Дмитрюк. Художественная повесть

Роман Владимирович Коробов

В 1976 году из спецблока Северной психиатрической больницы бесследно исчезают опасный пациент и главный врач.Спустя много лет молодой писатель случайно находит в сгоревшем здании спецблока тетрадь с личными записями пропавшего без вести главврача. Из тетради становится понятно, что в своих экспериментах с чужим сознанием он зашел слишком далеко за край и встретил дьявола.

2 глава

Через два дня меня перевели из пятой палаты в обычную первую.

Жизнь в одиннадцатом отделении оказалась очень насыщенной. Каждое утро нас будил крик дежурного врача, который звал всех больных курить. Это была одна из многих врачебных уловок. Пациенты мгновенно просыпались и по очереди курили в туалете. Все личные вещи пациентов хранились в отдельной кладовке. Сигареты были подписаны и выдавались строго поштучно в определённые часы. Таким образом, в это время наводился порядок в пустых палатах. Уборкой занимались специально подобранные пациенты, возведённые в ранг «помощников». У бригады «помощников» был отдельный стол, и к питанию они получали дополнительную кружку чаю, сахар и кусочек хлеба. Так устроен весь мир.

На первом же завтраке, в общей столовой, которая находилась напротив стойки дежурного врача, я стал искать себе свободное место. В пятую нам приносили еду прямо в палату. И сейчас найти свободное место было затруднением, так как все места занимались строго по расписанию. Питание было однообразным, но довольно хорошо приготовленным. Чувствовалось, что за порядком и обеспечением пациентов был полный контроль.

В тот момент я первый раз увидел Петю. Как потом оказалось, Петя ещё был и моим соседом по первой палате. Он замахал мне руками, призывая к своему столу. Возле Пети было свободное место.

— Садись. Меня зовут Петя. Будешь рядом со мной, и тебя здесь никто не тронет. Я буду тебе помогать.

Я оглядел столовую, молча жующих пациентов, и понял, что единственный, кого мне действительно нужно было здесь опасаться, то это был Петя. Петя был большим здоровяком, скорее увальнем, тюфяком. На лице его была печать долгого лечения различными препаратами для душевного равновесия. И я не ошибся.

— Спасибо, Петя. Меня зовут Роман. Всем приятного аппетита. Ещё, Петя, у меня есть две припрятанные сигареты, после обеда покурим.

И мы подружились.

Во время перекура Петя неожиданно спросил:

— Ты не знаешь, они могут меня домой не отпустить?

Я сначала не понял, а потом ужаснулся действительности.

— Не понял, кто может не отпустить? Главврач?

— Да, и не только он. Через год у меня заканчивается очередной срок лечения, и я хочу домой. Они же могут меня не отпустить! А я уже вылечился, а они не понимают, что я здоров.

— Ты что, давно уже здесь?

— Очень давно.

— А дома когда был последний раз?

— Четырнадцать лет назад, когда в армию ушёл. Это был последний день, когда я был дома.

— Петя, ты чего? Это правда? Что случилось?

— Ну, ушёл в армию, год отслужил, ну, и там, были в наряде одном. Напились вечером спирта, в — общем, меня разбудили, а я весь в крови, а те, двое, мертвые лежат, разрубленные на части. У одного рук нет, у второго ног. А у меня топор в руке. Значит, получается, я их тогда ночью и убил. А я ничего не помнил тогда. Но я их не убивал, я знаю. Я не мог их убить, и я не убивал.

Дальше я, как завороженный, слушал рассказ Пети о его горестной судьбе: как он попал в тюрьму, где его избили, а потом, в наказание за какой-то проступок посадили в изолятор, где он потихоньку сходил с ума, воя на стены. Говорит, выл, молча, потому что иначе было нельзя. Снова накажут. В-общем, вскоре была комиссия, которая направила его на освидетельствование. Там его признали «психом», и назначили принудительное лечение. И лечили его насильно — принудительно.

