Музейные истории

Роман Владимирович Моргунов (2024)

Иван Привалов нашёл себе странную работу. В странном Музее. По странному объявлению. Но всё настолько хорошо, что не согласиться на такую работу просто невозможно. А вот что будет дальше… Впрочем, проблемы надо решать по мере их поступления. Да?

Глава 2

История вторая. Разговоры с неизвестными

1

Оказалось, что работать в Музее не так просто. Особенно, если вам помогает (откуда здесь это слово?) говорящая ворона по имени Гуамоколотинг. Это ещё хорошо, что на второй день нашей совместной работы (словосочетание «совместная работа» здесь тоже выглядит странно) птица разрешила называть себя «Гуамоко». Это серьёзно упростило процесс.

Итак, на нашем совещании, начало которого я описал в предыдущей главе, Александр Иванович дал ценные указания (или, можно сказать, определил фронт работы) и отбыл в неизвестном направлении с неизвестным сроком прибытия обратно. Звучало всё просто и понятно: всё протереть, всё ненужное убрать, все экспонаты разместить в витринах. За розами ухаживать, всегда быть готовым накрыть чайный столик на пять персон.

— И самое главное, — чеканя слова словно монеты, сказал Александр Иванович. — Быть готовым принять любого (ЛЮБОГО!!!) посетителя!

Слово «любого» тремя восклицательными знаками и большими буквами выделил я. Гуамоколотинг выделил его отдельным звонким карканьем и маханием крыльев, так что я понял, что это очень важно. А что я хотел? Каков Музей — такие и посетители.

Следующие три дня я занимался наведением порядка.

Начал сверху вниз.

На Балконе собрал всю мебель к кухонному углу, помыл полы, протёр сухой тряпкой, всё вернул на свои места, а как только закончил, услышал:

— Пять персон! Помнишь?

И без говорящей вороны я помнил слова Александра Ивановича. Собственно, искать тарелки, блюдца и чашки не пришлось. Надо было только всё помыть.

— Пять! — каркнула птица.

Я обернулся. Гуамоколотинг занимал место на низком стеклянном столике.

— Это очень важно! — повторил он. Я стал демонстративно считать тарелки и чашки.

— Видишь? — сказал я. — Пять! На пять персон!

— Не забудь о розах, маленький принц!

— Я не принц! — огрызнулся я. Уж не знаю, откуда он брал все вот такие свои колкие замечания, но периодически он произносил что-то такое, чего я вообще не понимал. Кстати, видимо, я должен был понимать… От этого ещё больше злился.

Роз было много. Я принёс чёрный мусорный мешок, надел перчатки и стал выбрасывать уже засохшие цветы. Их было довольно много. Гуамоколотинг вился вокруг меня и всё время что-нибудь приговаривал:

— Вон, ещё справа!

Я видел. Просто был занят другим.

— Засыпь ямку! Она здесь не нужна!

Да, действительно, после того, как я вытащил с корнем засохший цветок, осталась довольно внушительная ямка. Разумеется, я не собирался всё оставлять так. Но и всё сразу я делать не успевал.

— Их надо полить!

Тоже мне открытие! Сам знаю!

Гуамоколотинг постоянно менял места своего пребывания. Каждый раз его голос раздавался с неожиданной стороны, что раздражало ещё больше.

— Криворукий ты какой-то! — в какой-то момент раздалось над моей головой. Я попытался увидеть птицу, но она уже переместилась куда-то ещё.

— Слушай, Гуамоко…

— Да? — перебила меня птица уже из-за спины. Я поворачиваться к ней не стал.

— Ведь цветам нужно солнце… А здесьвсегда ночь…

— Здесь такие цветы и такая ночь, что ничего привычного здесь не нужно!

Я думал ещё что-то уточнить, но птицы каркнула уже из-за левого плеча:

— Как такое можно не понять! Наберут по объявлению!

Я думал возразить, что объявления кто-то пишет, но по хлопанью крыльев понял, что птица резко взмыла вверх и куда-то улетела.

— Гуамоко? — позвал я. Никто не отозвался.

С розами я провозился никак не меньше часа. Только потом спустился вниз. Гуамоко сидел на спинке дивана в большом выставочном зале.

— Работы очень много! — отрывисто гаркнула птица. — Где ты есть?

Я не видел никакой работы. Некоторое количество пыли, надо было протереть. Ещё расставить витрины и что-то туда положить. Почему он всё время подчёркивает, что здесь много работы?

— Монеты! — хрипло кричала птица. — Безымянные Монеты!

— Что с ними? — спросил я.

— Надо разложить Безымянные Монеты!

— Где они?

Безымянные Монеты, оказывается, были в нижнем ящике книжного шкафа. Лежали довольно-таки тяжёлым грузом в белом холщовом мешочке. Довольно, кстати, увесистый.

— Расставь витрины! — потребовал Гуамоко.

Витрин было семь. Довольно маленькие и лёгкие. Стеклянные сверху и с красным бархатом внутри. Я один спокойно брал витрину и ставил туда, куда говорил Гуамоко. Никаких сложностей.

— Ровно! Надо ставить ровно! — требовала птица. Я отходил, смотрел, выравнивал. Гуамоко не говорил никаких «правее» или «левее», просто постоянно требовал поставить ровно.

А ещё он никак не мог заткнуться.

Стеклянная крышка открывалась очень легко. Специальная металлическая палочка закрепляла стекло почти что в вертикальном положении, очень удобно.

— Безымянные Монеты надо выкладывать в каком-то особом порядке? — спросил я.

— Нет! — зло ответила птица.

