Полет саранчи

Саша Кругосветов, 2023

«Полет саранчи» – роман-исследование «лихих» 90-х, в котором смелый нон-фикшн переплетается с традициями умной художественной прозы. В центре книги – судьба одного из самых влиятельных и сомнительных персонажей того времени, олигарха Бориса Березовского. Автор романа не понаслышке знаком со своим героем: бывший ученый, писатель на сломе систем оказался в большом бизнесе и работал бок о бок с одиозным БАБ. Перед сознанием читателя проходит история ЛогоВАЗа, эпоха жесткого первоначального накопления капитала в стране и ее действующие полукриминальные лица. Параллельно разворачивается жизнеописание трех известных в российской истории авантюристов: Троцкого, Азефа, Парвуса. Гоголевский вопрос: «Русь, куда ж несешься ты?» – по-прежнему актуален, и перед вами новый ответ.

Тихий август. Вместо предисловия

Железный август в длинных сапогах стоял вдали с большой тарелкой дичи^[6].

Совсем в другом обличье явилась мне концовка лета 2018-го: какая-то тихая погода, слишком робкое солнце… Ко всему примешивался привкус увядания — вторая половина августа в Петербурге игрой красок и вечерней прохладой напоминает о приближении осени.

Договорился встретиться с журналистом Димой Теткиным — «вечным мальчиком из маленького города», по его собственному выражению, — для записи интервью на радио REGNUM. Припарковался у проходной некой бывшей конторы, где в советские времена трудились свои Журбины, а директорствовали собственные Андреи Бабичевы. Почему бывшей? Потому что непохоже это на действующий завод, вряд ли там что-то еще производят.

Кажется, я уже был когда-то у этой проходной… Типография Ивана Федорова, что ли? Если не ошибаюсь, типографщикам в начале девяностых не удалось выкупить здания с землей — случились какие-то проблемы с КУГИ (Комитетом управления госимуществом). Здесь теперь не печатают книг, не прессуют обложек, не сшивают корешков, просто сдают помещения в аренду — довольно распространенная нынче форма выживания старых предприятий. От прежней жизни осталось нагромождение индустриальных кубов в стиле Жоржа Брака — разновеликих строений середины прошлого века, наспех подкрашенных и опутанных неопрятными наслоениями позднейших коммуникаций. Потрескавшиеся дома, наподобие шепчущихся фантомов, сиротливо жмутся друг к другу, вспоминая давние дела канувшей в Лету советской эпохи.

Что на часах? Минут десять еще есть. Начало записи в четырнадцать.

Ворота настежь. Две расплывчатые фигуры — когда-то маскулинной, а теперь неизвестно какой гендерности, — проспиртованные агендеры, одним словом. Равнодушные стражи у ворот ветхой цитадели одного из осколков советского мира увлеченно обсуждали нечто околофутбольное.

Пришлось довольно нетактично прервать их разговор:

— Послушайте, уважаемые, у меня запись на студии REGNUM, позвольте пройти!

Расплывчатые удивленно взглянули на меня, с явным неудовольствием переспросили: «Регнум — радио? — пошуршали засаленными бумажками. — Нет таких, звоните им, пусть встретят» — и продолжили увлекательную дискуссию.

Позвонить им — большая проблема. Мы с Димой давно знакомы, переписываемся, встречаемся иногда поболтать и пообедать. У меня есть e-mail Теткина, WhatsApp, мессенджер, есть и номер мобильного. Но Дима — большой оригинал — на телефонные звонки не отвечает, объясняя тем, что не любит телефон. А мне что делать? Звоню-таки на мобильник, пишу на gmail — нет ответа.

Болтаюсь у проходной, хожу взад-вперед. Ворота — настежь, машины въезжают и выезжают; стражи тем временем занимаются своими делами. Им неинтересны машины, неинтересна и странная персона, фланирующая мимо их неодолимого поста охраны.

Жарко. Время течет и плавится, иногда останавливаясь и затвердевая наподобие теплого бабушкиного варенья.

В 14:30 из-за поворота появился «вечный мальчик», напористо вещая своему спутнику нечто возвышенно-ритмизированное: «Высоко в небе, где падают звезды, как слезы и розы в первых стихах».

Дмитрий обрадовался, заметив меня, будто это оказалось приятной неожиданностью:

— А, вы уже здесь? «Фонарями, проезжающими машинами каждый день прохожу мимо себя», — отречитативил он, возможно, собственные вирши. — Наверное, мимо вас тоже. Оч-чен-н-н хараш-шо, пойдемте… Со мной, — бросил он охранникам и увлек своего спутника и меня в извилистые дворовые проходы, обрамленные допотопными фабричными корпусами. Комментировать опоздание не стал, вдохновленный, возможно, примерами вечно опаздывающих президентов некоторых великих держав.

