Хранитель драконов

Робин Хобб, 2010

Вверх по реке, на север, в сопровождении живого корабля и серебристо-синего дракона пробирается Клубок Моолкина – последние из племени, кого удалось собрать пророку с золотыми глазами. Это чрезвычайно тяжелый и опасный путь, но змеиному народу не выжить, если он не доберется до гнездовья, где можно перезимовать в спасительных коконах и дать потомство. Но даже если цель будет достигнута и из коконов вылупятся новые драконы, кто возьмется защищать и опекать их, беспомощных и неразумных, в истерзанном войной мире?

Глава 5

Ложь и вымогательство

Лефтрин стоял на палубе и смотрел, как приближается лодка с калсидийского корабля. Ялик низко сидел в воде, отягощенный людьми — дородным купцом и гребцами — и мешками с зерном. На фоне трехмачтового корабля, от которого шел ялик, баркас «Смоляной» выглядел маленьким. Поэтому-то Лефтрин и отказался к ним приблизиться. Если калсидийцы хотят с ним торговать, пусть являются к нему так, чтобы можно было посмотреть на них, прежде чем они взойдут на борт. Похоже, ни у кого из сидящих в ялике не было оружия.

— Ты не собираешься взглянуть на их груз, пока они не передали его нам? — спросил Сварг.

Лефтрин облокотился о перила и покачал головой:

— Если им нужно мое золото, пусть сами доставляют товар.

Лефтрин не любил калсидийцев и не доверял им. Он не рискнул бы подняться на палубу их корабля, где с честным человеком могут обойтись вероломно. Сварг неторопливо шевелил рулевым веслом, без труда удерживая баркас на месте и не давая течению сносить его. Светлые воды Дождевой реки растворялись в черноте глубокой бухты. Лефтрин никогда не заводил Смоляного так далеко. В основном он, как его отец и дед, вел торговлю между поселениями, разбросанными в верхнем и нижнем течении реки. Открытое море и чужие берега — не для него. Он и в устье реки-то бывал всего несколько раз, обычно когда на связь с ним выходил надежный посредник. Да и на это Лефтрин шел только ради съестных припасов, без которых людям чащоб было не прожить. Он не имел возможности привередничать и выбирать, с кем вести дела в устье реки, но всегда был настороже. Мудрый торговец знает, в чем разница между сделкой и дружбой. С калсидийцами — всегда только дело, никакой дружбы, а торговцу, который с ними меняется товарами, хорошо бы иметь глаза на затылке. Формально между двумя странами теперь мир, но с Калсидой он никогда не длится долго.

Лефтрин с подозрением смотрел на приближающийся ялик. На веслах, кажется, сидели обыкновенные моряки, да и мешки с зерном ни на что другое не походили. И все равно, когда лодка подошла к баркасу и с нее перебросили конец, Лефтрин велел ловить его Скелли, самой младшей в команде. Сам он остался у ограждения, оглядывая людей в ялике. Большой Эйдер маячил рядом, почесывая черную бороду, и тоже глядел на лодку.

— Не спускай глаз с матросов, — тихо сказал ему Лефтрин. — Я присмотрю за купцом.

Эйдер кивнул.

Ступеньки были вделаны прямо в борта «Смоляного». Калсидиец легко взобрался по ним, и Лефтрину пришлось признать: тучная фигура не мешала купцу двигаться быстро и ловко. На нем был плащ из тюленьей шкуры, подбитый алым. Широкий кожаный пояс с серебряной отделкой стягивал шерстяную рубаху. Морской ветер развевал плащ, но мужчина не обращал на это внимания.

«Он не только купец, но и моряк», — понял Лефтрин. Оказавшись на борту, гость сурово кивнул Лефтрину и получил в ответ учтивый поклон. Он перегнулся через борт и по-калсидийски выкрикнул несколько команд своим гребцам, потом развернулся обратно к Лефтрину:

— Приветствую, капитан. Мои матросы поднимут на борт образцы пшеницы и ячменя. Я уверен, ты убедишься в высоком качестве моих товаров.

— Поглядим, купец, — приветливо, но твердо сказал Лефтрин, улыбаясь.

Калсидиец оглядел пустую палубу:

— А твой товар? Я ожидал, что мне предоставят его для проверки.

— Монеты проверить недолго. У меня в каюте есть весы. Предпочитаю платить по весу, а не по номиналу.

— Не возражаю. Короли и их чеканка появляются и исчезают, но золото остается золотом, а серебро — серебром. Однако, — тут он понизил голос, — в устье этой реки ищут не золото и не серебро. Меня интересуют товары из Дождевых чащоб.

— Тогда езжай в Удачный. Все знают, что это единственное место, где можно их приобрести.

Лефтрин смотрел через плечо калсидийца, как один из его людей взбирается на палубу. Эйдер встретил его, но мешок не принял. Рядом стояла Беллин с тяжелым багром наготове. Она выглядела куда внушительнее Эйдера, не прилагая к тому никаких усилий.

Чужеземный гребец тащил тяжелый мешок с зерном на плече. Сделав два шага от борта, он свалил ношу на палубу, затем вернулся за другим мешком. Мешки с виду были добротными, из хорошей пеньки, без отметин соли и сырости. Но это еще не означало, что во всех них хорошее зерно. Лефтрин сделал непроницаемое лицо.

