. 257–277. О влиянии Византии на каролингский Запад см.: McCormick M. Eternal Victory: Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the Early Medieval West. Cambridge, 1986. P. 362–384; Idem. Byzantium and the Early Medieval West: Problems and Opportunities. // Europa medievale e mondo bizantino: contatti effettivi e possibilità di studi comparati / Ed. by G. Arnaldi, G. Cavallo. Rome, 1997. P. 1–17; Idem. Byzantium and the West, A. D. 700–900 // New Cambridge Medieval History / Ed. by R. McKitterick. Cambridge, 1995. Vol. 2. P. 349–380; Idem. Diplomacy and the Carolingian Encounter with Byzantium down to the Accession of Charles the Bald // Eriugena: East and West. Papers of the Eighth International Symposium of the Society for the Promotion of Eriugenean Studies / Ed. by B. McGinn, W. Otten. Notre Dame, IN, 1994. P. 15–48.

67

См.: Ebrey P. B. Women and the Family in Chinese History. London, 2003. P. 177–193; Holmgren J. Imperial Marriage in the Native Chinese and Non-Han State, Han to Ming // Marriage and Inequity in Chinese Society / Ed. by R. S. Watson, P. B. Ebrey. Berkeley; Los Angeles, 1991. P. 58–96; Soullière E. The Imperial Marriages of the Ming Dynasty // Papers on Far Eastern History. 1988. Vol. 37. P. 15.

68

Polo M. The Travels of Marco Polo: The Marsden Translation. P. 143–145.

69

Soullière E. The Imperial Marriages of the Ming Dynasty. P. 23–24.

70

Mendoza J. G. de. The History of the Great and Mighty Kingdom of China and the Situation Thereof. In 2 vols / Transl. by R. Parke; ed. by Sir G. T. Staunton. London, 1853–1854. Vol. 1. P. 65–66.

71

Soullière E. The Imperial Marriages of the Ming Dynasty. P. 23–24.

72

Semedo A. The History of the Great and Renowned Monarchy of China. London, 1655. P. 120–121; Soullière E. The Imperial Marriages of the Ming Dynasty. P. 21–22.

73

См.: Ebrey P. B. Introduction // Marriage and Inequity in Chinese Society. P. 2–6, 8–11.

74

Wang Sh. Qing Imperial Women: Empresses, Concubines, and Aisin Gioro Daughters // Servants of the Dynasty: Palace Women in World History. P. 152.

75

O xiunǔ см.: Wang Sh. The Selection of Women for the Qing Imperial Harem // Chinese Historical Review. 2004. Vol. 11. № 2. P. 212–222.

76

См. газетные репортажи об императорских свадьбах династии Цин, современные описываемым событиям: An Imperial Wedding. The Emperor of China Has Taken unto Himself Several Wives // New York Times. 1872. December 26; Imperial Nuptials. How the Wife of the Chinese Emperor Has Been Chosen // Ibid. 1887. July 11.

77

Rawski E. Ch’ing Imperial Marriage and Problems of Rulership // Marriage and Inequity in Chinese Society. P. 187; Eadem. The Last Emperors: A Social History of Qing Imperial Institutions. Berkeley; Los Angeles, 1998. P. 131.

78

Wang Sh. Qing Imperial Women.

79

Holmgren J. Imperial Marriage. P. 75; Soullière E. Reflections on Chinese Despotism and the Power of the Inner Court // Asian Profile. 1984. Vol. 12. № 2. P. 132–134.

80

Bourboulis Ph. P. Studies in the History of Modern Greek Story-Motives. P. 15–39 (цит. — P. 15).

81

Ibid. P. 30.

82

Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 83.

83

С этим комментарием Игорь Шевченко выступил во время заседания «Early Slavic Seminar» в Центре Дэвиса в Гарвардском университете 10 апреля 2009 года. Литература о заимствованиях Московией из Византии значительна и затрагивает вопросы и политические, и культурологические. См., например, следующие работы и библиографии в них: Ostrowski D. Muscovy and the Mongols; Cherniavsky M. Khan or Basileus: An Aspect of Russian Mediaeval Political Theory // Journal of the History of Ideas. 1959. Vol. 20. № 4. P. 459–476; Дубакин Д. Н. О влиянии Византии на семейный быт русского общества // Христианское чтение. 1881. № 3–4. С. 354–362. См. также короткий, но элегантный обзор родства в Московии и Византии в кн.: Oakley F. Kingship: The Politics of Enchantment. Malden; Oxford: Blackwell, 2006. P. 83–86.

