Свет

Рейвен Кеннеди, 2022

Жизнь – золотая ложь. Смерть – сплошная гниль. Подобно фениксу, мне предстоит восстать из пепла и научиться владеть своей силой. Пускай с подрезанными крыльями, самое главное – что я больше не в клетке. Свободна и готова выпорхнуть из всех королевств, в которых меня удерживали! Если ты бросаешь вызов королю, то все остальные отворачиваются от тебя. Но у меня есть другой король. Мой. Правда, несмотря на устрашающую силу Слейда Ревингера, другие монархи все равно придут за мной. Поэтому мы с Ревингером будем сражаться друг за друга до последней минуты. И если нам придется стать злодеями, то так тому и быть.

Глава 3

Слейд 8 лет

— Слейд!

Мое имя выкрикивают так громко, что птицы перестают петь, а некоторые из них упархивают.

Повернувшись, я смотрю сквозь ветки деревьев на наше поместье, а когда опускаю одну из них, из бутона, к которому я прикоснулся, вырывается голубое облачко. Передо мной здание из черного камня с белыми полосами от безостановочно льющего дождя. Крыша плоская, и из нее, как столбы, торчат квадратные дымоходы.

Я смотрю на холм со скошенной травой, по которому она ко мне поднимается. Вздыхаю и отпускаю ветку, но уже осторожнее, чтобы мне в лицо не ударило еще одно вырвавшееся из древесной почки облако. Они, конечно, вкусно пахнут, но жутко пачкают.

Снова поворачиваюсь к воркующей птичке размером с булавку, которая сидит у меня на пальце. Она еще совсем птенец, ее тонкое тельце покрыто пушком, но глаза открыты.

— Ничего, скоро ты оперишься, — говорю я ей. Через несколько недель у нее на хвосте будет целый шлейф перьев, которыми она сможет щеголять. Каждое перо будет тонкое, как булавка, и с такими же острыми кончиками. — И тогда ты сможешь улететь с остальными.

Снова слышу, как выкрикивают мое имя, потому аккуратно возвращаю птичку в гнездо, перекидываю ногу через ветку и спускаюсь.

Ступив на траву босыми ногами, я смотрю на маму, которая стоит надо мной, уперев руки в бока. Она одета в ту же красную одежду, что и я, только на ней платье, а ее черные длинные волосы заплетены в немного распустившуюся косу.

— И что ты там делал на дереве?

— Ничего, — пожимаю я плечами.

— Угу, — говорит мама и стряхивает с моего плеча синюю пыль. — Значит, ты не сидел на дереве и не играл опять с птицами?

Я хмуро смотрю на маму.

— Я не играл. Это детские забавы. Я наблюдал.

У мамы подергиваются губы.

— Разумеется, — говорит она и смотрит вниз зелеными глазами. — А где твои ботинки?

Снова пожимаю плечами.

— С ними сложнее забираться на дерево. Я не надел их, потому что не хотел упасть.

Она качает головой и опускается передо мной на колени, на ее лице уже нет того сурового выражения.

— Что ж, я бы не пережила, если бы ты упал. Как поживают птицы?

— Хорошо, — заверяю ее я, снова сгорая от нетерпения понаблюдать за пернатыми друзьями, поскольку мама уже не сердится. — Там в гнезде сидит птенец, но, думаю, его мама уже улетела, поэтому я хочу научить его летать.

Мама улыбается, и вокруг ее зеленых глаз появляются морщинки.

— Если кому-то это и по силам, то только тебе. Ты всегда умел находить с ними общий язык.

Мама поднимает руку и проводит пальцами по моим волосам, но я отдергиваю голову и приглаживаю их.

— Я их уже расчесал.

Она смеется и поправляет мой поднятый воротник.

— Хорошо. Время ужина.

Я отдергиваю руку, когда мама снова тянется к моей руке.

— Я больше не могу держаться за руки. Мне же восемь, — напоминаю я.

— О, верно. Конечно, — говорит мама и еле заметно ухмыляется. — Наверное, мне просто грустно, что я давно не держала за руку сына.

Я не хочу ее расстраивать. И речь не о том, что мне не хочется держать ее за руку — просто так делают только маленькие дети.