Калсидиец придвинулся к нему на полшага:

— О да, так говорят. Но некоторые слыхали и о другом товаре и других сделках. О тайных сделках с большой выгодой для обеих сторон. Наш посредник упомянул, что ты слывешь опытным капитаном и толковым торговцем, что ты владелец самого доходного баркаса на свете. По его словам, если кто и может предложить те особые товары, которые я ищу, так это ты. Или, по крайней мере, подскажешь, с кем мне об этом поговорить.

— Прямо так и сказал? — поинтересовался Лефтрин учтивым тоном.

Теперь гребец вытащил на палубу еще один мешок — такой же прочный и без изъянов, как и первый. Лефтрин кивнул Хеннесси, и помощник капитана открыл дверь рубки. На палубу вышел Григсби, рыжий корабельный кот.

— Да, именно так, — ответил купец твердо, но тихо.

Лефтрин смотрел на кота через плечо купца. Чертова скотина вцепилась когтями в палубу «Смоляного», потянулась и поскребла доски, оставляя отметины. Потом кот двинулся к капитану, словно прогуливаясь перед работой. Подойдя к незнакомым мешкам, он мимоходом обнюхал их, потерся об угол одного, заявив о своем праве собственности, и отправился на камбуз. Лефтрин криво усмехнулся и одобрительно кивнул. Если бы от мешков хоть самую малость пахло грызунами, кот проявил бы к ним куда больше интереса. Так что это зерно с чистого корабля. Отлично.

— Особые товары, — тихо повторил купец. — Он сказал, что у тебя что-то имеется.

Лефтрин резко повернул голову и, встретив испытующий взгляд купца, нахмурился. Но калсидиец неверно истолковал это.

— Любые, даже самые мелкие чешуйки. Клочок шкуры, — он еще понизил голос, — кусок кокона.

— Если ты хочешь это купить, то выбрал не того человека, — прямо заявил Лефтрин.

Капитан повернулся к гостю спиной, подошел к мешкам с зерном, опустился на одно колено и снял с пояса нож. Взрезав двойной шов горловины, он запустил руку внутрь, перекатывая зернышки в ладони. Это было хорошее зерно, чистое, без мякины и соломы. Лефтрин высыпал его обратно в мешок и достал еще горсть из самой глубины — зерно оттуда оказалось не хуже. Он положил несколько зерен в рот и разжевал.

— Высушено на солнце для пущей сохранности, но не пересушено и не потеряло запаха и вкуса, — сообщил купец.

Лефтрин коротко кивнул. Он ссыпал зерно обратно, отряхнул ладони и перешел к следующему мешку. Разрезал узел, раскрыл мешок, достал горстку. Наконец сел на корточки, проглотил разжеванный ячмень и сказал:

— Хорошее зерно. Если и остальной груз такой же, мне повезло. Как только сторгуемся, можете начинать грузить. Я оставляю за собой право отказаться от любого мешка и буду проверять каждый, как только его поднимут на палубу.

Купец неторопливо кивнул в ответ — и соглашение было формально заключено.

— Твои условия легко принять. А теперь не пройти ли нам в твою каюту — договориться о цене за мешок зерна и, возможно, обсудить другие сделки?

— Можем и здесь поторговаться, — заметил Лефтрин.

— С твоего позволения, в каюте удобнее, — ответил купец.

— Как угодно.

Пару раз Лефтрин возил запрещенные товары. Сейчас у него ничего не было, но он позволил этому человеку сделать противозаконное предложение. Возможно, если отказать и намекнуть, что об интересе гостя станет известно тем, кто принимает решения в Дождевых чащобах, купец станет сговорчивее и снизит цену. Лефтрин не видел в подобной тактике ничего зазорного, — в конце концов, перед ним был калсидиец. У них нет чести. Лефтрин жестом пригласил гостя в крохотную каюту — он был уверен, что хорошо одетый купец ужаснется обстановке.

— А пока мы беседуем, я прикажу моим людям перегрузить зерно на твой баркас.

— До того, как мы договоримся о цене? — удивился Лефтрин.

Это предложение давало ему слишком много преимуществ. Если он затянет торг до тех пор, пока на борту его судна не окажется бо`льшая часть груза, а потом откажется от условий купца, калсидийцу придется заставлять свою команду перегружать все обратно.

— Уверен, мы сойдемся на справедливой цене, — спокойно ответил тот.

«Ну ладно, — подумал Лефтрин. — Коли видишь выгоду, упускать ее не след».

— Хеннесси! — крикнул он через плечо. — Осмотри с Григсби все мешки. Сосчитай их. Не стесняйся проверять, если заметишь недовес, пятна и мышиные следы. Как только всё погрузят, постучись ко мне.

Когда они вошли в каюту и сели — Лефтрин на свою койку, купец в единственное кресло у небольшого стола, — гость не утратил уверенности.

Он оглядел скромное помещение, снова слегка поклонился и сказал:

— Я хочу, чтобы ты знал мое имя. Я — Синад из дома Арих. Мои предки занялись торговлей задолго до основания Удачного. Нам не по нраву войны, они сталкивают наши страны и мешают торговать. И вот теперь, когда вражда утихла, мы торопимся установить связи с торговцами реки Дождевых чащоб напрямую. Мы намерены основать предприятие, которое впоследствии, как мы надеемся, будет выгодно обеим странам. А именно — немногочисленное сообщество избранных, куда входили бы только солидные торговцы.