84

См. библиографию в кн.: Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1987. Вып. 1: XI — первая половина XIV в. С. 471–474.

85

Литература о Книге Есфирь и Геннадиевской Библии обширна. См., например: Lunt H. G.,Taube M. The Slavonic Book of Esther: Text, Lexicon, Linguistic Analysis, Problems of Translation. Cambridge, 1998; Словарь книжников и книжности Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева. Л., 1988. Вып. 2: Вторая половина XIV — XVI в. Ч. 1. С. 145–146; Altbauer M., Taube M. The Slavonic Book of Esther: When, Where, and from What Language Was It Translated? // Harvard Ukrainian Studies. 1984. V. 8. P. 304–320; Горский А. В., Невоструев К. И. Описание славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. М., 1855. Отд. 1.

86

См.: Ostrowski D. Muscovy and the Mongols. P. 231; Плигузов А. И., Тихонюк И. А. Послание Дмитрия Траханиота новгородскому архиепископу Геннадию Гонзову о седмеричности счисления лет // Естественнонаучные представления Древней Руси. М., 1988. С. 51–75; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 208–211.

87

Другое греческое имя, упоминаемое в связи с текстом Книги Есфирь, — Максим Грек (1475–1556), переводчик библейских и богослужебных текстов и видный деятель при великокняжеском дворе. Моше Таубе и Хью Олмстед убедительно доказывают, что Максим Грек, вероятнее всего, был переводчиком новой славянской версии так называемой «Повести о Есфири». См.: Taube M., Olmsted H. M. «Povest’ о Esfiri»: The Ostroh Bible and Maksim Grek’s Translation of the Book of Esther // Harvard Ukrainian Studies. 1987. Vol. 11. № 1/2. P. 100–117.

88

См.: Stevens C. B. Russia’s Wars of Emergence, 1460–1730. Harlow, 2007; Fennell J. L. I. Ivan the Great of Moscow. London, 1963. P. 132–159; Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства: Вторая половина XV века. М., 1952. С. 239–281; Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. СПб., 1851. Т. I. Ч. I: Сношения великих князей Иоанна Васильевича и Василия Иоанновича с императорами Германскими Фридрихом III и Максимилианом I, 1488–1517. Стлб. 1–154.

89

См.: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. I: С 1487 по 1533 год// Сборник Императорского Русского исторического общества [далее — Сб. РИО]. СПб., 1882. Т. 35. С. 71–188 (№ 17–35); Croskey R. M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. P. 251–266; Бережков М. Н. Елена Ивановна, великая княгиня литовская и королева польская.

90

См.: Alef G. Was Grand Prince Dmitrii Ivanovich Ivan Ill’ s «King of the Romans»? // Essays in Honor of A. A. Zimin. P. 94–96; Szeftel M. The Title of the Muscovite Monarch up to the End of the Seventeenth Century // Canadian-American Slavic Studies. 1979. Vol. 13. № 1–2. P. 59–81; Хорошкевич А. Л. Об одном из эпизодов династической борьбы в России в конце XV века // История СССР. 1974. № 5. С. 134–136.

91

См.: Козаченко А. И. К истории великорусского свадебного обряда // Советская этнография. 1957. № 1. С. 62; Сб. РИО. Т. 35. С. 120–124 (фрагм. XI–XIV).

92

Fennell J. L. I. Ivan the Great of Moscow. P. 162–163; Сб. РИО. Т. 35. С. 138–144 (№ 25), 160–163 (фрагм. I–VI).