— Ты можешь держать за руку Райатта, — говорю я. — Ему всего три года, так что он не будет против.

Она нежно похлопывает меня по щеке.

— Замечательная мысль.

Мы уходим из рощи деревьев, идем мимо поилки для птиц и остроконечных кустарников. Я смотрю на поместье у подножия склона, но не хочу заходить в дом. Лучше бы я остался здесь, с травой и птицами.

На самом деле с самим домом-то все в порядке. У нас сорок три комнаты, целая куча дорогих украшений и много слуг. Ни у одной другой семьи в городе нет такого большого дома, как у нас, и такого количества лошадей.

Но я его ненавижу. Лучше бы я жил в небольшом домике, как в центре города. Потому что тогда мне бы не пришлось жить здесь. С ним.

Мы почти миновали сад и дошли до черного хода, когда в дверном проеме вдруг появляется фигура. Я резко останавливаюсь, и моя мать тоже замирает. В дверях стоит отец, его красная рубашка без единой складочки застегнута на пуговицы до самой шеи. Голова у него лысая, а на лице густая каштановая борода. Он уже раздраженно поджимает губы. Привычная картинка, когда рядом я.

Он переводит взгляд черных глаз с матери на меня, и я еле сдерживаюсь, чтобы не сглотнуть подступивший к горлу ком. Он не должен заметить мой страх, ведь я, по его словам, всегда должен держаться мужественно. Думается, это то же самое, что перестать испытывать чувства.

Мама наклоняется и берет меня за руку, и на сей раз я не вырываюсь, а наоборот, крепко хватаюсь мокрой ладошкой за нее. Дойдя до двери, мы встаем напротив моего отца.

— Я не знала, что сегодня вечером ты вернешься домой, Стэнтон.

— Смог быстрее решить дела с королем, — отвечает он.

Отец замечает, что на мне нет обуви, и мне хочется сжать пальцы и зарыться ими в траву. Сердце гулко стучит в груди, когда он бросает на мои ноги испепеляющий взгляд, а потом снова обращается к моей матери:

— Похоже, пока меня не было, ты стала отлынивать от своих материнских обязанностей, Элора.

Я тут же опускаю голову и смотрю на свои испачканные в грязи ступни, чувствуя, как от стыда на плечи ложится груз. Если бы я знал, что отец вернется домой, то ни за что бы не вышел из дома, не надев обувь. Да я бы вообще не вышел на улицу. Прошлая неделя, пока отец находился в отъезде, оказалась лучшей за долгое время. Мама каждый день разрешала мне гулять возле дома, а вчера мне даже удалось пропустить урок оружия и истории. Но теперь я меньше всего хочу, чтобы отец злился на маму.

— Он просто бегал в саду, — говорит она спокойным и вежливым голосом. Мама всегда общается с ним таким тоном, даже когда Райатт капризничает, а капризничает он часто. — Свежий воздух на пользу подрастающему мальчику.

— Ему на пользу учеба, — гаркает отец. — А теперь отведи его в дом и умой. У нас гости, и я уже распорядился, чтобы через двадцать минут подали ужин.

Отец круто разворачивается и уходит, и мама загоняет меня в дом. Она идет в мою комнату, где помогает мне собраться. Я не жалуюсь, даже когда она проводит по моим волосам влажной расческой.

Я успеваю лишь переодеться в чистую одежду, а мама забрать Райатта из детской, когда отведенные нам двадцать минут истекают.

Отец сидит в столовой во главе стола, а слева от него расположились еще три человека. Один из них — мой дядя Иберик. Он старше моего отца, и его земли граничат с нашими. Они часто ведут дела вместе, но я не знаю, какие именно. Знаю только, что моему отцу принадлежат в гавани корабли, и часто слышу, как они обсуждают кузнецов, но больше ничего. А еще, в отличие от моего отца, Иберик живет один и у него никогда не было наследников.

Оставшиеся два человека, что сидят за столом, мне незнакомы. Это мужчина и женщина, и я никогда не видел таких блестящих волос, как у них. Женщина рыжая, и ее глаза по цвету напоминают кирпичи. У мужчины каштановая борода, как у моего отца, но немного кривые зубы. У этих людей проколоты заостренные кончики ушей, и с них свисают украшения, напоминающие сосульки и цепи.

