Слуга демона

СанаА Бова (2025)

Мир, погружённый в вечную стужу и ночь, где души становятся валютой, а страх — основой бытия. Когда древний демон Суртандус выходит из ледяной пустоши Валдмора, за ним следует тьма, несущая холод и вечное проклятие. Но его путь пересекается с Грилой — колдуньей, готовящей мрачные пиршества из человеческих душ. Они готовятся к празднику, которого ждут столетиями, но в этот раз всё должно пойти иначе. Ложь, страх и жестокость — вот за чем приходит Грила в маленькую заснеженную деревню. И когда дети становятся добычей древних сил, начинается отчаянная борьба не только за их жизнь, но и за будущее всего мира.

ГЛАВА 2: ПРАЗДНИК В ВАЛДМОРЕ

Ночной адский город, раскинувшийся на первом уровне Мифисталя, пробуждался от своей мрачной дремоты, словно огромный зверь, готовящийся к ночной охоте. Его сердце — выжженная земля, потрескавшаяся и покрытая рубцами огненных трещин, — билось в унисон с невидимым ритмом, задаваемым неведомыми силами. Из этих трещин поднимались столбы густого чёрного дыма, несущего с собой запах горелого камня и серы. Этот аромат, резкий, обжигающий, наполнял воздух, делая его вязким и удушающим, как заброшенное пламя костра, угасшего, но всё ещё живого.

Чёрное небо, бездушное и беззвёздное, нависало над Валдмором, как тяжёлый саван. Оно мерцало кроваво-красным светом, отражением неугасимого огня, что жил в недрах этого мира. Этот свет не согревал, а, напротив, обнажал весь ужас города, заливая мрачные улицы алыми отблесками, похожими на кровь, разлитую по холодному камню.

Улицы Валдмора были хаотичным лабиринтом, сплетённым из грубого камня и костей, причудливые узоры которых напоминали трещины на высохшей коже. Каждый дом, каждая башня, построенные из этих материалов, излучали холодную, неподвижную враждебность. Двери здесь были широкими, словно пасти, а окна — узкими и длинными, как прорези глаз у давно умерших существ.

Тени в Валдморе были живыми. Они ползли по стенам зданий, извиваясь, как змеящиеся линии на потрескавшемся стекле, и порой их движения были настолько быстрыми, что казались плодом воображения. Но тени здесь были настоящими. Они жили своей собственной жизнью, не имея ничего общего с фигурами, отбрасывающими их.

Из углов, щелей, из глубины расколотого камня доносился тихий шёпот. Он был едва различим, словно звук далёкого ветра, проходящего через пустынный каньон, но стоило остановиться, чтобы прислушаться, и шёпот становился яснее. Это были голоса, шепчущие бессмысленные слова, фразы, рваные и бессвязные, как воспоминания умирающих.

Воздух Валдмора звенел от этого гула, и в нём витал запах, проникающий в сознание: это был аромат железа, разогретого до красна, смешанный с горечью пепла и еле заметной сладостью, напоминающей сгнившие фрукты. Этот запах обволакивал, въедался в лёгкие, от него кружилась голова, и даже камни на мостовой, казалось, пропитались этим ядовитым ароматом.

Никто в Валдморе не улыбался, но каждый ждал. Это ожидание было осязаемым, как густой дым, который стелился над городом, заполняя каждую улочку, каждый мрачный переулок. Оно было тягучим и тревожным, как вязкая тьма, которую нельзя разогнать даже огнём.

В этот вечер жители Валдмора чувствовали приближение события, которое здесь называли Пиршеством Тьмы. Это не было праздником в привычном смысле слова, здесь не было места радости или свету. Это был акт очищения и насыщения, когда тьма поглощала тех, кто был ею прокормлен, но недостаточно силён, чтобы выжить.

На главных улицах, расширенных и вымощенных массивными плитами, громоздились высокие кованые ворота, ведущие на центральную площадь. Площадь Валдмора, окружённая монолитными башнями, казалась бездной, готовой поглотить всех, кто окажется достаточно смелым или глупым, чтобы ступить на её острые камни.

Слабый свет кровавых огней играл на стенах зданий, подкрашивая их бордовой дымкой. В воздухе повисла тишина, но это была не мирная тишина, а тишина, от которой замирало сердце. Каждый камень, каждый дом, каждый изгиб улицы казались наполненными этой тревожной пустотой, как набухший перед бурей воздух.

