Русская революция глазами современников. Мемуары победителей и побежденных. 1905-1918

Роджер Петибридж

В книге известного британского социолога Роджера Петибриджа собраны свидетельства очевидцев и участников драматических событий, происходящих в России в 1905–1918 гг. Выдержки из писем, выступлений, статей и воспоминаний Джона Рида, Александра Керенского, Льва Троцкого, графини Палей и других действующих лиц передают накаленную атмосферу общественной и политической жизни России этого периода.

В кондовую,

В избяную,

В толстозадую!

Из «Двенадцати» Александра Блока, самой знаменитой поэмы о революции

Вступление

Эта книга — не изложение истории русской революции. Скорее ее можно счесть попыткой показать серию диапозитивов, иллюстрирующих главные события того периода. Лектор с указкой раскованно комментирует их, а аудитория имеет возможность любоваться живыми картинками, свободная от необходимости переваривать массу фактов, дат и тезисов политической философии. Студент, изучающий русскую историю, может при желании почерпнуть из этой книги детали и подробности революции, а публика, как таковая, имеет возможность в любой момент прекратить рассматривать калейдоскоп событий.

Книги такого рода почти целиком состоят из отчетов очевидцев величайшего кризиса в истории, и по ним невозможно оценивать те глубинные течения, которые, слившись воедино, обрушились штормом. Единственное, что в них есть, чем они ценны, — это факт физического присутствия, отношение к преходящему моменту — небрежно-развязная походка Ленина, его картавое «р», жар полемики в залах заседаний, рев сброда, штурмующего Зимний дворец.

Джон Рид, один из самых известных репортеров, присутствовавших на месте событий в Петрограде 1917 года, писал в предисловии к «Десяти дням, которые потрясли мир»: «Что бы ни думали иные о большевизме, неоспоримо, что русская революция есть одно из величайших событий в истории человечества, а возвышение большевиков — явление мирового значения. Точно так же как историки разыскивают малейшие подробности о Парижской коммуне, так они захотят знать все, что происходило в Петрограде в ноябре 1917 г., каким духом был в это время охвачен народ, как выглядели, что говорили и что делали его вожди. Именно об этом я думал, когда писал настоящую книгу».

Издатель данной книги тоже пытался показать, как люди «выглядели, говорили и что делали». Он не может соперничать с Джоном Ридом, который действительно был в гуще революционных толп и передавал свои впечатления с удивительной непосредственностью, свежесть которой не поблекла за все эти прошедшие десятилетия. Но все же у издателя есть одно преимущество. В наше время он может слегка пренебречь страстями революции, обрести более широкий взгляд на ход событий и сделать выбор из множества мемуаров и свидетельств бесчисленного количества современников тех событий — всех цветов, мастей и политических взглядов: коммунистов и монархистов, иностранных журналистов и послов в Петрограде, честных русских солдат на фронте и неотесанных крестьян в глубине страны.

Русская революция была колоссальным событием, все очевидцы которого пристрастны. Будущий историк, имея в своем распоряжении огромную кучу свидетельств о ходе революции, которые уже скопились к настоящему времени, скорее всего, сможет разобраться в них и вынести объективное суждение. Издатель данной книги предпочел покинуть зал суда, оставив очевидцев вспоминать и спорить между собой. Процесс не подошел к концу, нет никаких ограничений в качестве и количестве разнообразных свидетельств и показаний, но финального решения нет и быть не может. Был ли Ленин в самом деле немецким шпионом? Насколько велика в русской революции была роль Троцкого, искаженная советскими историками? Удалось ли Анастасии^[1] вырваться из рук убийц царской семьи и много лет спустя возникнуть в далеком углу Германии? Эти проблемы вместе с массой других так и остаются нерешенными. Свидетели просто дают нам возможность снова увидеть воочию те хаос и агонию, которые стали высокой драмой революции.

Наверное, читая эти трагические страницы, любой человек не сможет не задуматься, насколько контрастны воззрения на революцию ее сторонников и их главных противников.

