Альпийские войлы. «Тайна Габриэль-хаус»

Саша Дёмина

Кинодеятели снимают очередной ужастик, а из клиники пропала десятилетняя девочка, дочь актрисы. Альпийские Войлы, загубившие уже не одну юную жизнь, снова вышли на свет, или у чудовища человеческое сердце? Алексу Квятковскому, актеру, режиссеру и мачо, придется разобраться во всем, чтобы спокойно заниматься делом жизни — снимать кино. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 5. Инфаркт

Алексу всю ночь снились акульи морды, почему-то покрытые белым коротким мехом и ошметки рыжего кота, разбросанные на песке, по кромке прибоя. Кот, раздерганный на куски, будто был ещё жив и мяукал.

Вчерашнее происшествие никак не отяготило его совесть, но внутренний замерщик совести думал иначе и решил Алекса наказать. Таких кошмаров он не видел уже лет шесть со смерти Питера. И вот снова после кошмара его кольнуло в сердце — зачем он дал деньги Питеру в тот день? Потому что устал от всего, от вечного беспамятства друга и любовника, от его безучастности ко всему, кроме наркотиков, от личности, с которой смывалось всё человеческое, обнажая непонятный оскал худшего на свете чудища. Ведь он пытался лечить друга, два раза устраивал в клинику, из которой Питер сбегал на следующий день, и приходил домой виноватый и грустный, с клятвами, что всё закончиться, что он больше не будет даже прикасаться к дряни. Но всё повторялось, как под копирку, из раза в раз. И всё равно, в Алексе не умирала надежда, что всё это прекратится, всё равно прекратится, рано или поздно, какая-нибудь язва желудка, или случайное падение на улице, отрезвит, напугает Питера, и он прекратит употреблять навсегда. Вернется к своим краскам, холстам, снова начнёт рисовать. Хоть что, что угодно, любую мазню, которую никто не купит, и ладно. Как он был наивен. Конец наступил жестоко и сразу. Питеру было всего сорок два года, на его голове с шикарной львиной гривой, не было ни одного седого волоска, а на лице ни одной крупной морщины, лишь в бороде, после сорока лет, появились два симметричных круглых пятнышка седины — знак породы семьи Истон. В гробу он выглядел словно восемнадцатилетний мальчишка, самодовольный и злой, говорящий всем своим видом: пришли холопы, кланяйтесь мне…

Алекс вытер влагу, скатившуюся из глаз, и посмотрел на часы. Была половина седьмого утра. Сон улетел бесследно, и он, накинув халат, поковылял на кухню, на первый этаж, на затекших от долгого сидения ногах. Сварил себе полчашки кофе, долил его молоком и сделал бутерброд с сыром, который нашёл в холодильнике. Тяжело вздохнул, сел за широкий кухонный стол и принялся завтракать. Когда со скромным перекусом было закончено, и Алекс собрался уходить, в кухню вошла Патриша, тоже едва одетая, с волосами, криво собранными в хвост.

— Доброе утро!

Алекс только кивнул.

«Ну, какой медведь», — подумала Патриша.

— Как ваша дочь? — неожиданно спросил Алекс.

— Зашили ногу и оставили в больнице. Сегодня заберу её. Не дождусь уже.

Алекс кивнул и поплелся в свой номер. Макс был совой, вставал поздно, не раньше десяти, можно было поработать, пока он не проснётся. Ему лучше всего работалось в постели: после московских квартир с огненными, раскаленными батареями, он постоянно зяб в британских и европейских апартаментах, где всегда царила едва комфортная прохлада, и постель была самым теплым и уютным местом.

Проходя мимо номера Пауля, он заметил приоткрытую дверь и невольно заглянул в неё. Пауль проветривал помещение и делал зарядку, смешно подкидывая колени к локтям. Судя по упражнению, Пауль очень переживал за свой пресс. Алекс усмехнулся и почему-то подумал, что Пауль уж точно не похож на его Питера, хотя рост и телосложение у них было примерно одинаковое.

