Возвращение

Светлана Вяткина, 2020

Действие романа «Возвращение» начинается в 1910 году, в поволжском имении Благодатное. В центре повествования судьба русского дворянина, студента, затем офицера Юрия Назарова, волею рока оказавшегося в Европе в качестве бездомного мигранта. В 1916 году из патриотических побуждений Юрий бросает учебу в университете и уходит добровольцем на фронт. После революции, не желая участвовать в гражданском кровопролитии, он покидает Отечество. «И пусть наша одиссея начнется с мечты о возвращении, потому что, когда уезжают, зная, что больше никогда не вернутся, – это бегство», – говорит своему товарищу по оружию Назаров. Он еще не знает, что его скитания по Евразийскому континенту затянутся на долгие годы, полные лишений и потерь. Но, шаг за шагом отнимая у Юрия практически все, судьба не в силах забрать главное – возвращение в «объятия Отча».

Часть II

Назаров и Рубинчик задержались в Каменец-Подольске — надо было подготовиться к предстоящим «гастролям». Юрий в темпе осваивал гармошку. Несколько дней они посвятили репетициям. Неутомимый Самуил составил обширный репертуар, уверяя, что с ним завоевать страну будет намного легче, чем при помощи артиллерии.

Наконец Рубинчик объявил:

— Завтра наш дебют. Будем выступать на постоялом дворе «Одесса», я уже договорился с хозяйкой заведения мадам Басей. Она моя землячка. Я сказал ей, что вы «наш».

Постоялый двор размещался в одноэтажном доме, включавшем, помимо трактира, несколько комнат для приезжих. Хозяйка, возможно, была когда-то привлекательной особой, но теперь ее лицо не спасали ни пудра, ни густые румяна, растекавшиеся в жару по щекам. От нее забористо пахло смесью пота с цветочным одеколоном, а в руке она держала пестрый веер.

В зале прислуживали две молодые хохлушки в цыганских костюмах. Гостей было много, в основном «сливки» местного сброда: сельские кулачки, приехавшие покутить и погулять с молодками, скупщики краденого, барыги, прямо здесь делавшие свой гешефт, и прочие подозрительные лица, которым лучше не попадаться на пустынной дороге.

Мадам Бася представила «артистов» как известных музыкантов из Киева. Назаров развернул гармошку, Рубинчик взялся за смычок. Вскоре веселый дуэт покорил шановную публику темпераментной музыкой южных провинций. В зале начали плясать — кто во что горазд: русский трепак, украинский гопак, польку-бабочку. Одни топали ногами в одиночку, другие кружились парами. «Цыганки» оказались не только расторопными официантками, но и задорными плясуньями. Извиваясь и звеня браслетами, они переходили из одних объятий в другие, а после за столом пересаживались с коленей на колени, не забывая заказывать вина и закуски. Веселые мелодии, стук сапог, табачный дурман, винный хмель — все слилось воедино. Назарову казалось, что даже потолок начал раскачиваться в такт гармошке.

— Ша! — вдруг оборвал музыку Рубинчик. — Пошли гонорар собирать, пока никто не смылся!

Взяв подносы, они обошли гостей. Сбор был хороший. Беда была в другом: деньги обесценивались с каждым часом. Утром эта сумма могла уже ничего не значить.

Счастливая Бася суетилась возле стойки, едва успевая разливать самогон собственного изготовления.

— Сема, Жора, вы заслужили похавать! — она хлопнула Назарова по спине.

Юрия передернуло от такой фамильярности.

— Шо я не так сказала за вас? — спросила она, заметив это.

— Да не берите в голову, мадам Бася, — подмигнул ей Рубинчик. — Просто маэстро привык, чтобы его называли интеллигентно — Жоржем.

Хозяйка привела их в отдельную комнату. Там уже был накрыт стол: жирная домашняя колбаса, каравай хлеба и бутылка мутного самогона. Рубинчик поровну разделил закуску и разлил по стаканам самогон. Ели молча. Жадно рвали зубами жилистую колбасу и наслаждались свежим хлебом.

Наскоро закусив, артисты вернулись в зал.

— Теперь играем лирику! — скомандовал Рубинчик. — Пусть поплачут.

Скрипка и гармонь зарыдали. Рубинчик затянул еврейскую песню «Город Бейнозойрес» — горькую исповедь одесской девушки, ставшей жертвой соблазна и опустившейся до торговли своим телом.

Если кто в Одессу возвратится,

Так скажите матери о том,

Что родная дочь ее томится

В нехорошем доме под замком.

