Воспоминания через размышления (на русском и татарском языках)

Рузаль Юсупов, 2013

Данная книга содержит воспоминания профессора, академика Академии наук Республики Татарстан, Международной академии информатизации, Академии гуманитарных наук Рузаля Абдуллазяновича Юсупова о его жизненном пути, административно-педагогической, научной и общественно-политической деятельности, а также его размышления о сегодняшних реалиях нашей действительности. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Детство и юношество

Моё детство, годы учёбы в школе и техникуме были полны лишений и суровых испытаний.

Родился я незадолго до Великой Отечественной войны в Заказанье, в селе Кышкар (Наянгуш) Атнинского (ныне Арского) района Татарстана в крестьянской семье третьим ребёнком.

Природа здесь небогатая: лесов, просторных лугов, полноводных рек нет, земля скудная. Люди жили бедно, сводили концы с концами благодаря своему самоотверженному труду. Жестокий колхозный режим военных и послевоенных лет не позволял крестьянам пользоваться благами своего неимоверного труда.

Отец, получив ранение в финской войне, вскоре ушёл на фронт Великой Отечественной, возложив участь четверых детей на плечи жены. Вернулся домой в конце войны с ранениями. Мать на него получила похоронку (это я уже помню), которая, к счастью, оказалась ошибочной.

Те военные годы сохранились в моей памяти как страшный сон. Вот лишь некоторые эпизоды.

Зимой нам с младшим братом Анасом нередко приходилось просиживать целыми днями голодными в холодном доме. Двое старших братьев — Равиль и Наиль — ходили к речке ломать ивовые ветки для растопки, собирали в поле торчащие из-под снега кустики полыни, тайком забирались в овин, чтобы надёргать сена и притащить его домой. Дров не было: печку топили соломой, сырыми ивовыми прутьями или такой же сырой полынью. От такого «топлива» печка не успевала даже прогреться.

Мама целый день пропадала на работе — «наматывая» раз за разом расстояние в 30 километров между Кышкаром и Арском, вместе с другими женщинами возила на санях колхозное зерно то ли на элеватор, то ли на станцию.

Нашей основной едой были картошка и суп из затирухи, сделанной из снятого молока — обрата. Летом — снова картошка и катык из того же обрата. Впрочем, долгое время и после окончания войны еды в доме хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Молоко полностью уходило на изготовление масла, которое вместе с мясом трёх-четырёх овец, куриными яйцами мы отдавали государству в виде налога: самим не доставалось ни масла, ни мяса, ни яиц. Если после уплаты налога и оставались какие-то крохи, их продавали на базаре: нам семерым (отец, мать, пятеро сыновей) надо было одеваться или хотя бы залатать ту одежду, которая была. В колхозе за работу с утра до ночи, разумеется, ни копейки не платили. За целый день работы записывали один трудодень, за который осенью полагалось от 500 до 800 граммов (а если год выдавался урожайным, то один килограмм) зерна. Потому всячески экономили и хлеб пекли с добавлением протёртого картофеля. Поскольку семья была большая, то и съедалось много (пища-то была некалорийная): каждую неделю с братом Наилем заготавливали каждый по ведру тёртой картошки. Работали на грубой тёрке, изготовленной при помощи напильника. Брат был старше меня на четыре года, а потому выносливее. Когда у меня не оставалось сил, я работал стоя, и пальцы от острых зазубрин тёрки расцарапывались в кровь.

В конце марта — начале апреля с полей начинал сходить снег и появлялись проталины, которые становились для нас дополнительным источником питания, обнажались поля, на которых осенью собирали картофель.

Наверное, многие знают или слышали, что в голодные годы картофель, перезимовавший в земле, весной считался довольно сытным продуктом. Из него пекли лепёшку. Калач из гнилой картошки в то время нам, голодным ребятишкам, казался вкусным.

Этой лепёшкой из гнилой картошки мы питались ещё долгое время — и во время войны, и после неё. Обязанность собирать такую картошку лежала на мальчишках вроде нас. Взяв в руки вёдра, мы отправлялись в поле. На ногах у нас были лапти на своеобразной «платформе» — деревянной подставке, привязанной к подошве лаптей — или деревянные башмаки. Раскисшая земля проваливалась под ногами, засасывая в себя обувь, шагать было трудно. Чтобы облегчить передвижение, у края поля мы разувались и босиком ступали в это размякшее месиво воды, снега и земли. В некоторых местах под тонким слоем земли ещё оставался лёд, и там ноги разъезжались. Пока наполняешь ведро, проходит час, два, а то и три-четыре… Удивительно, как мы, проведя столько времени босиком на холодной земле, впоследствии не стали инвалидами. Наверно, нас уберёг Всевышний…

Когда земля покрывалась растительностью, для нас начинался сезон подножного корма — мы поедали растения. Щавель, тысячелистник, свербига, сныть, борщевик, козлобородник, щавелёк и ещё какие-то растения составляли нашу пищу. Всё это было настоящим кладезем витаминов, только слабо утоляло голод.

Нужда донимала нас неимоверно. Однажды летом (мне было лет 10–11), разбудив спозаранку, мама вручила мне свёрток шерсти. Мне предстояло отправиться за 15–16 километров, в село Атня, и продать шерсть за 30 рублей. Кое-как добравшись до Атни, я начал расхаживать по базару. Время от времени кто-нибудь меня останавливал, чтобы посмотреть товар, но 30 рублей никто так и не дал — все как один предлагали мне 25 рублей. Вскоре торговля начала сворачиваться, и я от безысходности продал шерсть какому-то человеку за 25 рублей — ведь не понесёшь же её обратно!

