Третье путешествие Биньямина

Савелий Баргер

В сборник вошли рассказы о современной жизни евреев России и Израиля, о далекой и недавней их истории, о погромах и Холокосте.Цикл «Мудрецы из Хелма» с доброй иронией рассказывает о жизни маленького местечка, а в цикле «Рассказы про Семена Петровича» читатель познакомится с фантазийными событиями жизни современника.

Иллюстратор Светлана Анатольевна Груздева

© Савелий Баргер, 2019

© Светлана Анатольевна Груздева, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-4496-5801-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Третье путешествие Биньямина

— Повезло — так повезло и нечего тут сказать! — старый Меир-шадхан, сваха и сводник, брызгал слюной, взмахивал руками, как петух, старающийся взлететь на плетень.

— Повезло мальчику, как сыру, когда его окунают в масло! Нахес, уже такое счастье, а мальчику всего восемнадцать. Что будет, когда ему станет тридцать? Ему будут завидовать Ротшильды во всех трех столицах, в Вене, Париже и Лондоне. Бедняга Биньямин и его мама, старая Голда не могли вставить и слова, они сидели и слушали, подавленные свалившимся на них счастьем.

— Это такая девушка, такая девушка! Вы не верьте слухам, что ей под тридцать, ей всего двадцать восемь. С половиной, но кто считает половину? Она девица, ни разу не была замужем, а ведь некоторые в этом возрасте уже трижды. И не потому, что один глаз у нее смотрит прямо, а другой косит на переносицу, что, если бы он косил в другую сторону, было бы лучше, я вас спрашиваю?

Голда и Биньямин молчали, да Меир и не ожидал от них ответа.

— У нее своя лавка, она торгует тем-сем, я не знаю, чем она торгует, да это и не важно. Биньяминчик сразу войдет в дело. Подумайте — восемнадцать лет, а он уже лавочник! Когда он приедет в Егупец, сам Бродский будет ему завидовать, а Высоцкий будет ждать в приемной, чтобы Беня согласился торговать его чаем, вы только подумайте! Это чепуха, что лавка в задней комнате в доме у папаши Рахили, лавка есть лавка, а торговля — это торговля. Станешь купцом первой гильдии — переедешь в Варшаву или в Москву, кто тебе помешает?

После смерти мужа Голда одна тянула троих, старшего Биньямина Меир-шадхан сватал за кривую перестарка Рахиль, но ведь надо было еще поднять на ноги Сарочку, ей всего-то тринадцать. А думаете легко одеть-обуть восьмилетнего Хаима, чтобы он ходил к меламеду? Так ведь он еще и кушать просит. Хаим просит кушать, не меламед, меламеду только деньги нужно отдавать, и сразу за месяц, а то и за полгода. Нельзя сказать, что при жизни мужа Голде приходилось легко, надо было и ходить постирать чужое белье, и приготовить чего покушать для свадьбы на почти сто человек, а если просили придти убрать дом или квартиру — Голда мыла чужие полы, вытирала мебель от пыли и вытряхивала старые ковры. Ну разве не удача, что ее старший, ее Биньямин заинтересовал лавочницу Рахиль? И отец у Рахили приличный еврей, каждую субботу он сидит в синагоге на первом ряду, и потом, все-таки он дает за дочкой тысячу злотых приданого. Что-то можно будет выкроить из этих денег и на приданое для Сары. Куда деваться: мазлтов, так мазлтов! Нахес — значит нахес!

Вы скажите, если бы у вас был гешефт — небольшая лавчонка… Что, это совсем невозможно? Откуда вы можете знать, что на уме у Б-га? Предположим, что у вас уже есть небольшая лавочка и в ней работает такой-сякой Биньямин. Как вам понравится, если он будет сидеть и читать сказочки из Агады или сочинения другого бездельника — Биньямина из какой-то там Туделы? Нет, вы скажите, как вам понравится? Нет, чтобы протереть пыль хотя бы с полок с товаром или, скажем, вытряхнуть половичок. Он будет сидеть и читать, словно он какой-то Барух Спиноза или, не знаю, Рамбам. А когда приходит редкий гость — покупатель, он не только не встанет ему навстречу, он не слышит его и не отвечает на вопросы, вы только подумайте! В первый день выручка у Биньямина составила 15 копеек, за первый месяц Рахиль, которая таки стала его женой и все же осталась хозяйкой лавки, получила на полтора злотых убытков. А в один день этот малохольный умудрился обсчитаться на 3 гроша в пользу покупателя. И ведь при этом он не жаловался на отсутствие аппетита и хорошо кушал кугл по утрам, куриный супчик в обед и селедку за ужином. А по субботам еще и халу! А ночью… да что там ночью,

