Колесо Времени. Книга 11. Нож сновидений

Роберт Джордан, 2005

Последняя битва не за горами. Об этом говорят знамения, повсеместно наблюдаемые людьми: на улицах городов и сел появляются ходячие мертвецы, они больше не в состоянии покоиться в земле с миром; восстают из небытия города и исчезают на глазах у людей… Все это знак того, что истончается окружающая реальность и укрепляется могущество Темного. Так говорят древние предсказания. Ранд ал’Тор, Дракон Возрожденный, скрывается в отдаленном поместье, чтобы опасность, ему грозящая, не коснулась кого-нибудь еще. Убежденный, что для Последней битвы нужно собрать как можно большее войско, он наконец решает заключить с явившимися из-за океана шончан жизненно необходимое перемирие. Илэйн, осажденная в Кэймлине, обороняет город от войск Аримиллы, претендующей на андорский трон, и одновременно ведет переговоры с представителями других знатных Домов. Эгвейн, возведенную на Престол Амерлин мятежными Айз Седай и схваченную в результате предательства, доставляют в Тар Валон, в Белую Башню. А сам лагерь противников Элайды взбудоражен таинственными убийствами, совершенными посредством Единой Силы… В настоящем издании текст романа заново отредактирован и исправлен.

Глава 6

Шест и «лезвие»

Вообще-то, Мэт и не думал, что Люка покинет Джурадор, проведя в нем лишь один день, — обнесенный каменной стеной город жил за счет добычи соли и был весьма богат, а Люка любил, когда деньги сами идут к нему в руки. Поэтому он не сильно расстроился, узнав, что «Грандиозное странствующее представление и Величайшая выставка чудес и диковин Валана Люка» остается здесь еще по крайней мере дня на два. Сильно расстраиваться он действительно не стал, а только понадеялся, что удача от него не отвернется или же ему поможет то, что он — та’верен. Правда, на его памяти то, что он — та’верен, никогда не приводило ни к чему хорошему.

— Очереди на вход уже почти такие же, как вчера в самый пик, — радостно размахивал руками Люка.

Ранним утром, на следующий день после смерти Ринны, они сидели в огромном, ярко раскрашенном фургоне Люка. Высокий мужчина по-хозяйски расположился на позолоченном стуле, стоявшем рядом с узким столом — настоящим столом, окруженным табуретками, которые сейчас были задвинуты под столешницу. В остальных же фургонах нечто наподобие стола крепилось к потолку на веревках, а есть приходилось, сидя на кроватях. Люка еще не вырядился в одну из своих кричаще-ярких курток, но страстная жестикуляция привлекала к нему внимание ничуть не хуже. В углу фургона Лателле, его жена, готовила на завтрак кашу на маленьком очаге, сложенном из кирпичей, и в воздухе резко пахло специями. Женщина все свои блюда щедро приправляла специями, так что на вкус Мэта они получались несъедобными, но Люка заглатывал все, что она перед ним ставила, причем так, будто никогда не ел ничего вкуснее. У него, наверное, луженый язык.

— Я жду, что сегодня посетителей придет вдвое больше, а может, и втрое. И завтра тоже. Посмотреть все зараз не успеешь, а здешние могут позволить себе прийти дважды. Это все молва, Коутон. Молва. Она приносит поболее, чем ночные цветы Алудры. Все так хорошо складывается, что я прямо чувствую себя та’вереном. Поток посетителей, и с каждым разом все больше и больше. Вот что делает охранная грамота, выданная верховной леди. — Люка резко замолчал, слегка смутившись, будто бы только что вспомнил, что имя Мэта на этой грамоте не указано.

— Будь ты и правда та’вереном, тебе это могло бы и не понравиться, — пробурчал Мэт, отчего Люка неодобрительно покосился на него.

Мэт засунул палец под черный шелковый шарф, который скрывал шрам от петли у него на шее, и ослабил его. Ему вдруг показалось, что ткань слишком давит. Всю ночь ему не давали покоя гнетущие сны, в которых он видел трупы, плывущие вниз по реке, а проснулся Мэт оттого, что в голове крутились игральные кости. А это всегда плохой знак. Теперь же казалось, что они прямо-таки подпрыгивают, норовя расколоть череп изнутри.

— Я могу заплатить тебе столько, сколько ты заработаешь, устраивая представления в каждой деревушке по дороге отсюда до самого Лугарда. И не важно, сколько зевак ты при этом соберешь. Это помимо того, что я тебе обещал за то, что ты взялся доставить нас в Лугард.

Если не останавливаться на каждом перекрестке, чтобы дать представление, они на три четверти сократят время, которое им потребуется, чтобы добраться до Лугарда. И еще больше они сэкономят, если Мэту удастся убедить Люка проводить в дороге целый день, а не полдня, как они это делают сейчас.