Хотя Лефтрин относился к калсидийцам с предубеждением, прямота этого человека его приятно поразила. Он достал бутылку рома и два стаканчика, которые держал в каюте на случай переговоров. Стаканы были старинными, тяжелыми, темно-синего цвета. Когда он наливал ром, на полоске у края стаканов вспыхнули серебряные звездочки. На купца это произвело сильное впечатление. С кратким возгласом изумления он стремительно подался вперед, не дожидаясь приглашения, схватил свой стакан и поднес его к свету. Пока он разглядывал бесценную вещь, Лефтрин сказал:

— Я Лефтрин, капитан и владелец речного баркаса «Смоляной». Я не знаю, чем занималась моя семья, когда мы покинули Джамелию, и по мне, так это не особо-то и важно. Сейчас я хожу на этом баркасе. Торгую. Если ты честный человек с хорошим товаром, мы заключим сделку и в следующий раз я еще охотнее буду вести с тобой дело. Но я в своей торговле не выделяю никого. Мои деньги получает тот, кто предложит лучшие условия. Ладно, перейдем к нашему делу. Сколько ты хочешь за мешок пшеницы, а сколько — за ячмень?

Калсидиец поставил стакан на стол, так и не пригубив.

— А что ты предлагаешь? За вещи вроде этих… — он постучал ногтем по стакану, — я готов отдать тебе превосходный товар.

— В этот раз я торгую только за монету. Серебро и золото, по весу, а не по чеканке. И ничего другого.

Стаканы были работы Старших. У Лефтрина имелось несколько подобных сокровищ: женская шаль, источающая тепло, несгораемая шкатулка, издающая звон и испускающая свет, стоит только откинуть крышку, и другие вещицы. Большинство из них много лет назад купил дед для своей жены. Лефтрин хранил их в тайнике под койкой. Ему нравилось, сидя в скромной каюте, наливать ром в эти стаканчики, каждый из которых стоил целое состояние.

Синад Арих откинулся на спинку кресла. Оно скрипнуло под его весом. Купец пожал широкими плечами:

— Монета вполне годится для зерна. Я пользуюсь монетами любой чеканки. За деньги можно купить что угодно. Вот, например, зерно. А в прошлый раз я посетил Удачный со своими монетами и купил на них сведения.

Лефтрин невольно вздрогнул. Этот человек не сделал ни одного угрожающего движения, но его прежние слова о «самом доходном баркасе» приобрели зловещий смысл. Лефтрин сидел откинувшись в своем кресле. Он улыбался, однако его светлые глаза оставались серьезными.

— Сговоримся о цене за зерно, и дело с концом. Я бы хотел направиться вверх по реке с приливом.

— Я тоже, — отозвался Синад.

Лефтрин отпил из своего стаканчика. Ром согревал, но стекло непривычно холодило пальцы.

— Хочешь сказать, что к приливу надеешься снова выйти в море?

Синад вежливо пригубил из своего стаканчика.

— О нет. Я весьма точен в том, что хочу сказать, особенно когда говорю на чужом для меня языке. Я надеюсь, что мы договоримся о цене на мое зерно и твои услуги и что ты проводишь меня вверх по реке.

— Я не могу. Тебе должны быть известны наши правила и законы. Ты ведь не просто чужой здесь, ты калсидиец. Чтобы посетить Дождевые чащобы, тебе следует получить разрешение от Совета торговцев Удачного. А чтобы торговать с нами, нужна лицензия от Совета Дождевых чащоб. Без подорожных у тебя нет права подниматься по реке.

— Они у меня есть — я ведь не дурак. С оттиском и печатями, подписанные пурпурными чернилами. У меня есть и рекомендательные письма от нескольких удачнинских торговцев, которые свидетельствуют, что я честный, уважаемый торговец. Хоть и из Калсиды.

По спине Лефтрина побежала струйка пота. Если этот человек и в самом деле имеет все бумаги, как утверждает, то он или чудотворец, или великий мастер шантажа. За всю жизнь Лефтрин не помнил случая, чтобы калсидиец законно посетил Дождевые чащобы. Он сомневался, что калсидийцы вообще знают, что такое законная торговля. Нет. Этот человек неприятен и опасен. И он выбрал Лефтрина и «Смоляной». Плохо.

Синад бережно поставил ополовиненный стаканчик на стол, улыбнулся и очень обыденно сказал:

— Твой корабль восхищает меня. Странно: казалось бы, здесь нужна дюжина гребцов. Однако, я слышал, в твоей команде всего шесть человек, считая тебя самого. Удивительно для баркаса такого размера! Не менее странно, что твой рулевой может без видимых усилий удерживать его на месте в устье реки.

Он снова взял стаканчик и поднес к окошку, словно любуясь звездочками.

— Я переделал корпус, и баркас стал лучше.

Вторая струйка пота поползла по спине. Кто проболтался? Конечно, Генрод. Лефтрин слышал несколько лет назад, что тот перебрался из Трехога в Удачный. Как подозревал Лефтрин, Генрод потратил на этот переезд то, что ему заплатили за работу над Смоляным. Этот человек был удивительным мастером и умел работать с диводревом. Четыре года назад Лефтрин щедро, очень щедро заплатил ему и за мастерство, и за молчание. Результат трудов превзошел все ожидания Лефтрина, и теперь он с замиранием сердца вспомнил, как Генрод не раз плакался, что его «величайшая работа останется тайной и будет погребена навеки». Генрод предал Лефтрина не за звонкую монету, а из тщеславия.