Рахиль таки имела сравнение и была немножечко разочарована.

Неудивительно, что посоветовавшись с папой, Рахиль решила — Биньямин должен будет ездить туда-сюда по окрестным селам на повозке, покупать то-сё у крестьян или у евреев. Нет, что у кого купить Рахиль ему скажет, куда ехать тоже скажет. Она даже дала ему для поездок старую повозку и одышливую лошадку. И пусть не торопится и слишком быстро не возвращается из поездки! Все-таки нехорошо встречаться со своим дружком, когда муж сидит дома и читает Талмуд. Вот так и стал Биньямин разъезжать на своей кобылке туда-сюда, чтобы купить то-сё. А чтобы было ему не так скучно в поездке, брал он с собой дружка-закадыку Шлёмчика, всё равно тот дома сидит и ничего не делает. Уж кусок черствого хлеба, яблоко и горсть сушеных абрикосов они друг с другом поделят. Когда дорога шла в гору, друзья вылезали из повозки и вели старую клячу в поводу. Зато когда дорога шла под уклон, они садились и притормаживали повозку — Беня левой ногой, а Шлёмо правой. Так и подъехали они к придорожной корчме, решили отдохнуть за стаканом кипятка, да и лошадке надо было дать напиться, да сунуть ей клочок сена. В корчме сидела какая-то компания, один такой чернявый и верткий показывал что-то вроде фокусов с картами.

«Ну что ты за дурень!» — сказал он, обращаясь к своему товарищу, — «даже этот малый точно укажет, где черная карта, а где красный король черв», — он показал на Биньямина. Подойдя к друзьям он попросил Биньямина угадать, какая из трех перевернутых карт червовый король. Беня хорошо видел, куда лег перевернутый клетчатой рубашкой вверх засаленный король и показал на него пальцем. «Что я тебе говорил!» — торжествовал вертлявый над своим непонятливым другом. «Нохамул! Покажи этому дурню еще раз!«Подошел тот, кого назвали дурнем:

— Парень, не теряйся, ставь деньги, пока тебе везет!

Беня колебался, но Шлёма толкнул его в бок и началась известная игра «Три листика». Бенчику везло невероятно, раз за разом он угадывал и рядом с ним уже лежало четыре гроша, можно было попросить у хозяина корчмы не только воду, но и по тарелке борща. А потом почему-то удача отвернулась от Биньямина, он проиграл и те четыре гроша, потом еще пять, а когда не стало у него ни грошей, ни копеек, что Рахиль выделила для покупки товара, уже и игра закончилась.

— Пане милостивый, а вы все честно делали? — только и спросил Биньямин у вертлявого, друзей уверили, что все было исключительно честно и они остались в корчме одни. Сиди — не сиди, жди — не жди, а идти надо. Время — штука длинная, но и оно когда-то кончается, как длинная скамейка. Друзья засобирались было уходить из корчмы, к ним подошел корчмарь: — Паны жиды уходят? А кто же расплатится?

— За что?! — удивились Биньямин и Шлёма, — за что?! Мы ведь только воду?

— А разве вода ничего не стоит? Начерпать в колодце, принеси, налей, подай. А то, что паны жиды сидели в сухом теплом помещении, а не мокли, не приведи Господь под дождем, не мерзли, не допусти Йезус, в дороге где-то в чистом поле?

— Помилуй, пан, какой дождь — сухо которую неделю, в огородах все горит без воды! И какой мороз в конце июня, о чем пан толкует?