Моя мать садится справа от отца, а я усаживаю Райатта в его кресло и потом сажусь между ними. Посреди стола стоит букет красных цветов, и он немного загораживает гостей, потому я рад, что слуги поставили сюда эту вазу. Так я менее заметен.

Пока мы рассаживаемся, разговоры за столом не стихают, и этому я тоже рад, поскольку, когда в последний раз дядя Иберик приезжал к нам на ужин, он только и болтал о том, что мне уже пора бы самому отправляться на охоту.

Дядя Иберик, как обычно, хмуро смотрит на меня и моего брата. Я хочу нахмуриться в ответ, но чувствую между лопатками покалывание. Оно отвлекает меня от попытки проявить непочтение, из-за которой я могу попасть в неприятности.

Как только мы садимся за стол, к нам подходит слуга и ставит тарелки, но я вижу, как морщится Райатт. Я протягиваю руку и, положив ему на колени салфетку, смотрю брату в глаза. Заметив выражение моего лица, он тут же перестает кукситься и берет вилку. Брат привередлив в еде, и когда отец в отъезде, мама разрешает нам выбирать еду. Но сейчас ему нельзя быть таким разборчивым.

Райатт спокойно берет в рот кусочек вареного шпината, поэтому я с облегчением выдыхаю и тоже беру вилку. Я так волновался, что брат навлечет на свою голову неприятности, что не заметил, о чем говорят взрослые, — до того момента, пока мама не замирла рядом со мной.

— Безусловно, я понимаю, — говорит незнакомый мужчина, держа вилку и нож в каждой руке. Он ест и говорит одновременно. — Это убедительный довод.

— Конечно, Тобир, — отвечает ему дядя Иберик. — Сторонники поддерживали это мнение годами, поэтому в конечном счете мы и выиграли войну. Я сам рад, что мы помешали ореанцам бесконечно гулять в Эннвин и обратно, и поддержали прежнего короля в разрушении моста. Это было необходимо.

Не удержавшись, я смотрю на мать, чтобы увидеть, как она ведет себя во время этого разговора. Она устремила взгляд на тарелку и сжимает рукой вилку.

У меня были уроки истории, где рассказывали про войну и разрушение моста, но на них было скучно, а учитель постоянно говорил, какие плохие эти ореанцы. Он говорил, что они пользовались благами Эннвина и затевали бои, а еще хотели захватить здесь землю, чтобы жить на них долго и припеваючи.

Мне больше нравится, когда об Орее мне рассказывает мама. Ведь она, в конце концов, ореанка. Она одной из последних прошла по тому мосту. Иногда, когда она укладывает нас с Райаттом спать, мы просим ее рассказать истории об этом. Когда мама рассказывает про свой мир, то всегда выглядит иначе. Нежнее и печальнее.

Я знаю, как она скучает по дому.

— Тут не поспоришь, — говорит рыжеволосая женщина. — И, как по мне, ореанцам, которые еще здесь живут, очень повезло. На них не распространяется закон, им разрешено остаться и дарована долгая жизнь. Не говоря уж о том, что некоторые из них обладают магией, потому что на протяжении нескольких веков наши народы рожали совместное потомство. Они должны быть нам благодарны.

— Совершенно верно, Нетала, — говорит сидящий рядом с ней Тобир, а потом запихивает в рот огромный кусок мяса, стукнув вилкой о зубы.

Нетала наклоняет голову и проводит колким взглядом по сидящим за столом. Я вижу, как она останавливает взор на круглых ушах моей матери. У Райатта тоже такие от нее. Раньше я радовался, что мои уши заостренные, как у отца. На один повод меньше для придирок.

— Вы обладаете магией, — говорит Нетала.

Я вижу, что мать смотрит на моего отца. Обычно ему не нравится, когда она говорит о своей магии. Не знаю почему. У мамы самая лучшая магия.

— Да, — отвечает отец, устроившись в кресле поудобнее. — Моя Элора удивительна.

— Что она умеет? — с интересом поглядывая на нее, спрашивает Тобир.