93

Эта грамота хранилась в Царском архиве и значится в более поздних описях: Описи Царского архива XVI века и Архива Посольского приказа 1614 года / Под ред. С. О. Шмидта. М., 1960. С. 36 (ящик 183), 61 (л. 48–48 об.), 65 (л. 63 об. — 64); Опись архива Посольского приказа 1626 года / Под ред. С. О. Шмидта; подгот. к печ. В. И. Гальцов. М., 1977. Ч. 1. С. 85 (л. 93 об. — 94), 255 (л. 420); Опись архива Посольского приказа 1673 года / Под ред. С. О. Шмидта; подгот. к печ. В. И. Гальцов. М., 1990. Ч. 1. С. 150–252 (л. 286 об. — 290 об.). Цитата из описи 1626 года.

94

Древняя российская вивлиофика, содержащая в себе собрание древностей российских, до истории, географии и генеалогии российския касающихся [далее — ДРВ]: В 20 ч. / Изд. Н. Новиковым. М., 1788–1791. Ч. 14. С. 5–15.

95

ДРВ. Ч. 14. С. 2; Сб. РИО. Т. 35. С. 163–164 (фрагм. VII).

96

ДРВ. Ч. 14. С. 5–11.

97

Описи включают фрагментарный оригинал и две полные, хотя и более поздние копии. Оригинал см. в: Российский государственный архив древних актов [далее — РГАДА]. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 1. Он опубликован: Хорошкевич А. Л. Из истории дворцового делопроизводства конца XV в. Опись приданого великой княжны Елены Ивановны 1495 г. // Советские архивы. 1984. № 5. С. 29–34. Копии см. в: Библиотека Российской академии наук [далее — БАН]. 16.15.15. Л. 1–26 об.; 32.4.21. Л. 6 — 23 об. Об этих описях см.: Martin R. E. Muscovite Royal Weddings. P. 77–189 (особенно 81–86); Idem. Gifts for the Bride: Dowries, Diplomacy, and Marriage Politics in Muscovy // Journal of Medieval and Early Modern Studies. 2008. Vol. 38. № 1. P. 119–145. Дипломатические отчеты и связанная с ними корреспонденция об этом браке представлены в: ДРВ. Ч. 14. С. 1–4; Разрядная книга 1475–1605 гг.: В 3 т. / Под ред. В. И. Буганова. М., 1977–1989. Т. 1. С. 40–42; Сб. РИО. Т. 35. С. 157–171 (№ 30–31).

98

На этой редкой иконе, названной по первой строке 148‐го псалма, изображены все творения Господа, восхваляющие его, и святые, расположенные в несколько рядов вокруг Христа, восседающего на троне.

99

БАН. 16.15.15. Л. 3 об. — 5, 15–15 об., 17 об. — 18.

100

БАН. 16.15.15. Л. 1–3; 32.4.21. Л. 6 — 7 об.

101

Примеры процессий с женихом на коне см. в: ДРВ. Ч. 13. С. 2–3, 28, 38, 56–57, 95 и далее.

102

Там же. Ч. 14. С. 11.

103

О священнике Фоме см.: Смирнов С. И. Древнерусский духовник. Исследование с приложением: Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. М., 1913. С. 250. Все эти традиционные элементы повторяются и в описаниях других русских царских свадеб: ДРВ. Ч. 13. С. 8, 11, 12 и далее. См. также: Домострой Сильвестровского извода. Изд. 2‐е, испр. и доп. СПб., 1902. С. 72–74.

104

См.: Meyendorff J. Marriage: An Orthodox Perspective. Crestwood, N. Y.: St. Vladimir’s Seminary Press, 1984. P. 29–42.

105

Козаченко А. И. К истории великорусского свадебного обряда. С. 64–65.

106

Meyendorff J. Marriage. P. 20–29.

107

ДРВ. Ч. 13. С. 10 (Василий III, 1526 год), 24 (Андрей Старицкий, 1533), 42 (Юрий Васильевич, 1547). Начиная с первой свадьбы царя Михаила Романова (1624 год), практика изменилась: общую чашу, после того как пара пила из нее вино, не разбивали, а передавали священнослужителю, и он уносил ее в алтарь. См.: РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 4. Л. 13 (первая свадьба царя Михаила, 1624); ДРВ. Ч. 13. С. 164 (его вторая свадьба, 1626), 206 (первая свадьба царя Алексея Михайловича, 1648).