— Вы знаете что, лучше бы вам заплатить. Ведь дождик мог и случиться, а вы уже были под крышей. А зимой здесь такие случаются морозы, вот прошлой зимой Яцек из Глуповки был пьяный и замерз почти до самой смерти — вовремя добрел из корчмы до самого своего дома. А если бы была зима, то паны жиды спокойно сидели бы себе у меня в тепле точно так же, как они сидели сегодня. Лучше вам заплатить, а то Юзек так любит кому-нибудь набить морду и очень не любит сынов Израиля, — хозяин показал на здоровяка, что стоял у выхода и зачем-то опирался на палку.

— И сколько мы вам должны? — спросил Биньямин, озираясь на Юзека.

— Та всего ничего, каких-нибудь пару рублей и паны могут ехать себе далей.

— Два рубля?! — Щлёма от возмущения чуть не задохнулся, — два рубля! Но ведь у нас нет двух рублей…

— То ничего, у пана жида есть лошадка и колясочка. Так лошадка пока поживет у меня, а привезете денег, то и заберете ее. За прокорм лошадки заплатите и заберете, паны милостивые. И вот друзья идут по дороге в Хелм, и снова — в гору тяни, с горы притормаживай. Только вместо кобылки коляску самим тащить. «Стой!» — закричал Биньямин и развернул коляску прочь от Хелма. «Никак невозможно мне идти домой. Как представлю свою женушку и что она мне говорит — никак мне домой нельзя. Ты, Шлёмеле, вертайся взад, а я пойду аж до самой Земли Обетованной.»

— Неужто пешком пойдешь аж до Палестины?

— Если Биньямин из Туделы приходил туда, почему бы Биньямину из Хелма не придти? Только не в Хелм, только не к Рахильке!

«Беня, может быть все-таки домой?» — на друзей нельзя было глянуть без слез. А если бы вы не кушали уже третий день, на вас можно было бы смотреть, не плача? Можно уже подумать, что вы бы три дня не кушали даже сырую редьку и были бы готовы запеть «Чирибим-чирибом» и пуститься отплясывать фрейлахс! Что ваши друзья и дальние родственники пели бы в таком случае, так это заупокойный кадиш. Но при этом только взглянув на вас они обязательно брали бы фальшивую ноту, срываясь на рыдания. Даже ваша двоюродная тетя, которая про вас только слыхала от своей бабушки, а не видела вас ни одного раза, даже эта бедняжка разорвала бы на себе платье от горя. Не пожелаю даже своим врагам иметь такой вид на девятое аба.

— Ну не съест же она тебя, в конце концов? А я бы съел! Нет, Беня, не тебя съел бы — тарелку молочной лапши, потом немножечко форшмака и редьку с гусиными шкварками! Третий день голодные… А что вы хотели? Если кто-то едет на телеге или в коляске навстречу, он что, остановится спросить у двух пархатых: — «Какие новости?» и «Чем я могу вам помочь?» А если кто-то едет по дороге в ту же сторону, так он старается быстро объехать двух мишугасов с коляской, щелкнуть кнутом, подбадривая коника и исчезнуть в густой пыли.

Ни одного местечка с евреями, ни единого! Проходили по каким-то деревням, попытались спросить корочку хлеба или хотя бы сухарь. «Догадались» попросить на мамелошен — так их никто не понял. Тетка схватила своего хлопчика, что играл в пыли у дома, за руку и быстро забежала в хату. В другой деревне в ответ на просьбу женщина буркнула «Ниц нема!» и скрылась за дверью, из той же двери вышел мужик-здоровяк, почему-то с вилами и угрюмо смотрел на нашу парочку, пока они быстро-быстро катили свою тележку по деревенской улочке. И ведь ни одного еврея в округе! Встретившуюся им по пути очередную вёску друзья прошли молча из конца в конец и остановились отдохнуть уже за деревней на берегу какой-то речушки. Выбрали себе полянку. «Жди меня тут», — буркнул Биньямин и ушел. Вернулся примерно через час, откуда Шлёма мог знать точнее и почему-то с молоденьким петушком, у которого была свернута голова и перебито крыло.