«Ну, тщедушный гад, только попадись он мне теперь, — подумал Лефтрин, — я его узлом завяжу».

Калсидиец пристально изучал собеседника:

— Уверен, я не единственный, кто это заметил. Могу представить, как твои товарищи-торговцы завидуют новообретенным качествам корабля. Несомненно, они уже плешь тебе проели, пытаясь узнать секрет переделки корпуса. Ибо если ты настолько улучшил такой старый корабль — а мне говорили, что это одно из первых торговых судов, построенных из чудесного драконьего дерева, — то и они, я уверен, желают сделать то же самое со своими кораблями.

Лефтрин надеялся, что не выдал себя внезапной бледностью. Он вдруг засомневался, что источником сведений был Генрод. Резчик мог похвастаться работой над Смоляным, но он был торговцем до мозга костей и не стал бы болтать кому попало о происхождении и выдающемся возрасте Смоляного. Калсидийца снабдил сведениями кто-то еще. Лефтрин попытался было выведать у него имя этого человека.

— Торговцы уважают секреты друг друга, — только и сказал калсидиец.

— Неужели? Тогда они не похожи на тех, кого я знаю. Все торговцы, что мне попадались, всегда стремились вызнать преимущества своих конкурентов. Иногда и золото предлагали. А когда золото не действовало, я слыхал, прибегали и к насилию.

— Ни деньги, ни сила не помогут заполучить то, что мне нужно, — покачал головой Синад. — Ты неверно меня понял. Я не собираюсь прибегать ни к тому, ни к другому, но скажу, что сделка уже совершилась и я знаю о тебе и твоем корабле все, что мне нужно знать. Будем говорить прямо. Великий герцог Калсиды уже немолод. И с каждым годом — нет, с каждой неделей — его одолевают все новые болезни. Самые опытные и прославленные целители со всех концов страны пытались его лечить. Немало лекарей поплатилось жизнью за неудачу. Так что теперь рассудительность побуждает многих из них говорить о лекарствах из частей драконьих тел как о последней надежде для герцога. Лекари просят герцога простить их за отсутствие нужных ингредиентов и обещают, что, как только те будут добыты, они сразу же приготовят эликсиры, которые вернут правителю молодость, красоту и силу. — Купец вздохнул. Он смотрел в окошко, блуждая взглядом где-то в пространстве. — Так что ярость герцога перекинулись с целителей на торговые дома Калсиды. Почему, спрашивает он, они не могут доставить то, что ему нужно? Они все предатели? Они желают ему смерти? Сначала он предлагал нам золото. Когда это не помогло, взялся за монету куда действеннее — за кровь. Теперь ты видишь, что я имею в виду? Вы можете презирать нас, калсидийцев, сколько угодно, однако мы тоже любим свои семьи… Заботимся о старых родителях и растим детей… Пойми, друг мой: чтобы защитить свою семью, я на все пойду.

Во взгляде калсидийца отчаяние сражалось с холодной безжалостностью. Он был опасен. Он явился на корабль один, без оружия, но теперь Лефтрин понял, что оружие у него все-таки было.

Капитан откашлялся и сказал:

— Давай определим разумную цену за зерно, и на этом, я полагаю, наша сделка закончится.

Синад улыбнулся:

— Ты заплатишь тем, что проведешь меня по реке и дашь хорошие отзывы обо мне своим друзьям. Если тебе не под силу достать то, что мне нужно, представь меня тому, кто сможет это сделать. Взамен получишь зерно и молчание о твоих тайнах. Бывают ли сделки лучше этой?

Изысканный завтрак был сервирован великолепно. Обильные остатки трапезы, рассчитанной на троих, красовались на столе, застланном белой скатертью. Блюда накрыли в тщетной попытке сохранить их теплыми. Элис сидела за столом в одиночестве. Ее тарелки уже унесли. Она налила себе еще чая и стала ждать.

Элис напоминала себе паука, который притаился на краю паутины и ждет, когда ему в ловушку попадется муха. У нее не было привычки засиживаться за едой. И Гест это знал. Как подозревала Элис, именно поэтому ее муж зачастую так поздно выходил к столу. Но сейчас она рассчитывала дождаться Геста — и возможности поговорить с ним с глазу на глаз.

В последнее время Гест явно избегал ее — не только за столом, но везде, где они могли остаться наедине. Элис не страдала от этого. Напротив, она была рада, что может спокойно поесть и в особенности что он не тревожит ее ночью в постели.

Но сегодня, к несчастью, все оказалось иначе. Гест пришел в ее спальню на рассвете, разбудив ее громким хлопком двери. От него пахло крепким табаком и дорогим вином. Он снял халат, бросил его в изножье и улегся рядом с Элис. В темноте она видела только смутный силуэт.

— Иди сюда, — приказал он ей, как собаке.

Элис не сдвинулась с места, по-прежнему лежа на краю кровати.

— Я спала, — возразила она.

— Ты уже не спишь, мы тут вдвоем, так что давай заделаем милого ребеночка, чтобы мой отец порадовался. А? — В его голосе слышалась горечь. — Вот все, что нам нужно, дорогая Элис. Так что давай помогай мне. Это недолго, потом можешь снова заснуть. А с утра опять транжирить мои деньги у торговцев свитками.