— Но надо, чтобы они все оказались в витринах?

Птица презрительно фыркнула:

— Нет, конечно! Такое ещё никому не удавалось!

Я пожал плечами.

— А сколько их надо в ряд? — спросил я.

— Давай! Клади Безымянные Монеты!

— Да есть хоть какие-нибудь правила?! — не выдержал я.

— Какие правила?! — взвилась на меня птица, грозно расправив крылья, хищно наставив клюв, зло сверкая глазами. — Хватит болтать! Делай!

Мне ничего не оставалось, как класть Безымянные Монеты на своё усмотрение. Они были маленькие и холодненькие, как льдинки. В первой витрине я выложил их в три ряда. Они не были одинаковыми. Да, все маленькие, какие-то кособокие, но пустые и холодные. Ничего на них не было. Неужели кто-то придёт смотреть на эти совершенно пустые кособокие кусочки серебра? Кстати, серебро ли это? Я спросил об этом Гуамоко.

— Не знаю, — ответила птица.

Я был уверен, что птица знала.

— Ладно, не хочешь — не говори, — сказал я.

— Это они сначала такие безликие, — вдруг, помолчав, сказал Гуамоко. — А потом они совсем другими становятся.

— Потом? — удивлённо спросил я.

— Конечно! — зло гаркнула птица. — А ты думал, они здесь вечность лежат, что ли?

Честно говоря — да. Но говорить это разъярённой вороне я не стал.

— Ещё пару часиков — и всё, — вместо этого сказал я.

— Ничего не получится, — выдержав паузу, сказал Гуамоко.

Никак не понимал его пессимизм. Что в этом тяжёлого?

Но тут в дверь позвонили.

2

Спускаясь, я очень волновался.

Перед дверью я остановился, выдохнул. Собрался с мыслями. Почему-то никаких мыслей не обнаружил, поэтому ещё раз выдохнул и открыл дверь.

— Здравствуйте! — как можно дружелюбнее сказал я и стал улыбаться. Вроде бы так полагалось встречать гостей.

— Добрый день, молодой человек!

Передо мной стояла довольно пожилая женщина в длинном платье мышиного цвета. Через правое плечо у неё была перекинута довольно увесистая старая кожаная сумка. Она держала пухлыми старческими пальцами какой-то листок бумаги и ручку.

Я совсем иначе представлял себе первого посетителя Музея.

Видимо, эта мысль отразилась на моём лице. Женщина смачно облизнула громадным слюнявым языком указательный палец, протянула мне маленький белый конверт и сунула прямо под нос длинную узкую полоску, заполненную мелким печатным текстом.

— Получите и распишитесь! — скороговоркой выдала она.

— Что это? — испугался я.

— Ваш долг! — почти что радостно сообщила она.

— Какой долг? — растерялся я.

О том, что у людей бывают долги, я конечно же знал. Кто-то когда-то рассказывал. Ещё в новостях иногда говорили, и там это всегда заканчивалось решётками и полицейскими. Сам я в долг никогда не брал, поэтому никак не мог сообразить, как связаны «долг» и «я».

Тем временем женщина вздохнула:

— За коммуналку, молодой человек, платить надо! Вот какой!

Слюни от неё летели во все стороны, словно фонтан. Почему именно такие люди приносят почту? Их что, как-то по-особенному отбирают?

— Распишитесь! — укорила она меня, а я не знал, что делать и стоял.

— Сколько? — наконец спросил я упавшим голосом.

— Откроете конверт и увидите! — грубо ответила она и настойчиво протянула мне ручку. — Расписывайтесь!

После того, как у неё оказалась моя подпись, я её уже не интересовал. А у меня к ней было столько вопросов… Но делать нечего, конверт был в моих руках. Вот так, стоя на пороге, я распечатал его. Почти жёлтая, плотная бумага запечатана была на славу, отдирать было тяжело. Внутри оказался белый листочек, сложенный пополам. На том листочке куча букв и цифр, извещающих о задолженности. Сумма меня убила: сто четырнадцать тысяч рублей. Таких денег я не мог себе представить.

Что же делать?

Этот вопрос повис передо мной в воздухе, словно воздушный шарик.

Я ушёл в Выставочный Зал и сел на диван. Вопрос не мог перемещаться так быстро, как я, поэтому появился не сразу. Пару минут я сидел на диване в одиночестве. Но потом и пар, и минуты рассеялись, а на их месте возник вопрос.

Вопрос так выглядел, что у меня не было сомнений, что он давно знает, как надо появляться перед людьми. Я икнул, удивился, а потом понял, что буду икать дальше. Должен сказать, что в своей жизни мне уже приходилось икать, и даже довольно долго. Никогда меня это не пугало, а вот теперь я испугался. Правда, почти сразу я понял, что боюсь я не икоты, а чего-то совсем неведомого. Я оглянулся. Вокруг никого не было.

Икота тут же прервалась. Сердце замерло. Словно тупая игла пронзила его, оно сильно стукнуло и пошло дальше.

Со мной такого никогда не случалось. Я поднялся с дивана и отправился на Балкон. Там вопрос не появился. Не было там и говорящей птицы.

Я чертыхнулся. Вот сейчас совет Гуамоко не помешал бы.

3

— Подлинность этой бумаги не вызывает сомнений, — спокойно заявил Гуамоко и с высоко поднятым клювом стал смотреть на меня жемчужными глазами.

— Сто четырнадцать тысяч?!

— Понимаю твоё удивление, — моргнула птица. — Мы экономили.