Алекс любил приступать к фильму, когда вся раскадровка разрисована чуть ли не мульфильмом. В процессе съемок, конечно, все летело к чертовой бабушке, как это обычно бывает у русских, в ход шли импровизации и озарения, свою роль играла погода и нерадивые или наоборот, слишком старательные актеры, но начинать он любил минимум с сотни рисунков. Утром можно было порисовать неспешно, в собственное удовольствие. Он посмотрел в интернете как выглядит птица, за которой охотилась Анна, и нарисовал птаху, сидящую на скале. Подумал немного, вылез из постели, достал из чемодана цветные карандаши и раскрасил рисунок. Потом нарисовал Анну с фотоаппаратом, с большим цейсовским объективом, нацеленным на птицу. Читая сценарий, он представлял её немного другой, но теперь у него перед глазами была Патриша, и не надо было придумывать образ: шапочка, аккуратный нос, красная варежка на одной руке. Этот рисунок он оставил черно-белым, раскрасил только варежку. Теперь Мейси, маньяк деталей, пошлёт в Зальцбург экспедицию за красными варежками. После этого Алекс решил отрисовать финальную сцену: одна девушка, это Вера, она лежит на снегу, за тремя другими несется чудовище с рогами и алеутских снегоступах, сделанных как минимум, из человеческой кожи. Что-то у него есть в руках, чему не могут противостоять три безоружные женщины. У Пауля в сценарии это пика и примитивный нож. Может, у него в руках была ещё веревка или сеть, предмет, несущий угрозу не безусловно, а косвенно, а оттого ещё более пугающий…

Несколько минут Алекс стирал и снова рисовал сеть и веревку, пока его размышления не прервал стук в дверь. Он машинально глянул на часы. Было почти без пятнадцати десять. Он потратил на три рисунка — три часа!

— Открыто, — крикнул он.

В дверь просунулась голова Патриши:

— Я никого не могу найти, а дядя не открывает дверь.

— Как не открывает? — сердце Алекса подскочило и будто на секунду остановилось.

Он быстро натянул штаны, свитер и кинулся в коридор.

— Может, он крепко спит? — спросил он у Патриши, бежавшей впереди.

— Встает он в половину десятого. Я хотела сказать, что поеду в больницу, к Лизе. Принесла ему чай, а он не открывает. Алекс увидел перед дверью Мейси поднос с завтраком. Патриша повертела ручку:

— Закрыто.

— Постучите ещё!

Патриша постучала. Алекс прислушался к тишине. И вдруг не говоря не слова, долбанул в дверь ногой. Белая дверь с треском растворилась.

Макс лежал возле стола, в халате и пижамных брюках, свернувшись на боку, а на лбу у него блестела кровь.

Патриша бросилась к дяде:

— Он ещё дышит! Совсем тихо. Звоните в скорую!

— Чёрт! Я не знаю как!

— Найдите управляющего, он в третьем номере на первом этаже.

Управляющего в номере не было, но на кухне работал повар-австриец, он и вызвал «Скорую помощь». Всё время до прибытия помощи, Патриша и Алекс пытались привести Макса в чувство. Рана на лбу была небольшой, скорее всего, он поцарапался при падении, когда его свалил инфаркт.

— Это уже второй инфаркт. Линда сказала, от третьего он просто умрет!

Медики быстро загрузили Макса в машину, позволив Патрише сесть рядом с дядей. За это время Алекс успел переодется, надеть уличную обувь и взять ключи от арендованной машины. Едва «скорая помощь» вывернула с небольшой стоянки отеля, как он включил зажигание и последовал за ними.

Патриша, почти не спавшая ночь, переживающая гнетущее беспокойство за дочь, теперь снова сидела на том же месте перед приемным покоем. Алекс зашёл почти следом за нею и сел рядом. Минут десять они провели в молчании.

Потом Патриша наконец, сказала:

— Наверное, фильма не будет. Такое плохое начало. Сначала Лизу покусала собака, теперь — Макс.