Петя позвал меня: «Пойдём, покажу, где я был». Мы зашли в нашу палату, и Петя показал в окно:

— Видишь, отделение напротив? Там меня много лет лечили. Это отделение для преступников всяких, маньяков и прочей нечисти. Знаешь, там какие порядки? Наручники на ночь к кровати. Если ночью захотел в туалет, то потом тебя на вязках три дня держат, под себя ходишь, но потом ночью ни одного скрипа не слышно.

Я посмотрел в окно.

Напротив наших окон стояло двухэтажное здание, одной частью повернутое к нам, а другим в хвойный лес. Окна были с двойными решетками, и почти до самого верха замазаны краской.

— Видишь, замазано всё? Оттуда если только маленький кусочек неба виден и облака на нём. Я столько раз мечтал, что было бы здорово, если бы я на этом облачке улетел домой. Просто сел бы на облачко и улетел отсюда. Я там вспоминать начал, а они меня порошками и уколами. Я никогда не сопротивлялся, я всё ел. Меня только два года как сюда перевели, в одиннадцатое отделение. Ещё год и меня выпишут. Они же меня отпустят? Как думаешь, домой отпустят?

— Несомненно, Петя. Я нисколько в этом не сомневаюсь. А какой номер у того отделения?

— Никакого номера нет. Спецблок и всё. Там страшные люди живут, убийцы. Их там лечат. А на другой стороне окон нет. Там есть операционные, где эксперименты проходят всякие. Им там черепные коробки вскрывают, и в мозг заглядывают.

Я хотел улыбнуться, в этот момент Петя нагнулся, чтобы поднять с пола фантик от конфеты, и я с ужасом увидел у Пети на затылке, под короткой стрижкой, два больших, заросших, медицинских шва, словно след от операций.

Это была моя первая писательская находка в «психушке».

Спецблок, где проводят операции и изучают мозг преступника. Интересный сюжет, надо его записать и зашифровать. Или попробовать попасть в этот спецблок.

В тот же вечер я попросил у дежурного санитара ручку и пару листов бумаги.

— Ручку? А ты глаз себе не выколешь ручкой? Что писать-то собрался? Жалобу, может, какую?

— Да нет, стихи хочу написать. Всякие там любовь-морковь.

— Стихи — это хорошо. Тамара Наумовна одобряет стихи.

Санитар Алексей был хорошим парнем и добросовестным работником. Никогда не кричал на пациентов и к каждому относился уважительно, как к больным и страдающим людям. Во время перекуров часто угощал сигаретами.

На одном из таких перекуров и выяснилось, что в детстве мы учились с ним в одной школе с разницей в несколько лет. Но многие учителя и школьные стены были одни и те же.

— Слушай, Ромка, я много лет здесь работаю. Я же вижу, что ты нормальный. Что ты здесь делаешь?

— Ну, я так, полное обследование прохожу.

— Обследование? В нашем, одиннадцатом? Ты смотри, аккуратнее. А то были всякие случаи. Один, например, от армии косил, перед комиссией ел говно, под дурачка улыбался. И доигрался, так дураком и остался. Лежит до сих пор, в отделении для лежачих, пять лет уже прошло.

— Алексей, уверяю тебя, что есть какашки я не буду. Здесь нормально кормят. А ты можешь мне рассказать про спецблок?

В глазах у санитара я увидел крик ужаса.

— Зачем ты меня спрашиваешь? Ты меня никогда не спрашивай про это? Понял? Никогда! Я сам ничего не знаю. И другим не советую лезть туда носом.

Санитар затянулся, выпустил дым и, вдруг, внезапно продолжил:

(на секунду мне показалось, что сказанное дальше копилось в нём годами, словно он ждал собеседника на эту тему)

— Люди там страшные содержатся, даже не люди, а дьяволы настоящие. Лучше вообще не знать, что они наделали в своё время. Кто людей ел, кто детей на куски резал, тоже их ел. Больные, неизлечимые нелюди. Редко кто оттуда выходит и переводится. Петя, кстати, твой друг, оттуда, чтоб ты знал.

— Я знаю, Петя рассказал.