Я вас умоляю, какой шойхет! Хорошо, что нашлись серники и тупой ножик — петушка съели чуть ли не сырого, стараясь не замечать капающий красноватый сок. Съели петушка и Беня заторопился идти дальше, как будто нельзя было полежать и отдохнуть хотя бы до утра, ночевать устроились где-то на лесной опушке, когда от вески отошли уж порядочно.

А на следующий день им встретилась другая деревня. Биньямин постучался в дверь одного из домов и сразу спросил по-польски, не надо ли сделать хозяйке какую-нибудь работу — воды натаскать, дрова наколоть, огород прополоть или полить. Хата стояла добрая, видно, что у хозяев достаток.

— Бенеле, какая работа, ты с ума сошел?! Кажется, сегодня уже суббота!

— Шлёмо, молчи, какая суббота, если сегодня пятница.

Ой, как повезло, ой повезло! Пусть и врагам моим иногда так везет, я не жадный. Огород был полит, сорняки лежали кучей на солнце, дрова в поленнице, а друзья первый раз за все дни путешествия поели горячего. Да еще им в дорогу дали хлеба, три луковицы и головку чеснока, и это не считая соли. Есть же на свете добрые женщины!

И снова друзья идут по дороге. Смотрят они по сторонам уже веселее — поели, почистили лапсердаки, удалось даже помыться. Сколько они в дороге — вторую неделю, не меньше. Утро начинается со «Шма Исраэль», заканчивается с «Маарив». Слова знают нетвердо? Ну так и миньяна ведь нет. Важно, что молитвы произносятся от всего сердца и обязательно повернувшись лицом на юг, где по мнению друзей находится Иерусалим. А между молитвами привычное «кати-толкай-тяни» тележку. И черта ли в ней, но пару раз она выручала — во время дождя под ней так удобно укрываться.

Что там между молитвами? Биньямин рассказывал Шлёме истории из «Агады», которых много отложилось в его памяти за время бесцельного сидения в лавке у Рахили. Шлёма пытался расспросить друга, как они попадут в Святой город и что там будут делать, но на эти вопросы у Биньямина ответов не было, и он отвечал только «Будем посмотреть» или просто начинал пересказ очередной сказочки.

«Шаббат» наступал у друзей с заходом солнца, только если в округе не встречалось подходящей деревушки. Все равно ведь некому и негде было зажечь субботнюю свечу, некому было произнести кидуш, преломить халу, чтобы обмакнуть ее в соль и передать соседу с благословением. Счет времени приятели потеряли и привычно выполняли какие-то работы по двору или огороду, главное — встретить тот двор или огород и договориться с хозяевами об их прополке и уборке. Бывало и так, что пройдя очередную вёску друзья останавливались отдохнуть, Беня уходил блукать в окрестностях, а возвращался с цыпленком, гусенком а то и с уточной. Иногда принесенный Беней петух, уже ощипанный и потрошеный, своими размерами и жестким мясом совсем не напоминал петуха, может быть это и был не-петух, но Шлёма не спрашивал вопросов: зачем надо так быстро уходить от вёски, если товарищ приносил какую-то добычу. На привале он привычно разводил костер и старался как можно вкуснее изжарить принесенное на углях. Мастерство его как кулинара неизменно росло, как росла и Бенина удачливость — тот приносил из своих вылазок и клубни картошки, и какие-то огурцы, и десяток-другой кислых яблок.

Биньямин и Шлёма привычно уныло тянули свою опостылевшую телегу, когда их догнали кибитки, увешанные цветастыми тряпками. Друзья только ошалело крутили головами, оказавшись в центре гомонящей на незнакомом языке толпы. Мужчины с черными или седыми бородами, женщины в грязных цветастых юбках, сопливая детвора — все говорили одновременно, спрашивая, рассказывая, дергая за полы лапсердаков, шаря в тележке. Вот уже Бенин картуз на голове какого-то парня, а Шлёма напрасно ищет в кармане свой носовой платок, чтобы утереть пот с лица. Гомон прекратился по окрику бородача в красной рубашке, друзья услышали знакомые слова на польском.