Алекс ничего не ответил, только вздохнул. Потом, спустя пять минут тишины, ответил:

— Макс позвал меня не просто так, он напомнил мне, что я его должник. Он просил приехать, будто это вопрос жизни и смерти. Хотя, я, если честно, не понимаю…

— Чего не понимаете?

— Почему этот дурацкий фильм так важен для него.

— А-а, вы про это… Я и сама не понимаю. Наверное, надо вызвать Линду.

В тот же миг Макса на каталке вывезли из палаты и повезли по направлению к лечебному блоку. Они заметили, что он пришел в сознание. Даже слабо помахал им ладонью. В душе Патриши затеплилась надежда, что дядя ещё оклемается.

В палату их не пустили, велели подождать.

— Я уже должна была забрать Лизу, — прошептала Патриша.

— Так идете к ней, я побуду здесь.

Патриша убежала в детский блок, по пути, три раза оглянувшись на дверь палаты. Едва Патриша скрылась за поворотом, как из палаты вышла медсестра и сказала:

— Он хочет видеть вас.

— Меня? — изумился Алекс.

— Вы — Алекс?

Алекс кивнул и пошёл вслед за женщиной.

Макс был укрыт белой простыней до самого подбородка.

— Разговор не более пяти минут, — изрекла медсестра сухим бесстрастным тоном.

— Иди к черту, — хрипло прошептал Макс ей вслед.

Алекс слегка по-детски боялся, что за полчаса с лицом его друга произошли неприятные и необратимые изменения, и с облегчением вздохнул, увидев почти того же Макса, что и вчера вечером. Только карие глаза не сияли так, как раньше.

— Алекс, Алекс, — позвал его Макс.

— Я здесь, Макс, мой хороший, я здесь, — ответил он максимально ласково.

— Слушай меня внимательно. Я любил Анну. Анну Вудкросс.

— Анну, нашу героиню?

— Да. Мы были любовниками. Я хотел развестись с Линдой и женится на Анне. Я хотел сделать её мировой звездой. В одиннадцатом я приехал сюда вслед за нею. Она приехала сторожить сестру, Эмму, я прилетел за ней. Мы встречались. Я хотел её снимать. Только её. Хотел сделать её мировой звездой.

— Она любила тебя?

— Я не знаю. Я до сих пор не знаю. Мы встретились ночью, в моем отеле накануне её гибели, и я больше ее не видел. Даже мертвой. Я не пришёл на похороны. Я потерял всё, Алекс. С нею я потерял свою жизнь. У меня вырвали сердце, оторвали руки. Я ходить разучился.

— Боже! Я не знал. Но если она не любила тебя?

— Мне всё равно. Я любил её, это последняя любовь в моей жизни. Я утратил все краски, хотя мне ещё не было сорока. Сделай этот фильм. Сделай красиво, как ты можешь, умоляю тебя. И пусть будет на титрах: «Посвящается Анне Вудкросс». И всё.

— А Линда? Она знала?

— Не знаю. Может, знала, а может и нет… Она не говорила…

— Она не позволит сделать такое посвящение.

— Линда, Линда, хорошая моя, не мог я её бросить. Надо было, но не мог. А потом Анна умерла. Из-за меня. Я слишком медлил. Надо было жениться на Анне. Ты сделаешь, Алекс? Ты мне всем обязан! — глаза Макса горели как у помешанного, Алекс испугался, что его снова схватит удар.

— Я не отказываюсь. Сказал — сделаю, значит, сделаю. Ты ещё, может, сам сможешь.

— Нет. Нет, мне конец. Я иду к Анне, наконец. Я виноват, так виноват… А может, там ничего и нет.

Макс прикрыл глаза.

— Макс, Макс!