Горожане, существа, живущие в Валдморе, высыпали на улицы, но не для общения или встреч. Они двигались в одиночестве, их лица, укрытые капюшонами, были скрыты, но их фигуры излучали напряжение. Их движения были неторопливыми, но в каждом жесте ощущалась цель.

Они шли, медленно, но настойчиво, к площади. Их силуэты смешивались с тенями, и порой было сложно различить, где заканчивается живое тело и начинается его отражение.

В этот момент Валдмор жил. Каждый дом, каждое здание и каждая тень были его частью, как кровь, текущая по жилам. Огонь, вырывающийся из трещин, освещал не только поверхность города, но и души его обитателей, показывая их истинную природу: жестокую, лишённую света, но не лишённую жизни.

Когда на горизонте раздался первый глубокий гул, подобный раскатам подземного грома, Валдмор замер. Тишина стала ещё гуще, воздух наполнился ожиданием, пропитанным ароматом горелого металла и старого пепла. Пиршество темноты начиналось.

В самом сердце Валдмора, возвышаясь над мрачными улицами, словно страж тьмы, стоял дом Грилы. Его стены, почерневшие от времени и магии, были собраны из материалов, которые не должны были существовать в мире смертных. Древесина, по которой будто струились невидимые тени, грубый камень, испещрённый узорами, напоминающими письмена древних демонов, и элементы, напоминающие обугленные кости, создавали облик, одновременно завораживающий и отталкивающий.

Окна дома, похожие на пустые глазницы, светились мягким золотым светом, но этот свет не успокаивал. Он напоминал о затухающем пламени, которое могло в любой момент разгореться вновь, поглотив всё вокруг. Каждый угол здания словно шептал, что внутри скрыто нечто, что лучше никогда не видеть.

Внутри дом был вовсе не тем, чем казался снаружи. Пространство, огромное и безграничное, противоречило всем законам геометрии. Стены уходили ввысь, но невозможно было понять, где заканчивался их тёмный материал и начиналась бесконечная пустота. Пол, покрытый плитами, казался зеркальным, но отражал не настоящее, а искривлённые тени и проблески чего-то чуждого.

Комната напоминала кухню — но не человеческую. Это было место, где пища служила не для насыщения, а для чего-то большего, чего-то страшного. Вдоль одной из стен стояли массивные столы, сделанные из серого камня, поверхность которых была покрыта сетью мелких трещин, будто они веками впитывали удары ножей и потоки крови. Посуду здесь вырезали из костей: тарелки из гладких лопаток, кубки из черепов, а столовые приборы из тонких рёбер.

Воздух был насыщен густым ароматом, который одновременно манил и пугал. Это была смесь запахов свежей крови, горьких трав, обугленных углей и чего-то сладкого, но затхлого, как заплесневелый мёд. От этого запаха кружилась голова, и казалось, что он проникает в саму душу, вытягивая оттуда тёплые воспоминания и оставляя после себя лишь холод.

В центре кухни возвышались огромные плиты, каждая из которых была окутана клубами пара. Котлы, стоявшие на плитах, кипели, их содержимое переливалось разными цветами: алым, золотым, ядовито-зелёным. От паров воздух дрожал, как раскалённый металл. Аромат, поднимавшийся из котлов, был ещё более насыщенным, чем в остальной кухне, и каждый вдох вызывал странное ощущение — смесь голода и страха.

Грила двигалась по кухне, её фигура была напряжённой, а каждый шаг отдавался гулким эхом. Она казалась самой сутью этого места, его сердцем и душой, тем, кто соединял магию Валдмора с его жестокой природой. На ней был тёмный фартук, испачканный свежими пятнами крови, чьи капли ещё не успели застыть. Её массивные руки работали с точностью умелого мастера, каждая деталь была выверена до мелочей.

В одной руке она держала длинный нож, столь острый, что его лезвие, казалось, растворялось в воздухе, словно было частью теней. Нож блестел в свете огня, отражая его отблески, как маленькие капли крови. На массивном каменном столе перед ней лежал кусок мяса, идеально вырезанный, его поверхность была гладкой, словно шлифованной, но по краям ещё виднелись тёмные жилы, напоминающие о его происхождении.

