Лаборатория имен

Роман Шабанов, 2014

"– Сегодня с вами диджей «Ъ», – неслось из перевернутой колонки под потолком. – А это, значит, день будет проходить под моим контролем. Я вижу, как опоздавшие спешат в класс, роняя учебники и обеды, но есть и такие, кто не торопится попасть туда, объясняя тем, что у них есть дела и поважнее докучливого брюзжания человека с указкой… Место действия – кабинет директора школы. В нем двое – Карл и мистер Пок. Первый – ученик седьмого класса, второй – сам директор. Простой кабинет с висящими фоторамками побед, достижений, грамот. «1 место в собачьем конкурсе «Ноги от ушей», «3 место за победу на олимпиаде «Для думающих собак», «Фаворит в фестивале «Лающий бог». Стол с большим количеством папок и круглая печать сверху. Орущий приемник…"

2

Важно то, что Карл стал привыкать к прозвищам. Он не любил свое имя, но предпочитал и других не называть. Ему казалось, что имя должно быть дано по достоинству. Если он назвал Шермана Трафаретом, то это значит только одно — он похож на него. Он видел в раздевалке на пупке такие кубики, такие ровные, по которым можно чертить геометрические фигуры. Если Дорик был похож на зайца, у него выступали зубы, и он при походке даже попрыгивал, то как такого не назвать Заячьей губой. Да он должен благодарить его за то, что тот так верно подметил это. А Геракл намного лучше Карика, не правда ли? Тем более, двенадцать подвигов (начиная с поднятой руки на всех уроках истории, заканчивая внеплановыми дежурствами в последний день учебы перед каникулами) Карик успел совершить — и все в пределах школы. Поэтому звание школьного Геракла ему идет намного больше, чем беззвучный Карик. Да все получили свои имена за то, что они такие. Не какие-то там Марки, Зои, Бобы — они же Забинтованный, Фламинго и Топинамбур, точно говорящие о том, что у первого постоянные переломы, вторая — ярко одевается, а третий — тихий, как подземная груша.

Но никто этого не понимал. Всем нравились глупые имена, и они гордились, что у них есть названия для тела, пусть и не совсем понятное название, но свое. Как ни пытался Карл убедить хотя бы одного человека из школы, что человек вправе сам выбрать себя имя, как рубашку, как место в кинотеатре, как свое будущее, все смеялись над ним. И только Эллис серьезно отнеслась к его словам, позволяя называть себя Паприкой, но все равно до конца не понимала, почему он так бурно реагирует на ее «карлики». Она смеялась и как бы была и за тех, у кого есть имена, данные при рождении, и за тех, кто довольствовался кличками.

И даже были попытки сказать об этом учителям. Карлу казалось, что уж они-то точно смогут понять его — они взрослые люди, которым наверняка за столько лет наскучили их ничего незначащие имена и фамилии. Чего взять с глупых и мало что понимающих учеников — они может быть, еще не скоро поймут это. Но взрослые — совсем другое дело. Однако он слишком наделся на взрослое поколение. Попытки ни к чему не привели. Те пожимали плечами, не принимали его всерьез, не думали, что мальчик говорит об этом сознательно. Они пытались его переубедить, перетянуть на свою сторону, и Карл перестал докучать их своими идеями, оставив силы для более сговорчивых. Но таких не было на горизонте. Разве что оставались родители, но он пока не решался сказать им.

Впереди еще три урока. Злая химичка, слишком добрая литераторша и учительница музыки, на уроках которой он не любил петь, как все, а пытался сразу по ходу песни менять текст (имена героев песни, как можно нетрудно догадаться). Постепенно переосмысливая слова, называя Робина — Жадным увальнем, он добивался того, что все, как один повторяли не оригинал, а ту версию, что предлагал Карл, доводя учительницу до негодования. Что там впереди? Мисс Зеленая маска, Ветвистый дуб и Моцартина. Ни за что! Обязательно найдется и для него задачка, самая трудная, конечно, над которой все будут потешаться. Не пойдет!

— Музыкарл… — неожиданно произнес он, сплюнул и поплелся в неизвестную сторону.