Отец смотрит на мою мать.

— Покажи им, Элора.

Я вижу, как мама под столом сжимает колени.

— Сомневаюсь, что сейчас чувствую зов…

Под взглядом, который отец бросает на нее, моя мать увядает, как роза в пустыне. Она снова смотрит на Тобира, и мы с братом с восторгом глядим, как она закрывает глаза. Когда мама снова их открывает, то зелень в ее глазах исчезает, и вместо нее показывается белая радужка, покрытая какими-то древними письменами. Буквы такие мелкие, что прочитать их невозможно.

Сидящая напротив Нетала охает:

— Ее глаза…

— Элора — прорицательница, — самодовольно говорит отец. — Она предсказывает послания богов и богинь.

От удивления глаза у Неталы и Тобира ползут на лоб. За эти годы я и сам не часто видел, как мама пользуется магией, но знаю, что отец заставляет ее это делать, когда нас рядом нет.

Я внимательно смотрю, как в ее глазах кружат каракули, каким спокойным и расслабленным стало ее лицо. Райатт смотрит на нее так же пристально, и я начинаю волноваться. Мне нравится смотреть, как мама пользуется магией, но я знаю, как она от этого устает.

Вскоре слова перестают виться, и она устремляет причудливый взгляд на Тобира. Я слышу, как мужчина-фейри втягивает воздух.

— Проводник в красном плаще скажет тебе две правды и одну ложь. Ты поверишь в неправду. — Ее голос, непохожий на привычный, звучит таинственно, и руки у меня покрываются мурашками, как и всегда, когда она озвучивает предсказание.

А потом мама быстро моргает, и странные слова пропадают из ее глаз, радужка которых снова становится зеленой.

Между каштановыми бровями Тобира залегает глубокая складка. Мгновение он пристально смотрит на мою мать и словно мысленно прокручивает слова.

— И как это понимать? — спрашивает он.

— В момент речи предсказания Элоры не всегда нам понятны, — поясняет отец.

— Так вот почему ты принял у себя ореанку, Стэнтон, — говорит Нетала. — Она могла предсказать итог войны?

Отец качает головой.

— Магия Элоры действует только на людей, но не на события. Некоторые предсказания, вроде покупки испорченных яблок, не имеют значения, а другие… знаменательны.

— О, интересно, что она предсказала тебе, — говорит Нетала моему отцу, и в ее глазах мелькает любопытство.

Мама рядом со мной напрягается.

На лице отца скользит гнев, как слизь под слизняком, но он быстро его прячет.

— Она еще не делала мне предсказаний, — не раздумывая, отвечает он, но меня не проведешь. Голос у отца спокойный, но в нем таится что-то резкое, отчего мне становится не по себе.

Нетала кивает и снова принимается за еду. Проглотив, она смотрит на мою мать.

— Элора, это очень впечатляющий дар. Наверное, твои предки имели потомство от очень могущественных фейри. Скажи, ты ведь одной из последних ореанцев пришла в Эннвин?

Мать склоняет голову.

— Да, верно.

— Частью моего соглашения в поддержке войны была возможность привезти последнюю партию ореанцев, — поясняет отец. — Они все стали моими садовниками и слугами. Они очень умелые. И получают долгую жизнь, а я — вековую службу.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не поморщиться. Ненавижу, когда он так отзывается о матери и остальных людях. Я чешу предплечье и всячески стараюсь скрыть злость.

Моя мать поджимает губы, поэтому под столом я кладу руку на ее ногу и похлопываю, — как делает она, когда меня расстраивает отец. Мама смотрит на меня, и ее лицо на мгновение становится мягче.

— Стэнтон, твои сыновья очень похожи на Элору, — говорит Нетала, но ее улыбка не кажется милой.

Мне не по душе, что все обсуждают мою мать, но с ней не разговаривают. Хотя это не ново. Большинство фейри, которых принимает у себя отец, грубо обходятся с моей матерью. Она не виновата в том, что отец заметил ее в Орее и привез сюда. Не виновата в том, что она ореанка. И вообще, почему это так всех задевает? И почему всех так волнует тот факт, что мы с Райаттом фейри лишь наполовину? Моя мать только что доказала, что и сама по себе обладает большой силой. Ее магия значимее, чем у большинства фейри в городе, так что им не стоит быть с ней такими жестокими.