Судя по всему, Люка идея понравилась, потому что он задумчиво закивал. Но потом он вдруг покачал головой и с напускной печалью на лице развел руками:

— И что же это получится — странствующая труппа, которая никогда не дает представлений? Очень подозрительно. У меня есть грамота, и верховная леди замолвит за меня словечко, да и вы сами не хотите навлечь на нас орду шончан. Пусть уж все идет как есть. Целее будете.

Этот скряга вовсе не заботится о треклятой безопасности Мэта Коутона, он просто думает, что его треклятые представления принесут больше, чем Мэт заплатит! Кроме того, ему очень нравится быть в центре внимания, он не меньше любого из своих артистов жаждет покрасоваться перед публикой, слава для него не хуже денег. Кое-кто из труппы поговаривал о том, чем займется в старости, когда покончит с выступлениями. Но только не Люка. Он будет продолжать до тех пор, пока замертво не упадет посреди представления. И устроит так, что это увидит максимальное количество зрителей.

— Еда готова, Валан, — нежно пропела Лателле, обернув полотенцем и снимая с огня чугунный котелок, который и поставила на толстую тканую салфетку на столе.

Два места уже были накрыты: тарелки, покрытые белой глазурью, и серебряные ложки. Люка всегда будет есть с серебряных ложек, даже если остальные станут довольствоваться оловянными, металлическими или даже деревянными. Суровая укротительница медведей — колючий взгляд, поджатые губы — выглядела непривычно в длинном белом переднике, надетом поверх синего, расшитого блестками платья. Наверняка, когда Лателле хмурилась, бедные мишки мечтали, чтобы поблизости оказалось дерево, на которое можно залезть и спрятаться в его кроне. Но, как ни странно, она порхала вокруг мужа, чтобы обеспечить ему всяческие удобства.

— Вы позавтракаете с нами, мастер Коутон?

В этом вопросе не было и намека на приглашение, скорее даже наоборот. Женщина даже не повернулась к посудному шкафу, где стояли тарелки.

Мэт отвесил ей любезный поклон, отчего хозяйка помрачнела еще больше. Он никогда не переходил с этой женщиной за грань вежливого общения, но почему-то все равно ей не нравился.

— Благодарю за сердечное приглашение, госпожа Люка, но нет.

Она что-то проворчала. Вот и будь потом вежливым. Он нахлобучил шляпу с плоскими полями и ретировался. Игральные кости все так же гремели в голове.

Большой фургон Люка, сверкающий синим и красным, украшенный золотыми звездами и кометами, не говоря уже о всевозможных фазах луны, нарисованных серебряной краской, стоял в самом центре лагеря, как можно дальше от вонючих клеток с животными и коновязей. Его окружали фургоны поменьше — эдакие домики на колесах, по большей части без окон, выкрашенные в один цвет и без вычурных украшений, как у Люка, — а также палатки из синей, красной, зеленой и иногда полосатой ткани, не уступающие по размерам целым домам. Солнце уже поднялось над горизонтом на высоту собственного диска, по небу плыли брызги белых облаков. Вокруг, играя с обручем и гоняя мяч, бегали дети, а артисты разминались перед утренним выступлением. Женщины и мужчины скручивались и растягивались, многие уже были одеты в яркие костюмы и платья, усыпанные сверкающими блестками. При виде четверки акробатов в тонких штанах, стянутых на щиколотках, и в полупрозрачных блузах, оставлявших мало простора для воображения, Мэт вздрогнул. Двое из них стояли на голове на одеялах, расстеленных на земле возле их красной палатки, а еще двое заплели свои тела в такие узлы, которые, на взгляд Мэта, вряд ли можно распутать. У них позвоночники, наверное, из проволоки! Силач Петра стоял с обнаженным торсом у своей палатки, где жил вместе с женой, и разогревал мышцы, поднимая одной рукой такие тяжести, которые Мэту вряд ли удастся приподнять двумя. Предплечья мужчины могли потягаться по толщине с ногами Мэта. И с такой-то нагрузкой Петра и не думал потеть! Собачки Кларин рядком стояли у палатки в ожидании дрессировщицы и виляли хвостиками. В отличие от медведей Лателле собачки выступали на ура только ради улыбки этой пухленькой добродушной женщины.

Когда в голове крутились и стучали игральные кости, Мэт всегда старался найти себе тихое местечко, где едва ли может что-то случиться, и сидеть там, пока проклятое верчение не прекратится. Но сейчас, несмотря на то что можно было постоять и полюбоваться акробатками, часть которых была одета не менее символически, чем та четверка по-змеиному гибких мужчин, он предпочел пройтись полмили до Джурадора, внимательно рассматривая всех, кто попадался ему на широкой, утрамбованной до каменной твердости глинистой дороге. Он надеялся кое-что приобрести.