Все стало ясно. Он был у отца, и тот опять ворчал, что до сих пор нет наследника. А Элис накануне купила не один, а два древних свитка, довольно дорогих. Оба были с островов Пряностей. Она не смогла разобрать в них ни слова, но поняла, что на рисунках изображены Старшие. Вполне логично, подумала Элис: если Старшие в древние времена жили на Проклятых Берегах, у них были торговые партнеры, которые могли оставить записи о сделках. Она давно искала такие старые записи. Свитки с островов Пряностей оказались первой стоящей находкой. Цена неприятно поразила, но заполучить их было необходимо. И Элис заплатила.

А ночью ей пришлось заплатить еще раз — и за то, что нет детей, и за то, что она приумножает свою библиотеку. Если бы Элис не засиделась допоздна над последними приобретениями, то Гест просто получил бы свое. Но она устала, и ее вдруг сильно задело отношение мужа к этой стороне их жизни.

И она сказала то, чего раньше никогда не говорила:

— Нет. Может быть, завтра ночью.

Он уставился на нее. Сквозь темноту она ощущала его злой взгляд.

— Это не тебе решать, — грубо сказал он.

— Но и не тебе одному, — возразила она и вознамерилась встать с кровати.

— Сегодня, сейчас, — сказал он и внезапно схватил ее за руку, повалил на спину и прижал к постели всем телом.

Она попыталась вырваться, но он впился пальцами ей в плечи и удержал. Элис поняла, что сбежать не получится.

— Пусти! — яростно захрипела она.

— Сейчас! — с нажимом повторил он. — Если не будешь сопротивляться, я не сделаю тебе больно.

Он солгал. Даже после того, как она уступила и отвернулась, он не ослабил хватку и грубо вошел в нее. От боли и унижения Элис казалось, что ему потребовалась вечность. Она не плакала. Когда он откатился от нее и сел на краю кровати, она лежала молча, с сухими глазами.

Он посидел в темноте и тишине, потом встал. Послышался шелест ткани — он оделся.

— Если нам повезло, то не придется больше проходить через такое, — сухо сказал он.

Никогда он не говорил с ней так искренне.

Гест ушел. Уснуть Элис не смогла и провела остаток ночи, размышляя об их поддельном браке. Вообще, муж редко бывал так груб с ней. Их отношения в постели были обезличенными и деловыми. Гест приходил в спальню, объявлял о намерениях, совокуплялся с ней и уходил. За четыре года он ни разу не оставался с ней спать. Никогда не целовал ее, не касался ее тела с желанием.

Она пыталась угождать ему. Мазалась благовониями, перебирала ночные рубашки разных фасонов. Даже попыталась быть соблазнительной — пришла как-то вечером к нему в кабинет и попробовала его обнять. Он не оттолкнул ее. Просто встал, сказал, что занят, проводил до выхода и захлопнул за ней дверь. Элис заплакала и убежала к себе.

Месяц спустя она снова осрамилась. Когда Гест взобрался на нее, она его обняла и потянулась поцеловать. Он отвернулся. Повинуясь телу, она попыталась, насколько это было возможно, получить удовольствие от прикосновений мужа. Тот не отозвался на ее готовность и, закончив, откатился, игнорируя ее намерение обняться.

— Пожалуйста, Элис, не ставь нас обоих в глупое положение, — спокойно сказал он и закрыл за собой дверь.

При мысли о тех неудавшихся попытках соблазнения кровь бросилась ей в лицо. Безразличие Геста всегда ранило Элис, но прошлой ночью, когда он показал, что может, если пожелает, применить силу, ей пришлось окончательно признать весь ужас своего положения. Гест изменился. В последний год он стал вести себя с ней резче. Начал на людях отпускать колкости на ее счет. Те мелкие знаки внимания, которые каждая женщина вправе ожидать от своего мужа, совершенно исчезли. Раньше он хоть и через силу, но проявлял заботу о ней при посторонних, предлагал руку, когда они шли рядом, подсаживал в карету. Теперь ушло и это.

Прошлой ночью безразличие впервые сменила жестокость.

Даже драгоценные свитки с островов Пряностей не стоят того, что ей пришлось вынести! Пора покончить с этой игрой. У нее есть свидетельства его неверности. Пришло время заявить о них, чтобы объявить недействительным брачный контракт.

Свидетельства были весьма очевидны. Первым стал счет, который по ошибке принесли ей, а не Гесту. То оказался счет за очень дорогой лосьон, которого Элис никогда не покупала. На ее вопрос продавец предъявил заказ на доставку, подписанный Гестом. Элис заплатила и сохранила все бумаги. Позже обнаружилось, что Гест платит за аренду домика за городом, среди мелких хозяйств, где в основном обитали поселенцы с Трех Кораблей. Последним в списке стало новое кольцо, которое она этой ночью заметила у Геста на руке, — оно царапало ей кожу, когда тот держал ее за руки. Гест любил украшения и часто носил кольца. Но он предпочитал массивное серебро, а это кольцо было золотым, с небольшим камнем. Элис точно знала, что сам Гест вряд ли купил бы себе такое.

Теперь ей все сделалось ясно. Гест женился на ней, только чтобы успокоить семью. Чтобы предъявить всему свету достойную жену из старинного семейства торговцев. Финбоки никогда не приняли бы невестку из семьи поселенцев с Трех Кораблей и никогда не признали бы ее ребенка своим наследником. Лосьон наверняка был подарком любовнице. Кольцо — ее подарком. Гест изменил. Он нарушил контракт, и Элис может воспользоваться этим, чтобы освободиться от супружества.