Я всегда думал, что слово «экономить» означало сокращать расходы. Возможно, ворона не знала значения этого слова, а возможно, что в Москве такого слова не знают вообще. Есть ещё обидный вариант для меня, но не будем об этом.

— Что будет, если мы не заплатим?

— Нас закроют, — спокойно сказала ворона.

— Закроют?!

— Спокойно! Сам не хочу!

Птица перестала придавливать бумажку когтём и отправилась гулять по спинке дивана взад и вперёд. Я схватил бумажку. Возможно, она могла пригодится.

— Без паники! — твердил Гуамоко и продолжал ходить. — У тебя есть хоть сколько-нибудь денег?

Я отправился в свою комнату и стал изо всех сил потрошить свой рюкзак. Волшебным образом я наскрёб одиннадцать рублей и пятьдесят копеек.

— Ну вот! — радостно сказала птица. — Осталось найти сто тринадцать тысяч девятьсот восемьдесят восемь с половиной рублей!

Наверное, я не могу понять, когда птицы искренне радуются, а когда смеются над тобой. Я взял листок, где был написан долг и возразил:

— Не совсем так. Если быть точным, то наш долг — сто четырнадцать тысяч восемьдесят шесть рублей и тридцать четыре копейки, — сказал я.

На некоторое время воцарилась тишина.

— Подожди, — сказала птица, выворачивая голову так, как человек не умеет. — То есть когда ты нашёл деньги, то долг увеличился?

— Нет, — возразил я. — Долг изначально был таким. Просто я озвучил только сто четырнадцать тысяч.

Птица задумалась.

— Странно, — сказал Гуамоко.

— Что странно? — спросил я.

— Получается, что восемьдесят шесть рублей и тридцать четыре копейки для тебя ничего не значат? Или ты о них забыл?

— Я не забыл, — печально вздохнул я. Мы замолчали. Звёзды скрипели. Дом вздыхал.

— Но получается так: как только мы нашли какие-то деньги, сумма долга увеличилась! — возмутился Гуамоко.

Я не ответил. Я вспомнил вопрос, который появился в прихожей, а потом переместился за мной в Выставочный Зал.

Потом посмотрел на птицу. Птица сверкала на меня чёрными глазами.

Кажется, я начал понимать, откуда здесь мог взяться такой космический долг.

— Я, пожалуй, слетаю и побеспокою Александра Ивановича!

Прежде, чем я успел что-то сообразить, Гуамоко взмахнул крыльями и улетел к звёздам.

Я остался сидеть на диване. Потому что вот так взмахнуть крыльями и улететь от финансовых проблем не умеет ни один человек.

4

Гуамоко вернулся утром, когда я завтракал один на один с камином.

Вы когда-нибудь пробовали завтракать с камином? Нет, не в комнате с камином. А именно с камином. Вы сидите за длинным столом, а напротив вас камин. Камин не горит, он просто есть. Вопрос, слава Богу, не появился, но у меня было подавленное настроение. Мне всё казалось, что происходит нечто ужасное: люди, умершие люди уже прошедших эпох возникают из камина, восстают из пепла, смотрят на меня, улыбаются, берутся за руки (мужчины и женщины, разумеется) и выходят в Выставочный Зал. И вроде бы в Выставочном Зале играет оркестр и кто-то выкрикивает: «Мы в восхищении!»

Это было так жутко, что я прекратил есть яичницу со сковородки и прошёл в Выставочный Зал. Там, разумеется, никого не было. А мертвецы перестали выходить из камина.

И вот когда я вернулся и продолжил есть, в Столовую влетел с письмом в клюве Гуамоко. Он шумно взмыл под потолок, завис там, а полуголая женщина, вышедшая только что из камина, явно посмотрела на птицу под потолком.

«Она его видит?» — мелькнула у меня мысль.

Дальше я подумать не успел, поскольку Гуамоко приземлился точно передо мной, плюнул письмом в меня и гаркнул:

— Александр Иванович срочно потребовал, чтобы ты ехал к Коровьеву!

Я тут же бросил вилку и вскочил.

— Чего? — опомнился я. Гуамоко покосился на меня, потом на камин, где всё ещё стояла эта странная дама и изо всех сил прокричал:

— Рано!

— Чего рано? — спросил я. Странная дама ничего не спросила. Она ушла в камин и больше оттуда никто не появлялся. А в Выставочном Зале утихли те звуки, которые мне казались. Гуамоко перестал быть сбивчивым. Я сел.

— Это письмо от Александра Ивановича к некоему Коровьеву. Этот Коровьев — банкир. У него есть и сто четырнадцать тысяч и даже больше. Надо отдать ему это письмо, он должен помочь!

— Фух, — выдохнул я. — Так, а где искать этого Коровьева?

— Конверт за-про-г-рам-ми-ро-ван, — произнёс Гуамоко.

— Что это значит?

— Когда ты будешь идти, читай надписи на нём. Они приведут тебя в нужное место.

Я взял конверт и повертел его со всех сторон.

— Для активации необходимо выйти из Дома.

Видимо, надо с ним выйти из Музея, решил я.

Делать было нечего, это был какой-никакой шанс. Я поднялся к себе, оделся в то, в чём пришёл сюда, закинул рюкзак за спину.

— Я с тобой не пойду, — сказала птица.

— Да, будет странно, если я буду ходить с говорящей птицей по городу, — согласился я. Птица ничего не ответила. Обиделась она что ли?