Я запихиваю в рот кусок мяса и со злостью его пережевываю, но тут же морщусь, как Райатт, когда брат ест то, что терпеть не может. У еды неприятный привкус, словно она очень долго пролежала на воздухе. Потому я пробую вареные яблоки, но они чересчур сладкие и рыхлые, будто тоже начали портиться. Гадость.

— Похожи, — говорит отец. — Но это не так уж и плохо. Элора очень красива, а ее магия поражает. Поэтому я ее и выбрал.

Мама вздрагивает. У меня снова чешется рука.

— Надеюсь, они не совсем на нее похожи, — смеясь, говорит дядя Иберик и вертит в руках кубок с вином.

Тобир снова принимается жевать.

— Ммм, да. Я повидал союзы фейри и ореанцев, в которых у детей не развивается магия. Какой ужас!

— У обоих моих сыновей будут магические силы, — говорит отец, и его голос напоминает удар кнута, которым он покарает любого, кто осмелится возразить обратное.

— Разумеется, — улыбается Нетала. — Уверена, в их жилах течет больше фейрской крови, чем ореанской. Элора сама была благословлена фейри как прорицательница. А ты… — ты Разрушитель. Самый могущественный фейри в королевстве, не считая короля.

Я смотрю на Райатта и вижу, как он ерзает на стуле, и хочу сделать точно так же.

Разрушитель. Так все и называют моего отца — и это неспроста. Потому что именно это его магия и делает — разрушает. Я видел, как он рушит скалы, ломает пальцы, шею хромой лошади. Видел, как он разрушает крышу здания.

Его магия пугает.

До того, как уйти в отставку, отец рушил целые города ради короля. Вот почему он получил это поместье. Вот почему у нас сорок три комнаты и ореанские слуги. Вот почему ему разрешили отправиться в Орею и привести людей, после чего они с королем обрушили мост и разорвали связь между нашими мирами. Вот почему ему позволили выбрать мою ореанскую мать.

Но несмотря на то, что она живет здесь, родила двоих сыновей-полукровок и обладает восхитительной силой, остальные фейри все равно никогда не примут ее как свою.

Мы втроем продолжаем есть ужин, пока остальные разговаривают, но каждый кусок на вкус омерзителен. Однако я все равно ем, потому что никто больше не говорит, а я не хочу привлекать внимание отца.

Наконец, приходят слуги, чтобы убрать со стола, и я кладу вилку, чувствуя тошноту, но радуясь, что все доел. Все слуги — ореанцы, как и моя мать. Думаю, порой она чувствует себя виноватой из-за того, что они ей прислуживают.

Один из слуг, мужчина по имени Джак, подходит к ней, чтобы забрать тарелку, и моя мать, подняв голову, тепло ему улыбается, а он улыбается в ответ. Все слуги любят мою маму. Не знаю, в чем причина: потому что она тоже из Ореи, или потому что она очень добрая. Однако, когда отца нет дома, кажется, что они не слуги, а наша семья.

К счастью, взрослые решают уйти в кабинет, чтобы выкурить трубку и выпить, потому отец дает матери разрешение уложить нас в постель. И хотя нас освобождают от общения с гостями, я все равно чувствую злость и уныние. Моя мать хмурится, а Райатт мрачнеет.

Однако, когда мать приводит нас в нашу спальню, мы ложимся, а мама садится в кресло между нашими кроватями и рассказывает историю об Орее. О земле, поделенной между семью королевствами. О земле, где у людей не было магической силы, пока туда не пришли фейри. И неважно, что Орея сама по себе не обладает магией, потому что это место все равно кажется волшебным.

Когда у меня начинают слипаться глаза, я устраиваюсь на подушках и зеваю.

— Если бы мост Лемурии не был разрушен, я бы отвел тебя обратно в Орею, мама.

Я очень хочу спать и не могу открыть глаза, но, кажется, слышу в ее голосе печаль и грусть:

— Я знаю, Слейд. Знаю.