— Уходите, ему стало хуже…

Алекс вышел в коридор и на подгибающихся ногах добрел до кресла в холле. Несколько минут он сидел словно оглушенный, пытаясь переварить информацию. Сколько же лет было Максу в одиннадцатом году? Сорок один. Он сказал, не было сорока. Но это неважно. А ей было около двадцати. Конечно, он сходил по ней с ума. А когда она погибла, стал почему-то, винить себя. Но это же не он её убил? Может, надо было спросить? Это бы добило его.

Задумавшись, он не заметил, как подошла Патриша:

— Он жив? — спросила она ничего не выражающим голосом, и он понял, как страшиться она его ответа. Видимо, выглядел он очень растерянным и испуганным. Надо было собраться с мыслями.

— Ему стало хуже. Меня выгнали.

Патриша направилась было к палате, но войти не смогла, дорогу ей перегородил мужчина в белом халате. Патриша вернулась и села на кресло рядом с Алексом.

— Он впал в кому…

— Это всё?

— Не знаю. У него европейская страховка, его должны лечить…

— Смерть не лечится.

— Не говорите так…

— Он сам мне сказал. Я с ним успел поговорить. Вам надо позвонить Линде. Если хотите, я сам позвоню, у меня есть её номер.

— Не надо. Я уже позвонила.

— Она приедет?

— Не знаю. У неё там тоже умирающая тетка на руках…

— Понятно. А где ваша дочь?

— Её оставили на второй день. Поднялась температура.

Алекс машинально уставился на неё, продолжая думать о своём, даже во время разговора с Патришей.

— Не смотрите на меня, будто я кукушка какая-то, так бывает, от стресса поднялась температура.

— Может, так даже лучше. Давайте вернемся в отель, надо отправить по имейлу документы Макса. Вы — родственница, вам удобнее порыться в его вещах.

Едва Лендровер Алекса вывернул из-за последнего поворота перед отелем, они заметили, по крайней мере, три полицейские машины, возле крыльца «Габриэль-хаус».

— Не понимаю, если дядя уже умер в больнице, то смерть не криминальная? Да и нам должны были вначале позвонить…

— Не похоже, что это из-за Макса.

Полицейские машины, бело-синие, со сверкающими мигалками, смотрелись очень тревожно возле мирного на вид шале, и к тому же они перегораживали вход в здание. Патриша и Алекс попытались обогнуть машины, но их вежливо попросили отойти. Возле отеля было выставлено оцепление. Никого из постояльцев или обслуги не наблюдалось на крыльце или возле входа.

— Да что случилось? — спросила Патриша одного из полицейских по-немецки.

— Вы здесь живете? Найдена мертвой горничная отеля. Пройдите вовнутрь, все постояльцы должны пройти в столовую.

— Что он сказал? Убили кого-то?

— Да, горничную. Не убили. Обнаружили мертвую.

По лицу Алекса пробежала тень, и почти сразу исчезла. Почему-то Патриша была уверена, что это была та самая горничная, собаку которой убил Алекс. Всего девушек было три, две основные и одна на подмену, как ей успел рассказать управляющий, но Патриша видела только одну из них, вероятно, ту, что убили.

В столовой сидели Пауль Хофнер, Хью Ирс с сыном, управляющий и повар. Были ещё незнакомые Алексу, мужчина и женщина, в странной, клетчатой одежде, с которыми Патриша коротко поздоровалась, и ещё одна, незнакомая, ни Патрише, ни Алексу, горничная.

— Это наши реквизиторы — декораторы, и по совместительству, гримеры. Кажется, они приехали поздно вечером, — шепнула она Алексу.

— Это все постояльцы? — спросил полицейский у управляющего по-немецки.

— Все.

— А почему так мало людей, у вас ведь обычно забито под завязку?

— Отель арендован съемочной группой. Ещё не все сотрудники приехали.

— Сейчас у постояльцев и обслуги возьмут показания…

— Здесь не все владеют немецким, нам понадобится переводчик с английского.

— Нет проблем. Переводчик уже едет.

Всех присутствующих попросили выйти в холл, а в столовой организовали допросную. Первыми дали показания управляющий, повар и вторая горничная.