Рядом с мясом стояли банки с ингредиентами, которые не должны были существовать. В одной из них блестели слёзы — прозрачные, как алмазы, но излучающие слабый голубой свет. В другой — смех, невидимый, но издающий еле слышные звуки, словно капельки дождя, падающие на металл. А в третьей — страх, густой, чёрный, словно жидкая ночь, от которого исходил слабый запах ржавчины.

Грила взяла щепотку чёрных кристаллов соли из ещё одной банки и бросила её в котёл. Кристаллы вспыхнули, как угли, и котёл зашипел, выпуская новый поток пара.

— Больше соли, — пробормотала она низким, шершавым голосом, словно его выцарапали когтями из глубин её груди. — Этот год должен быть особенным.

На полке рядом с плитами лежали четыре светящихся шара. Это были души, заключённые в стеклянные сферы, каждая из которых излучала свой цвет. Один светился нежно-голубым, как утренний лёд, второй — тёпло-золотым, напоминающим свет заходящего солнца, третий — алым, как кровь на снегу, и четвёртый — серебристым, словно капля ртути.

Каждая душа, запертая внутри, мерцала, как капля жидкого света, в которой плясали эмоции: боль, страх, надежда, сожаление. Эти эмоции были ощутимы даже на расстоянии, и каждая душа источала свой уникальный аромат. Одна пахла дождём, смешанным с кровью, другая — горькими травами, третья — дымом, а четвёртая — сладостью, как мёд, капающий на горячие угли.

Грила провела пальцем по поверхности одного из шаров, и он дрогнул, как будто почувствовал её прикосновение.

— Эти будут главным блюдом, — сказала она, её голос был наполнен удовлетворением.

Её губы растянулись в улыбке, обнажив острые, как иглы, зубы, которые блеснули в свете огня. Её глаза, жёлтые и горящие, отразили пляшущие языки пламени, добавляя её облику ещё больше зловещей мощи.

Кухня Грилы наполнилась звуками: гул котлов, шорох ножей, тихий звон стеклянных банок. Воздух был насыщен запахами — резкими, горькими, сладкими, каждый из которых рассказывал свою историю. Это было место, где магия соединялась с тьмой, где пиршество становилось актом творения.

Грила оглядела свою работу, её глаза на миг затуманились, но затем она кивнула, словно всё было идеально.

— Валдмор этого заслуживает, — произнесла она, её голос прозвучал, как раскат грома в далёкой пустоте.

Когда последние приготовления были завершены, дверь дома Грилы с глухим скрипом распахнулась. Холодный воздух ворвался внутрь, смешав запахи её кухни — крови, страха и магии — с морозным ароматом огненного дыма, что витал в ночи Валдмора. Из мрака начали появляться гости, их силуэты сначала казались тенями, а затем обретали формы, столь пугающие и причудливые, что глаза смертного не смогли бы их вынести.

Первым шагнул демон с кожей цвета обугленных углей, его тело покрывали шипы, похожие на зазубренные клинки. Каждый его шаг издавал звук, напоминающий треск горящих дров, а из пасти, полной острых, как стекло, зубов, исходил слабый, но ощутимый запах серы и гнили. За ним следовали духи, их тела, как полупрозрачный дым, тянули за собой длинные тени, напоминавшие змей, что извивались, будто пытаясь вырваться на свободу. Эти существа источали ледяной холод и аромат разлагающихся трав, который навевал мысли о давно забытых рощах и заброшенных болотах.

Но это были лишь первые из гостей. За ними текли твари из глубин Мифисталя, их формы невозможно было уловить взглядом: то ли они состояли из клубов дыма, то ли из острых кусков льда, перемежающихся всполохами огня. Некоторые шли на четырёх лапах, другие — на шести или вовсе передвигались, растекаясь по полу тёмной жидкостью. От каждого из них веяло сыростью, отчаянием и болью, проникающими в самую суть.

Их голоса, напоминающие низкий гул, постепенно стихли, когда в дверь вошёл Суртандус. Его появление заполнило собой весь зал, словно даже стены, расширившиеся под натиском адской магии, не могли вместить его величие. Его фигура, высокая и мощная, была укутана в плащ из чёрного меха, который блестел, как замёрзшая вода, пронизанная кровавыми отблесками света.

Его шаги были уверенными, тяжёлыми, но беззвучными, словно сама земля предпочитала не спорить с его присутствием. От него исходил холод, обжигающий, как лёд, и запах металла, раскалённого до бела. Его глаза, светящиеся адским огнём, озаряли тьму зала, заставляя каждого гостя опускать взгляд, не решаясь встретиться с этим прожигающим взглядом.