Дорогу я преодолел с грехом пополам: половину пешком, половину на телеге какого-то сердобольного человека. Домой я вернулся вечером… Реакция мамы меня огорошила — она рассердилась и начала кричать на меня: «Я же велела тебе продать за 30 рублей, почему ты отдал за 25?!» Даже сейчас, когда я вспоминаю ту историю, у меня больно сжимается сердце. Но я понимаю, что на маму грех обижаться: наверно, тогда нам очень нужны были деньги. Ведь время было жестокое…

…Немного отмотав время назад, расскажу ещё две истории, случившиеся в годы войны, да и некоторое время после войны. Люди тогда мучились без соли и спичек. Но мальчишки моего поколения обладали удивительной способностью к изобретениям. Мои старшие братья, например, научились высекать огонь при помощи кремня. Запомнилось, как иногда соседи приходили к нам за угольками, чтобы разжечь свои очаги. Поговаривали, что старушка Хасби могла нести горящий уголёк прямо в ладонях…

Ещё хорошо помню, как женщины в годы войны, собравшись у кого-нибудь в доме, при свете семилинейной лампы, а иногда и коптилки (керосин был дорогим, его не хватало) занимались рукоделием и обсуждали деревенские новости: на кого пришла похоронка, кто с ранением попал в госпиталь. Не обходилось без слёз, иногда, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами, женщины пели песни. У нашей мамы был красивый голос, поэтому её часто просили спеть.

Жизнь крестьянина в нашей стране и сегодня нелёгкая, а в 50-е годы прошлого века (о военных годах и говорить не приходится!) она была особенно тяжёлой. Это хорошо знают люди старшего поколения, выросшие в деревне, поскольку вынесли всё на своих плечах. Люди среднего поколения знают об этом понаслышке, из книг и фильмов. Невозможно описать все тяготы и лишения, которые пережил наш народ в те годы. Моё детство пришлось именно на это время.

…Природа вокруг нашего села, как уже было сказано, не богата: нет ни леса, ни реки, ни просторных лугов, так что условия жизни были достаточно суровы.

Правда, были три оврага. В один из них деревенское стадо не пускали: он был покосный для колхозной скотины. В двух других паслись и деревенское стадо, и колхозное. Трава там всегда была съедена под корень, и скотина возвращалась домой не насытившись. Поэтому нам с младшим братом Анасом приходилось вечерами до наступления темноты выводить нашу корову попастись возле деревни на небольших участках сохранившейся травы.

А как люди должны содержать скотину зимой и весной, пока нет и такой травы?..

Заготовка сена для скотины — сенокос — сама по себе была драматической эпопеей. И эта работа на протяжении нескольких лет лежала в основном на моих плечах и на плечах брата Анаса. Впрягшись в ручную тележку, мы уходили за четыре-пять километров от деревни и там, по краю полей, на межах, в закоулках, куда не мог попасть плуг, по стебельку выкашивали траву, грузили её на тележку и привозили домой. В некоторые дни мы совершали по два рейса. Затем, просушив траву, закидывали её на сенник.

Работа эта была сопряжена с элементом опасности: если председатель колхоза увидит тебя с сеном, то заставит сдать его на ферму, а тележку могут и сломать. Наказание могло быть осуществлено и в любой другой форме: любые попытки сельчан заготовить сено были категорически запрещены под предлогом того, что корма не хватает колхозной скотине. Поэтому, чтобы не попадаться председателю на глаза, сено мы привозили не по улице, а украдкой, по дну глубокого оврага, тянувшегося вдоль деревни.

В процесс заготовки сена свой вклад вносила и наша мама. В те годы существовала традиция полоть сорняки на хлебных полях. Эту работу выполняли женщины. Из собранной травы они отделяли ту, которую могла съесть скотина — «благородную» траву, связывали её в снопы и на плечах приносили домой. Поле, на котором работали женщины, располагалось от деревни на расстоянии трёх-четырёх километров или больше. Известно, что сырая трава бывает очень тяжёлой. Как можно было пронести на себе такой груз за четыре-пять километров?! Середина лета, солнце печёт нещадно, а женщины полуголодные, к тому же некоторые держат пост — уразу (наша мама тоже никогда её не пропускала).

Вот почему нельзя осуждать суровость людей того времени…

Участие детей моего поколения в заботах по дому и в колхозной работе — само по себе весьма поучительное явление, и знать об этом было бы очень полезно для сегодняшних детей…

И какой только работы мне не пришлось выполнять на протяжении тех 14 лет, которые я прожил в деревне с момента своего рождения до поступления в техникум в Казани…

Нас в семье росло пятеро мальчишек (четверо родились до войны, пятый — после). Поскольку я был средним, то домашняя работа чаще доставалась мне. Соседские тётушки в шутку называли меня «дочерью Лотфикамал» (это имя моей мамы). Лето было для меня особенно «горячим сезоном». Мама — весь день на колхозной работе, отец тоже. Впрочем, у меня был хороший помощник — брат Анас, который был младше меня на два года. Невозможно перечислить тех дел, которые тогда входили в наши обязанности. Назову для интереса лишь некоторые из них.