А потом были студия, интервью… Говорили о работе инженера, о бизнесе, об олигархах, о литературе, о гераклитовой метафоре времени и даже о боевых единоборствах как о театре.

После выхода передачи в эфир мы снова встретились и будто продолжили ранее начатый разговор. В присущей ему отвязной манере Дима заявил, что я как человек интересней того, что пишу: «Многие ваши вещи, особенно записки о Крыме, довольно любопытны, но не кажутся мне первичными».

«Напишите лучше о своей жизни, — добавил он. — В девяностые вы оказались в эпицентре событий, в которых подчас решались судьбы России. Просто воспоминания о том времени, о работе с олигархами, криминалитетом — вы же многих хорошо знали».

Первой мыслью было: «Писать о выскочках запыленных девяностых? Бр-р-р, вряд ли это герои моего романа. Не самые духоподъемные воспоминания, да и человеческий материал не особо интересный».

Дима был настойчив: «Попробуйте. Современной публике нон-фикшен может оказаться ближе устаревшего жанра романа».

Меня его идея не заинтересовала, и вскоре разговор был благополучно забыт. Но дружеские советы поделиться собственными впечатлениями о проклятых девяностых с неизменной регулярностью поступали от разной пишущей братии, от друзей, однокашников и многих других, кто мне небезразличен.

Опять нон-фикшен, опять публицистика? Несколько лет назад я твердо решил писать только худлит, гнал от себя идею открывать глаза общественности на абсурды и парадоксы первых лет так называемой демократии в России — не хотелось погружаться в темные времена безвластья, вернее, власти нуворишей-однодневок, не хотелось, чтобы мое имя ассоциировалось с этими весьма влиятельными в свое время, но крайне несимпатичными персонами, ежеминутно da surgere scelus^[7], да и сказано о них уже немало.

Но воспоминания о девяностых, сыгравших важную роль в моей жизни, не давали покоя, раз за разом всплывали в памяти, словно демоны из «Капричос» Гойи бились изнутри о черепную коробку, и я дал задний ход. Почему не попробовать? Написать без преувеличений. Попытаться уйти от назидательности и моральных оценок; написать как было — просто собственные впечатления.

Летом 2020-го приступил к написанию «Полета саранчи», постепенно увлекся, и вот книга перед вами, мой читатель. Вы читаете предисловие — довольно старомодно писать авторское предисловие, не так ли? Что делать — Кругосветов вообще старомоден, как все поколение Кругосветовых. Если так хочется остаться современным и быть в тренде — можете перелистнуть и сразу перейти к первой части.

Итак, о чем эта книга? В первую очередь, о темных временах.

О которых некогда сказал Бертольд Брехт: «Право, я живу в мрачные времена. / Беззлобное слово — это свидетельство глупости. / Лоб без морщин / Говорит о бесчувствии. Тот, кто смеется, / Еще не настигнут / Страшной вестью»^[8].

А еще Брехт говорил о хаосе и голоде, о резне и живодерах, о возмущении несправедливостью и отчаянии, «когда несправедливость есть, а возмущения нет», о праведной ненависти, уродующей человека, о законной ярости, от которой хрипнет голос.

Вот что писала об этом неистовая Ханна Арендт^[9]: «Размышляя о темных временах, нужно учитывать камуфляж, производимый и распространяемый истеблишментом — или системой. Если функция публичной сферы — проливать свет на человеческие дела, то, значит, наступает тьма, потому что этот свет гасят „кризис доверия“ и „закулисное правительство“, речь, не раскрывающая, а заметающая под ковер то, что есть, и призывы, моральные и прочие, под предлогом защиты старых истин всякую истину низводящие до бессмысленного трюизма». Перевод нам достался неуклюжий какой-то, но смысл понятен.

Все это не ново, добавляет Ханна. Сартр описывал в «Тошноте» мир, в котором все, у кого есть общественное признание, принадлежат к числу salauds^[10] (знакомая ситуация, не правда ли?), а все, что есть, «существует в непрозрачной бессмысленной фактичности, распространяющей помрачение и вызывающей тошноту». «И это та же ситуация, которую описывал Хайдеггер, говоря о толпе и болтовне. В человеческом существовании все реальное и подлинное становится жертвой подавляющей власти болтовни, возникающей из публичной сферы, упреждая и уничтожая смысл и бессмыслицу всего, что могло бы принести будущее». Почти сто лет прошло — ничего не изменилось. Власть СМИ и социальных сетей огромна — тоталитарная власть болтовни ежедневно и даже ежеминутно перечеркивает наше будущее. По существу, мы уничтожаем свое будущее и будущее детей собственными руками.

