Бесполезные ископаемые

Руслан Бекуров

Эта книжка о городах и рефлексирующих неудачниках. «Истории? Приключения? Нет у нас никаких историй и приключений».

Быстрый салат

Суетимся на перроне. Я, папа с мамой, Витя. Холодно и сыро — отец накидывает свою потрепанную куртку на мамины плечи. «Как подростки», — смотрю на них и завидую. Сумка уже валяется в купе, а мы валяем дурака, рассказывая друг другу последние сплетни. Такие неловкие моменты — хочешь сказать что-то теплое и хорошее, а болтаешь о ерунде.

— Две минуты до отправления! — сообщает скучающая проводница со шрамом на шее.

Мы обнимаемся. Витя незаметно для мамы запихивает в карман моего пиджака пачку денег. И папа подмигивает так, как подмигивает только он.

— Витя, ну зачем?

— От души! — улыбается Витя.

— Купи себе фирменную дубленку! — это папа, ему почему-то кажется, что все у меня не так, потому что до сих пор нет дубленки.

Резким рывком тронулся поезд, и в пыльном окне от меня медленно уплывал этот город. И эти люди. Каждый из нас — такой. Уезжаем и оставляем любимых на перроне. Только и остается, прижавшись к стеклу, пекинесом смотреть, как они уходят в прошлое.

А будущее… Не люблю я его. В будущем нет чего-то настоящего.

В Воронеже в купе подсела девушка в леопардовом платье. До этого я ехал один и было неплохо. Проводница принесла чай с лимоном, и мы разговорились с Наташей — так звали девушку в леопардовом платье. Вот только платье она сменила на серый спортивный костюм — я даже выходил из купе, когда она переодевалась.

Наташа съела зеленое яблоко, йогурт и вытащила бутылку с мутной жидкостью.

— Хотите домашнего вина? — предложила она.

— Чуть-чуть.

Я налил ей и себе, а потом еще. И еще раз еще. Через полчаса Наташа была достаточно пьяна, чтобы рассказывать о себе. А я был достаточно трезв, чтобы слушать ее, кивать и улыбаться.

— Ну я-то перепихнулась с его кентом один только раз! Представляешь, ОДИН раз! Выпили, туда-сюда. Эпик фейк короче.

— Фейл. Ты хотела сказать «эпик ФЕЙЛ».

— А теперь я лечу на Бали! — Наташа глотнула вина и улыбнулась. — Не знаю, но вот мне кажется, что там будет хорошо. Не хочется тратить время на пустые разборки из-за какой-то одной пьяной ночи. Я хочу, чтобы у меня был миллион таких ночей!

— Ну а вот вернешься ты назад. И что потом?

Мне не очень и хотелось слышать ответ, но и спать желания не было.

— А потом — суп с кротом.

— С котом. Ты хотела сказать «с котом», — сказал я.

— Именно! Расскажи-ка о себе! Твоя очередь.

— Живу в Питере, читаю тупые лекции о тупой профессии, чтобы…

— Лекции? Ну ничего себе! А где?

— На журфаке.

— Так ты журналист? Как Познер? Напишите обо мне книгу, Познер! Никто никогда не писал обо мне. А у меня есть много-много интересных историй.

— Разве что репортаж. Или информационную заметку.

— Заметку? Тоже неплохо!

Мы пили и пили, и она еще рассказывала о чем-то. Но я только смотрел куда-то в окно — поезд бежал через маленькие полузаброшенные деревни. В некоторых домах жили люди, и я думал о том, что у каждого из них есть миллион историй, о которых еще не написаны книжки.

Так и дни бегут, как эти деревни.

Не знаю почему, но в такие моменты особенно грустно. Казалось бы, получай удовольствие: холодные ли, жаркие ли дни — это часть твоей жизни. Понятно, что временами она дурацкая, но в целом в ней единственной заключены те хорошие моменты, которые не забудешь и после смерти. Я знаю это, я понимаю, что необходимо радоваться мелочам и получать наслаждение даже от раскалывающегося под ногами льда, но вот, хоть убейте меня, не получается.

Мы понапридумывали миллиарды гаджетов и приложений, чтобы не раскисать в бытовухе, но в итоге еще больше вгоняем себя в никчемные пресные пластиковые радости жизни, от которых грустно до тошноты. Что-то не то выбрали, где-то не там свернули. В какой такой момент и в каком таком месте мы проспали нашу остановку? А как бы мы чувствовали себя сейчас, если бы не проспали и вышли? Почему купили билет в один конец и потеряли желание вернуться назад, чтобы отправиться в путешествие снова?

Я снял ботинки. Лег, не раздеваясь, на узкую нижнюю полку и закрыл лицо газетой. Была усталость. Думал, отчего бы это, и потом понял, что совсем это и не усталость, а банальное разочарование. «Тупняк» называли такое состояние пацаны со сторонки.

Утром я доехал на метро до Белорусского вокзала и сел в аэроэкспресс в «Шереметьево». Через два часа, зарегистрировавшись на рейс, я пил эспрессо в одном из кафе аэропорта и читал Кеннета Славенски — скучный текст о жизни Сэлинджера.

— Что-то еще? — спросила официантка.

— Принесите какой-нибудь быстрый салат, пожалуйста!

— Быстрый — Усэйн Болт. А салат — не очень, — сказала она.

В туалете уборщица-таджичка, увидев земляка со спущенными штанами у писсуара, без смущения затеяла с ним ненавязчивый разговор:

— Салам! Как жена, дети?

Я ждал, когда она, наконец, уйдет.

— Опустите подлокотник! — стюардесса деликатно толкнула меня в плечо.

Во время взлета я слушал на репите бичбойзовскую We got beaches in mind. После перекинулся парой фраз с девушкой, которая сидела слева. Красивое существо с губами как у Скарлетт Йоханссон. Сейчас такое время: любую девушку с хотя бы немного пухлыми губами сравнивают со Скарлетт Йохансон. Чертовски подфартило в этом тысячелетии девушкам с пухлыми губами.

Она спросила, есть ли у меня что-нибудь почитать. Я дал ей книжку о Сэлинджере.

— Кто он такой, этот Сэлинджер?

А потом я вырубился.

Обычно мне не снятся сны. Еще в детстве, когда друзья хвастались, рассказывая о своих невероятных сновидениях, я тупо ухмылялся. Мама говорила, что это пройдет, и сны появятся. Но вот «это прошло», а снов как не было, так и нет. Понятно, что сейчас у меня достаточно опыта и воображения, чтобы врать на ходу о том, какие сны я видел и какие увижу еще, но есть одно странное чувство. Как будто я не знаю чего-то такого, о чем знают и чем наслаждаются другие. Я вижу это по их довольным спящим лицам — им нравится то, что они видят. Наверное, если когда-нибудь придумают видеорекордер грез, я скачаю миллиарды дисков со снами людей. Честно, очень хочу понять, что у них там в головах.

Не знаю, думал ли я об этом, когда спал в самолете, но сейчас хотел бы сказать о другом. Раньше я любил уезжать и ненавидел возвращаться. А теперь ненавижу и то, и другое. Потому что, уезжая, уже думаю о том, что рано или поздно придется возвращаться. И, потом, в новых странах нет ничего нового. Те же люди. Тот же я. Даже магазины — те же.