Утром, встав спозаранку и наскоро перекусив, надо было вымыть посуду, подмести полы, затем отвести телёнка на выпас и привязать его там. Затем начинались приготовления к обеду. Осторожно нащупав клубни картофеля, надо аккуратно вытащить те, что крупнее. Потом тщательно закопать корни: пусть растёт себе дальше.

Почистив картошку и разведя огонь в печке, мы клали картошку вариться в казан. Затем ставили самовар, доставали из погреба катык и накрывали на стол.

После обеда мы должны были убрать со стола, помыть посуду, подмести полы. Иногда, заперев двери, мы мыли полы (запирались, чтобы нас не увидели соседи — почему-то тогда считалось, что пацанам стыдно заниматься женской работой). Воду с родника мы привозили на самодельной тачке (опять-таки полагая, что мальчишкам носить воду с коромыслом и несподручно, и стыдно).

Накосив у речки конского щавеля, мы мелко нарубали его топором и, добавив отрубей, готовили корм для кур и гусей.

А тут уж и вечереет, а значит надо снова набрать на огороде картошки и почистить её. Тем временем пора привести телёнка, развести огонь в очаге и сварить суп. А там уже и стадо возвращается… Так что, получается, на игры у нас времени вовсе не оставалось.

Не представляю, как нашей маме удавалось и хозяйство вести, и нас, пятерых детей, обслуживать: стирать одежду и постель, кормить, воспитывать. Нередко ночами она, борясь с дремотой, латала нашу одежду.

С 9–10-летнего возраста мы во время летних каникул начали ходить на колхозные работы. Рано утром приходил бригадир Хафиз-абый и давал наряд. Мне доставалась работа на лошади, чему я был очень рад. Потому что мелкая домашняя работа очень надоедала, а работать на лошади было и интересно, и почётно.

Мне едва исполнилось 14 лет, когда я, по окончании семи классов, уехал учиться в Казань. К тому времени у меня за плечами уже был 4–5-летний опыт летних работ в колхозе. Не знаю, будет ли это интересно читателям, но мне всё же хочется перечислить виды работ, которые в те годы поручали мальчишкам вроде нас. Пусть хотя бы останется для истории.

Сначала, когда мы были ещё совсем маленькими, сев верхом на лошадь, месили жидкую глину вперемешку с мелкой соломой. Когда масса становилась однородной, её раскладывали в формы и сушили на солнце — получался саманный кирпич. Из него складывали стены фермы. Правда, надолго такого кирпича не хватало, через несколько лет он разрушался от дождей.

Во время уборки урожая работы выполнялись следующим образом. Поскольку в те времена комбайнов не было, поспевшую рожь косили при помощи лобогрейки, которую тащила лошадь. Скошенные стебли женщины связывали в снопы и укладывали в копны. Эта работа называлась «вязать снопы».

Затем снопы, погрузив на телегу, привозили в овин. Там они проветривались, подсыхали в ожидании обмолота. На гумне стояла специальная молотилка. Она работала не от бензинового двигателя, а при помощи так называемого «привода» — специального приспособления, приводившегося в движение при помощи конной тяги. «Привод» устанавливался на гумне. В середине него было расположено устройство с большой осью — своеобразное колесо с лопастями в виде четырёх длинных жердей, с сужающимися концами, прикреплённых к колесу на равном расстоянии друг от друга. К концам этих жердей привязывали лошадей: к каждому крылу по лошади. Двигаясь по кругу, они крутили колесо. Прикреплённая к колесу ось приводила в движение молотилку. В неё с одной стороны совали снопы, с другой стороны выходила солома, вниз сыпалось зерно. Зерно собирали и тут же, подбрасывая лопатами в воздух, провеивали, очищая от мякины. Затем солому на лошадях отвозили в сторону от гумна и складывали в скирды. Эта часть работы называлась «ставить скирду».

Так вот, погонять лошадей, раскручивающих «привод», поручалось таким мальчишкам, как я. Года два я участвовал в этой работе. Потом, когда немного подрос, мне стали доверять возить солому к скирде. Это была довольно ответственная и сложная работа. Солому, выходящую из молотилки, женщины складывали в копну, я должен был арканом подхватывать её снизу, затягивать аркан и фиксировать его сзади копны толстой палкой, затем, прижав ногами аркан и палку и одновременно управляя при помощи вожжей лошадью, волоком довозить копну до скирды. Эта работа называлась «вывозить солому».

Несколько раз я участвовал в более серьёзной работе — возил на лошади снопы с поля. Снопы подавали женщины специальными деревянными вилами, а я, стоя на телеге, складывал их один на другой. Вскоре воз становился довольно высоким, и довезти его, не опрокинув, до овина — дело довольно сложное: хитрость в том, что для устойчивости груза надо уметь равномерно складывать снопы. Не могу сказать, что я стал большим мастером в этом деле: однажды по дороге к овину мой груз опрокинулся…

Года два летом я выходил пасти лошадиный табун. Днём эта работа совсем нетрудная, для мальчишек даже интересная. А вот ночью — другое дело. В те годы возле деревни то и дело появлялись волки, к тому же ночью и спать очень хотелось.