Люди же все подходили и пристраивались в конец длинной очереди, ожидавшей за прочной веревкой, натянутой вдоль высокой парусиновой стены балагана. Лишь немногие из женщин могли похвастаться платьем, отделанным богатой вышивкой, и мало у кого из мужчин короткая куртка хоть как-то была украшена шитьем. Мимо тащилось несколько фермерских телег с высокими колесами, влекомые лошадью или волом. Среди раскинувшегося на невысоких холмах за городком леса ветряных мельниц — они приводили в действие насосы, выкачивающие соляной раствор, — и вдоль длинных поддонов для выпаривания двигались фигурки людей. Мэт подходил к городским воротам, когда из них с грохотом выехал купеческий караван — двадцать крытых парусиной фургонов, запряженных шестерками лошадей, и сама купчиха, в ярко-зеленом плаще, сидела на козлах головного фургона, рядом с возницей. Стая ворон, пролетая мимо, прокаркала над головой, отчего у Мэта по спине пробежали мурашки, но сегодня никто не собирался растворяться прямо у него на глазах, и, насколько он видел, длинные тени стелились вслед за всеми прохожими. Призраки умерших сегодня по дороге тоже не встречались, хотя Мэт был убежден, что именно их он видел накануне.

Разгуливающие мертвецы явно не предвещают ничего хорошего. Судя по всему, они имеют какое-то отношение к Тармон Гай’дон и Ранду. Цвета в голове слились в пестрый вихрь, и на мгновение перед его внутренним взором предстали Ранд и Мин, стоящие у широкой кровати. Они целовались. Мэт споткнулся и чуть не упал. На них ничего не было! Надо будет поосторожнее думать о Ранде… Цвета вновь закружились и на миг сложились в новый образ. Мэт снова споткнулся. Подглядывать за поцелуями — это еще цветочки, есть кое-что и похуже. Надо быть осторожнее со своими мыслями, намного осторожнее! О Свет!

У окованных железом ворот, опираясь на алебарды, стояли двое стражников. Они, облаченные в белые нагрудники и белые же шлемы с гребнями из конского волоса, с подозрением оглядели Мэта. Возможно, они решили, что он пьян. Приветственный кивок ничуть не изменил выражения их суровых лиц. С тем же успехом он мог напиться прямо здесь, у них на глазах. Впрочем, стражники не стали перегораживать ему путь, а только проводили взглядом. От пьяных одни неприятности, особенно от тех, кто в такую рань уже успел налакаться, но подвыпивший господин в приличном, без особых украшений, но хорошо скроенном и из добротного шелка камзоле, из рукавов которого выглядывает тонкое кружево, — совсем другое дело.

Даже в этот ранний час на вымощенных камнем улицах Джурадора стоял гул и гомон: торговцы вразнос расхаживали с подносами или стояли у ручных тележек, на которых были разложены товары; лавочники, установив возле своих магазинчиков небольшие лотки и пристроившись теперь за ними, громко расхваливали качество того, что предлагали на продажу; бочары молотками набивали обручи на бочки для перевозки соли. Стук ткацких станков, за которыми сидели плетельщики ковров, практически заглушал редкие удары кузнечных молотов, не говоря уже о звуках флейт, барабанов и цимбал, доносившихся из таверн и постоялых дворов. Это обычная сутолока и суматоха города, где полно домов, лавок, гостиниц и еще больше стоявших вплотную к ним таверн и конюшен, — города, выстроенного в камне и увенчанного красной черепицей. Джурадор — город солидный, основательный. И привычный к воровству. Большинство окон нижних этажей закрывали прочные кованые решетки или железные ставни. Такими же были окна и на верхних этажах домов зажиточных горожан, — несомненно, большинство из них занимались торговлей солью. Музыка, льющаяся из таверн и гостиниц, захлестнула Мэта. Там, внутри, наверняка играют в кости. Он чуть ли не всеми клеточками тела чувствовал, как заветные кубики катятся по столу. Слишком давно он уже не держал в руках игральных костей, вместо этого прислушиваясь к их грохотанию в своей голове, но сегодня утром он пришел не играть.

Он еще не завтракал и поэтому направился к морщинистой женщине, на шее которой висел на ремне переносной лоток и которая выкрикивала: «Мясные пирожки, из лучшей в Алтаре говядины!» Мэт поверил ей на слово и вручил запрошенные медяки. На фермах, что встречались в окрестностях Джурадора, крупного рогатого скота не наблюдалось, попадались только овцы и козы, но, наверное, лучше особо не выспрашивать, чем же начинены пирожки, купленные на улице любого города. Наверное, на каких-нибудь фермах неподалеку все-таки есть коровы. Наверное. Тем не менее пирожок оказался вкусным и на удивление еще горячим. Перекидывая его с ладони на ладонь, с жадностью откусывая и вытирая жир и мясной сок с подбородка, Мэт зашагал по людной улице дальше.