В зале стало тихо. По лицам текли пьяные слезы. Девушки, сидящие на коленях гостей, тоже присмирели, хоть и не забывали о главном: приносить наполненные самогоном бутылки взамен пустых. Расчувствовавшаяся хозяйка возле стойки целовалась с каким-то барыгой. Двое гостей пьяно «страдали», оплакивая свою загубленную молодость, пока одного из них не вырвало.

Другой посетитель жался к Рубинчику, бормоча сквозь слезы:

— Дорогой ты мой! Ты из меня душу вынул. Спасибо! Бери у меня все, что имею! Все отдам, ничего не пожалею! — он достал из кармана пачку «керенок» и сунул ее Рубинчику за пазуху. — Бери! У меня их вона! Скоро начну купюрами стены обклеивать…

Артисты снова обошли публику с подносом. Давали щедро, карманы обоих музыкантов были набиты кредитками.

— За слезы всегда хорошо платят, — деловито сказал Рубинчик. — Что ж, пусть и дальше рыдают.

Он затянул жалобную «Песню бездетного»:

О Господи Боже, прости мой упрек,

За все то плохое, что в жизни было.

Мой голос услышь и в назначенный срок

Не дай бездетным сойти мне в могилу.

Время перевалило за полночь. Деньги на поднос стали сыпаться реже — зал пустел, люди расходились. В стельку пьяных уносили в номера.

— Ну, как тебе? — спросил Рубинчик, когда они возвращались ночью домой.

— Чудесно! — ответил Назаров. — Публика шикарная.

— А мы? Тоже не из подворотни, — смеялся Рубинчик. — Будем сыты, пьяны и с деньгами. Главное, добраться до настоящей Одессы.

Каждый день артисты возвращались домой около трех часов ночи. Жили они в небольшой хибарке, рядом с кормилицей «Одессой». Выручку делили по-братски. Рубинчик ходил на базар, менял керенки на николаевские червонцы и драгоценности, создавая «золотой фонд». Они зашивали золото за подкладку гимнастерок и галифе.

Однажды Рубинчик сказал:

— Пора уносить ноги, не то нас мобилизует Петлюра. Чую запах пороха.

Уйдя из Каменец-Подольска, они продолжали «гастролировать» в кабаках и притонах Проскурова, Жмеринки и прочих местечек, лежавших на пути к морскому порту. Публика везде была одинаковая, жилось вольно и сыто.

Наконец прибыли в Одессу.

— Одесса-мама! — радостно воскликнул Рубинчик, завидев море.

Остановились на окраине, в захудалой еврейской гостинице.

Назарову Одесса не понравилась: всюду вонь, грязь, крысы, на рынке — страшная дороговизна. Жизнь города держалась на трех китах: безработице, бандитизме, спекуляции.

Рубинчик смотрел на свою родину другими глазами:

— Одесса — чудный город, русская Америка! Здесь можно не работать и шикарно жить, надо только шевелить мозгами. Главное — знать, где и что можно дешево купить, а потом выгодно продать. Здесь кругом «наши». Видишь, улица Дерибасовская — какие гостиницы, кафе, магазины! А что за народ: греки, армяне, евреи — все коммерческие люди! Вот на этом самом месте, — Рубинчик ткнул пальцем в фонарь на перекрестке, — я торговал газетами, когда был мальчишкой. А в том кафе продавал все, что можно продать: золото, папиросы, сахар, муку. Но все же, согласен, не та уже Одесса. Толкнуть триста граммов сахарина теперь считается хорошим гешефтом.

— Где ж мы будем работать? — спросил Назаров.

— Ясно, что не на Дерибасовской — туда нас пока не пустят. У нас с вами другая публика, мы ведь «народные» артисты. Да и не больно-то разживешься с пьяных офицеров.

Они спустились к одной из портовых улиц и увидели старый, почерневший от копоти двухэтажный дом с вывеской «Ресторан Парагвай». Хозяева — старик и старуха, оба евреи — встретили их приветливыми улыбками.

— Шолом, ветхозаветные! Имеете музыку для танцев? — спросил Рубинчик.

— Унзер публикум либт лустиге музик^[9], — сказала старуха.

— Зер гут! — подмигнул он Юрию.

В тот же вечер они вышли к публике. Посетителями «Парагвая» были матросы, портовые грузчики, проститутки, мелкие спекулянты, контрабандисты, воры и прочая одесская шпана. Здесь часто случались драки. Публика была грубая, приходили главным образом потанцевать.

Заработки пошли хорошие. Рубинчик по-прежнему крутился среди барыг, добывая золото.

Так прошло несколько месяцев беспечной жизни. С севера доходили тревожные слухи о том, что к городу приближается война. Однажды утром на рейде появились корабли союзников.