Бахтало — так звали бородача, выслушал рассказ друзей про их злоключения. — А мы смотрим, что это за два странных рома кочуют с телегой без лошади! Да, кочующих евреев мы еще не встречали, вы будете первые. В толк не возьму — если вы хотите ехать в свой Иерусалим, так вам надо пробираться в Констанцу, что в Румынии. А вы толкаете свою коляску в сторону Вены. Ладно, поехали! Ответьте мне только на два вопроса. Как вы собирались перейти границу?

— Делай свой второй вопрос, Бахтале! — попросил Биньямин.

— Поклянитесь мне, что вы не убиваете христианских младенцев, когда выпекаете свою мацу!

Биньямин и Шлёма сидели в лесу недалеко от маленькой речки. Утром они вместе с Бахтало ушли из табора в этот лесок, цыган сказал им ждать до вечера и не высовываться, чтобы жолнеры не заметили их, вот они и ждали, когда стемнеет и вернется вожак.

Речка — граница, за речкой уже Австрия и перейти на ту сторону надо будет ночью.

— Слушай, Бенеле, может быть вернемся, пока не поздно? Ну не убьет же нас твоя Рахиля? Ну, покричит, ну стукнет по шее… А то ведь — Констанца, Иерусалим, граница, солдаты… Подумай? — Нет, Шлёма, нет! Знал бы ты, каково это, ждать вечер и думать «Неужели снова?! Снова придет эта бегейме! Нет»

Биньямин долго молчал и продолжил:

— Мне теперь только в Иерусалим. И не только от Рахили. Приду в Святой город и начну жизнь праведную, может быть тогда я не обращусь в прах после прихода Машиаха и Суда. Прости меня, Шломеле, если сможешь.

— Что ты такое говоришь, ты мне как брат, больше, чем брат — почему ты должен просить у меня прощения?

— Каждый еврей знает, что было написано на скрижалях, что Моше принес с горы Синай. Так почти нет такой мицвы, чтоб я ее не нарушил. Вот может быть еще не убил никого, а если вернусь к Рахили, так и эту заповедь оскверню. — Что ты такое говоришь?! Как это?!

— Ну, сам посуди: воровал? У Рахили коляску и лошадь, у крестьян куриц и петухов. День субботний не почитал? Мамеле, сестру и брата своих бросил? Трефное не только сам ел, еще и тебе давал. Но эти грехи на мне, ты тут ни при чем, ты же не знал.

— Вейз мир, Беня, вейз мир!

— Так что, Шлёма, мне дорога только вперед, до Иерусалима и там начать праведную жизнь, учить Талмуд и помогать, кому смогу помогать. А вот ты подумай, может просить Бахтало, чтобы довел тебя до Хелма? Вернешься в город, а хочешь — я попрошу, чтобы он тебя в таборе оставил?

— Нет, Беня, я с тобой. Получается, мне тоже надо стать праведником в Иерусалиме… Речка — граница, за речкой уже Австрия и перейти на ту сторону надо будет ночью. — Послушай, Шлёма, может быть вернемся в Хелм? Ну не убьет же нас Рахилька? Ну, покричит, ну, поколотит немножко. Можно ведь и сдачи дать! Кто кому жена, а кто муж?! И нас ведь двое, а она одна.

— Беня, это мы одни, а она у тебя вон какая здоровая!

— Шлёма, я вот сперва думал, что приду в Иерусалим, постою у Стены, помолюсь — все и наладится. Может быть. А теперь думаю каждую ночь, как там мамеле. Да и Рахильке, наверняка несладко — муж и не умер, и развод не дал. Так разве станешь праведником? — А что, праведником — это обязательно?

— Слушай сюда! Субботу нарушали? Трефное ели?

— Что такое ты говоришь! Мы же только курочек и уточек!

— А ту жесткую птичку не помнишь?! Так то была ворона, а никакой не петух — Вейз мир, вейз мир! И что делать?

— Придем к цадику, послушаем, что он скажет. Надо будет — поеду к ребе в Любавичи.

Друзья долго молчали, размышляя каждый о своем и вместе про общее. — Беня, ты сказал, что все заповеди… а как же «Не возжелай жены ближнего»?

— Ой, Шлёма, ты как маленький! Ты не помнишь ту польку, у которой мы кололи дрова и носили воду, а потом она кормила нас борщом, а утром бигосом?