Какой вывод делает Ханна Арендт? Она говорит о том, что даже в самые темные времена «мы вправе ждать какого-то освещения, и это освещение приходит не столько от теорий и понятий, сколько от слабого света, который некоторые люди зажигают почти при любых обстоятельствах и которым освещают отведенный им на земле срок». Арендт пишет именно о таких людях темных времен — об очень разных и весьма противоречивых, среди них Карл Ясперс, Готхольд Лессинг, Роза Люксембург, Бертольд Брехт. Они зажигали свет — вопрос только: какой и для кого?

В моем романе другие герои, и пишу я о совсем других людях: о них самих и об их душах, которые, увы, не светят в темноте, — о мертвых душах; они ведь тоже порождение темных времен. Люди, сердца которых сжались и заледенели, как ни странно, в самых жарких схватках за деньги и власть. Замерзли или были мертвы задолго до этого?

Книгу можно было озаглавить по-разному: «Мертвые души — 2», «Живые трупы», «Чичиковы и Тартюфы девяностых», «Ниспровергатели и барыги», «Недолгий век зомби», «Счастье андроидов девяностых», «Манкурты Золотых храмов». Но я назвал ее «Полет саранчи».

Названия говорят сами за себя — мне, пожалуй, без каких-то оценок не обойтись, и хотя следовало бы избегать назидательности, авторскую позицию утаить не удастся.

Кого выдвигали темные времена, годы безвременья? Увы, Россия девяностых не дала нам светочей прогресса. Вместо них пришли ниспровергатели, разрушители, авантюристы, бесконечно преданные не только идеям так называемой новой революции, но и своим вполне земным слабостям: похоти, деньгам, властолюбию, мести, жестокости, эгоцентризму, ханжеству и коварству.

Для кого написан «Полет саранчи»? Обычно книгу адресуют единомышленникам. А кто мои единомышленники, кто сам-то автор — лихой либерал или железобетонный патриот?

В начале девяностых автор скорее либерал, энтузиаст шестидесятых — был полон надежд, поддерживал какое-то время Ельциных-Собчаков-Старовойтовых… Но со временем во многом и во многих разочаровался, и на сегодня я скорее чужой среди своих, свой среди чужих. Либералы не принимают меня — я тоже не хочу, да и не могу принимать их всегда и во всем.

Мое любимое радио — Эхо Москвы. Но почему от этих уверенных в себе ребят, эхомосковских модераторов, столь часто разит махровым большевизмом в защите так называемых либеральных ценностей? Почему они видят в разгоне тоталитарных сект — гонение на свободу совести, в критике акционизма Pussy Riot — наступление на свободное искусство, а в агрессивной пропаганде радужных знамен — неизменный залог светлого будущего человечества? Почему некоторые модераторы радиостанции сами становятся ярыми пропагандистами? Неужели высокообразованные и достойные уважения ведущие Сергей Бунтман и Ксения Ларина не понимают, что своей агрессивностью, а временами и ограниченностью ставят себя на один уровень с поющими птичками госканалов?

Сергей Николаевич Турчин — главный герой этой книги, а его ближайшее окружение (как правило, без фамилий) — персонажи вымышленные, писательские композиты — своеобразные пазлы, полученные от соединения фрагментов, вырезанных из нескольких прототипов. Любое сходство этих персонажей с реальными людьми — если такое произойдет — автором не подразумевалось и стало результатом случайного совпадения либо свободного полета мысли читателя.

Большинство же остальных героев, достаточно известных широкой публике, названы собственными именами и фамилиями; я описываю конкретных людей такими, какими они остались в моей памяти и памяти других современников, и события, происходившие с ними на самом деле.

Боюсь, мои суждения о некоторых одиозных фигурах, ставших в новейшие времена иконами либеральной тусовки, вызовут резкую критику этой работы, а самого автора — не исключаю — сделают нерукопожатным в определенных кругах. В конце концов, это не так важно. Важно другое: если мы хотим иного будущего страны, начинать следует с себя, в том числе вышеобозначенным иконам, уже пора! Эту простую мысль мне и хотелось бы донести до моего читателя.