Когда он вошёл, остальные замолчали. Их бесформенные тела прекратили движение, а те, кто ещё не занял места, замерли, как статуи. Суртандус, не обратив внимания на остальных, направился прямо к столу, возвышавшемуся в центре зала.

Кухня Грилы теперь преобразилась в пиршественный зал, её пространство раздвинулось, создавая ощущение бесконечности. Стол, сделанный из чёрного камня, источал слабый серебристый свет. Его поверхность была гладкой, но испещрённой узорами, напоминающими трещины, внутри которых словно мерцали звёзды.

На столе, словно на алтаре, располагались блюда, каждое из которых было произведением магического искусства. Пластины мяса, выложенные слоями, источали аромат жареной плоти, смешанный с горьковатым запахом древесного дыма. В бокалах, вырезанных из черепов, бурлила густая жидкость, похожая на кровь, но с отголоском чего-то сладкого и пряного. От неё исходил аромат корицы, перемешанный с тяжёлым запахом железа.

На блюдах лежали светящиеся шары — души, собранные Грилой. Их сияние, переливающееся золотыми, серебряными и алыми оттенками, притягивало взгляд, как маяк, манящий заблудшие корабли. Каждый шар издавал тихий, но различимый звук — то ли шёпот, то ли стон, а его аромат напоминал смесь сладости и боли, одновременно притягивая и внушая страх.

Суртандус подошёл к столу и окинул взглядом приготовленные блюда. Его глаза задержались на центральном блюде — большом серебряном подносе, где лежало нечто, напоминающее сердце, окружённое спиралями из ярко светящихся капель.

— Ты превзошла себя, Грила, — сказал он. Его голос был глубоким, звучал властно, как раскат грома, раздающийся в недрах самой земли.

Грила, стоявшая в стороне, склонила голову, отвешивая глубокий поклон. Её лицо оставалось хмурым, суровым, но в глазах вспыхнуло что-то похожее на гордость.

— Я всегда выполняю свою работу, мой господин, — ответила она. Её голос был низким, но твёрдым, словно она говорила это не только ему, но и самой себе.

Суртандус поднял руку, и его жест походил на медленный взмах когтя, прорезающего воздух. Гости, до этого стоявшие в молчании, начали двигаться, их тела, как тени, заполняли пространство вокруг стола. Они расселись, их движения были одновременно быстрыми и пугающе механическими.

Их глаза, если они вообще имели форму, обращались к блюдам, словно те были единственным, что существовало в этом мире. Каждый вдох гостей наполнялся ароматами еды, настолько насыщенными, что казалось, они сами по себе могли стать смертельным наслаждением.

Когда первый гость протянул руку к бокалу, заполненному густой жидкостью, комната наполнилась звуками: шуршанием костей, звоном бокалов, тихим, хриплым смехом. Грила наблюдала за этим издалека, её руки были сложены на груди, а взгляд — холодным, но удовлетворённым.

Пиршество темноты началось.

Зал заполнился звуками, похожими на приглушённый шелест ветра, несущегося сквозь пепелище. Гости Валдмора сидели за массивным столом, их взгляды были прикованы к первой подаче. На серебристых подносах, покрытых тонкой сетью кровавых узоров, расставленных вдоль всего стола, стояли глубокие чаши. Из них поднимался густой пар, насыщенный ароматами, которые не могли быть созданы в обычной кухне.

Суп, приготовленный Грилой, был густым и тёмно-багровым, как только что пролитая кровь. Его поверхность слегка дрожала, отражая тусклый свет мерцающих душ, которые плавали в воздухе. В супе виднелись мелкие кости, похожие на осколки, которые хрустели, когда ложка опускалась в тягучую жидкость.

Аромат супа, сладкий и горький одновременно, напоминал запах мокрого пепла, смешанного с остатками сожжённых трав и капельками солёных слёз. Этот запах был обволакивающим, притягивающим, но при этом внушал ощущение странного холода, проникающего в самую суть.

Когда первый гость, существо, чьё тело было покрыто дымом, попробовал суп, в зале на мгновение воцарилась тишина. Его тень, извивающаяся за спиной, замерла, словно отражая то, что происходило внутри него. Ложка, наполненная супом, медленно поднялась к его лицу, скрытому за дымной завесой.