Ее ждет бедность. Конечно, будет отступное от его семьи, но Элис не обманывала себя — на этот доход она не сможет жить так, как жила в доме мужа. Ей придется переехать на клочок земли, который достался ей в приданое, и вести скромную жизнь. Разумеется, у нее будет ее работа и…

Дверь открылась. Вошел Седрик, он над чем-то смеялся и отвечал Гесту через плечо. Потом повернул голову и увидел ее:

— Доброе утро, Элис!

— Доброе утро, Седрик.

Слова сами слетели с языка, это была привычная любезность.

Гест посмотрел на нее. Он был недоволен, что жена все еще здесь, за столом. И тут Элис словно со стороны услышала собственный голос:

— Ты мне изменил. Это делает недействительным наш брачный контракт. Дай мне уйти тихо, иначе я пойду в Совет торговцев и предъявлю свои доказательства.

Седрик в этот момент как раз садился. Он шлепнулся на стул и в ужасе уставился на нее. Элис вдруг стало неловко, что ему приходится при этом присутствовать.

— Ты не обязан оставаться, Седрик. Прошу прощения, что вынудила тебя участвовать в этом.

Она выбирала официальные слова, но дрожащий голос перечеркнул все усилия.

— В чем — в этом? — требовательно спросил Гест и поднял бровь. — Элис, я впервые слышу эту чушь, и если ты не дура, то больше не услышу! Вижу, ты уже поела. Почему бы тебе не уйти и не оставить меня в покое?

— А ты разве ушел, оставив меня в покое сегодня ночью? — с горечью выдохнула она. — Я все знаю, Гест. Догадаться было нетрудно. Дорогой лосьон. Домик в стороне, где живут люди с Трех Кораблей. Кольцо, которое ты носишь. Одно к одному. — Она перевела дыхание. — У тебя любовница из поселенцев?

Седрик задохнулся от изумления. Но Гест ничуть не встревожился:

— Какое кольцо? Все это вздор, Элис! Своими обвинениями ты оскорбляешь нас обоих.

На его руке не было ничего. Не важно.

— То, которое было у тебя ночью. Могу показать царапины от камня, если хочешь.

— Только этого не хватало! — отрезал он, сел к столу и принялся снимать крышки с блюд.

Зачерпнул ложкой омлет, глянул на него и сбросил обратно. Потом откинулся на спинку стула и посмотрел на нее:

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Как будто его действительно заботило ее самочувствие!

— Ты собрала странную коллекцию мелких фактов и истолковала их в оскорбительном ключе. Кольцо, которое ты видела ночью, принадлежит Седрику. Откуда ты взяла, что оно мое? Он оставил его на столе в трактире. Я надел его, чтобы не потерять, и отдал ему сегодня утром. Ты довольна? Спроси его самого, если хочешь. — Гест поднял крышку следующего блюда и пробормотал: — Что за идиотизм, да еще перед завтраком…

Он наколол вилкой несколько колбасок и стряхнул их себе на тарелку. Седрик не сдвинулся с места и не произнес ни слова.

— Седрик! — резко выкрикнул Гест.

Тот встрепенулся, удивленно посмотрел на Геста и повернулся к Элис:

— Да. Я купил это кольцо. А Гест вернул его мне. Так все и было.

На него было жалко смотреть.

Гест расслабился и невозмутимо позвонил в колокольчик для прислуги. Пришла горничная. И он указал на стол:

— Это отвратительно. Принеси чего-нибудь горячего. И свежий чай. Седрик, ты будешь чай?

Седрик едва глянул на него, и Гест фыркнул:

— Седрику тоже чай.

Когда за горничной закрылась дверь, Гест обратился к своему секретарю:

— Объясни насчет лосьона, Седрик. И моего предполагаемого домика любви.

Седрик выглядел так, будто ему вдруг стало дурно.

— Лосьон — подарок…

— Для моей матери, — прервал его Гест. — А домик — для Седрика. Он сказал, что у него должна быть личная жизнь, и я согласился. Скромное жилье для моего секретаря — это совершенно нормально. И если он захочет там развлекаться, если к нему будет кто-то ходить — не мое дело. И не твое, Элис. Он мужчина, и у него свои нужды. — Он откусил кусок сосиски, прожевал и проглотил. — Честно говоря, я потрясен. Представить только — моя жена роется в моих бумагах в надежде отыскать какой-нибудь мерзкий секрет. Что тебя тревожит, женщина? Почему тебе в голову приходят такие мысли?

Элис осознала, что ее колотит. Неужели все так легко объяснить? Не могла ли она ошибиться?

— Ты тоже мужчина, и у тебя тоже нужды, — сказала она дрожащим голосом. — Но ты редко приходишь ко мне. Ты игнорируешь меня.

— Я занятой человек, Элис. И у меня много дел, помимо твоих… э-э… твоих плотских желаний. Стоит ли говорить об этом при Седрике? Если ты не щадишь моих чувств, пощади его.

— У тебя должна быть другая. Я знаю, что есть! — выкрикнула она.

— Ты ничего не знаешь, — с отвращением ответил Гест. — Но узнаешь. Седрик, поскольку Элис втянула тебя в наш скандал, я хочу, чтобы от этого была польза. Сядь и говори правду. — Гест снова повернулся к Элис. — Ты ведь поверишь Седрику? Даже если считаешь своего законного мужа лживым изменником?