— Ой, Беня, как ты… Ой, как ты!

— Знаешь что, Шлёма, неправильно будет мне убежать в Святой город и оставить все беды здесь. Так не будет, так не получится. Если стать праведником, так надо остаться, я так считаю.

Речка — граница, за речкой уже Австрия и перейти на ту сторону надо будет ночью. Ждать и ждать темноты, сказано ведь — перейдете через речку ночью. Биньямин и Шлёма, укрытые густым кустарником, подолгу вглядывались в чужой берег речушки. Здесь речка протекала по большой поляне, вытекая из-за скал и скрываясь затем за поворотом, скрытом невысокой, но вполне себе горой. Видно было каменистое дно с пологими подходами с обеих берегов — перейти на другой берег через этот брод будет легко. Друзья молчали, иногда дремали, лежа на траве, завтра наступит — так то будет завтра, тогда и думать, что делать, как добраться до той Констанцы.

С австрийской стороны к речке вышла какая-то группа людей с узлами, узелками и корзинами — мужчина, женщины, дети, всего около двух дюжин человек. Биньямин толкнул дремавшего Шлему: «А ведь это евреи! Ты смотри, мы туда ночью, а они сюда днем! Прямо таки не тихий ручей в горах, а оживленный перекресток в Хелме.» Мужчины на том берегу взяли на руки малых детей и еще по узлу с вещами и побрели на польскую сторону, женщины с корзинами шли за ними. Люди были где-то посредине брода, когда на поляну выехали польские уланы на конях, спешились и выстроились цепью на берегу, примкнув штыки к ружьям. Евреи посреди водного потока остановились, у некоторых прямо в воду упали пожитки. С австрийской стороны выехали жандармы и, спешившись, выставили свои карабины в сторону евреев. Солдаты обеих стран стояли молча, тем громче были слышны вопли и крики, детский плач.

— Это что, их не пускают сюда и запрещают вернуться? — спросил Шлёма, — им же там холодно и мокро!

— Вода холодная, — подтвердил Бахтало, друзья и не заметили, как она оказался с ними рядом в кустарнике. — Идем отсюда, сегодня уже ничего у нас не получится, надо вернуться в табор, пока нас не видят.

— А как же эти, с австрийской стороны?

— Нам им не помочь уже, свои бы головы унести в целости. Румыны выгоняют евреев из своих деревень и городов, вообще выгоняют из страны. Мне рассказывали ромалы оттуда, что так же вот османы не пускали людей к себе, а румынские солдаты не разрешали вернуться — многие утонули. Ты ведь заметил, что не любят люди ни евреев с чужой вашей верой, ни цыган с тем же Христом, что у всех. Все это «люби ближнего» и все другое, что мне один чудной попик рассказывал, то все враки. Да и был тот попик расстрига и жуткий пьяница. Вы, евреи, вон скучились по городам, ни простора, ни воли. А у нас, ромал, простор — вся земля и небо над нами, а воля — что увидел, то твое. А любить ближнего — то для меня помочь своим родным и друзьям, а кого они там убили-не убили, украли-не украли, то меня не трогает. Пошли по-тихому!

Как друзья оказались неподалеку от Хелма, хотя собирались-то ехать в Палестину через Констанцу? Бахтало объяснил Биньямину, что придется выждать несколько дней, дождаться, чтобы уланы и жандармы покинули злополучную поляну. Тут-то Беня и сказал, что надо бы ему вернуться в Хелм. «Ведь точно, что Рахилька со своим татусей козни строит, житья не дает мамеле, а я тут прогулку делаю».

А когда Бахтало услышал рассказ про первое приключение друзей в корчме, он очень захотел побывать при разговоре Биньямина с корчмарем. «Слышал я о той харчевне придорожной, хозяин сволочь та еще. Цыганам приходится иногда продавать ему какие-то э-э-э… ненужные вещи. Пся крев, никогда тот песий сын не дает правильной цены!»

— Пан кабатчик, как поживаешь и какой аппетит у моей кобылки? Хорошо ты ее кормил, пока меня не было? — в корчму зашли Беня и Шлёма, а через несколько минут там появился Бахтало, с ним трое молодых цыган — так те четверо сразу потребовали себе пива и расселись за длинным столом на тяжелых табуретках.