Как только первая капля коснулась его сущности, гость замер. Суп из страха разливался по его внутренностям, растекаясь по венам, как расплавленный металл, но вместо боли он вызывал невыразимое удовольствие. Тёплый ужас, смешанный с тоской, проникал в каждую клетку его существа, и из глубины его груди вырвался тихий, довольный стон.

— Отлично, — произнес он, голос его был приглушённым, словно доносился издалека. Дым, поднимавшийся с его тела, стал гуще, а его шепчущий, едва уловимый аромат обжёг воздух, добавляя нотки гари и пепла к общей палитре запахов зала. — Ты всегда знаешь, как раскрыть вкус отчаяния.

Другие гости последовали его примеру. Их движения были медленными, почти ритуальными, каждая ложка супа сопровождалась тяжёлым вдохом, словно они поглощали не только пищу, но и саму суть её приготовления.

Когда суп был доеден, в зал вернулась тишина, но она была наполнена ожиданием. Грила, чьё лицо оставалось хмурым, подняла серебряный поднос, на котором лежал пирог. Его корка мерцала, как отполированное стекло, испещрённое тонкими трещинами, из которых сочился голубой свет. Этот свет был ярким, но тревожным, словно он пытался прорваться наружу, но каждый раз возвращался вглубь, запутанный в паутине своей магии.

Аромат пирога был ошеломляющим: сладость переплеталась с горечью, создавая нечто странное, почти невыразимое. Это был запах криков и надежд, смешанных в идеальной пропорции. Сладкий, как воспоминание о радостном дне, он вдруг обрывался, уступая место горькой нотке, напоминающей о несбывшихся мечтах.

Грила аккуратно положила пирог на центр стола. Её взгляд был холодным, но в нём читалось удовлетворение. Она знала, что это блюдо станет кульминацией её работы.

— Лия и Марек, — произнесла она, её голос прозвучал низко, но отчётливо.

Имена этих детей вызвали волну одобрительного шёпота среди гостей.

— Прекрасные дети, — заметил Суртандус. Его голос, низкий и властный, звучал с едва уловимой насмешкой. Его глаза, горящие адским светом, остановились на пироге, и в них мелькнул проблеск удовольствия. — Они были достойны стать частью нашего праздника.

Когда он протянул руку и острым когтем разрезал пирог, зал наполнился тихим звуком, напоминающим вздох. Голубой свет вырвался из трещины, словно запертая душа наконец обрела свободу, но тут же исчез, смешавшись с ароматами крови и слёз, наполняющими воздух.

Первый кусок, мерцающий голубым светом, был положен на его тарелку. Суртандус посмотрел на Грилу, слегка кивнул, а затем поднял вилку. Его движения были медленными, почти церемониальными.

Когда первый кусок пирога коснулся его губ, в зале раздался слабый, но отчётливый звук — это был крик. Крик Лии и Марека, впитанный в каждую частицу этого блюда, стал частью их последнего акта.

Суртандус закрыл глаза, его лицо на миг застыло, а затем он улыбнулся.

— Великолепно, — сказал он. Его голос был мягче, чем обычно, но в нём чувствовалась абсолютная власть. — Ты превзошла себя, Грила.

Остальные гости начали угощаться пирогом. Каждый кусок вызывал новую волну звуков: кто-то хрипло смеялся, кто-то издавал довольные стоны, а кто-то шептал слова, которых нельзя было разобрать. Голубой свет от пирога постепенно угасал, но его вкус оставался, наполняя воздух ещё более густым ароматом.

Грила стояла в стороне, её взгляд скользил по лицам гостей. Её губы слегка изогнулись в едва заметной улыбке, но в глубине её глаз таилась что-то большее — не радость, а холодное удовлетворение.

Зал наполнился шёпотами, звуками наслаждения и шорохом движений, и, казалось, воздух стал ещё тяжелее, пропитанный ароматами криков, боли и надежд. Это было пиршество, которое Валдмор запомнит навсегда.

После трапезы, когда последние всполохи голубого света пирога растворились в воздухе, гости Валдмора поднялись. Их фигуры, странные и угрожающие, бросали на стены длинные, изломанные тени, которые, казалось, оживали. Эти тени не просто следовали за своими хозяевами — они двигались самостоятельно, извиваясь и переплетаясь друг с другом в хаотическом, почти безумном ритме.