Один эпизод, связанный с этим, крепко запечатлелся в памяти. Пастухов при табуне обычно бывает трое. В ту ночь главный табунщик — Вали-абый — охранял лошадей на вершине холма, на границе с озимым полем (не забывая о том, что могут появиться волки), а мы с мальчиком по имени Ванцит расположились внизу, возле огородов. Уже светало, когда мы, то и дело отгоняя лошадей от огорода, заметили шалаш сторожа. Решив немножко посидеть, мы забрались в шалаш. Однако «посидеть» не получилось: когда мы открыли глаза, солнце стояло высоко, табуна не было — Вали-абый увёл его в одиночку… Хорошим он был человеком, понимал ребятишек, он и ругать нас потом не стал, посмеялся только по-дружески, мол, «кулёмы сонные»…

Ну, что же, наверное, довольно! Я, кажется, рассказал достаточно много о той работе, которую мне пришлось выполнять — по-детски и не только по-детски — в этот короткий промежуток моей жизни, называемый детством… Пора рассказать и о другом. И самое главное среди «другого» это, разумеется, учёба!

В те годы детей принимали в первый класс только после достижения семи лет. В моём случае к началу учебного года мне не хватило до заветной цифры совсем чуть-чуть. В середине учебного года мне нестерпимо захотелось в школу. С помощью старших братьев я научился читать, писать и считать. Откуда-то мне достали азбуку, сколотили из фанеры сумку и покрасили её в красный цвет. Я начал донимать родителей: хочу в школу! После моих настойчивых просьб кто-то из них — то ли отец, то ли мать — переговорил с заведующим школой (в нашей деревне тогда была лишь начальная школа, поэтому был не директор, а заведующий). Тот сказал: раз уж мальчик так сильно хочет, пусть ходит, место найдётся — попривыкнет, на следующий год учиться будет легче (к тому времени уже закончились зимние каникулы и началось второе полугодие).

И однажды утром я взял свою красную фанерную сумку и отправился в школу. Урок ещё не начался. Отыскав первый класс, я сел за последнюю парту, сумку засунул под парту. Так начался мой школьный период жизни. И в тот же год я с оценками «4» и «5» перешёл во второй класс.

Когда я заканчивал четвёртый класс, нашу школу реорганизовали в семилетнюю. Для меня это было большой удачей, потому что до этого детям с пятого по седьмой класс приходилось учиться в соседней деревне Кишит. Зато ребята из деревни Симетбаш, ходившие в школу в Новый Кишит, начали ходить в нашу школу. До сих пор, вспоминая, жалею тех детей: 11–14-летним ребятишкам приходилось дважды в день пешком преодолевать расстояние в три километра между деревнями Симетбаш и Кышкар. А каково им приходилось в зимние трескучие морозы или в бураны!

В школе я всегда учился хорошо — только на «пятёрки». Учителя ставили меня в пример. Когда заканчивали седьмой класс, учитель Шамиль-абый после экзамена по математике даже привлёк меня к проверке письменных работ моих одноклассников: когда класс разошёлся, мы с ним вместе проверили все работы.

Наконец свидетельство об окончании семилетки лежало у меня в кармане. Что теперь делать? В те годы мальчишки вроде меня, как правило, поступали на учёбу в ремесленные училища. Резон был. На протяжении двух лет тебя бесплатно кормят, одевают, дают место в общежитии и обучают ремеслу.

Но я не пошёл по этому пути. Мне в голову взбрела идея, что я должен учиться в техникуме. В те годы в Казани было несколько техникумов. Разузнав, что престижными считались механико-технологический, химико-технологический и авиационный, я рассчитывал поступить в один из них. Однако обстоятельства оказались против меня: по окончании школы мне забыли выдать почётную грамоту за завершение семилетки на одни «пятерки», а без неё в техникум принимали только по результатам вступительных экзаменов. Но разве мыслимое это дело, чтобы мальчик из маленькой татарской деревни, проучившийся семь лет на татарском языке, мог сдать вступительные экзамены на русском языке? Секретаря школы, который должен был выдать мне грамоту, долгое время не было в деревне, а когда я получил грамоту, оказалось, что приём документов в техникум закончился. Впрочем, я всего этого ещё не знал и, прихватив свидетельство о семилетнем образовании, впервые в жизни отправился в Казань.

Из нашей деревни в Казань маршрут был такой: до Арска надо было добираться на лошадях и иногда на попутных грузовиках, затем до Казани на поезде.

Середина лета, самый разгар уборки. В колхозе порядки очень строгие, можно сказать, военный коммунизм. Поэтому из дома меня отправили одного, без провожатого. Адрес мне дали такой: Колхозный рынок, там будет дом с воротами на круглых столбах, в этом доме живёт Зулейха-апа (знакомая родителей, у которой они останавливались, когда приезжали в Казань).

На Колхозном рынке ворот с круглыми столбами оказалось несколько: пришлось долго искать. Наконец, я добрался-таки до похожего по описанию дома. Возле ворот, завернув руки в фартук, стояла симпатичная женщина и с кем-то разговаривала. «Вы не Зулейха-апа?» — обратился я к ней. «Это я, — улыбнулась она. — А ты кто?» — «Я из деревни Кышкар, сын Абдуллазяна», — представился я.

Вот так у мальчишки, которому не исполнилось ещё и четырнадцати лет, началась самостоятельная жизнь. Немного пообвыкнув в городе, я узнал (то ли услышал от кого, то ли прочитал уличное объявление), что в кооперативный техникум ещё принимают заявления. Это был новый техникум, только-только открывшийся после войны, поэтому народ о нём почти не знал, в связи с чем и срок приёма документов был продлён. Как я уже сказал, к тому времени приём в другие техникумы, на которые я рассчитывал, уже закончился.