5

Действительно, стоило мне сделать шаг за порог, как на адресной стороне конверта тут же возникла надпись:

Иди прямо

Музей стоял на холме. Идти прямо пришлось вниз. Как только я упёрся в стеклянную витрину во всю стену довольно милой булочной, конверт написал:

Поверни налево

Я повернул. Тут требовалось пройти в арку, за которой оказался двор с детской площадкой. Неба не было видно, вокруг были только окна квартир.

Пройди сквозь детскую площадку

Я прошёл. Там дальше была ещё одна арка, пройдя в которую, я оказался перед широкой дорогой со множеством машин.

Не знаю как, но конверт очень точно направлял меня.

Следуя его указаниям, я добрался до станции метро «Белорусская». Дальше конверт предписывал проехать мне несколько станций и выйти на станции «Арбатская». Я послушно спустился со всеми людьми в метро, но у них у всех были карточки, которые позволяли пройти им турникеты, а у меня, как вы понимаете, такой карточки не было.

— У меня нет карточки, чтобы пройти в метро, — сказал я почему-то шёпотом, поднеся конверт к самым губам. Конверт никак не реагировал. Или решил, что я его обманываю и такая карточка у меня есть. Потом я подумал, что программа этого конверта, возможно, не работает под землёй, и поднялся обратно.

В метро все заходили и выходили, а я пробовал поговорить с конвертом. Конверт отказывался мне отвечать и по-прежнему ждал, когда я отправлюсь в метро. Надпись не менялась. Я огляделся в поисках помощи. Заметил маленькую стаю ворон, но среди них не было моего Гуамоко, так что рассчитывать хотя бы на обидный выкрик не приходилось.

Что же делать?

Я подумал, что вопрос сейчас откуда-нибудь появится и повиснет в воздухе, но ничего не возникло и ничего не появилось. Вокруг постоянно шли люди. Никто не обращал на меня внимания, никому не было дела до меня. У них у всех были карты, которые позволяли им спокойно проходить сквозь турникеты и ехать туда, куда им было нужно, а у меня такой карты не было. У меня был только конверт, который требовал, чтобы я поехал на метро.

От безысходности я спустился вниз. Попробовал поговорить с усатым работником метрополитена рядом с турникетами, но он строго отправил меня к кассам. Там, виновато улыбнувшись, красивая, с водопадом каштановых волос девушка пожала плечами и виновато улыбнулась, но заветную карточку не дала.

Конверт же продолжал требовать, чтобы я спустился в метро.

«Может, он сломался?» — подумал я. В этот момент я снова поднялся на поверхность и отходил в сторону, чтобы люди, которые шли потоком в метро, не затоптали меня.

Нам надо в метро

Мелькнула новая надпись на конверте. Так я понял, что конверт не сломался.

«Просто чудес на свете не бывает», — вздохнул я, сел на бордюр, сняв со спины рюкзак. Должно быть, в тот момент я представлял собой жалкое зрелище.

6

В тот момент по улице шли тысячи людей. Абсолютно уверен, что никто из них меня не видел. Это так странно осознавать: громадный город, людское море проходит мимо тебя, ты сидишь, потерянный, в отчаянном положении, а тебя никто не видит. Тебя словно бы и не существует. И ты это осознаёшь. Ты — пустота. Ничто. Такое осознание выбрасывает из этого мира и отправляет куда-то ещё, во что-то совсем другое.

И вот в этом другом мире меня видит девушка, которая в этом мире никогда бы меня не увидела. В зелёном брючном костюме, на шпильках, с волной рыжих волос, спадающих по правому плечу. Идёт прямо ко мне, снимает зеркальные очки. У неё кошачьи зелёные глаза, чёрные пышные ресницы, она кругла лицом, у неё полные губы, подкрашенные какой-то бледной помадой. Останавливается она прямо передо мной, смотрит как-то тревожно, даже болезненно. Я сижу, потому что в том мире было неважно, что я делаю, а в этот я ещё пока вернуться не успел, это она так быстро умеет переключаться, а я ещё только иду сюда, а она уже пришла, и я на неё смотрю как бы оттуда…

Бред какой-то объясняю, да? Но беда-то в том, что так оно всё и было, и ничего другого я написать об этом и не могу.

А она подошла, остановилась и стала смотреть на меня. Мне казалось, что ей нужны цветы и с ней обязательно надо заговорить, но никаких цветов у меня не было, а заговорить я не мог. Цветы нужны были жёлтые, хотя я никак не мог сообразить, почему именно жёлтые, но точно знаю, что вместо солнцезащитных очков в правой руке нужны были жёлтые цветы. Любые, но обязательно жёлтые.

Она остановилась напротив меня так, как будто бы мы начали разговаривать, хотя никакого разговора я не помню. Кажется, мы просто молчали. А потом она сказала:

— Вы ведь розы любите?

Вместо того, чтобы что-то ответить, я представил, как мы идём дальше вдвоём по какому-нибудь пустому переулку, а она забирает у меня (почему у меня?!) жёлтые цветы и выбрасывает их на мостовую.

— Мне на метро надо, — пробормотал я и поднялся.

— Что, простите?

— Мне на метро надо… Проехать… До Арбата, — сказал я.

— Да, это можно, — сказала она. Наверное, она должна была взять и уйти, но она ловко достала из пиджака купюру в сто рублей и, улыбнувшись, протянула их мне.

— Тут и на обратную дорогу хватит, — сказала она, улыбаясь.

По улице шли тысячи людей, и нас никто не видел. За это я вам ручаюсь. Мы никому не были интересны. Какая разница, откуда у меня деньги на метро? И красивой девушке за стеклом с надписью «касса», и дежурному возле турникетов и самому турникету это совершенно неважно. А куда делась эта рыжая красавица с кошачьими глазами и волной рыжих волос никому неважно. Я не в счёт. Мне дали деньги.