Взять, например, теплые и сердечные слова княгини Палей^[2] об императрице, на которую она во время отречения царя от трона смотрела сквозь розовые очки и которая в ее восприятии была симпатичным и благородным созданием, — и сопоставить их с холодным отчетом Керенского о бывшей государыне всея Руси. Он дал его немного погодя, когда был министром юстиции и имел достаточно власти, чтобы физически уничтожить ее.

Муж княгини Палей подошел к царице.

«Императрица в простом облачении медсестры поразила его спокойствием и серьезностью взгляда.

— Дорогая Аликс, — наконец сказал великий князь. — В эти трудные минуты я хотел бы быть рядом с вами…

Императрица посмотрела ему в глаза.

— Ники? — спросила она.

— С Ники все в порядке, — торопливо добавил великий князь. — Но крепитесь, будьте столь же мужественны, как и он. Сегодня, 16 марта, в час утра, он подписал отречение от престола — за себя и за Алексея.

Вздрогнув, императрица опустила голову, словно молилась. И затем, собравшись, сказала:

— Если Ники это сделал, значит, он был должен так поступить. Я верю в милость Господа. Бог нас не оставит». Теперь точка зрения Керенского:

«Александра Федоровна, сухая, гордая и неприязненная, неохотно, словно преодолевая нежелание, протянула руку. Мне тоже не особенно хотелось обмениваться с ней рукопожатием, так что наши ладони едва соприкоснулись. В этом заключалась типичная разница характеров и темпераментов между женой и мужем». (Несколько минут назад Николай II оказал Керенскому теплый прием.)

Княгиня Палей была аристократка, вышедшая замуж за одного из родственников царя. Керенский принадлежал к буржуазным кругам, причем весьма радикальным. Но среди тех, кто противостоял монархии, было море различий. Во главе первого восстания 1905 года был отец Гапон, наивный молодой священник, который не утруждал себя размышлениями и, держа над головой икону, возглавил шествие к Зимнему дворцу, чтобы обратиться к царю. Он обратился к царю с псевдорелигиозным воззванием:

«Государь, боюсь, что твои министры не сказали тебе всей правды о настоящем положении вещей в столице. Знай, что рабочие и жители г. Петербурга, веря в тебя, бесповоротно решили явиться завтра в 2 часа пополудни к Зимнему дворцу, чтобы представить тебе свои нужды и нужды всего русского народа».

Троцкий, другой молодой человек, тоже испытывал неприязнь к царскому режиму, но у него был совершенно другой темперамент и иное воспитание, чем у отца Гапона. Он был убежденный атеист, революционер-интеллектуал, вскормленный писаниями Маркса и Энгельса, который сформулировал кристально четкую теорию, как организовывать революцию. Вот как он анализирует восстание марта 1917 года:

«Постараемся яснее представить себе внутреннюю логику движения. Под флагом «женского дня» 23 февраля началось долго зревшее и долго сдерживавшееся восстание петроградских рабочих масс. Первой ступенью восстания была стачка. В течение трех дней она ширилась и стала практически всеобщей. Это одно придавало массе уверенность и несло ее вперед. Стачка, принимая все более наступательный характер, сочеталась с демонстрациями, которые сталкивали революционную массу с войсками. Это поднимало задачу в целом в более высокую плоскость, где вопрос разрешается вооруженной силой. Первые дни принесли ряд частных успехов, но более симптоматического, чем материального характера.

Революционное восстание, затянувшееся на несколько дней, может развиваться победоносно только в том случае, если оно повышается со ступени на ступень и отмечает новые и новые удачи. Остановка в развитии успехов опасна, длительное топтание на месте гибельно. Но даже и самих по себе успехов мало, надо, чтобы масса своевременно узнавала о них и успевала их оценить. Можно упустить победу и в такой момент, когда достаточно протянуть руку, чтобы взять ее. Это бывало в истории».