Элис не могла отвести глаз от Седрика. Он был бледен и тяжело дышал, приоткрыв рот. Угораздило же ее завести этот разговор при нем! Что он теперь о ней подумает? Седрик всегда был ей другом. Можно ли теперь спасти хотя бы их отношения?

— Он никогда не лгал мне, — сказала она. — Я поверю ему.

— Элис, я…

— Тихо, Седрик, вопроса еще не было.

Гест в задумчивости оперся руками о стол и заговорил размеренно, как будто зачитывал пункты договора:

— Ответь моей жене полностью и правдиво. Ты находишься рядом со мной почти все время, пока я работаю, и иногда до самой глубокой ночи. Если кто знает мои привычки, то это ты. Посмотри на Элис и скажи ей правду: есть ли в моей жизни другая женщина?

— Я… То есть нет. Нет.

— Я когда-нибудь интересовался женщинами — здесь, в Удачном, или во время наших торговых поездок?

Голос Седрика окреп:

— Нет. Никогда.

— Вот видишь? — Гест отрезал себе кусочек фруктового пирога. — Твои грязные обвинения безосновательны.

— Седрик! — Она почти умоляла — ведь она была так уверена! — Ты говоришь правду?

Седрик отрывисто вздохнул:

— В жизни Геста нет другой женщины, Элис. Вообще нет.

Он смущенно разглядывал свои руки, и Элис заметила на его пальце кольцо, которое ночью видела у Геста. Ей стало стыдно.

— Прошу прощения, — прошептала она.

Гест решил, что она обращается к нему:

— Прощения? Ты оскорбила и унизила меня перед Седриком, и это все, что ты можешь сказать? Я полагаю, что ты должна мне куда больше, Элис.

Элис встала. Ноги не держали ее. Ей хотелось одного — оказаться подальше от этой комнаты и этого ужасного человека, который каким-то образом получил власть над ее жизнью. Только бы вернуться в свою тихую комнату и забыться за древними свитками из другого мира и другого времени!

— Не знаю, что еще я могу сказать.

— Отлично. После столь тяжкого оскорбления тебе нечего сказать. Ты извинилась, но это вряд ли меняет дело.

— Я прошу прощения, — повторила она, сдаваясь. — Прошу прощения, что затеяла этот разговор.

— Это касается нас обоих. Покончим с этим. Никогда больше не обвиняй меня в подобном. Это недостойно тебя. Такие разговоры недостойны нас обоих.

— Не буду. Обещаю.

Она чуть не опрокинула свой стул, торопясь уйти.

— Я заставлю тебя сдержать это обещание! — сказал Гест ей вслед.

— Я обещаю, — тупо повторила она и выбежала из комнаты.

Близилась ночь. Даже летом дни казались короткими. Огромные деревья безраздельно царствовали на широкой плоской равнине и расступались только перед белесыми речными струями. Дневной свет пробивался сквозь чащу лишь в те часы, когда солнце стояло высоко и его лучи падали на узкую полоску воды и земли между стенами деревьев вдоль реки. Сейчас солнце склонилось ниже, медленно подступал вечер.

Их жизнь проходила в сумерках. С того лета, как она вышла из кокона, минуло четыре года. Четыре года они жили впроголодь, заброшенные, утратившие всякую надежду. Четыре сумрачных лета, четыре дождливые серые зимы. Все эти годы их жизнь состояла только из еды и затяжного ежедневного сна. Но ощущения, что они слишком много спят, не возникло, — напротив, Синтара постоянно чувствовала легкую усталость. Топкая земля и сумрак хороши для ящериц, но не для драконов. Драконы созданы для яркого света, сухого песка и долгих жарких дней. Драконы летают. Как она стремилась летать! Улететь прочь от грязи, тесноты и мрачного берега.

Синтара вытянула шею и повела носом над пятном береговой грязи, подсыхающей с внутренней стороны крыла. Она почесала это место, потом вытянула увечное крыло и похлопала им по телу в попытке отряхнуться. Грязь частично осыпалась. Стало немного легче. Как же ей хотелось искупаться в теплой озерной воде, выбраться на яркий солнечный свет, чтобы обсохнуть, а потом поваляться и потереться о песок, полируя чешую до блеска! В нынешней ее жизни ничего этого не было. Одна лишь память предков.

Ее дразнили не только драконьи воспоминания. Она видела сны — о полете, об охоте. О городе, где был источник жидкого серебра. В этом источнике дракон мог утолить ту жажду, которую не утоляет вода. Часто приходили видения о том, как драконы вдоволь наедались горячего, свежего мяса. Как спаривались в небе, как строили гнезда для яиц на песчаной отмели. Великое множество воспоминаний и сновидений, вызывавших горькие чувства. А еще ей было известно, что какой-то части воспоминаний недостает. Она злилась. Понимала, что обделена целым пластом знаний, но не могла определить, чего именно не хватает. От этого становилось еще больнее — ведь драконьи воспоминания и так очень ясно свидетельствовали о ее телесной ущербности.

