Эдиков комплекс. Романтическая фантазия на тему сновидения

Роман Романов, 2014

В игровой повести Романа Романова "Эдиков комплекс" загадочным образом пересекаются судьбы людей разных исторических эпох. Жизнь персонажей наполнена необъяснимыми событиями и происшествиями, разгадать которые они не в состоянии. Кто или что стоит за судьбоносными встречами и драматическими поворотами в жизни героев? Читатель узнает это, только полностью пройдя таинственный лабиринт, созданный автором повести. Содержит нецензурную брань.

Хабаровск, 1971

Гриценко исторг удовлетворенное мычание, которое в силу обстоятельств не имело права вырываться из его пересохшей глотки в полную мощь. После этого оползнем переместился с тела официантки Любы на край кожаного дивана. Любаша с тайным облегчением издала хриплый финальный вздох, привела плоть в посторгазмическую неподвижность и на манер беломраморных статуй прикрыла руками интимные места. Лохматый иностранный турист, полулежавший в глубоком кресле напротив, отер со лба пот и изнеможенно уронил на расстегнутую ширинку большую тетрадь, куда лихорадочно записывал путевые наблюдения.

Нашарив рукой пачку французских сигарет и зажигалку, что валялись на полу возле дивана, Гриценко лениво закурил.

— Любаня, ты придумала, наконец, текст рекламы? — вяловатым голосом поинтересовался он, стряхивая пепел на ковер. — Мне уже два раза звонили, срочно требуют окончательный вариант.

— Нет, — томно отозвалась Люба, — но сейчас что-нибудь сочиним. Давай записывай, я диктую: «Ресторан Амур находится в здании одноименной гостиницы, которая построена в архитектурном стиле начала шестидесятых годов. Зал ресторана с высокими потолками, колоннами и пилястрами выполнен под старину, стены украшены картинами дальневосточных советских художников. Основной зал оснащен танцплощадкой и современным световым оборудованием. Имеется также уютный банкетный зал на двадцать четыре посадочных места. Ресторан предлагает японскую, китайскую, европейскую и русскую кухни».

— Потрясающе, — все так же вяло восхитился Гриценко, — я всегда говорил, что ты, девка, гений.

— Толку-то от моей гениальности, Гриценко? — отозвалась Люба, издав короткий смешок. — Слабовато она меня по жизни продвигает. За восемь лет только и стала что старшей официанткой.

— Разве только это? — с некоторой натянутостью спросил Любин собеседник.

— Ах, ну да, еще: вот уже год как ты, благодетель мой, сношаешь меня не в подсобке, а у себя в кабинете. Хотя лучше бы назначил начальником зала.

— Любаня, ты ведь знаешь, что это непросто сделать, — с нотками раздражения и одновременно усталости в голосе произнес Гриценко, — сразу же поползут слухи, всякое такое…

— Дорогой человек, ты меня умиляешь! — насмешливо воскликнула Люба. — А ты не боишься, что поползут слухи о том, как каждый божий день из твоего кабинета выползает растрепанная старшая официантка и этот француз-издраченец? Думаешь, народу не любопытно, чем это мы тут занимаемся такой теплой компанией?

— Ты-то ведь знаешь, что мы ничего плохого не делаем, — назидательно изрек Гриценко. — Жан-Поль писатель, он находит в нас с тобой источник для вдохновения. Образно говоря, мы — музы его творчества. Между прочим, начальник зала точно не зарабатывает столько, сколько этот издраченец платит тебе за твои услуги. Поэтому, звезда моя, не заводи ни себя, ни меня с утра пораньше и давай пили в зал: скоро постояльцы на завтрак потянутся.

— Слушаю и повинуюсь, мой господин, — гнусным голосом пропищала Любаша. Она голышом вскочила с дивана, и, собрав в охапку одежду, отвесила комический поклон сначала главному, а потом второстепенному благодетелю — тот как раз вытирал салфеткой следы своего творческого акта. — Счастливо оставаться!

Четверть часа спустя безупречно накрашенная и одетая в элегантную голубую форму старшая официантка вышла в зал ресторана — ее окутывала аура строгой общепитовской чистоты.