108

Козаченко А. И. К истории великорусского свадебного обряда. С. 64–65; Сб. РИО. Т. 35. С. 184–188 (№ 35); ДРВ. Ч. 14. С. 13–15.

109

Козаченко А. И. К истории великорусского свадебного обряда. С. 65.

110

Сб. РИО. Т. 35. С. 191–192 (фрагм. III).

111

Там же. С. 68–72 (№ 17, фрагм. I–VI), 123–124 (№ 24, фрагм. XIV–XV), 139–144 (№ 25, фрагм. III, V), 145–171 (№ 28, фрагм. I–XIII; № 30, фрагм. I–V; № 31, фрагм. I–XVII), 182–196 (№ 35, фрагм. I–II; № 36, фрагм. I–VI), 204–211 (№ 40, фрагм. I–III), 239–242 (№ 49, фрагм. I–III), 269–280 (№ 56, фрагм. III–IV; № 57, фрагм. I–II; № 58, фрагм. I–V; № 60, фрагм. I–IV), 288 (№ 61, фрагм. IV), 292–300 (№ 62, фрагм. III; № 63, фрагм. I–III, № 64, фрагм. I–III), 425–426 (№ 76, фрагм. I).

112

БАН. 32.4.21. Л. 23 об.

113

О Евдокии и царевиче Петре см.: БАН. 32.4.21. Л. 37 об. О Марии Сабуровой и Стародубском: Там же. Л. 48.

114

О первом браке Ивана III см.: Полное собрание русских летописей [далее — ПСРЛ]: В 42 т. СПб./Пг./Л.; М., 1841–2005. Т. 12. С. 77 (6960 год, Патриаршая, или Никоновская, летопись). О рождении Ивана Молодого см.: Там же. Т. 4. С. 131 (6960, Новгородская 4-я летопись); Т. 8. С. 147 (6966, Воскресенская летопись); Т. 12. С. 112 (6966). О свадьбе Ивана Молодого см.: Там же. Т. 4. С. 134 (6991); Т. 6. С. 36 (6991, Софийская 1-я летопись), 234–235 (6991, Софийская 2-я летопись); Т. 8. С. 214 (6991); Т. 12. С. 214 (6991).

115

О его рождении см.: Там же. Т. 4. С. 155 (6990); Т. 6. С. 235 (6992); Т. 12. С. 215 (6992).

116

О втором браке Ивана см.: Там же. Т. 4. С. 133, 246; Т. 6. С. 196–197 (6980), 278 (6981, отрывок русской летописи); Т. 8. С. 175–176 (6981); Т. 12. С. 151 (6981). О рождении Василия см.: Там же. Т. 4. С. 133 (6981); Т. 6. С. 19 (6987, Софийская 1-я летопись), 33 (6987), 222 (6987); Т. 8. С. 200 (6987); Т. 12. С. 190–191 (6987). О рождении Елены см.: Там же. Т. 8. С. 182 (6984); Т. 12. С. 168 (6984).

117

О его смерти см.: Там же. Т. 4. С. 135 (6997), 157 (6998); Т. 8. С. 219 (6998); Т. 12. С. 222 (6998).

118

Ее имя в источниках различается. О ней как об Анне см.: Там же. Т. 24. С. 232 (б. г., Типографская летопись). Как о Марии — см.: Карамзин Н. М. История. Т. 5. Прим. 254; Baumgarten N. de. Généalogies des branches régnantes de Rurikides du XIII^e au XVI^e siècle. Rome, 1934. P. 17 (table 111), 20 (n. 8).

119

О Патрикеевых и их родственных связях см.: Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 133–140.

120

Kollmann N. Sh. Consensus Politics: The Dynastic Crisis of the 1490s Reconsidered. P. 250–251; Герберштейн С. Записки о Московии. С. 111, 318 (прим. 312).

121

ПСРЛ. Т. 12. С. 263 (7000); Т. 24. С. 214 (7006).