— Паны жиды пришли заплатить свой долг?

— Уважаемый, о каком долге ты говоришь? Разве моя кобылка у тебя даром ела хлеб и ничуть не заработала для тебя пенендзы? Да она одного гувна для тебя сколько насрала! Можешь свой огород удобрить, а то саманные кирпичи налепи, да хоть вместо масла себе на хлеб намажь! А как уважаемый думает, что будет, когда жалоба поступит в повятовый суд? То понятно, что по правде нас не рассудят, но ведь исправник, урядник — накорми, дай и снова накорми. А секретарю суда сколько носить придется — то пан кабатчик пускай сам посчитает.

— Юзек! — закричал кабатчик и в сумрачную комнату корчмы вошел здоровяк. Но рядом с ним как-то оказались двое молодых цыган и Юзек опустился рядом с ними на свободный стул, а перед ним уже стояла кружка с пивом. И как Юзек ни старался, а подняться со стула у него не получалось — цыгане справа и слева обнимали его за плечи и совали кружку под нос.

— Уважаемый пан, светлый пан, проводи нас до конюшни, да мы и поедем себе потихонечку, нам еще в Хелм засветло надо.

— Ты знаешь, Шлёма, можно бежать хоть в Иерусалим, хоть в Вену, хоть до самого Г-да. Но только я понял, что от себя не убежишь, а та псякость, что с нами тут приключилась, ее ведь водой не отмоешь. И ой какое спасибо цыгану! Нам ведь и раввин, и меламед говорили, что хороших людей только среди евреев встретишь. Пусть Бахтале живет до ста двадцати, и будет ему ха-биселе мазаль!

Что может быть интереснее в маленьком городке, чем скандал? Скандал для местечка — это и театр, и школа. Люди получают удовольствие, причем, заметьте, бесплатно. Молодежь учит новые слова и выражения, учится защищаться и нападать. Скандал — это как публичный суд, в котором есть прокурор, адвокаты, присяжные, а членом суда может стать каждый.

В жизни вовсе не каждому удается стать судьей, а ведь так хочется произнести «Виновен!» или, напротив «Освободить из под стражи!»

Быть участником скандала — большое удовольствие, но не меньшее удовольствие просто при нем присутствовать. Весть о том, что Биньямин и Шлёма вернулись разнеслась по всему Хелму так быстро, что Арье-Лейб, который вечером зашел к Рахили на огонек, еле успел выскочить из домика соломенной вдовы незамеченным, хотя время было уже почти обеденное. Арье-Лейб так быстро выскакивал, что забыл у Рахильки свои новые подтяжки и потом долго ворчал на свою жену — куда это она их засунула. Народ собирался у домика Рахили, все хотели видеть, что будет, а если повезет, то даже участвовать.

— Мерзавец! — встретила Рахиль своего муженька и попыталась влепить ему пощечину, но рука ее была перехвачена Биньямином, никогда раньше он не пытался так сделать и Рахиль была озадачена.

— Гет, Рахиль, гет, развод! — твердо сказал Беня. А Шлёма, который держал кобылку в узде, ласково похлопал лошадку по морде и сунул ей во влажные губы соленый сухарик. Да, такого разочарования жители Хелма не испытывали давно, скандал не состоялся.

Биньямин собрал свои пожитки и отправился к мамеле, Шлёма весело тащился сзади, неся узелок с вещами друга. Друзья, подруги, жены, любовницы… Только к мамам можно придти босым, голым, грязным и голодным и уже следующим утром оказаться отмытым в корыте и в свежей стиранной рубашке сидеть за накрытым столом, уставленном чаем, коржиками, сухариками и вареньем из ревеня.