7

В тот день я впервые был на Старом Арбате. Невероятное место.

Первое, что меня поразило, — музыканты. Их было трое. Они играли у первого фонарного столба, что встретился на моём пути. Ближе всего к столбу на белой пластиковой табуретке располагался тощий мужичонка с жиденькой бородёнкой, рваных джинсах и когда-то белой футболке. Он держал контрабас, виртуозно жал и бил его струны, смешно дёргал головой. У него ещё были маленькие круглые очки, и я так и не понял, почему от этих резких движений с него эти самые очки не слетают, но, видимо, мастерство игры на инструменте включало и эту удивительную способность. Второй, немного полный, темноволосый, одетый прилично, если не сказать дорого, держался как бы другой стороны столба, играл на скрипке, вёл себя довольно сдержанно, уступая роль первой скрипки самому главному персонажу.

Самый главный у них был скрипач в чёрной стоячей шапке (хотя было довольно жарко, никакой головной убор не был нужен), в странной кофте, которая, казалось, была сшита из разных лоскутов, белой футболке, поверх которой болтались железные значки, как в американских фильмах у солдат, и оранжевых круглых очках. Вот этот персонаж зажигал со своей скрипкой по полной. Он постоянно двигался, подходил к людям, не стеснялся стоять близко к тем, кто его снимал, и играл так, что пройти дальше было нельзя.

Я и не прошёл. Остановился и слушал. В толпе, которая тоже не смогла пройти мимо. А когда всё закончилось, я тоже стоял и хлопал в ладоши изо всех сил. Остался бы и дальше, но надо было идти. Я слышал их музыку, когда удалялся, сожалел, что должен был, и уже думал о том, что обязательно вернусь в это место на Арбате, надеясь, что они часто здесь выступают.

Слева от меня мелькнул на тот момент странный магазин одежды. Там были только красные и белые цвета. Тогда я ещё подумал, что зря это они. Ведь не всегда хочется ходить в красном и белом.

Дальше продавали книги. Прямо посреди улицы стоял громадный стол, на котором книги поднимались выше человеческого роста. Когда подошёл ближе, то увидел, что новых книг на этом месте не продавали. Продавали исключительно старые. А ещё ни на одной из них не было ценника. Странная какая-то торговля, но вот тут, на Арбате, так торговали и никто ничего странного в этом не видел.

Совсем странным (для меня того времени, разумеется) был маленький магазинчик из полностью стеклянной стены. К нему ещё надо было подняться по ступенькам. Как поднимешься, так открываешь стеклянную дверь и оказываешься в полностью оранжевой комнате. Это было видно с улицы. Никаких витрин или чего-то такого. Только оранжевая стойка в глубине этого оранжевого зала и две девушки в чёрном. На самом стекле что-то было написано вверху, но я прошёл слишком быстро, чтобы прочитать. В другой раз, решил я.

Дальше моё внимание привлекли картины. Они, как и книги, располагались прямо по центру улицы. Я подумал, что это очень неудобно, да и дождь мог пойти и всё испортить, но никто на этой улице не боялся дождя, хотя есть ещё вариант, при котором дождь на этой улице шёл лишь тогда, когда все постояльцы этой улицы соглашались, что нужен дождь.

Так вот картины. Картины были разные. Были и пейзажи, портреты, были художники, которые прямо тут рисовали шаржи, и кто-то сидел, а художник работал прямо в тот момент, когда я шёл. И это было забавно, потому что я легко мог представить себя с удлинённым лицом или носом, или ещё как-нибудь забавно. В общем, много как.

А вот особое внимание заслужили у меня чёрные картины. Они были разные по размеру. Маленькие, с ладошку величиной, разных форм, не только прямоугольные или квадратные, но и круглые, и даже ромбом. Но главное в них не это. Меня поразил способ, которым что-то было изображено. Разные оттенки чёрного могли изображать что-нибудь, но обязательно было что-то такое, что обладало каким-то другим цветом. Например, была изображена лошадь. Голова самая чёрная, туловище уже не такое чёрное, ноги вообще смолистые, аж блестели, а разметавшаяся на скаку грива — голубая. Или была такая маленькая картина: тонкими чёрными линиями с белыми прожилками изображена стела, на которой высекают имена погибших людей, подножие памятника со ступеньками к вечному огню. Ближе всех к зрителю силуэты двух пожилых людей, старика и старухи. А невероятно красным — извивающиеся языки огня. По-моему, очень красиво. Я и здесь остановился на чуть-чуть.

Наконец я подошёл к высокому мраморному зданию.

Заходи внутрь и спроси господина Коровина

Гласил конверт.

Я так и сделал.

8

Зал банка был очень большим. А вот людей было немного. Но те, что были, разительно отличались от меня.

Слева у стойки стоял пожилой господин в лёгком бежевом костюме и галстуке. Он тяжело вздыхал и сумрачно смотрел на экран своего смартфона. Молодая сотрудница банка что-то объясняла ему с вежливой улыбкой, а он мелко кивал и продолжал вздыхать. Я не сразу заметил, что пальцы мужчины унизаны золотыми перстнями с камнями разного цвета.

Чуть дальше стоял другой мужчина. Он только что получил какие-то бумаги и полностью погрузился в их изучение. Этот был в синем костюме и синих туфлях. На его галстуке поблёскивала золотая заколка.

У самой двери стояла женщина в светлом деловом костюме и пыталась кому-то дозвониться. Золота на ней было очень много: кольца, серьги и кулон тоже на золотой цепочке.