Разительно отличались не только мнения людей; от революции зависели и их судьбы. Через несколько недель после того, как и в правительстве в Петрограде, и на фронтах возникло двоевластие, Николай II, отрекшись от престола, удалился в тесный мирок личной жизни, уединившись в одном из своих обширных дворцов:

«После двух часов прояснилось и потеплело. Утром немного погулял. Разобрал свои вещи и книги, отложил то, что мне хотелось бы взять с собой на тот случай, если отправлюсь в Англию. После обеда прогулялся с Ольгой и Татьяной и работал в саду. Вечер прошел как обычно».

Для Ленина ситуация складывалась совершенно противоположным образом. Еще недавно он ездил на велосипеде по улочкам Парижа и Цюриха, занимался мелкими домашними и финансовыми неурядицами, а теперь видит, что каждая строчка из-под его пера, каждое слово, слетающее с его губ, меняют политическое и социальное устройство второй крупнейшей страны мира.

Во времена великих потрясений выявляются подлинные характеры людей. Повествования и отчеты, помещенные в данной книге, главным образом, имеют целью бросить свет на внешние обстоятельства русской революции, но часто случается, что они отражают ход мыслей и черты личности рассказчика. Например, на этих страницах мы то и дело читаем об эмоциональности Керенского, как он постоянно драматизировал свою личность — но мы видим его глазами других людей. Когда ближе к концу книги мы читаем собственное описание Керенским его бегства от большевиков, то весь тон этого повествования подтверждает другие свидетельства и помогает увидеть Керенского целиком.

И снова мы видим, что при первых признаках мятежа царь со всем своим самодержавным прошлым готов засунуть голову в песок. И мы видим, что он совершено прав, когда после отречения и за несколько месяцев до своей насильственной гибели ностальгически пишет в дневнике: «После дневного чая перечел ранние дневниковые записи — приятное занятие». В конечном итоге и Николай, и Керенский не смогли избавиться от фатальных слабостей своих характеров, которые в какой-то мере несут ответственность за политическую смуту в России.

С невольной жалостью оцениваешь такие красноречивые вспышки откровений, и много их разбросано по страницам этой книги. Они напоминают куски сложной головоломки, которые, если их все удастся найти и сложить, помогают прояснить ход событий русской революции.

Возвращаясь к живописной стороне рассказов очевидцев, должны признаться, что нам повезло в том, что касается исторического времени революции: она случилась сравнительно недавно, когда уже могла использоваться современная техника. Есть много фотографий, запечатлевших события 1905–1917 годов. Некоторые иностранные газеты имели своих корреспондентов в Петрограде, а российская пресса, и монархическая и большевистская, подробно описывала политические события. Обилие информации позволяет убрать потускневшую ретушь времени, и события предстают перед нами во всей своей яркости.

Период, о котором идет речь в этой книге, простирается от Кровавого воскресенья января 1905 года до убийства царя в июле 1918 года. Мятеж 1905 года принято считать точкой отсчета, потому что именно с него начались первые массовые выступления народа в городах и деревнях. Ужасный конец царской семьи летом 1918 года опустил занавес над прошлым империи.

В годы изгнания между революцией 1905 года и 1917 годом Ленин не раз говорил, что он «не дождется революции». Но первые подвижки и начало политической революции, которую он годами предвещал, — все это случилось еще при его жизни. Тем не менее, он не дожил и не увидел социальную и экономическую революции, которые мысленно предвидел. Он умер в 1924 году, когда Советская Россия только приходила в себя после тягот долгой Гражданской войны. Она досталась Сталину, личность которого не появится на этих страницах. Практически не принимая активного участия в восстании 1917 года, он организовал «вторую революцию», программа которой оказалась куда более серьезной, чем политические маневры 1917 года, и почти столь же драматической.

Даты в книге приводятся по западному календарю, который на тринадцать дней опережает дореволюционный российский.

Примечания

1

Анастасия Николаевна (1901–1918) — младшая дочь Николая II.

2

Княгиня Палей — супруга великого князя Павла Александровича (1860–1919), дяди Николая II.