— Ты чего не на уроке? — раздался бас. Жертва репрессий — тонкий, долговязый мальчик, дежурный по школе, дотошный, как пылесос, стоял перед ним. Карл бы ниже его на две головы и для того, чтобы понять, что тот хочет, пришлось задирать голову, как в кинотеатре на первом ряду. — Еще плюешься здесь, — недовольно произнес тот.

Карлу казалось, что никого не существует. Что этот голос — лишь отголосок, идущий из класса. И стоящий перед ним мальчик — продолжение того самого мальчика, смеющегося над ним. От того он сбежал, теперь предстояло уйти и от этого. В этом он не сомневался. И в доказательство того, что его мало волнуют эти замечания, он плюнул еще раз.

— Перестань, — растерялся Жертва, посмотрел по сторонам, нет ли зевак, и когда последовал еще один плевок со стороны прогульщика, он был готов закрыть нарушителю рот рукой, лишь бы тот не нарушал порядок.

— Ты из какого класса? — спросил он. — Седьмого?

Во-первых, Карл не хотел ни с кем разговаривать, во-вторых, он сейчас не помнил ни в каком он классе, ни как его зовут, ни то, что он кому-то что-то должен. Для него эта ходячая трость была смешна, она была продолжением этих глупых, ничего не понимающих сверстников, которые милые на уроке, а после уроков ведут себя фальшиво. Он не удержался и прыснул.

— Ты Жертва, — все больше разражался он. — Ты обычная Жертва. Как все. Жертва-тва!

— Не нужно, — кротко произнес дежурный мальчик. — Тебя могут услышать, — он приложил указательный палец к губам, стиснув зубы.

— Ты Жертва, — продолжал Карл, понимая, что ему становится все труднее остановиться. — Ты ходишь по школе, как будто над тобой опыты делают. Выкачивают кровь и все остальное.

Он видел, как мальчик тускнеет, в его глазах появляется страх, но это продолжалось всего мгновение.

— Знаю, — воскликнул он. — Я Жертва репрессий. Ты меня давно уже так называешь, но меня это не слишком волнует. Если бы меня так называл мистер Пок, тогда я, может быть, и задумался, но ты. Кто ты для меня?

Карл перестал смеяться. Самый худой ботаник, один из неудачников только что осадил его.

— У тебя химия, — резко сказал Жертва. Мало того, что он должен был отвести того на урок, он еще и должен знать, что тот досидит на нем и больше ни разу не плюнет по дороге.

— Пошли, — тихо сказал дежурный, — Третий этаж. Сейчас мы с тобой поднимемся по лестнице.

Но Карл сейчас не мог сидеть в кабинете. Он был слишком зол на всех. И теперь перед ним самый худой мальчик на планете и хочет отвести его на урок, как маленького. Только что он дал ему понять, что не уважает его, что ему наплевать на его мнение, что он никто.

— Так ты идешь? — продолжал противник. Карл не выдержал. Как только длинный подошел к нему, чтобы взять того за руку, он оттолкнул его от себя. Да так сильно получилось, что тот упал. В тот самый момент шла уборщица и вскрикнула. А директор, который после долгого разговора сейчас шел на обед, и уже был на лестнице, с которой был прекрасный обзор и, конечно же, заметил лежащего и стоящего мальчиков.

— Ты чего? — восклицал лежащий.

— Держи палец на звонке, — отвечал стоящий.

Второй раз оказаться у директора в кабинете — это было нечто. Поэтому лучший способ справиться — упасть в обморок. Что Карл и сделал. Но, конечно же, он сделал это не специально. Так получилось.

— Тебе плохо? — запричитал дежурный.

— Ему нехорошо, — подтвердила Хьюс.

— Тебе нехорошо? — машинально спросил длинный мальчик, пока Хьюс хлестала его по щекам и приводила в чувство. Карл очнулся на мгновение, но уборщица продолжала свою восстановительную гимнастику так, что мальчик снова отключился.

— Неси его к Якобине, — заключила Хьюс, вцепилась в швабру и уже через мгновение терла пол вокруг Карла.

И вместо третьего этажа, Жертва понес его в медкабинет, на первом этаже. Звонок с урока прозвенел значительно позднее. Это не могло не радовать учителей, но никак не детей, которые считали каждую минуту до конца нудного учения.