Он старался пробираться сквозь толпу осторожно, ни на кого не натыкаясь. Алтарцы слывут раздражительными и вспыльчивыми типами. В этом городе можно почти точно угадать статус горожанина по количеству вышивки на платье или плаще. Чем больше — тем выше по положению ее обладатель. Так что незачем подходить ближе, чтобы рассмотреть, сшита одежда из шелка или из шерсти. Кроме того, дамы побогаче предпочитали прятать свои смуглые скулы за полупрозрачными вуалями, которые крепились к высоким нарядным гребням, украшавшим тщательно уложенные кольцами косы. Но и у мужчин, и у женщин — не важно, торговцы ли они солью или простые лавочники и лоточники, — на поясе висели длинные ножи с изогнутыми клинками. И зачастую можно было заметить, как горожане поглаживают их рукояти, словно сгорая от желания броситься в драку. Мэт всегда старался избегать таких потасовок, но в подобных делах удача нередко отворачивалась от него. Видимо, это все та’верен. Игральные кости никогда не предсказывали драки. Битвы — да, но уличные побоища — никогда. Так что на всякий случай Мэт шагал действительно очень и очень аккуратно. Правда, подобная предусмотрительность вряд ли его спасет. Когда игральные кости остановятся, они остановятся — вот и все. Но рисковать нет смысла. Мэт вообще ненавидел риск. Ну, если речь не идет, конечно же, об азартных играх, и для него они вряд ли могут считаться риском.

У лавки, где продавались мечи и кинжалы, он увидел бочку, из которой во множестве торчали боевые и дорожные посохи. За товаром присматривал внушительный детина, костяшки пальцев у него оказались сбиты, а нос у него явно был не раз сломан. С поясного ремня у него, помимо неизбежного изогнутого кинжала, свисала увесистая дубинка. Грубым голосом этот колоритный персонаж возвещал, что все представленные клинки — андорской ковки. Правда, все, кто не изготавливал собственных мечей, вечно заявляли, что покупатель держит в руках работу андорских мастеров или умельцев Пограничных земель. Или иногда еще тайренских. В Тире куют отличную сталь.

К величайшему удивлению и радости Мэта, в бочке обнаружился тонкий шест, изготовленный, судя по всему, из черного тиса. Он на целый фут возвышался у Мэта над головой. Вытащив шест, он пристально рассмотрел тонкие, почти что переплетающиеся волокна древесины. Точно, черный тис, все верно. Именно такая текстура, эти переплетающиеся волокна позволяют создавать луки удивительной силы, вдвое превосходящие луки из обычной древесины. Точно сказать нельзя, пока не начнешь остругивать лишнее, но этот шест выглядит идеальным. Во имя Света, каким же образом черный тис оказался здесь, на юге Алтары? Мэт был уверен: это дерево растет только в Двуречье.

Когда появилась хозяйка лавки — холеная женщина, корсаж которой украшала вышивка в виде птиц с ярким оперением, — и принялась было нахваливать достоинства выставленных клинков, Мэт перебил ее:

— Хозяйка, сколько вы хотите за эту черную палку?

Она моргнула, удивившись, что господин в шелках и кружевах хочет приобрести боевой посох, — пусть тот и тонкий, но она, вот проклятье, была совершенно уверена, что эта проклятая штука — самый что ни на есть боевой посох! — и назвала цену, которую этот странный тип, даже не подумав торговаться, тут же заплатил. Отчего хозяйка моргнула еще раз и нахмурилась, подумав, что надо было запросить больше. Мэт и заплатил бы куда больше за составляющие двуреченского лука! Закинув необработанный шест на плечо, он отправился дальше, жадно доедая остатки пирожка и вытирая руки о полы камзола. Однако сюда Мэт пришел вовсе не ради завтрака, не ради шеста и не ради азартных игр. Его интересовали конюшни.

На извозчичьих дворах и в платных конюшнях всегда пара-тройка лошадей выставлена на продажу, а если предложить хорошую цену, хозяева продадут и тех, что отдавать не собирались. По крайней мере, так было обычно до прихода шончан. По счастью, в Джурадоре они задерживаться не стали. Мэт переходил от конюшни к конюшне, от стойла к стойлу, рассматривая гнедых и чалых, чубарых и пегих, мышастых, каурых, вороных, серых в яблоках и без, кобыл и меринов. Жеребец для его целей не подойдет. Не у всех животных, которые попадались Мэту, был поджарый живот или длинные пясти, и все же он никак не мог найти то, что искал. Наконец он зашел в узкую конюшню, зажатую между большим каменным постоялым двором с вывеской «Двенадцать соляных колодцев» и ковровой лавкой.

Мэт полагал, что от стука ткацких станков лошади станут вести себя нервно, однако все они стояли тихо, по-видимому уже привыкнув к этому звуку. Ряды стойл уходили вглубь гораздо дальше, чем он сначала предположил, но фонари, свисавшие с опорных столбов, освещали помещения, до которых не добирался дневной свет. Воздух, приправленный пылью с чердака, пах сеном, овсом и конским навозом, но отнюдь не лежалым. Три работника, вооружившись лопатами, чистили стойла. Хозяин содержал заведение в чистоте. Меньше шансов развести какую-нибудь заразу. Некоторые конюшни Мэт решительно обходил стороной, едва только ветер приносил их вонь.