122

Там же. Т. 12. С. 263 (7000); Т. 20. С. 366–368 (7006, Львовская летопись); Т. 24. С. 213 (7006). См. также: Бычкова М. Е. Обряды венчания на престол 1498 и 1547 годов: Воплощение идей власти государя // Cahiers du monde russe et soviétique. 1993. Vol. XXXIV. № 1–2. Р. 245–255; Majeska G. P. The Moscow Coronation of 1498 Reconsidered. О коронации наследников при жизни их отцов см.: Назаров В. Д. О соправительстве в Московском великом княжестве (конец XIV — начало XVI века) // Верховная власть, элита и общество в России XIV — первой половине XIX века: Российская монархия в контексте европейских и азиатских монархий и империй. М., 2009. С. 112–115. См. также: Lewis A. W. Royal Succession in Capetian France: Studies in Familial Order and the State. Cambridge, 1981; Idem. Anticipatory Association of the Heir in Early Capetian France // American Historical Review. 1978. Vol. 83. P. 906–927.

123

ПСРЛ. Т. 24. С. 213 (7003), 214 (7007); Т. 26. С. 291 (7006, Вологодско-Пермская летопись); Т. 30. С. 139 (7007, Владимирская летопись).

124

Там же. Т. 20. С. 368 (март 7007); Т. 4. С. 531 (7001 [sic]); Т. 26. С. 291 (июнь 7007); Лурье Я. С. Краткий летописец погодинского собрания // Археографический ежегодник за 1962 г. М., 1963. С. 443 (июль 7007); Шмидт С. О. Продолжение хронографа редакции 1512 г. // Исторический архив. 1951. № 7. С. 273 (январь 7007); Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 254.

125

См., например: Черепнин Л. В. Русские феодальные архивы XIV–XVI веков: В 2 т. М., 1948–1951. Т. 2. С. 289–320; Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. С. 360–376; Fennell J. L. I. Ivan the Great. P. 315–352; Fine J. V. A., Jr. The Muscovite Dynastic Crisis of 1497–1502 // Canadian Slavonic Papers. 1966. Vol. 7. P. 198–215.

126

Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 253; Alef G. Aristocratic Politics and Royal Policy in Muscovy in the Late Fifteenth and Early Sixteenth Centuries // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1980. Bd. 27. S. 77–109. Крамми адоптировал умозаключения Коллманн и Алефа. См.: Crummey R. O. The Formation of Muscovy, 1304–1613. London, 1987. P. 104–105, 110–113.

127

См.: Martin R. E. Archival Sleuths and Documentary Transpositions. P. 271–281, 291.

128

БАН. 16.15.15. Л. 27 об. — 28; ДРВ. Ч. 13. С. 2. См. также: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 38–42.

129

БАН. 16.15.15. Л. 27 об. — 28; ДРВ. Ч. 13. С. 2. См. также: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 30, 34; Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 260; Eadem. Kinship and Politics. P. 79.

130

БАН. 16.15.15. Л. 28; ДРВ. Ч. 13. С. 2. См. также: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 38, 40; Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 253, 259.

131

БАН. 16.15.15. Л. 28; ДРВ. Ч. 13. С. 2; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 38, 42–43.

132

БАН. 16.15.15. Л. 29 об.; ДРВ. Ч. 13. С. 4; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 229.

133

БАН. 16.15.15. Л. 29 об.; ДРВ. Ч. 13. С. 4; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 233.

134

БАН. 16.15.15. Л. 30 об.; ДРВ. Ч. 13. С. 5.

135

Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 255.

136

Kollmann N. Sh. Consensus Politics. P. 257.

137

ПСРЛ. Т. 26. С. 295 (7010); Т. 28. С. 337 (7013, Летописный свод 1518 года).

138

Там же. Т. 26. С. 294 (7009).

139

Там же. Т. 23. С. 198 (7017, Ермолинская летопись); Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 209.

140

О возрасте вступления в брак членов династии Даниловичей см.: Kollmann N. Sh. Appendix 1 (The Calculation of Boyars’ Ages), table A1.1 (Vital Statistics of Daniilovich Males) // Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 192.

141

Щербачев Ю. Н. Датский архив. Материалы по истории древней России, хранящиеся в Копенгагене. 1326–1690 гг. // ЧОИДР. 1893. Кн. 1 (164). Раздел I («Материалы исторические»). С. 1–340. С. 3; Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год): В 4 ч. М., 1894–1902. Ч. 1. С. 298.