Я был четвёртым в этом банке. Мальчик в старых джинсах, порванных кроссовках, со старым школьным рюкзаком за спиной и почти чистой футболке грязного цвета.

Когда я это осознал, то удивился, как тут вообще со мной разговаривали. Должны были бы выбросить вон отсюда. Но девушка за стойкой очень любезно приняла от меня конверт, выслушала мою просьбу о встрече с господином Коровьевым, ничего не пообещала, но кивнула и куда-то ушла.

Я ничего не понял и начала думать, что если она сейчас выбросит конверт и вызовет полицию, то дальше моя судьба будет плачевна. Почему-то я подумал, что Коровьев — это врач. Вот сейчас он выйдет с тремя санитарами, выслушает девушку, которая взяла у меня письмо. Покачает головой и скажет:

— Так, так…

Она ему ещё что-то скажет на самое ухо, а он её спросит:

— А почему в таком виде? С постели взяли?

А она ему ответит:

— Нет, он в таком виде пришёл.

— Тараканов, крыс, чёртиков или шмыгающих собак не ловил?

— Нет, — ответит девушка. — Только вот это письмо принёс.

— Кто ему выдал бумагу и коротенький карандаш?

На него посмотрят все, кто есть сейчас в банке: пожилой, вздыхающий мужчина в перстнях, молодой в синем костюме и девушка, увешанная золотом. Поскольку никто из них мне никакого карандаша и бумаги не давал, то все ответят отрицательно.

И тут этот Коровьев прочитает то, что есть в конверте, и радостно заявит:

— Шизофриния… Как и было сказано!

Я очнулся от этого бреда потому, что раздалось строгое цоканье каблучков по каменным плитам. Девушка возвращалась ко мне с довольно импозантным мужчиной в клетчатом деловом костюме.

— Вот, — показала на меня девушка. — Господин Привалов вручил мне этот конверт.

Передо мной возник тощий, длинный мужчина с странным вытянутом лицом, круглыми губами, впалыми глазами, одно из которых удерживало пенсне, и насыщенным рыжим цветом в волосах, как будто бы будучи от природы рыжим, он ещё в рыжий цвет и красился. Он остановился прямо передо мной и резко осмотрел с головы до ног движением головы.

— Милый мой! — неожиданно он распростёр руки в стороны, зажмурился и бросился обнимать меня с такой силой, что я чуть не задохнулся. — Ну наконец-то! Ну что же так долго? Как можно было так долго ехать!

Так же быстро он отстранился от меня, сильно по-дружески хлопнул по плечам и радостно объявил на весь громадный зал:

— Безумно рад! Безумно!

Эхо катило его слова по стенам и потолку.

Девушка улыбнулась мне и ушла. Все в банке обернулись на нас.

— Мы возьмёмся за дело немедленно! — заявил Коровьев и потащил меня к выходу. — Немедленно! Вот прям сейчас! Вы сейчас свободны?

— Да.

— Можно к вам на ты?

Я не успел ответить, а он уже вытаскивал меня из дверей банка так, что я чуть не падал, но он, казалось, держал меня руками в воздухе:

— Или как правильно тогда спросить? Можно я к тебе не буду на вы? А? Как лучше?

Я попробовал что-то ответить, но не успел. Он спустил меня по ступенькам, приговаривая:

— Вот сюда, пожалуйста! Вот сюда! Обязательно вот сюда!

Мы повернули за угол, где, как ни странно, никого не было. Шаги рикошетили от стен, а его быстрые слова тонули в моей голове:

— Мы обязательно всё решим! Это очень правильно, что Александр Иванович направил вас сюда, ко мне! Я очень рад!

Вероятно, он тараторил что-то ещё, но это было так быстро, что здесь я передаю только то, что смог уловить. Ведь он стрекотал с такой скоростью, а я, как мне казалось, всё ещё висел в воздухе, хотя вроде бы мы шли по переулку. А потом снова завернули.

Здесь нас ждала чёрная машина с затемнёнными стёклами и водителем в чёрном костюме.

— Вы не волнуйтесь, дорогой! Вы не волнуйтесь! Мы всё сделаем в лучшем виде!

Он затолкал меня на заднее сиденье автомобиля, сам плюхнулся рядом, тут же меня обнял и повторил:

— Не волнуйтесь! Как говорится, всё будет правильно!

И он расхохотался, на некоторое время отстранившись от меня, потом снова меня обнял и визгливо закричал в самое ухо:

— Всё будет правильно, на этом построен мир!

И он вновь залился страшным и визгливым смехом.

Машина меж тем двинулась и мягко поехала вперёд.

— Вы как давно в Москве? — тут же вкрадчиво спросил Коровьев.

— Недавно, — решил я не выдавать реального положения дел.

— Как же-с, как же-с! Вот уже шесть дней! Уже седьмой идёт!

Я тут же в уме пересчитал свои дни в Москве. Коровьев был прав, что сильно меня удивило. Я захотел понять, откуда он это знает, но он не позволил это сделать довольно странной фразой:

— Бог за семь дней мир сотворил, а вы ещё не обзавелись приличным костюмом! Отстаёте, батенька!

И дико расхохотался. От его хохота у меня мурашки по спине пробежали. Не знаю, куда они девались после того, как закончили бегать. Я обернулся посмотреть, но никаких мурашек не увидел.

— Не бойтесь, — почти запел Коровьев. — Всё образуется! А инсинуацию с костюмом мы сейчас исправим!