Танцы начались, но это были не обычные танцы. Они не имели формы, правила или порядка. Каждое тело, каждая тень подчинялись неведомой музыке, звучавшей в самой сути этого мира. Этот ритм не был слышен, но ощущался кожей, проникая в сердце и заставляя всё вокруг вибрировать.

Гости двигались по залу, их тела ломались в неестественных изгибах, головы наклонялись под странными углами, а конечности, казалось, вытягивались, теряя привычные очертания. Один из духов с длинными тенями скользил по полу, оставляя за собой туман, который напоминал запах старого камня и влажной земли. Демоны с кожей цвета угля вращались вокруг своих осей, их шипы отбрасывали зловещие отблески в свете огня, а воздух наполнялся запахом серы и горелого дерева.

Тени на стенах становились всё более плотными. Они смешивались, сплетались, образуя фигуры, которые нельзя было разобрать. Эти создания были не частью гостей, но чем-то другим — магией, вырвавшейся из самого Валдмора. Они извивались, как змеи, охватывали пространство и сливались с тёмными углами комнаты, превращаясь в бесконечные чёрные вихри.

Магия, наполняющая зал, вибрировала, как натянутая струна. Её присутствие было почти осязаемым, оно пронизывало воздух, стены, пол. Из самих каменных плит дома вытекали тонкие струйки света — не тёплого, а ледяного, словно призрачный туман, испускающий слабый аромат холодного металла.

Пламя на свечах, горевших вдоль стен, дрожало, его огонь был уже не просто светом. Оно изменяло форму, вырастало вверх, образуя очертания лиц тех, кто стал частью блюд, поданных ранее. Эти лица были неподвижными, но в них читались эмоции: страх, боль, отчаяние. Они смотрели на танцующих гостей, а иногда двигались, повторяя их движения, словно разделяли с ними этот мрачный праздник.

Гости, казалось, не замечали. Они отдавались этому дикому ритму, словно забыв о своей сути. Их тела, казавшиеся непригодными для танца, теперь сливались с пространством.

Грила стояла у плиты, её массивная фигура выглядела словно неподвижная скала среди бушующего моря. Её взгляд был прикован к залу, но её лицо оставалось спокойным, почти бесстрастным. В её глазах не было радости или ликования, только удовлетворение от того, что всё идёт так, как должно.

Её руки, испачканные кровью и остатками приготовления, были сложены перед ней. Она не пыталась присоединиться к гостям, её место всегда было в стороне. Её дыхание было ровным, но в нём чувствовалась тяжесть. Грила понимала: её работа завершена, и этот праздник был итогом её усилий.

Её взгляд задержался на одной из фигур, замерших в пламени. Лицо, похожее на Лию, дрогнуло, её глаза, кажется, смотрели прямо на Грилу. На мгновение выражение на лице стало молящим, но затем огонь вновь изменился, и лицо исчезло, слившись с бесформенными языками пламени.

Грила слегка вздрогнула, но её лицо оставалось непроницаемым. Она знала, что эти тени и огонь — лишь часть Валдмора, нечто, что никогда не остановится, как и её собственная работа.

Танцы становились всё более хаотичными. Один из гостей, демон с угольным телом, взвился в воздух, его шипы отражали свет, а его тень тянулась к полу, словно не хотела отпускать. Тени, охватившие стены, начали сползать вниз, обвивая стол и ноги гостей. Они двигались, как живые существа, ищущие себе нового хозяина.

Запах в зале стал ещё более насыщенным. Сера и пепел смешивались с ароматом горячего металла, изредка проскальзывала горечь раздавленных трав. Но теперь к этим запахам добавилось что-то новое — запах сырого страха, который был неуловимым, но мощным.

Магия, исходящая из стен, становилась сильнее. Воздух дрожал, словно не выдерживая напряжения, а пламя на свечах взметнулось вверх, отбрасывая яркие всполохи света, которые танцевали вместе с тенями.

Грила посмотрела на гостей, чьи движения становились всё более быстрыми, неистовыми. Некоторые из них, казалось, теряли свои формы, растворяясь в воздухе или превращаясь в тени, присоединяясь к хаосу, заполнившему зал.

Её губы слегка дрогнули, но это был не страх и не радость. Её работа была выполнена. Она создала этот праздник, это пиршество, эту бездну, и теперь она могла наблюдать за его завершением.

Вечер Валдмора был в самом разгаре, но для Грилы всё уже закончилось.