К одному из столбов веревочным недоуздком была привязана черно-белая кобыла, конюх как раз подкладывал в ее стойло свежую солому. Лошадь держалась прямо, навострив уши, словно бы прислушиваясь к чему-то. Пятнадцать ладоней в холке, в меру длинная шея, глубокая грудь, что говорит о выносливости, идеальные пропорции ног — короткие пясти, правильно поставленные по отношению к путовому суставу. Плечи покатые, а высота крупа совпадает с высотой холки. Кобыла вполне могла составить конкуренцию Типуну. Более того, она принадлежала к породе, о которой Мэт только слышал и не чаял увидеть воочию, — перед ним стояла представительница легендарных «лезвий» из Арад Домана. Ни у какой другой породы не было столь примечательного окраса. Черные и белые полосы пересекали шкуру лошади, словно нанесенные ударом лезвия, — отсюда и название. Ее присутствие здесь было не менее удивительным, чем недавняя находка — шест из черного тиса. Мэт много раз слышал, что ни один доманиец не станет продавать такого коня чужестранцу. Он не позволил взгляду задерживаться на красавице надолго и стал присматриваться к остальным животным в стойлах. Неужели игральные кости в голове приостанавливают свой танец? Нет, ему показалось. Они без устали продолжают свою пляску и, с тех пор как он покинул фургон Люка, не останавливаются ни на секунду.

Жилистый мужчина с венчиком седых волос вокруг лысины приветственно сложил руки и склонил голову.

— Ток Фирним к вашим услугам, милорд, — представился он с сильным акцентом и с сомнением покосился на шест у Мэта на плече. Господа, привыкшие к шелкам и золотым кольцам с печаткой, редко таскают с собой такие штуки. — Чем могу быть полезен? Милорд хочет взять коня напрокат? Или купить?

Вышивка в виде мелких ярких цветков украшала верх его жилетки, надетой поверх рубахи, которая, судя по всему, некогда была белой. Мэт старался не смотреть на эти цветы. На поясе у собеседника висел привычный кривой нож, а морщинистое лицо пересекали два длинных тонких шрама. Старых шрама. Очевидно, стычки, в которых хозяину конюшни довелось участвовать, подобных сувениров ему не оставили или же их не было видно.

— Купить, мастер Фирним, если у вас есть что-нибудь на продажу. И если я смогу подобрать из этого что-то подходящее. Мне сегодня столько раз уже пытались всучить старую хромую клячу, уверяя, будто ей всего шесть лет, что еще немного — и я пущу в ход палку. — Ухмыльнувшись, он весело тряхнул шестом. Отец всегда говорил, что, если хочешь хорошего торга, развесели того, с кем торгуешься.

— У меня три экземпляра на продажу, и ни один из них не хромает, милорд, — с поклоном ответил Фирним без намека на улыбку. Он взмахнул рукой. — Вон, одну как раз вывели из стойла. Пятилетка, очень хороша, милорд. Продаю дешево, всего за десять крон. — И вкрадчиво прибавил: — Золотом.

У Мэта отвисла челюсть.

— За пегую?! Я знаю, что из-за шончан цены взлетели, но это же просто смешно!

— О-о-о, это не просто пегая, милорд. Это же «лезвие». Перед вами чистокровная представительница скаковой доманийской породы «лезвие».

Кровь и проклятый пепел! Слишком дорого, так в сделке выгоды не будет.

— Ну, это вы так утверждаете, — пробормотал Мэт, опустив один конец шеста на каменный пол, чтобы иметь возможность на него опереться. В последнее время бедро редко его беспокоило, если только он не предпринимал долгие прогулки, а именно этим он и занимался все утро, отчего теперь нога ныла. Что ж, не важно, сойдутся они в цене или нет, но игру нужно поддержать. Существуют правила ведения торга, когда речь идет о лошадях. Нарушишь — уйдешь с пустым кошельком. — Никогда не слышал о такой породе. Хм, «лезвие»… А что еще у вас есть? Меня интересуют только кобылы и мерины.

— Кроме этой дивной кобылки породы «лезвие», у меня на продажу только мерины, милорд, — откликнулся Фирним, выделив слово «лезвие». Повернувшись к рядам стойл, он крикнул. — Адела! Приведи того здорового гнедого, что мы продаем!

Из глубины конюшни выскочила худая прыщавая девица в штанах и в никак не украшенной темной жилетке и бросилась исполнять приказание. Сначала Адела привела гнедого, потом по требованию Фирнима серого в яблоках, после чего за веревочные недоуздки вывела обоих к дверям конюшни, на свет. Это было сделано по просьбе Мэта. Оба мерина отличались неплохой статью, но гнедой оказался слишком крупным, выше семнадцати ладоней в холке, а серый в яблоках постоянно прижимал уши к голове и пару раз попытался укусить Аделу за руку. Впрочем, девушка умело управлялась с животными и легко уворачивалась от злобных нападок мерина. Мэт без всяких сожалений отверг бы обоих, даже если бы заранее не нацелился на «лезвие».