Отыскав техникум, я с трудом (соответственно моим скромным познаниям в сфере русского языка) написал заявление и стал учащимся Казанского кооперативного техникума.

Это было среднее специальное учебное заведение, готовившее товароведов, бухгалтеров, экономистов-плановиков для сельской торговой (кооперативной) системы. Поступая на учёбу, я даже не представлял себе, что это за специальности. Для меня важно было учиться в техникуме.

Видимо, в те годы была острая необходимость в этих специальностях, и надо было срочно готовить кадры. В первый год у нас даже не было своего здания: учились во вторую смену в здании техникума лёгкой промышленности, расположенном на улице Марджани (бывшая Комсомольская), возле озера Кабан. На второй год мы перебрались в здание Татпотребсоюза, расположенное на пересечении улиц Пушкина и Профсоюзной, и в этом здании учились до самого окончания техникума.

Я поступил на специальность товароведа. Условия были очень жёсткими. Время обучения — всего три года. За это время надо было изучить специальные предметы, предметы по общему среднему образованию, пройти практику на втором и третьем курсах и дважды в год сдавать экзамены по предметам. Обучение, разумеется, велось на русском языке.

Каждый день по семь-восемь уроков, для нас — четверых мальчишек, окончивших семилетку на татарском языке, — два-три дополнительных урока в неделю по русскому языку. Учительница русского языка Тамара Лазаревна Чудновская заставляла нас писать какое-нибудь длинное сложноподчинённое предложение на всю доску, и мы, пыхтя и потея, делали синтаксический и морфологический анализ. Зато я потом всю жизнь ощущал ту пользу, которую принесли мне полученные тогда знания по русскому языку.

Можно себе представить, каково учиться в техникуме по-русски человеку, окончившему татарскую школу! Но мы старались, учились. Оценки во время экзаменационной сессии должны были быть не ниже «четвёрки». Получишь одну «тройку» — и целый семестр о стипендии даже не мечтай. Такое уж было время. На помощь из дома рассчитывать не приходилось.

На первом курсе мы получали 14 рублей стипендии, на втором — 16, на третьем — 18 рублей. Сумму дотошно, до копейки, я рассчитывал на месяц. Утром — хлеб с маргарином и чай, днём в столовой техникума горячая еда — суп без мяса, каша (также без мяса) и хлеб с чаем. Вечером снова хлеб и чай. Изредка, если кто-нибудь приезжал из деревни, через него передавали фунт масла. Одним словом, жил впроголодь: постоянно хотелось есть. Впрочем, был в нашем скудном меню и деликатес: во время большой перемены мы выбегали на улицу и покупали за четыре копейки ливерный пирожок. Для меня тогда не было ничего в мире вкуснее этого пирожка.

В самом начале первого курса, в октябре, нас отправили на уборку картофеля в совхоз Куралово Верхнеуслонского района. Одежонка на мне была плохонькая, а тут дождь со снегом, ветер, до картофельного поля идти три-четыре километра. Холодно неимоверно… Работали мы около двух-трёх недель. Большинство ребят спали на соломе на полу в нетопленом здании церкви. А нас четверых устроили на квартиру в одну русскую семью. Спали все вместе на полатях валетом, потому что лечь в ряд не хватало места.

В конце второго курса нас отправили в Красный Бор на первую практику. Мы работали в магазине помощниками продавца, там я научился делать разные бумажные пакеты — умею до сих пор.

На третьем курсе практика была в Азнакаевском районе. Азнакаево было тогда деревней с домами под соломенной крышей. Мы работали уже помощниками товароведа.

Хотя учёба в техникуме была трудной, но в памяти сохранились добрые воспоминания. Я жил на квартире на улице Каюма Насыри (у техникума не было общежития), хозяйка — Наджия-апа — была приятной, симпатичной женщиной. У неё было два сына (Рафаэль и Шамиль) и дочь Альфия. Ребята были примерно моего возраста. С Рафаэлем и Шамилем мы зимой ходили на каток, летом купались в озере Кабан, иногда катались по озеру на лодке под парусом.

В те годы Кабан был прекрасным озером, местом отдыха горожан. Зимой там катались на лыжах, проводили соревнования, летом на озере было ещё более людно и весело: на обоих берегах были расположены несколько спортивных лодочных станций, поверхность воды была буквально усеяна вёсельными и парусными лодками, часто проводились соревнования по водным видам спорта, молодёжь и детвора весело купались, ловили рыбу, на том месте, где ныне стоит Татарский академический театр имени Г. Камала, женщины полоскали бельё — вода в озере была чистой. Горько видеть, в каком состоянии находится озеро сейчас: его засорили, загрязнили, от него ушла прежняя благодать…

Раньше, в 50-е годы, для молодёжи и детей было больше возможностей заниматься спортом и культурно отдыхать. И хотя экономическое положение страны было несравнимо тяжелее нынешнего, правительство проводило в этом вопросе умную политику: для детей и подростков функционировали многочисленные бесплатные спортивные кружки, спортивные залы, бесплатно выдавались спортивный инвентарь и одежда, в городе было много зимних катков, и плата за вход была небольшой.

Пролетели годы учёбы в техникуме, вместе с ними закончилось и отрочество. Мне не исполнилось ещё и семнадцати лет, а я уже, окончив Казанский кооперативный техникум и получив диплом товароведа, стал специалистом со средним специальным образованием.