Когда пиршество, казавшееся бесконечным, подошло к концу, зал Валдмора опустел. Тени, которые извивались на стенах, угасли, словно растворившись в воздухе. Лица, отражавшиеся в свечах, исчезли, оставив только угольки, дотлевающие в их глазницах. Ароматы трапезы — крови, страха, слёз и обугленного мяса — больше не казались такими насыщенными, но их привкус всё ещё оставался в воздухе, как следы костра, горевшего на месте страшной трагедии.

Гости начали покидать дом. Их фигуры исчезали, словно растворяясь в дымке. Один за другим они покидали пиршественный зал, а вместе с ними уносилась часть хаотической энергии, которая наполняла это пространство. Однако её отголоски всё ещё ощущались: пол едва заметно вибрировал, словно сохранял память об этих чудовищных танцах и стонах.

Грила стояла у стола, её руки были сложены перед собой. Она не пыталась скрыть усталость, которая медленно овладевала её телом. Это была не обычная усталость, а такая, что проникает в самую душу, оставляя за собой пустоту. Но её лицо оставалось холодным, бесстрастным, как статуя, созданная из камня, изъеденного временем.

Тишину зала нарушили тяжёлые, но беззвучные шаги. Суртандус приблизился, его фигура снова заполнила всё пространство, как будто с его появлением стены сжались. Его плащ, сделанный из густого меха, переливался, будто каждая ворсинка была покрыта инеем. Запах, сопровождающий его, был пугающе холодным, как морозный воздух, смешанный с горьковатыми нотками разогретого металла.

Он остановился перед Грилой, и она невольно напряглась. Даже после стольких веков служения его присутствие внушало ей странное, болезненное уважение, смешанное со страхом.

— Этот год был удачным, — произнёс он. Его голос звучал спокойно, но в нём читалась угроза, подобная холодному клинку, спрятанному в мягкой ткани.

Его слова, хоть и звучали как похвала, пронизали воздух ледяным холодом. Грила опустила голову, её губы едва заметно дрогнули, но она сдержала себя.

— Я сделаю всё, что потребуется, мой господин, — ответила она, её голос был ровным, но в нём чувствовалась неуверенность, как трещина в прочной стене.

Суртандус протянул руку, его длинные, покрытые сероватой кожей пальцы коснулись её плеча. Этот жест выглядел простым, но его прикосновение было подобно удару. Лёд, казалось, пронзил её тело, и на мгновение её собственная магия затрепетала, как пламя свечи под порывом ветра.

— Не подведи меня, Грила, — произнёс он, его голос стал ниже, словно прорезался сквозь толщу земли. — Иначе ты станешь следующим блюдом на этом столе.

Его слова повисли в воздухе, как тень, закрывшая весь свет. Это не была угроза, это был приговор, спокойный и неизбежный, как медленный ход времени.

Грила кивнула, но её голова опустилась ещё ниже. Она не могла встретить его взгляд, хотя чувствовала, как его пылающие глаза, словно раскалённые угли, прожигают её душу.

Суртандус, не дожидаясь ответа, повернулся. Его фигура растворилась в густом облаке теней, которые, подобно живым существам, охватили его тело и унесли его из зала. На мгновение в воздухе остался его запах — холодный, металлический, с лёгкими нотами пепла.

Когда он исчез, зал вновь погрузился в тишину. Казалось, даже воздух замер в ожидании, будто весь дом следил за тем, как Грила отреагирует на его слова.

Она долго стояла неподвижно, её глаза были устремлены в пустоту. Её лицо оставалось бесстрастным, но внутри разгоралась борьба. Слова Суртандуса, хоть и были привычны, на этот раз задели её глубже, чем обычно.

Она знала: её работа была завершена, но её путь только начинался. Пиршество завершилось, но магия Валдмора, вечная, как сам Мифисталь, требовала большего.

Грила медленно подняла голову, её взгляд стал холодным, как лёд. Она знала, что Суртандус сказал правду, но страх, который он внушал, не мог остановить её.

Её губы сжались в тонкую линию, а из уголков рта выглянуло подобие усмешки.

— Валдмор требует большего, — прошептала она, её слова растворились в пустоте. — И он его получит.

В воздухе всё ещё витал слабый запах крови, смешанный с горечью обугленных трав. Это был запах её работы, её мира. И он стал напоминанием о том, что у неё нет другого пути, кроме как следовать вперёд.