142

Сб. РИО. Т. 35. С. 426–427 (фрагм. I).

143

Там же. С. 427 (фрагм. I).

144

Там же. С. 442–443 (фрагм. V).

145

Слово «макрабиа» относится к маркграфу Бранденбург-Ансбаха Фридриху Гогенцоллерну, который был женат на сестре Александра Софии. См.: Europäische Stammtafeln: Stammtafeln zur Geschichte der europäischen Staaten: In 4 Bdn. / Hrsg. W. K. von Isenburg, Prinz. Marburg, 1975. Bd. 1. Tafel 61; Bd. 2. Tafel 85.

«Баварьский князь» — герцог Георг Баварско-Ландсхутский, сын Людвига IX Баварского и муж Ядвиги, сестры Александра. См.: Ibid. Bd. 1. Tafel 27; Bd. 2. Tafel 85.

«Щетинский князь» — Богуслав X, герцог Померании, был женат на сестре Александра Анне. См.: Ibid. Bd. 1. Tafeln 126, 127; Bd. 2. Tafel 85.

«Фрянский король» — король Франции Франциск I. Церетели предположила, что сестра, описанная в тексте, — Маргарита. См.: Тураева-Церетели Е. Ф. Елена Иоанновна, великая княгиня литовская, русская, королева польская: Биографический очерк в связи с историей того времени. СПб., 1898. С. 282–284. См. также: Europäische Stammtafeln. Bd. 2. Tafel 17. «Угорьский король» — Владислав II, король Богемии, Венгрии и Хорватии, брат Александра и Яна Альбрехта, предыдущего короля Польши (1492–1501). В 1503–1504 годах Венгрия и Польша вместе управлялись династией Ягеллонов, которые унаследовали эти престолы после исчезновения неаполитанской ветви (Анжу) французской династии Капетингов (ветви, происходившей от Карла Анжуйского, сына короля Людовика VIII). См.: Europäische Stammtafeln. Bd. 2. Tafeln 105, 118.

Упомянутый здесь датский король — Ханс, или Иоганн (годы правления: 1481–1513). Его дочь Елизавета была одной из первых иностранных кандидаток в невесты в списке Василия. См.: Europäische Stammtafeln. Bd. 2. Tafel 72. Документ опубликован в: Сб. РИО. Т. 35. С. 452–453 (фрагм. XVI). См. также: Croskey R. M. Muscovite Diplomatic Practice. P. 266–268.

146

Сб. РИО. Т. 35. С. 453.

147

Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. С. 325, 330–331, 332–337; Зимин А. А. Россия на рубеже XV–XVI столетий. С. 102–104; Тураева-Церетели Е. Ф. Елена Иоанновна. С. 57–81.

148

Thyrêt I. Between God and the Tsar; Eadem. «Blessed Is the Tsaritsa’s Womb»: The Myth of Miraculous Birth and Royal Motherhood in Muscovite Russia // Russian Review. 1994. Vol. 53. № 4. P. 479–496.

149

См.: Tanner M. The Last Descendant of Aeneas: The Habsburgs and the Mythic Image of the Emperor. New Haven, 1993.

150

О Йовии см.: Zimmermann T. C. P. Paolo Giovio: The Historian and the Crisis of the Sixteenth Century. Princeton, 1995.

151

О Дмитрии Герасимове см.: Казакова Н. А. Дмитрий Герасимов и русско-европейские культурные связи в первой трети XVI в. // Проблемы истории международных отношений: Сб. ст. памяти Е. В. Тарле. Л., 1972. С. 248–266; Ostrowski D. Ironies of the Tale of the White Cowl // Paleoslavica. 2002. Vol. 10. № 2. P. 28–32.

152

О царском скриптории и архиве Посольского приказа см.: Martin R. E. Royal Weddings and Crimean Diplomacy. P. 402–406.

153

Н. М. Карамзин считал, что Йовий мог описывать одну из двух свадеб Василия Ивановича (в 1505 и 1526 годах), но на деле он, вероятнее всего, запечатлел первое бракосочетание, поскольку второе произошло уже после публикации записок Йовия в Риме. См.: Карамзин Н. М. История. Т. 7. Стлб. 132.