Я не знал, что означает слово «инсинуация» и решил, что в этот момент лучше замолчать. Коровьев дико ржал. Я никогда бы не подумал, что человек может столько смеяться.

А потом он вдруг резко затих. Машина, словно бы ехавшая на его смехе, вдруг тут же остановилась.

— Всё, мы на месте, — абсолютно деловым тоном произнёс Коровьев, поправил галстук и неуловимым движением исчез из машины.

— Здесь! — на ухо мне сладко зашептал Коровьев, как только моя голова оказалась вне машины (как он так быстро оказался с другой её стороны?). — Именно здесь мы всё решим с костюмом!

Широкая сверкающая витрина магазина на Тверской блистала одеждой и украшениями на манекенах. Я почувствовал руку Коровьева на своей спине.

— Александр Иванович правильно сделал, что направил вас в мои надёжные руки! Сейчас мы всё быстренько исправим!

Находиться в руках Коровьева страшно. Для входа в стеклянные двери нам было необходимо преодолеть три ступени. Готов биться об заклад с кем угодно и на что угодно, но я абсолютно уверен, что ни одна моя нога не коснулась ни одной из них.

— А это ничего, ничего! — приговаривал Коровьев и скользил своими руками по моим плечам и животу. Двери открылись сами по себе, словно кто-то невидимый их открывал, и мы стали посетителями огромного светлого зала, всеми сторонами и деталями бежевого, нежного. Близко к стеклянной витрине с манекенами здесь были выставлены два глубоких кресла в тон залу, но с краями из орехового дерева. Такими же деревянными тремя ножками держались каждые из кресел.

— Сюда! Пожалуйста, сюда! — сладко шептал Коровьев и буквально своими руками усадил меня в одно из них. Рядом с креслами стоял круглый деревянный маленький столик. Коровьев зачем-то на носочках и странно задрав руки, подобно кузнечику, оббежал все три предмета вместе со мной вокруг.

— Сейчас! Одну минуточку! — приговаривал он при этом.

А дальше стало происходить совершенно невероятное. Мне, в общем-то, стыдно об этом рассказывать, но события развивались таким образом, и мне больше ничего не остаётся.

У самой дальней стены бежевого зала, который легко просматривался с улицы благодаря стеклу во всю стену и невероятно яркому свету от люстр и ламп, что находились здесь повсюду, еле виднелась стойка. Видимо, она предназначалась для персонала магазина. Так вот оттуда вышла женщина и направилась ко мне.

Почему я пишу «ко мне», а не «к нам»? Потому что на Коровьева она не смотрела. Она смотрела на меня, хищно улыбалась полными губами, сверкала белоснежной улыбкой, шла медленно, покачиваясь на высоких каблуках. На ней ещё был красно-чёрный в полоску галстук. Собственно, ничего другого на ней не было.

Представление о том, как выглядит голая женщина, у меня было. В школьной деревенской библиотеке была книжка о Древней Греции. Там были такие картинки… Которые помогали получить представление о женском теле.

— Очень рекомендую! — извивался вокруг меня Коровьев. — Гелла! Очень рекомендую!

Гелла со всеми своими прелестями, широкой улыбкой и галстуком, который непонятно зачем ей был нужен и ничего не закрывал, двигалась на меня.

— Гелла очень услужлива! И нет такой услуги, которую она не могла бы оказать! — почти пел Коровьев и возникал то справа, то слева.

Гелла дошла до меня и томно опустилась на колени.

— Прелестно! Прелестно! — вскричал Коровьев позади меня и захлопал в ладоши.

— Что желает господин? — спросила меня обнажённая женщина у моих ног. Она почти не размыкала губ, мне казалось, что её глубокий, чувственный голос звучал сразу в моей голове.

— Костюм! — истошно орал Коровьев из-за моей спины, прыгал, бил в ладоши, а, может, и ещё что-то делал этот странный банкир, к которому меня направил Александр Иванович. Гелла не обращала на него никакого внимания, смотрела только на меня, улыбалась только мне и изгибы её тела почти что заставили забыть меня всё, что я мог помнить.

— Костюм, — грустно признал я.

— Поднимитесь, пожалуйста! — выдохнула она. Я сделал то, что она сказала. Под галстуком, оказывается, был спрятан сантиметр. Не касаясь меня, она лёгкими движениями обмеривала меня и произносила вполне себе деловым тоном:

— Двадцать один сантиметр. Тринадцать с половиной. И ещё полтора.

Что-то в таком духе. Мне было стыдно стоять, ещё и сейчас писать об этом тоже стыдно, а Гелла никак не показала, что видит это всё.

— Спасибо! — наконец сказала она, развернулась и отошла на пару шагов.

— Какой костюм вас интересует? — спросила она, но на сей раз уже обратилась к нам двоим. Коровьев в какой-то момент успел занять второе кресло.

— Чёрный, — спокойно заявил Коровьев. — Пусть сошьёт Александр Амосу. И нужен ещё один.

Тут он обратился ко мне:

— Синий подойдёт?

Честно говоря, меня можно было не спрашивать. Я всё равно не понимал, о чём идёт речь, но на всякий случай кивнул.

— И синий, — сказал он Гелле.

— Возможно, господину понадобится пальто или шляпа? — произнесла она.

— Господину понадобится полный гардероб, — устало сообщил Коровьев, — но костюмы нужны завтра. Срочно!

— Это почти невозможно, — не возразила, а только лишь сказала Гелла.

— Хотя бы один, — возразил Коровьев.

— Это сделает его дороже на пятнадцать тысяч.

— Устраивает, — промурлыкал Коровьев.