Государство просто так бесплатное образование не даёт. В то время порядки были жёсткими: ты обязан отработать там, где прикажут. Вот и нас, специалистов-кооператоров, разослали в самые разные уголки России. Меня направили товароведом в один из райпотребсоюзов Курганской области.

Августовским утром 1955 года я высадился с поезда на железнодорожном вокзале города Кургана. В руках у меня был старенький чемодан, в нём была подушка, которую дала мама, и ещё что-то — наверно, рубашка, теперь уже точно не помню. Одетый в поношенный дешёвый костюм (а что ещё на мне могло быть?!), я некоторое время стоял на площади перед вокзалом, весь во власти новых чувств. «Что ждёт меня здесь? Как всё сложится? Смогу ли работать?» Меня охватил вихрь мыслей. Ведь это же не шутка: юного паренька, всего лишь три года назад уехавшего из родной татарской деревни, теперь ждёт новая ответственная работа в незнакомом месте, среди русских.

Жаловаться и бояться — не мужское дело. Только вперёд, дороги назад нет.

Расспрашивая встречных, я разыскал областной потребсоюз. Когда я объяснил начальнику отдела кадров, что меня прислали сюда на работу товароведом, он довольно долго рассматривал меня с удивлением, но в то же время с улыбкой, а потом сказал: «Ох, какого молодого товароведа прислали!».

Здесь меня должны были определить в какой-нибудь район. Но процесс этот почему-то затянулся: я провёл в ожидании три дня. Что такое устроиться в гостиницу, я тогда не знал, впрочем, у меня на это и денег не было. Ночи я проводил в отделе кадров — дремал на столах, подложив под голову папки с бумагами.

Наконец решился вопрос с тем, где мне предстояло работать. «Направляем тебя в самый интернациональный район — в Усть-Уйский райпотребсоюз», — сказал начальник отдела кадров. Добравшись до места, я узнал: окружённый с одной стороны Челябинской, с другой — Свердловской областью, с третьей — Целиноградской областью Казахстана, это был действительно настоящий интернациональный район, где, кроме русских, проживали украинцы, казахи, немногочисленные сибирские татары, молдаване, немцы и представители ещё многих других национальностей.

Когда-то в эпоху царской России на территории Усть-Уйского района жили казаки, охранявшие границу России, и административным центром района была казачья станица Усть-Уйка. В год моего приезда центр районной администрации перенесли в село Ново-Кочердык — довольно раскиданное. Усть-Уйский райпотребсоюз, в котором мне предстояло работать, тоже переехал в это село.

Из города Кургана на поезде я доехал до маленького городка Шумиха, откуда, проехав 100 километров на попутном грузовике, добрался до села Ново-Кочердык. О моём приезде уже сообщили из Кургана, поэтому, несмотря на выходной день, в райпотребсоюзе меня ожидал первый заместитель председателя райпотребсоюза по торговле — завторг Анатолий Александрович Катаев. Познакомились. Как товаровед я в основном должен был работать с ним, под его руководством. Иначе говоря, я был его заместителем.

Наверно, Анатолий Александрович ожидал увидеть на моём месте человека постарше и посолиднее. Увидев перед собой подростка, он удивился. Однако ничем себя не выдал, смотреть с презрением не стал. Среди работников райпотребсоюза он был человеком справедливым, прямым и впоследствии не раз защищал меня от незаслуженных нападок со стороны председателя.

Свою новую жизнь мне пришлось начинать с обустройства бытовых условий.

Мне выдали комнату в деревянном доме без всяких удобств, который исполнял функции общежития райпотребсоюза. Печь топилась дровами. Уже был сентябрь, повеяли холодные ветры. Я познакомился с татарином по имени Равиль, работавшим в райпотребсоюзе, который был старше меня. Он помог мне заготовить дрова. В тех краях лесов много. Прихватив пилу, мы отправлялись в лес, валили берёзу и распиливали её на части.

Тогда я впервые увидел, какими бывают комары в сибирских лесах, о которых раньше только слышал. Их было много, они были крупные и кровожадные. Пока я работал и мои руки были заняты, они в кровь кусали мне спину. И вот удивительно: Равиля они почти не трогали, наверно, признавали в нём «своего».

Привезённые брёвна мы нарубили на поленья. Таким образом, проблема с дровами была решена.

Встала необходимость раздобыть тёплую одежду. Было очевидно, что с моим старым костюмом и лёгкими ботинками мне долго не протянуть. Дни становились всё холоднее. Я решил купить пока самые дешёвые вещи — телогрейку и кирзовые сапоги. Но денег и на это не было: в Казани нам выдали денег немного, так, чтобы хватило лишь на дорогу, а здесь до зарплаты было ещё далеко. Кто-то предложил попросить у председателя райпотребсоюза Калугина аванс. Я так и сделал, но он отказал. Это был первый урок моей самостоятельной жизни: добро и зло ходят рядом, на свете есть хорошие люди и есть люди недобрые, жестокосердые, безжалостные. Разве на телогрейку и кирзовые сапоги понадобилось бы много денег?.. И что должен был делать приезжий молодой парень, у которого здесь никого не было?! За тот год с небольшим, что я работал там, мне не раз пришлось испытать на себе недоброжелательство и зловредность Калугина. А телогрейку и кирзачи я всё равно купил: главный бухгалтер как-то умудрился выдать мне аванс.