Бейс дин — суд дал развод Биньямину, но теперь Беня должен был отдать полученное после свадьбы приданное выплатить положенное по ктубе, брачному договору. Голова кр'угом — где взять деньги? Нет, все-таки пробраться в Иерусалим было бы гораздо легче. — Здесь живет еврей Биньямин? — важный пан шляхетского вида остановил свои дрожки у халупы, где Беня жил со своими мамой, сестрой и братом, — Я буду очень краток. Мне нужен управляющий в мое поместье. Некоторые свои дела я обделываю с цыганом Бахтало. Его рекомендации, что ты исключительно честный еврей для меня достаточно. Пан управляющий, ты должен будешь исключительно честно вести моё хозяйство, особенно винокурню, потому что для нечестных дел у меня уже есть цыгане.

Пан Тадеуш, что так удачно для Биньямина нанял его управлять своим имением, предпочитал жизни в деревне проводить время в холостяцкой квартирке в Люблине, наезжать в Варшаву ему было приятней, чем развлекаться в Люблине, а уж гостить в отелях Вены и Парижа… Да что там говорить, разве могут польки из провинции сравниться с шикарными девочками из Парижа в умении развлечь не старого еще вдовца? А полу-аристократические венские дамы дадут много очков форы барышням шляхетских фамилий. Так что сельская клубничка не очень занимала пана Тадеуша. Но ведь десятины пашни, строевой лес и особенно винокуренный завод — источники подарков и знаков внимания, которыми пан одаривал барышень, замужних дам, вдов, модисток, куртизанок и представительниц парижской богемы. Надо заметить, что венская богема, по наблюдениям пана, была гораздо строже нравами, чем парижская. Так вот, пуды зерна, аршины леса, бочки настоек требовали надзора. Личности, которых пан Тадеуш облекал своим доверием сначала очень старались то доверие оправдать, но по прошествии времени немножко начинали путать хозяйский карман со своим, бывали нещадно биты и изгнаны. В какой-то исторической книге пан Тадеуш вычитал про придворных евреев немецких князей и решил, что природная деловая смекалка и привычка евреев к гешефтам сослужит ему добрую службу.

Цыгане помогали пану Тадеушу приобрести или продать какие-то партии товара, не отягощая казну подсчетами полагающихся акцизов. Бахтало вел со шляхтичем дела исключительно честно и при случае рекомендовал Биньямина как еврея, не склонного слепо следовать Закону, умеющего учиться и к тому же порядочного человека.

— Слушай, Шлёма, все бы ничего, с работой я справляюсь. Просматриваю записи в хозяйственных книгах за прошлые годы, наблюдаю, как идут работы в поле и в лесу, как выгоняются бочонки водки и ставятся на той водке травы. Но вот другое стало уже невмоготу! Приехала паненка, дочь хозяина. Здоровая кобылка, невеста уже — вышла из пансиона и заблажилось ей полечить нервы деревенским воздухом. Приехала она, стало быть и житья мне не стало! Слышу звонок из ее комнаты, зовет «Пан Биньямин!» Я поднимаюсь к ней на второй этаж, в комнате ее дверь нараспашку, стоит в одних панталонах: «Ой, нахал!»

Или вот говорит «Я иду гулять в парке, вы меня должны сопровождать». Ну ладно, я собирался на винокурню, но если паненка говорит «гулять» — значит гулять. Идем в парке, она вдруг чуть не падает и вешается мне на шею, а сама дышит часто-часто и губами мне ухо горячит. «Ах, вы мой спаситель, я чуть не упала, держите меня!» А вчера заявляет, что она идет купаться, а чтобы ей не бояться, я должен ее проводить и там у пруда ждать. Я спиной к пруду сел на травку, окликает «Ой, пан Биньямин, срочно сюда бегите!»

Поворачиваюсь, ведь хозяйская дочь зовет, она стоит по колено в воде как есть голышом «Ой, что-то я забылась!» и прикрывается так, что ничего не прикрыто.

— Ойц, Беня, ойц! Интересно, чего она добивается?!

— Шлёма, ты прямо как маленький мальчик — чего она добивается! Не знаю, добьется она или нет, но меня она точно добьет! Не станет по её — отцу родному нажалуется. Станет по её — отец родной прибьет меня, не поморщится. Не знаю, Шлёма, не знаю… Я ведь не из камня сделан, я ведь живой человек! Скажу тебе по секрету, все что успел рассмотреть — это то, на что стоит посмотреть! Это таки надо видеть!