Появился тощий серый полосатый котяра — этакая скальная кошка в миниатюре, уселся у ног Фирнима и принялся вылизывать окровавленную ранку на плече.

— Крысы что-то в этом году разбушевались, прямо даже не припомню, когда было такое, — пояснил хозяин конюшни, хмуро посмотрев на кота. — И они становятся все наглее и злобнее. Я уже подумываю купить еще одного кота, а может, и двух. — Оставив досужую тему, он вновь заговорил о деле. — Не соизволит ли милорд взглянуть на жемчужину моей конюшни, раз остальные не подходят?

— Пожалуй, мастер Фирним, я все-таки погляжу на пегую, — с сомнением протянул Мэт. — Но о десяти кронах не может быть и речи.

— Причем золотом, — добавил Фирним. — Хурд, приведи сюда «лезвие» для милорда. — Он снова подчеркнул название породы. Да уж, заставить его сбавить цену — задачка не из простых. Разве что поможет тот факт, что Мэт — та’верен. Хотя его удача никогда не помогала в таких прямолинейных вещах, как торг.

Хурд оказался тем, кто менял солому в стойле «лезвия»: на голове у мужчины осталась лишь парочка седых волос, а во рту наблюдалось полное отсутствие зубов. Последний факт становился очевидным, когда Хурд улыбался, что он, собственно, и делал, выводя кобылу на свет. Ему явно нравилось это животное. Еще бы.

Шла кобыла ровно, но Мэт все равно тщательно ее осмотрел. Зубы подтвердили, что насчет возраста Фирним оказался честен, — только дурак станет врать про возраст лошади, разве что покупатель сам окажется дураком. Но, как ни странно, большая часть торгашей сейчас придерживается именно такого подхода. Лошадь повела ушами, когда Мэт погладил ее по носу, проверяя глаза. Они оказались чистыми и ясными, без намека на мутные выделения. Мэт придирчиво ощупал ее ноги и не нашел ни воспалений, ни опухолей. Нигде не было ни намека на ссадину, болячку или лишай. Мэт мог спокойно просунуть кулак в промежуток между грудной клеткой кобылы и ее локтевым суставом — у нее, несомненно, размашистый ход, — но втиснуть ладонь между ее последним ребром и бедром было сложно. Она вынослива, и быстрый бег вряд ли повредит ее сухожилиям.

— Милорд, я смотрю, вы знаток.

— Вот именно, мастер Фирним. Десять золотых крон — это слишком, особенно за пегую. Знаете, кое-кто говорит, будто они приносят несчастье. Не могу сказать, что я в это верю. Иначе я даже не стал бы предлагать свою цену.

— Несчастье? Ничего такого не слыхал, милорд. И какова ваша цена?

— За десять золотых я куплю себе чистокровного тайренца. Не самого лучшего, но все-таки тайренца. Я дам за нее десять крон. Серебром.

Фирним запрокинул голову и вызывающе громко расхохотался. Отсмеявшись, он посерьезнел, и они продолжили торговаться. В итоге Мэт вручил ему пять крон и четыре марки золотом и еще три кроны серебром. Все монеты были отчеканены в Эбу Дар. В сундуке под кроватью у него имелись монеты из разных стран, но с иноземными деньгами всегда много мороки, потому что надо искать банкира или менялу, чтобы взвесить монеты и высчитать, как они соотносятся с местными. А Мэт не только не хотел лишний раз привлекать к себе внимание, но и понимал, что в таком случае ему придется заплатить больше, а то и все требуемые десять золотых крон. Судя по всему, весы, с помощью которых оценивают монеты, всегда склоняются в пользу менял. Мэт не предполагал, что ему удастся сбить цену настолько, но, судя по довольной физиономии Фирнима, который наконец-то заметно повеселел, тот не ожидал получить так много. В торговле лошадьми самое замечательное завершение торга — когда обе стороны считают, что заключили выгодную сделку. Как-никак, день начался отлично, и плевать на эти проклятые игральные кости. Ему следовало знать, что так не может продолжаться долго.