Мои должностные обязанности состояли в следующем: организовать приём по счёт-фактуре товара, поступающего в райпотребсоюз с межрайбазы на станции Шумиха, с базы в городе Кургане и от других поставщиков; составлять от имени комиссии акты о недостаче товара, указанного в документе, и отправлять на их основании претензии нерадивым поставщикам; списывать по акту испорченные или не соответствующие требованиям продукты со склада райпотребсоюза; составлять разнарядку для снабжения дефицитными товарами сельпо, относящиеся к райпотребсоюзу; время от времени навещать сельпо, проверять ход торговли; ездить на товарные базы и к товаропроизводителям в Шумиху и Курган за товаром, и ещё ряд разных дел.

Но я начал рассказывать, как налаживал свой быт. Продолжу.

Пустая комната. Мебели нет никакой. Нет ни кровати, ни постели. С первой зарплаты я купил недорогую железную кровать. Подушка у меня уже была — мама дала. Но нужно было ещё что-то подстелить под себя и чем-то накрываться.

На складе райпотребсоюза я углядел порванные матрас и одеяло. Составив акт и снизив на них цену, я их купил (новые-то стоили дорого, а у меня зарплата всего 600 рублей, у простого инженера она составляла, около 1000 рублей). Матрас и одеяло я зашил, и получилась вполне приличная постель.

Вот так началась моя жизнь в Усть-Уйском районе Курганской области. Прожил я там недолго, но прошёл жизненную школу, богатую событиями, научился преодолевать трудности, закалил характер.

Время от времени меня посылали за товаром на межрайонную базу в небольшой городок Шумиху, расположенный в 100 километрах от райцентра. Устроившись в конторе у постоянного экспедитора нашего райпотребсоюза Ивана Бабушкина (отчество забыл), я на протяжении нескольких дней (благо, в конторе было где ночевать) отправлял со складов базы в райпотребсоюз разные товары.

Бабушкин был очень интересным и своеобразным человеком. Крепкого телосложения, он ступал грузно, как медведь, говорил неспешно. У него было десять дочерей. Младшая училась в десятом классе. Мы с ней познакомились. Она была приветливая, ласковая, разговорчивая. К тому же, была красивая. Наверно, я тогда уже начал заглядываться на девушек. Она рассказала мне, что одна из её старших сестёр вышла за армянина, другая за еврея, третья ещё там за кого-то… Может быть, она хотела мне намекнуть, что в знакомстве с татарином не видит ничего предосудительного?.. Но мне тогда и в голову не приходило обсуждать такого рода отношения…

Так вот, отправка товара с этой Шумихинской базы была тяжёлой и опасной работой. Надо было сначала отыскать на станции порожний грузовик, отправляющийся в райцентр, уговорить шофёра, привести его на базу, с разных складов по счёт-фактуре получить товар, самому погрузить его (иногда из жалости некоторые шофёры помогали мне). Закончив грузить, надо было составить накладную, получить подпись шофёра, принявшего товар, и отправить один экземпляр вместе с ним. Доставив товар на базу райпотребсоюза, шофёр сдавал товар заведующему складом по накладной. Бывали дни, когда я отправлял с базы до десяти машин с товаром. Отправив в течение нескольких дней по заранее составленной счёт-фактуре весь товар, я возвращался в райпотребсоюз и сдавал по документам заведующему складом весь отправленный мной товар.

Однажды, отправляя с Шумихинской базы разные товары, я забыл вписать в накладную шесть ящиков кофе. Шофёр выгрузил на склад райпотребсоюза вместе со всем грузом эти шесть ящиков — он и не посмотрел, что в накладной их нет. Приехав, я начал проверять груз по счёт-фактуре, а завскладом Николай Васильевич начал отрицать, что принял у шофёра шесть ящиков кофе. Получалось, раз товар принимал я и подпись на счёт-фактуре моя, то и стоимость потерянного кофе в несколько тысяч рублей должен платить я. А я помнил даже то место в машине, куда поставил эти злополучные ящики. Несколько раз я просил заведующего: поищите, кофе здесь, он должен быть на продуктовом складе. Нет, отвечал он мне, в машине кофе не было… Отправившись в автохозяйство в деревню Половинное, я разыскал того шофёра. К счастью, оказалось, что он запомнил те ящики, сам их выгружал, а потому может подтвердить мою правоту заведующему складом и руководству райпотребсоюза. Я доложил об этом начальству и потребовал провести на складе инвентаризацию. Почувствовав, что дело принимает серьёзный оборот, на утро следующего дня завскладом выставил к моему приходу ящики с кофе. А мне объяснил, что их привёз накануне вечером тот шофёр. Таким образом заведующий с помощником планировали присвоить кофе стоимостью в несколько тысяч рублей, а мне пришлось бы выплачивать его из своей зарплаты за несколько месяцев.

Таких явных проявлений по отношению ко мне несправедливости было несколько. Разумеется, обо всех рассказывать нет необходимости. Но ещё об одном случае всё же не могу не рассказать.

Как-то, в конце марта или начале апреля, я отправлял с товарной базы в Шумихе грузы в райпотребсоюз. Получил две машины дрожжей: наш Усть-Уйский район был большим, магазинов много. Дрожжи были свежие, только что произведённые, и запах настоящий. Когда я их брал на базе, температура воздуха была минусовая. Тем временем по каким-то своим делам на базе появились уже упоминавшийся заместитель председателя райпотребсоюза Анатолий Александрович и тот самый Равиль, который помог мне с дровами. Увидев, что я занимаюсь погрузкой дрожжей, они посмотрели товар и никаких изъянов не нашли.