— Второй костюм будет готов через неделю.

— Приемлемо.

Они продолжили переговариваться таким образом. Коровьев заказывал для меня рубашки, брюки, пуловеры, свитшоты, туфли, носки, что-то такое, чего я не запомнил и не понимал, о чём именно идёт речь. Для меня было странно, что Гелла ничего не записывает. И было почти невероятно, когда после слов Коровьева о том, что «это всё», она тут же произнесла:

— Получается на восемьсот двадцать пять тысяч долларов.

— Отлично! Всегда приятно иметь с тобой дело, Гелла!

Гелла никак не отреагировала на эти слова. Коровьев же поднялся и отправился к стеклянной двери. Без своих ужимок, странных хватаний и гомерического хохота. Как спокойный, деловой банкир. Заметив, что меня нет рядом, он дёрнул головой, убедился, что меня нет, а потом развернулся целиком.

— Что-то не так? — спросил он.

— Восемьсот двадцать пять тысяч долларов? — спросил я.

— Наверное, я не помню, — поморщился он. Гелла уже ушла, и уточнить было не у кого. Я продолжал сидеть в кресле.

— Что-то не так? — участливо спросил он. — Это как-то связано с суммой?

Это было связано с суммой. Я никак не мог посчитать всё это в рублях.

— Это твоё несчастливое число? — спросил Коровьев. Я стал всматриваться в его лицо. Он интересовался абсолютно искренне, заботливо.

— Нет, с числом всё в порядке, — сказал я. — Голова немного кружится.

— Нет, не кружится, — осмотрев внимательно, вынес приговор Коровьев. — С твоей головой полный порядок, уж мне ты поверь!

Я, честно говоря, и не спорил.

— А то можем ещё какой-нибудь галстук за тысячу-другую взять и будет полный порядок. Хочешь?

Я не хотел.

— Тут больше нечего делать, — почему-то печально сказал Коровьев. — Идём!

9

Я не знал, как мне себя с ним вести. Никогда раньше я не общался с человеком, который был подвержен таким резким сменам эмоционального состояния. Ещё я никогда не попадал в такие истории, которые произошли со мной в тот день, но к такому всему удивительному я потихоньку стал привыкать.

На улице у машины нас ждал водитель. Коровьев почти плакал. Стоял у водителя и прикрывал рот рукой, а глаза его, красные и воспалённые, слезились.

— Вы езжайте, — сказал он мне, — а я пройдусь по Тверской.

Он уже хотел повернуться и уйти, но я бросился за ним.

— Постойте! А как же деньги? — почти что кричал я.

— Деньги? — испуганно свистящим шёпотом произнёс Коровьев. — А что с деньгами?

— Александр Иванович меня же отправил к вам, чтобы вы дали денег для Музея! Вы помните? У нас громадный долг!

— О ужас! — Коровьев упал на колени, вцепился в меня длинными крючковатыми пальцами и стал буквально реветь. Слёзы невероятно крупными каплями стали падать на тротуар, и было слышно, как они разбиваются, словно они были из хрусталя.

— Громадный долг! — взревел он и прижался ко мне, подползая на коленях. Я не успел оглянуться, чтобы посмотреть, как на нас в этот момент смотрят, а он уже перестал рыдать, вскочил на ноги и стал меня трясти:

— А долг очень громадный?

— Сто четырнадцать тысяч, — сказал я.

— Сто четырнадцать тысяч! — взревел за мной Коровьев, рухнул на колени и принялся истошно рыдать. Вновь крупные слёзы стали сыпаться на тротуар. Я не знал, что делать дальше.

— Где же взять такие деньжищи? — спросил он, мгновенно вскочив. Я хотел было сказать, что он только что купил одежды на какую-то невероятную сумму, но он всунул руки в свои клетчатые брюки и я с изумлением увидел, что сквозь ткань пролезают его длинные пальцы.

— У меня же нет ни копейки! — заголосил он.

Я был ошеломлён.

— Откуда же взять столько денег? — и он ринулся ко мне, схватил меня за горло и непроизвольно начал душить.

— Может быть, с неба? — как-то страшно произнёс он.

— Деньги с неба не падают! — решительно заявил я.

— Как?! — отскочил он от меня, крутанулся вокруг своей оси и оказался в трёх шагах от меня с пистолетом. — Деньги, говоришь, с неба не падают?

Он отошёл от меня и гаркнул:

— Прошу глядеть вверх!… Раз! Два! Три!

Что-то сверкнуло, бухнуло и тотчас на меня с неба посыпались разноцветные бумажки. Это были деньги, я бросился их собирать и рассовывать по карманам. Коровьев принялся хохотать, и, сгибаясь пополам и тыча в меня пальцем, кричал:

— А бумажки, граждане, настоящие!

Вокруг меня действительно собирались люди. Большинство снимали меня и хохочущего Коровьева на смартфон. В какой-то момент Коровьев перестал хохотать, подскочил ко мне и броском отправил меня на заднее сиденье автомобиля. Я больно ударился головой, схватился за ушибленное место и только тогда понял, что странный банкир захлопнул за мной дверь и машина уже мчит по Тверской.

10

Высадили меня аккуратно. Водитель даже открыл дверь.

Я оказался как раз перед входом в Музей.

На крыльце сидел Гуамоко.

— Ну как? — хрипло спросила птица. Я полез в правый карман и достал пригоршню смятых купюр. Птица моргнула чёрными бусинками.

— Бедный мальчик!

Я по-прежнему не мог понять интонацию Гуамоко.

— Заходи! Теперь ты Дома!