Когда к полудню Мэт вернулся к балагану, сидя верхом на «лезвии» — потому что нога не давала покоя, а в голове по-прежнему перекатывались треклятые игральные кости, — очередь на вход оказалась еще длиннее, чем утром. Люди ждали, когда наступит их черед пройти под натянутой между двумя высоченными жердями большой голубой вывеской, на которой красовалось название представления, написанное аршинными красными буквами. Стоило одному любителю зрелищ опустить монетки в прозрачный кувшин, который держал плечистый конюх, одетый в грубую шерстяную куртку, — из этого кувшина под бдительным присмотром другого, еще более внушительного конюха монеты пересыпались в обитый железом сундук, — новый посетитель пристраивался в хвост очереди, так что короче она не становилась. Вереница людей тянулась вдоль веревочного ограждения и заворачивала за угол. Как ни странно, никто не толкался и не пихался. Среди посетителей было много фермеров и селян, которые распознавались по шерстяным одеждам и грязи, въевшейся в ладони, однако личики их жен и мордашки детей были тщательно вымыты. К сожалению, Люка таки собрал свою вожделенную толпу. Теперь убеждать его уехать завтра — бесполезно. Игральные кости свидетельствовали: что-то вот-вот произойдет, что-то очень важное для Мэта, чтоб ему сгореть, Коутона, но вот что? Хотя были случаи, когда кубики переставали перекатываться, а он так и не понимал, что же такое случилось.

Уже миновав парусиновую стену, там, где поток зрителей растекался по главной улице, по обеим сторонам которой выступали артисты, Мэт заметил Алудру, она принимала заказанный товар — две телеги, уставленные бочками разных размеров. Необычными бочками, судя по всему.

— Я покажу вам, где оставить телеги, — говорила стройная женщина возчику первой телеги — парню с выдающейся вперед челюстью. Длинные косички Алудры, украшенные цветными бусинами, взметнулись, когда она на секунду обернулась, провожая Мэта взглядом. Потом женщина вернулась к разговору с возчиком. — А лошадей потом отведете к коновязям, да?

И что же это она купила, да еще в таком количестве? Наверняка что-то для своих фейерверков. Каждый вечер, как только стемнеет, пока еще никто не успел отправиться в постель, она запускала в небо свои огненные ночные цветы. Штучки две-три для городка такого размера, как Джурадор, или для нескольких расположенных рядом друг с другом деревень. У Мэта были соображения, зачем ей потребовался литейщик колоколов, но, похоже, лишь одно из них несло в себе хоть толику смысла, да и то, если задуматься, все равно выходила полная ерунда.

Мэт спрятал кобылу у коновязей. Ну, «лезвие» спрятать, конечно, сложновато, но ее сложнее заметить среди других лошадей, тем более что нужное время еще не наступило. Палку для лука он оставил в фургоне, где жил вместе с Эгинин и Домоном — их на месте не оказалось, — после чего направился к выцветшему фиолетовому фургону Туон. Тот сейчас стоял неподалеку от обиталища Люка, но Мэт предпочел бы, чтобы он остался на прежнем месте — рядом с грузовыми фургонами. Только Люка и его жена знали, что Туон — верховная леди, а вовсе не служанка, которая якобы намеревалась выдать двух любовников, Мэта и Эгинин, предполагаемому мужу последней, но многие артисты уже недоумевали, почему Мэт бóльшую часть времени проводит с Туон, а не с Эгинин. Недоумевали и не одобряли. Все они, как ни странно, отличались строгим нравом. Даже акробаты. Сбежать с женой жестокого лорда — романтично. Путаться с горничной высокородной леди — постыдно. А то, что фургону Туон выделили такое удобное место, вызовет массу толков и среди людей, которые находятся рядом с Люка уже долгие годы, и среди его лучших артистов.

Сказать по правде, Мэт не знал, стоит ли ему идти к Туон, когда в голове бесчинствуют игральные кости. Очень уж часто они замирали в ее присутствии, но он до сих пор не имел ни малейшего понятия, почему в тот или иной раз происходило именно так, — ни в одном случае. Ну, так, чтобы быть совершенно уверенным в том, по какой причине кости вдруг останавливались. В первый раз, наверное, просто потому, что он встретил ее. При мысли об этом волосы у него на затылке чуть не встали дыбом. Как ни крути, женщина — это постоянный риск. А с такой женщиной, как Туон, этот риск возрастает вдесятеро. И никогда не знаешь, как повернутся события, пока уже не будет слишком поздно. Порой Мэт ломал голову, почему его пресловутая удача не помогает ему в отношениях с женщинами? Женщины так же непредсказуемы, как набор добрых игральных костей.

Никто из «красноруких» не стоял на страже возле фургона — сейчас им не до этого, — поэтому Мэт взбежал по короткой лесенке в задней части фургона и постучал, прежде чем распахнуть дверь и войти. В конце концов, он платил за этот фургон, и вряд ли они станут валяться раздетыми в такое время суток. А если не хочется, чтобы кто-то вошел, — на двери есть щеколда.