Люба положила кожаное меню перед бледным мужчиной в странном черном костюме. Он сидел за столиком у стены, где красовался угрюмый портрет кисти местного художника Долбилкина. Опытное сердце и профессиональный глазомер подсказали Любе, что этот клиент способен на щедрый жест в смысле раздачи чаевых.

— Что желаете? — держа наготове маленький блокнот, поинтересовалась Любаша стопроцентно верным тоном: в нем на пять частей деловитой услужливости приходились две части отчужденной неприступности, полторы части фальшивой личностной заинтересованности и полчасти сдержанной угрозы послать клиента ко всем чертям, если он окажется чрезмерно вредным.

— Так какая у вас, говорите, сегодня кухня? — голосом с весьма необычными интонациями вопросил человек за столом, окидывая любопытствующим взглядом шедевр Долбилкина. — Японская, китайская, европейская или русская?

Замешательство старшей официантки отметила лишь кожа блокнотика, в которую она незамедлительно впилась маникюром. Вообще-то кухня в ресторане была лишь отечественная, а экзотическое кулинарное изобилие Люба придумала всего несколько минут назад — исключительно в рекламных целях. По всему выходило, что либо клиент в черном был яснослышащим, либо Гриценко уже успел напеть ему про Любашино сочинение.

— Пока что по техническим причинам ресторан может предложить только разнообразные русские блюда, — быстро ответила Люба, на всякий случай увеличивая в своем голосе процент отчужденной неприступности. — Рекомендую вам ознакомиться с меню и определиться с выбором.

— Ай-ай-ай, вы меня разочаровываете, — скорее насмешливо, чем огорченно, сказал клиент. — Мало того, что ваш «выполненный под старину» зал не имеет ничего общего со стариной, так вы еще лишаете меня удовольствия отведать мои любимые итальянские блюда. А я, собственно, ради них сюда и пришел.

— Так вы, наверное, итальянец? — с улыбкой воскликнула Люба, на этот раз доведя до критической отметки порцию личностной заинтересованности в голосе — чтобы перекрыть нараставшую в душе растерянность. — Ну да, вы же говорите с итальянским акцентом! Тогда мы вам можем предложить прекрасное флорентийское вино двухлетней выдержки…

— Вы хотели сказать — питерскую бормотуху двухнедельного розлива, — теперь уже в открытую потешался становившийся неудобным посетитель. — Давайте так, вы мне принесете порцию не очень испорченных пельменей и двести граммов неразведенной водки, хорошо? Меня, исконно русского человека, такая пища вполне устроит. И еще: не могли бы вы убрать у меня из-под носа эту мазню? Я понимаю, что сведения о мастерах дальневосточной живописи на стенах ресторана — единственные правдивые слова в газете о вашем заведении, но как можно питаться в окружении подобного ужаса? Это же прямая дорога к несварению желудка.

— Какие сведения? В какой газете? — хмуря тонко выщипанные брови, глухо спросила Люба. Старшая официантка уже моделировала в голосе доселе не востребованную угрозу, и она вот-вот должна была прозвучать в следующей реплике диалога с этим странным посетителем. — Что вы вообще позволяете себе думать о нашем ресторане?

— Извольте прочесть, сударыня, — радостно воскликнул незнакомец с безумной речью, которую он нахально выдавал за «исконно русский язык», и помахал перед Любиным лицом номером газеты «Тихоокеанская звезда». В нос ей ударил запах свежей типографской краски. — Рекламный проспект ресторации Амур во вчерашнем выпуске!

Люба подозрительно взяла в руки газету и, бледнея, несколько раз прочла выделенное рамкой объявление, которое она лично — слово в слово — проворковала на ухо своему начальствующему любовнику не ранее как полчаса назад. Пригляделась к дате — сомнений не было: число красноречиво указывало на предшествующий день.

— Я не знаю, как вы это все устроили, — кусая губы, тихо сказала Люба, — но если хотите меня шантажировать, то знайте: со мной легко можно договориться. Я только умоляю вас не говорить Гриценко, что мы иногда реализуем просроченные продукты и разводим водку. И потом, не просите меня убирать со стен картины. Сегодня вечером здесь состоится творческий вечер авторов этих работ.