Нам нужны демократические преобразования, не так ли? Мы этого хотим? В девяностые мы тоже хотели. Тогда почему не получилось? Может, виноваты не только те, кто в Кремлях угнездился? Нам их ведь не с Марса прислали. Почему Россия — как при Сталине, так и теперь — скатывается к пресловутой уваровской триаде?

Делать свободу чистыми руками — вы ответите: популизм — просто сказать, да трудно сделать, разве не так?! Еще незабвенный дедушка Ленин говорил: «К чертовой матери этого Парвуса, революцию нельзя делать грязными руками»^[11]. У него самого, правда, не совсем получилось, вернее, совсем не получилось!

Попробуем избежать ошибок девяностых — они еще свежи в нашей памяти. Не сразу, не мгновенно — я уверен — Россия найдет свою дорогу.

А новые Березовские и Патаркацишвили — их много наплодилось после ухода первой партии Борисов Абрамычей и Бадриков, поменялись только фамилии и жены с детьми — пусть летят в теплые края. Для них наступит зима. Мы просто забудем о них. Как в свое время улетели и стерлись из нашей памяти Троцкий, Азеф, Парвус и другие прославленные авантюристы XX века.

Книга, если откинуть пролог и данное предисловие, устроена следующим образом. В нее вложены два романа. Один — о жизни в период от конца восьмидесятых до начала двухтысячных некоего Сергея Турчина, очевидца лихих девяностых. В основе воспоминаний Сергея — хорошо известные автору реальные события, происходившие в ЛогоВАЗе, вокруг него и в стране в целом, а также действующие лица этих событий — тоже реальные и весьма публичные персонажи: Березовский, Патаркацишвили, Дубов, Глушков, Литвиненко и многие другие. Второй роман — сравнительное жизнеописание четырех известных в российской истории авантюристов еврейского происхождения: Троцкого, Азефа, Парвуса и БАБа (Бориса Абрамовича Березовского). Первые трое сыграли заметную роль в перевороте 1917 года, БАБ — тоже известный авантюрист, а теперь он трактуется некоторыми еще и как историческая фигура, но уже эпохи революции 1991 года. БАБ — многогранная личность — сознательно или бессознательно впитал в себя многие черты своих великих предшественников.

Части 1, 3, 5, 7 относятся к роману 1. Части 2, 4, 6 относятся к роману 2.

В первой части Сергей Турчин знакомится с вопросами, которые ему зададут на радио, перебирает в памяти мемуарное наследие девяностых, вспоминает о собственной жизни перед революцией 91-го, а заодно о последних годах восьмидесятых в жизни Бориса Березовского, одного из главных героев этой книги.

В остальных частях — со второй по седьмую — романы 1 и 2 структурированы схожим образом, а их сюжеты развиваются синхронно. Каждый из них содержит три части, изложенные в естественной последовательности — «Юность» (части 2 и 3), «Зрелость» (части 4 и 5) и «Увядание» (части 6 и 7). В тексте эти этапы жизни иногда метафорически называются утром, полднем и вечером. Для главных персонажей обоих романов — БАБа и Турчина — условное взросление заканчивается в начале девяностых — на подходе к революции 91-го, сами девяностые — это пора их зрелости, а ее рубежом становится 2000 год — переход от революции к периоду стабильности. Для Троцкого, Азефа и Парвуса годы созревания, вхождения в революцию 1917-го и начала отхода от дел несколько отличаются.

Главы «Маклауд убивал по-братски» (часть 3), «Лето олигарха» (часть 4) и «У разбитого корыта» (часть 6) выполнены в виде коллажей из вырезок журнальных и газетных публикаций того времени. В вырезках сохранены логотипы изданий, тексты заметок существенно сокращены, но коррекциям и адаптации не подвергались.

В конце книги приводится интервью, данное Турчиным на радио, в котором он пытается дать собственную оценку девяностым в новейшей истории России. Я решил не выделять это интервью в виде отдельной части и включил его как главу в последнюю, седьмую часть книги.

Примечания

6

Николай Заболоцкий, «Ночной сад».

7

Порождающими криминал (лат.).

8

«К потомкам».

9

X. Арендт, «Люди в темные времена».

10

Мерзавцы (фр.).

11

Анна Ильинична Ульянова рассказывала, что ее брат Володя с детства отличался исключительной честностью и порядочностью: «…был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается». А Михаил Зощенко в «Рассказах о Ленине» поведал, как маленький Володя в течение двух месяцев испытывал угрызения совести после того, как разбил графин, но не сознался, а также о том, что взрослый Ленин однажды дал неточное указание своей подчиненной, но затем признал ошибку, поскольку был исключительно справедливым человеком!