Наследство воспоминаний не давало Синтаре быть собой, как заведено было у ей подобных. Когда она была змеей, в ее распоряжении была родовая память змей — о путях странствий, теплых течениях и рыбьих косяках, о местах Сбора, песнях и устройстве общества змеев. Когда змей окукливался, эта память угасала, и для вылупившегося дракона его змеиная жизнь оставалась лишь смутным воспоминанием. Новая память была наследным сокровищем драконьего знания. Как летать по звездам, где и в какое время года лучше охотиться, как вызывать на брачные поединки, как выбирать берег для кладки яиц — вот что заключалось в ней. При этом каждый дракон обладал и более древними личными воспоминаниями своих предков. Они передавались не только через преображающееся тело змея, но и через слюну тех драконов, которые помогали ему запечатывать кокон. А когда окукливалось нынешнее поколение змеев, драконьей слюны им досталось слишком мало. Может быть, поэтому некоторые из них получились тупыми, как скотина.

Солнце должно было уже достичь незримого горизонта. На узкой полоске неба над рекой стали появляться звезды. Синтара смотрела на россыпь огоньков и думала, что окружающий пейзаж точно соответствует ее неполноценному, ограниченному существованию. Грязевой берег реки, протекающей через огромный лес, был единственным местом, которое она знала в этой жизни. Драконы не могли никуда уйти отсюда. Лес был непреодолимым препятствием. Несмотря на то что деревья-гиганты росли в основном довольно далеко друг от друга, между ними из болотистой почвы торчали их корни, путь преграждал подлесок, лианы и прочие растения. Даже людям, которые куда меньше драконов, с трудом удавалось ходить по лесу. Тропы, проложенные через подлесок, быстро превращались в вязкое месиво. Нет. Выбраться из этого леса дракон мог только по небу…

Синтара снова хлопнула бесполезным крылом и сложила его. Потом оторвала взгляд от звезд и огляделась. Другие уже собрались под деревьями. Она презирала их. Недоразвитые, уродливые твари, хилые, сварливые, слабые и недостойные жизни. Как и она сама.

Синтара потопала по грязи к ним. Она была голодна, но уже почти не замечала этого. Голод сопровождал ее с того самого дня, как она вышла из кокона. Сегодня она съела семь рыбин — пусть и не совсем свежих, но больших — и одну птицу. Птица была жесткой. Иногда она мечтала о теплом мясе, сочащемся свежей кровью, но то были только мечты. Охотникам редко удавалось найти крупную добычу поблизости, а чтобы доставить драконам болотного лося или речную свинью издалека, приходилось разделывать тушу. К тому же драконам редко доставались хорошие куски — обычно им отдавали кости, внутренности, шкуру, тощие голени и головы с рогами и только иногда мясистый горб речной свиньи или лосиную ляжку. Люди забирали себе лучшую часть добычи, бросая драконам объедки, как бродячим псам, что побираются у городских ворот.

Лапы чавкали по вязкой почве, а хвост был постоянно покрыт грязью. Земля здесь тоже страдала, лишенная возможности затвердеть и исцелиться. Все деревья по границе прогалины были отмечены шрамами и царапинами от драконьих когтей. У нескольких драконы повредили кору, выскребая из-под нее червей, у других раскопали корни. Синтара подслушала, что люди беспокоятся: ведь даже деревья обхватом с башню могут умереть от такого обращения. А что будет, если громадное дерево упадет? Те из людей, что были подальновиднее, переселились с крон поврежденных деревьев. Но неужели им не понятно, думала Синтара, что если такое дерево будет падать, то оно заденет соседние? Люди в этом отношении глупее белок.

Только летом береговая грязь немного подсыхала, так что ходить становилось легче. А зимой драконам небольшого роста приходилось высоко поднимать лапы. По крайней мере, они пытались это делать. Но большинство из них умерли прошлой зимой. Очень жаль. Синтара, предвидя смерть каждого ослабевшего, дважды оказалась проворнее прочих и набила брюхо их мясом, а голову — их памятью. Умерших не вернешь, а оставшиеся, похоже, могли пережить лето — если не случится болезни или какой другой беды.

Она приблизилась к сбившимся в клубок драконам. Спать в клубке — это неправильно! Так спят змеи — переплетаясь друг с другом под волнами, чтобы океанское течение не рассеяло их. Многое в ее змеиной памяти стерлось за ненадобностью, как и следовало. В той жизни она была Сисарквой. Теперь она Синтара, драконица, а драконы не спят, сгрудившись в кучу, подобно добыче.

Не спят — если только они не увечные, ни на что не годные, слабые создания, почти что ползающее мясо. Синтара протолкалась в середину. Она переступила через хвост Фенте, и мелкая зеленая зараза зашипела на нее. Но не обожгла. Фенте была злобной, однако не настолько тупой. Она знала, что если укусит Синтару, то это будет последний укус в ее жизни.

— Ты заняла мое место, — предостерегла ее Синтара, и Фенте подобрала хвост под бок.

— А ты неуклюжая. Или слепая! — огрызнулась зеленая, но так тихо, как будто не хотела, чтобы Синтара услышала.

Из мести Синтара подтолкнула Фенте к Ранкулосу. Красный уже спал. Не открывая серебряных глаз, он пнул Фенте и перевернулся на бок.

— Где ты была? — спросил Сестикан, второй по величине синий дракон, когда Синтара устроилась рядом с ним.

Это было ее место. Она всегда спала между ним и суровым Меркором — не потому, что те стали ее друзьями или союзниками. Просто самые большие самцы — хорошее укрытие. А еще Сестикана она считала одним из тех немногих, кто способен вести разумный разговор.

Конец ознакомительного фрагмента.