Погрузив ящики с дрожжами на две машины, я отправил их в райпотребсоюз. Сам, занимаясь отправкой других товаров, задержался в Шумихе ещё на несколько дней. Вернувшись, я обнаружил на складе дрожжи, которые, раскиснув, уже вытекали из ящиков: дни потеплели, а отправку дрожжей в сельпо не организовали. Ответственный за эту халатность — уже знакомый читателю заведующий продуктовым складом Николай Васильевич. В таких случаях полагалось создать комиссию и по акту списать испорченный товар — это входило в мои обязанности. Так я и поступил. В акте написал: продукт испорчен вследствие того, что в условиях тёплой погоды долго хранился на складе. Обычно в таких ситуациях испорченный товар списывают за счёт райпотребсоюза. Я рассчитывал, что так будет и на этот раз…

Прошло некоторое время, я вернулся из командировки в Курган, а мне сообщают: «На заседании правления райпотребсоюза тебя обвинили в порче партии дрожжей на сумму в несколько тысяч рублей. Вынесено решение удержать эту сумму из твоей зарплаты». Выходило, что я должен был несколько месяцев работать бесплатно. Таким образом, была совершена ещё одна подлость председателя Калугина и заведующего складом Николая Васильевича.

Но и я оказался упрямым — платить не собирался. Я не стал давать согласия на вычет стоимости дрожжей из моей зарплаты, поскольку был уверен в своей невиновности.

В таких случаях по закону деньги с меня могли взять лишь по решению суда. Моё дело передали в районный народный суд. Я подготовился, принял необходимые меры: взял на метеорологической станции справку о том, что в день, когда я получал с Шумихинской базы дрожжи, была минусовая температура (следовательно, товар не был испорчен). Эту справку я представил в суд. Анатолий Александрович — заместитель председателя (и второй по значимости руководитель!) — пришёл в суд и выступил свидетелем в мою защиту, подтвердив, что в день отправки с базы товар не был испорченным.

Суд прошёл в соответствии со всеми правилами.

По обе стороны от женщины-судьи сидели два народных заседателя. В зале я (впереди) и ещё несколько человек. Судья объявила о начале заседания, познакомила с его повесткой и дала слово представителю истца — главному бухгалтеру райпотребсоюза. Истец изложил суть предъявляемых ко мне претензий.

Затем судья предоставила слово мне. Сначала задала мне несколько вопросов, касающихся моих анкетных данных (фамилия, имя, год рождения, место работы). Услышав ответ, судья улыбнулась: «Очень молодой товаровед». Мне тогда не было и 18 лет. В соответствии с законом, меня даже не имели права назначать на должность, связанную с материальной ответственностью.

Судья велела мне изложить суть дела. Я рассказал.

Слово дали свидетелю — Анатолию Александровичу Катаеву. Он высказался в мою защиту, не скрывая своего раздражения на председателя Калугина, притеснявшего невинного человека. Своё выступление он закончил словами: «В порче дрожжей виноват не Юсупов, а заведующий складом и председатель, и стоимость испорченного товара надо заставить выплатить их!».

Вот насколько отличаются люди друг от друга своей натурой и характером: один ненавидит людей и получает удовольствие, заставляя страдать невинного человека, другой всеми силами борется против несправедливости. Анатолий Александрович потом ещё не раз выручал меня в трудных ситуациях.

Решение суда, к счастью, оказалось в мою пользу. Требования истца удовлетворены не были.

Расскажу ещё одну поучительную историю и на этом завершим курганскую эпопею.

Как-то из вышестоящей организации — облпотребсоюза — пришёл приказ: специалисты, имеющие среднее специальное образование, должны организовать курсы обучения для продавцов, не имеющих специального образования. В Усть-Уйском райпотребсоюзе тут же приступили к реализации этого мероприятия. К каждому специалисту со средним специальным образованием прикрепили по одному сельпо. За мной закрепили сельпо Матвеевское. И я, раздобыв где только мог, специальную литературу, и оживив в памяти полученные когда-то скудные знания, составил для предстоящего курса что-то вроде программы и приготовился исполнять эту весьма сложную для себя миссию.

Дело было зимой. В контору сельпо в селе Матвеевка, расположенном в 15–20 километрах от райцентра, из отдалённых деревень на лошадях съехались женщины-продавцы. Из Ново-Кочердыка прибыл и я — 17-летний паренёк.

Моё смущение и волнение трудно было передать словами. Ведь прошло всего три года, как я окончил семь классов татарской школы. Мой русский язык тогда, наверно, был не ахти какой. А слушатели-курсанты — русские женщины среднего и старшего возраста!

Но, как говорится, чему быть, того не миновать. Поднапрягши мозги, я что-то там рассказывал, поглядывая в книги. К счастью для меня, эти курсы (ликбез) продолжались не очень долго.

За период работы в Курганской области я преодолел немало сложностей. Всякое бывало: зимой и весной застревал в дороге, сидел в поле, мёрз в машине с товаром — тогда кабины ещё не обогревались, в них ветер гулял. Ладно ещё не пристрастился к спиртному: сфера торговли — особая, я — молодой да неопытный, а надёжных советчиков — родных и близких — рядом нет.