Госпожа Анан куда-то отлучилась, но народу внутри все равно оказалось немало. С потолка на веревках был спущен узкий стол, на котором теперь были расставлены разномастные тарелки с хлебом, оливками и сыром. Мэт приметил один из высоких серебряных кувшинов для вина, принадлежащих Люка, еще один приземистый кувшин в красную полоску и чашки в цветочек. Туон, с отросшими за месяц черными кудрявыми волосами, сидела на единственном в фургоне стуле, расположившись в дальнем конце стола, рядом с ней, сбоку, на одной из кроватей пристроилась Селусия. Напротив нее, на другой кровати, опираясь локтями на стол, сидели Ноэл и Олвер. Сегодня Селусия надела темно-синее платье по эбударской моде, которое открывало удивительный вид на ее незабываемую грудь, и украсила волосы цветастым шарфом. На Туон же было красное платье, словно бы полностью состоящее из мелких складочек. О Свет, он же только вчера купил для нее отрез этого шелка! Как ей удалось уговорить костюмерш сшить платье так быстро? Мэт не сомневался, что обычно это занимает куда больше времени. Здесь явно помогли щедрые посулы, за которые ему теперь придется расплачиваться золотом. Что ж, раз принес даме шелк, изволь заплатить и за пошив. Такую поговорку Мэт слышал еще мальчишкой, когда даже и не думал, что сможет позволить себе такую роскошь, как шелк. Но, Свет, это сущая правда!

–…и только женщин можно встретить за пределами их деревень, — рассказывал Ноэл, седой скрюченный старичок, но при виде Мэта, плотно закрывавшего за собой дверь, умолк.

Лоскуты кружев на запястьях Ноэла явно видали и лучшие деньки, как и ладно скроенный камзол из тонкой серой шерсти, однако вся его одежда была чистой и опрятной. Однако, по правде сказать, вся эта одежда странно смотрелась на человечке со скрюченными пальцами и морщинистым лицом. Она подошла бы скорее пожилому забияке из таверны, который при первой же возможности лезет в драку, несмотря на то что лучшие годы уже остались позади. Олвер, наряженный в добротный синий камзол, который Мэт заказал для него, улыбался во весь рот. О Свет, он замечательный мальчик, но эти оттопыренные уши и огромный рот его совсем не красят. Ему понадобится масса усилий, чтобы поладить с женщинами, если ему вообще когда-нибудь повезет на этот счет. Мэт пытался проводить с Олвером побольше времени, чтобы держать подальше от влияния его «дядюшек» — Ванина с Гарнаном, да и от прочих «красноруких» тоже, и, судя по всему, парнишке это нравилось. Ну конечно, не так, как играть в «змей и лисиц» или в камни с Туон и пялиться на грудь Селусии. Хорошо, конечно, что парни научили мальчишку стрелять из лука и управляться с мечом, но вот кто же научил его так вожделенно смотреть на…

— Ну где твои манеры, Игрушка? — Слова Туон текли так же медленно, как мед из горшка. Густой мед. В его присутствии, если только они не играли в камни, черты ее лица принимали жесткое выражение, достойное судьи, выносящей смертный приговор. И тон был соответствующим. — Сначала постучись, а потом дождись позволения войти. Если только ты не собственность и не слуга. Тогда стучать не нужно. У тебя жир на камзоле. Я думала, ты умеешь есть аккуратно.

Услышав выговор, сделанный Мэту, Олвер перестал улыбаться. Ноэл провел пятерней по своим длинным волосам, вздохнул и принялся изучать зеленую тарелку, стоящую напротив, будто надеялся найти среди оливок изумруд.

Плевать на зловещий тон. Мэту нравилось смотреть на эту маленькую темнокожую женщину, которая скоро станет его женой. Можно сказать, что наполовину она уже ею стала. О Свет, ей только нужно сказать три предложения — и дело в шляпе! Чтоб ему сгореть, но от нее глаз не отвести! В первую их встречу он принял Туон за ребенка, но тогда его обманул ее рост, а лицо было закрыто тонкой вуалью. Без вуали становилось ясным, что это личико в форме сердечка может принадлежать только женщине. Огромные глаза — два темных океана, в которых мужчина может проплавать всю жизнь. Редкие улыбки бывали таинственными, а бывали озорными, и Мэт ценил каждую из них. Ему нравилось смешить ее. Если, конечно, она смеялась не над ним. На самом-то деле Мэт предпочитал женщин пофигуристей, но он точно знал, что если как-нибудь улучит момент, когда Селусии не окажется поблизости, и обнимет Туон, то все встанет на свои места. И быть может, ему удастся сорвать поцелуй с этих пухлых губ. О Свет, эти мечты не дают ему покоя! И не важно, что она отчитала его, словно они давно женаты. Ну, почти не важно. Чтоб ему сгореть, дело тут вовсе не в крошечном жирном пятне! Лопин и Нерим, парочка слуг, которыми Мэт оказался обременен, передерутся за право почистить его камзол. У них и так мало занятий, так что если он не скажет, кто должен выполнить работу, — драка обеспечена. Но вслух он сказал совсем не это. Женщины обожают заставлять тебя защищаться, и если начнешь оправдываться — пиши пропало.

Конец ознакомительного фрагмента.