154

Йовий П. Книга о посольстве Василия, великого князя Московского, к папе Клименту VII // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы / Сост. О. Ф. Кудрявцев. М., 1997. С. 285–286.

155

Петрей П. История о великом княжестве Московском // Масса И., Петрей П. О начале войн и смут в Московии. М., 1997. С. 235.

156

Страленберг Ф. И. Записки капитана Филиппа Иоганна Страленберга об истории и географии Российской империи Петра Великого: Северная и Восточная часть Европы и Азии. М.; Л., 1985. С. 84.

157

Корб И. Дневник путешествия в Московское государство // Рождение империи. М., 1997. С. 194–195.

158

Рейтенфельс Я. Сказания о Московии // Утверждение династии. М., 1997. С. 294.

159

Дату свадьбы, обозначенную как 4 сентября, см. в: ПСРЛ. Т. 6. С. 50 (7014); Т. 8. С. 245 (7014); Т. 12. С. 259 (7014); Т. 20. С. 375–376 (7014); Т. 26. С. 297 (7014); Т. 34. С. 8 (7014, Постниконовский летописец); Т. 37. С. 173 (7014, Вологодская летопись); Т. 39. С. 176–177 (7014, Софийская 1-я летопись по списку И. Н. Царского); также см.: Шмидт С. О. Продолжение хронографа редакции 1512 г. С. 276. Другие источники указывают: или 5 сентября [ПСРЛ. Т. 5. С. 261 (7014, Софийская 1-я летопись)], или 8 сентября [Там же. Т. 30. С. 140 (7014); Лурье Я. С. Краткий летописец погодинского собрания. С. 444 (7015)], или 14 сентября [ПСРЛ. Т. 31. С. 124 (7014, Мазуринский летописец)], или даже 18 октября [ПСРЛ. Т. 37. С. 99 (7015, Архангелогородский летописец)].

160

Лурье Я. С. Краткий летописец погодинского собрания. С. 444 (7014, 7015 [sic], а должны быть 7013 и 7014).

161

То, что смотр невест имел место не позднее августа 1505 года, видно из места в Кратком летописце (см. ту же публикацию Я. С. Лурье) с упоминанием смотров невест в конце 7013 года (в источнике неверно написано «7014») и с указанием на свадьбу в самом начале — в сентябре 7014 года (в источнике снова неверно указано «7015»). Об этих датах см.: Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. С. 67.

162

Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 143.

163

Ibid. См. также: Crummey R. O. Aristocrats and Servitors: The Boyar Elite in Russia. 1613–1689. Princeton, 1983. P. 70–71, 76–81.

164

Статистика отражает те свадьбы (n=70), где человек, вступавший в брак с членом этой династии, нам известен, а дата бракосочетания либо известна, либо может быть достоверно определена для XIV–XVI веков. См.: Baumgarten N. de. Généalogies des branches régnantes de Rurikides. P. 10–35 (tables II–V).

165

Rüß H. Elena Vasil’ evna Glinskaja // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1971. Bd. 19. S. 481–498.

166

О царевиче Петре см.: Ostrowski D. The Extraordinary Career of Tsarevich Kudai Kul/Peter in the Context of Relations between Muscovy and Kazan’ // States, Societies, Cultures East and West: Essays in Honor of Jaroslaw Pelenski / Ed. by J. Duzinkiewicz. New York, 2004. P. 697–719. О Глинских см.: Зимин А. А. Формирование боярской аристократии. С. 142–143; Kollmann N. Sh. Kinship and Politics. P. 207. О Марии Темрюковне см.: Отдел рукописей Российской национальной библиотеки [далее — ОР РНБ]. Собрание А. А. Титова. № 891. Л. 326 об. (фрагмент свадебного разряда). О Магнусе см. в: ДРВ. Ч. 13. С. 97–103; БАН. 16.15.15. Л. 175 — 178 об.; 32.4.21. Л. 129 об. — 132; РГАДА. Ф. 135. Отд. IV. Рубр. II. Д. 10. Л. 1–3.

167

Martin R. E. Ritual and Religion in the Foreign Marriages of Three Muscovite Princesses // Russian History. 2008. Vol. 35. № 3–4. P. 357–381.