— С Петей не так всё, как кажется многим. Я много с ним общался. Он не убийца, я ему верю. Он, словно в наказание за что-то, столько лет по «психушкам». Залечили его основательно. Судьба такая у человека. А спецблок для меня страшная тема. Друг у меня был Вовка Седов, вместе когда-то в горном техникуме учились. Так получилось, что сразу, после учёбы, мы вместе сюда пришли работать. Здесь и график удобный, и зарплата в те годы была хорошая. Я по разным отделениям работал, только потом уже с Тамарой Наумовной остался в одиннадцатом. А Вовка немного жадный был, всё ему хотелось тут и сразу. Он, как только узнал, что в спецблоке и зарплата больше, и льготы сразу всякие, то попросился и в нём работал. Я же только один раз там был и больше не хочу. Не для меня такой контингент. Вовка проработал несколько месяцев и стал мне жаловаться. Говорит, что по ночам невозможно дежурить стало. Голоса стал всякие слышать, крики в голове. Я на него смотрел тогда и смеялся, молодые были. Думал, разыгрывает меня. Ну, я в ответ ему поддакивал и смеялся, говорил, что у меня в отделении вертолёты ночью летали, и парашютисты из них прыгали. Вовка тогда отмахнулся от меня, говорит, что никто ему не верит.

В-общем, через несколько дней пожар случился ночью, но его быстро потушили. Там, в спецблоке, его и нашли. Говорили, что Вовка сам себя облил бензином и поджёг. Сгорел на работе — это про него. Ни разу не приснился мне за все эти годы. А я его забыть не могу, и тот разговор последний. Ещё смеялся над ним. Потом уже, за годы работы здесь я понял, что это было на самом деле, что он видел и что слышал. Не выдержал. Убили его.

— Кто убил?

— Тебе это зачем? Есть такие области, куда нам заглядывать нельзя, да и незачем.

— Алексей, ты говоришь, словно врач-психиатр. Я писатель, пишу новую книгу. Одна из причин, что я здесь.

— Послушай, писатель. Я столько здесь насмотрелся и наслушался, что знаю больше, чем любой врач. Пациенты такие вещи рассказывают, что ни одному врачу не расскажешь. Сразу на комиссию отправят. Многие здесь мимикрируют. Я же вижу по тебе, что ты нормальный и абсолютно здоровый. Никогда не играйся в «психа» — это очень опасно. Можно там остаться и пускать слюни всю оставшуюся жизнь.

— Расскажи мне про спецблок, пожалуйста. Что ты ещё знаешь про него? Я напишу книгу, обязательно.

— Послушай, давай не сейчас. Давай, договоримся так. Я приду на следующую смену и расскажу тебе одну историю. Был там один пациент особенный. Мне про него Вовка рассказывал. Он его Дмитрюком называл, не иначе. Я это имя на всю жизнь запомнил. Со слов Вовки это было зло в человеческой оболочке. Страшные вещи творил и до, и вовремя лечения. Он был очень опасен, поэтому его в клетке днём держали. А ночью наручниками пристёгивали. Такие слухи были. Я знаю, что это он Вовку убил.

— Как убил? Он что, из клетки до него дотянулся?

— Нет, я уверен, что Дмитрюк его заставил поджечь себя, и смотрел на это, наслаждаясь. Он продолжал убивать, даже связанный.

— Ничего себе, вот это да. Когда твоя следующая смена?

— Через три дня.

— Я буду ждать.

— И ещё, чтоб тебе было не страшно спать. В одну из следующих ночей после смерти Вовки, Дмитрюк исчез из спецблока. Просто растворился в воздухе, словно его и не было. Была тревога, перекрыты все дороги и вокзалы — впустую. Ни одежды, ни тела так и не нашли. Но это ещё не всё! Вместе с ним пропал без вести главврач нашей больницы Александр Валентинович. Был с утра на работе, и пропал. Так, до сих пор, столько лет прошло, считается без вести пропавшим.

— Офигеть! Вот это сюжет для книги. Я такое распишу.

— Давай, Ромка. Хороший ты парень, не играйся со злом. Три дня подожди, я много чего тебе расскажу!