— Ну, насчет картин не беспокойтесь, — весело махнул рукой посетитель, — они сами попадают в нужное время. А до вашей тайной деятельности за спиной хозяина мне дела нет. Я же хочу деликатно попросить вас о двух вещах. Первое — составить мне сейчас компанию за столом. А второе — не пользоваться резинками, которые подарил вам вчера этот чудаковатый француз. Я бы сказал, у меня к ним нет особого доверия.

— Господи, вы и об этом в курсе! — в отчаянии воскликнула Люба, чуть не плача. — Если Гриценко пронюхает про меня и Жан-Поля, моей ресторанной карьере — конец! Подождите, сейчас я принесу завтрак и сама накачу с вами водки — плевать на профессиональный этикет!

Три минуты спустя старшая официантка вернулась с подносом в руках, заодно успев восстановить утраченные в беседе четкие контуры губ и глаз. Она села напротив клиента, основательно подпортившего ей безмятежное утреннее существование, и выжидательно на него уставилась. Потом залпом осушила рюмку водки.

— Так что вы хотите за молчание? — деловито поинтересовалась Люба у человека в черном, пока тот с аппетитом поедал пельмени. — Коли вам нужны деньги, то их у меня немного, но я могу дать сколько есть. Если желаете секса, то только на вашей территории и только с презервативом.

— С чем, простите? — заинтересованно переспросил Любин собеседник.

— С презервативом, — членораздельно произнесла та, но, видя, что дикий посетитель недоуменно пожимает плечами, пояснила: — Ну же, с теми самыми французскими резинками.

— А, вот вы о чем, — понимающе подмигнул мужчина. — Прошу прощения за мое невежество! Эти модные словечки… Я иногда выпадаю из культурного контекста. Как поется в песне — между нами века и века… Ах да, насчет вашего предложения: нет, покорно благодарю, меня не интересуют ни ваши деньги, ни ваше тело, хотя вы весьма хороши собой.

— Тогда что же?

— Обещайте мне породить надежду, — понизив голос, заговорщицки произнес таинственный посетитель. — Знаете, я вижу насквозь человеческие души, и в вашей душе, увы, прочитывается все что угодно, только не надежда. Вы живете без внутреннего света и давно свыклись с существованием, в котором нет будущего, а есть только ужасно однообразное настоящее. Вас занимают лишь ежеутренние животные слияния со своим начальником и ежевечерние — с иностранцем. Вы обоих терпеть не можете, но первый обеспечивает вас работой, а второй оплачивает ваши тайные встречи. Вы даже помыслить не можете о чем-то более возвышенном. Вы давно забыли, что значит надеяться на лучшее. Поэтому я вас прошу об одном: обещайте мне возродить в своей душе надежду.

— Хорошо, — сказала Люба, вздыхая с облегчением, но все еще пребывая в некотором напряжении, — если я пообещаю это, могу ли я рассчитывать на ваше молчание?

— Ну, разумеется, — с убедительностью молвил бледный мужчина, — выдавать вас мне нет ни выгоды, ни смысла.

— Хорошо, — твердо сказала Люба, про себя покручивая пальцем у виска, — я обещаю вам породить надежду. Если хотите, напишу расписку и заверю ее нотариально.

— Ну что вы! — великодушно протянул тот. — Мне эти формальности ни к чему. Главное, что вы уже произнесли эти слова, и теперь я абсолютно спокоен.

Посетитель встал, отсчитал несколько купюр, положил их на стол и галантно поклонился Любе.

— Благодарю за угощение и понимание, — сказал он. — Мне было исключительно приятно общаться с вами. Всего хорошего!

— Прощайте, — сдержанно молвила официантка, радуясь, что этот нездоровый на голову человек наконец-то покидает стены ресторана. Она проводила его взглядом до самых дверей.

Едва черный костюм клиента исчез из виду, как все до единой картины, висевшие в зале, одновременно рухнули на пол, сорвавшись с креплений. Вычурные позолоченные рамы, в которые произведения были вставлены, с шумом разлетелись на крупные и мелкие куски.

Находившаяся посреди этого утреннего светопреставления Люба нашла единственно верный способ выразить свое отношение к ситуации. Она впервые в жизни осенила себя крестным знамением, после чего торжественно упала в глубокий, продолжительный обморок.