Началась высадка французской и греческой пехоты, а также артиллерии и танков.

Рубинчик ликовал:

— Наконец-то! Как видим, Турция и Болгария капитулировали. Стало быть, Константинополь открыт, и надо скорее бежать из мышеловки, пока нас не погнали на север на этих же танках.

Через пару дней он объявил:

— Ночью уходим с контрабандистами. Я уже сторговался с капитаном шхуны. Лишь бы море было спокойным.

— А нас не накроет портовая полиция? — усомнился Назаров.

— Будьте спокойны, Самуил Рубинчик уладил все вопросы. Полиция будет смотреть вот так, — он подмигнул Юрию из-за растопыренной пятерни.

Назаров понимал, что Рубинчик лучше него ориентируется в житейских делах, главное, он энергичен, предприимчив, не склонен к унынию. Юрий во всем полагался на своего боевого товарища, не претендуя на лидерство. В свою очередь, Рубинчик ценил деликатность Назарова и не требовал от него невозможного. Каждому свое.

Поздно ночью на окраине Одессы от берега бесшумно отчалила лодка, в которой, кроме Рубинчика и Назарова, находились две молодые женщины и два контрабандиста. На веслах сидели матросы. Лодка подплыла к двухмачтовой шхуне, стоявшей на якоре. Пассажирам помогли подняться на палубу, а затем велели спрятаться в трюме, набитом какими-то тюками, ящиками, бочками. Они как могли разместились вшестером на грязном брезенте. Затарахтел мотор, шхуна вышла в открытое море.

Был штиль, судно шло легко. Беглецы всю ночь лежали молча, силясь хоть немного поспать. Лишь наутро перезнакомились и весь день провели в оживленной беседе. Душой компании был Рубинчик. Оказалось, что их спутницы завербованы в публичные дома Галаты. Женщины вслух мечтали о богатых иностранцах, за которых надеялись выйти замуж.

Назаров почти не принимал участия в общей беседе, прислушиваясь к шипению морской пены. Через иллюминатор едва просматривались берега, по всей видимости, Румынии или Болгарии. На душе у него было муторно, как после многодневного пьяного загула. Он не был уверен, что сделал правильный выбор, отправившись в добровольное изгнание.

Самуил не скрывал ликования: вот она, легендарная столица древней Византии — Константинополь-Царьград-Стамбул! Даже Назаров приободрился.

А город встретил пришельцев с презрительным равнодушием. С первых шагов стало ясно: здесь они чужаки, чье присутствие если и не портит ландшафта, то и не прибавляет к нему ничего интересного.

Предприимчивый Рубинчик сразу же отправился на поиски «своих», чтобы обменять остатки «золотого запаса» на деньги. Назаров остался ждать на набережной. Он сидел на берегу Босфора и молча потешался над собой, приплывшим в поисках счастья туда, где даром никому не нужен со своей дешевой гармошкой. Ехал гость к меду, да пить ему воду. Для полноты абсурда впору было развлечься русской рулеткой, но, слава богу, с ним Самуил Рубинчик, а это не хухры-мухры, не фиш на блюде.

Они сняли комнату в дешевой гостинице близ Галатского моста и, чтобы не привлекать внимания полиции, купили себе красные фески.

Юрия поразило, что на берегах Мраморного моря сохранилось столько артефактов, свидетельствующих о былом величии империи. Причем не только живописные руины, но вполне пригодные к использованию сооружения дотурецкой эпохи. С чувством праведного гнева он взирал на собор святой Софии, ныне плененный полумесяцем, и на другие православные храмы, превращенные в мечети. Первые шаги по историческому граду стали назидательной притчей о бренности славы, изменчивости судьбы и порочности гордыни. Кто только не мечтал об этом великом городе, лежащем ныне у ног победивших союзников.

Смесью ароматов, великолепием пейзажей, пестротой, контрастами, разноголосицей Стамбул удивлял, подавлял и очаровывал. Турки носили фески, их женщины прятали лица за полупрозрачной паранджой; тут же мелькали европейские цилиндры и фасонистые шляпки, грузинские сванки, армянские колозы, а также все виды папах и кепок. Среди этого многообразия выделялись черные широкополые шляпы и сутаны представителей католических конгрегаций. Головы мусульманского духовенства покрывали чалмы, а длинноволосые, бородатые греческие священнослужители носили плоские скуфейки и просторные рясы, тоже черные. С надменностью победителей офицеры союзных армий с помощью стеков расчищали себе путь в толпе. Из ресторанов и буфетов, а также от уличных жаровен и лотков исходил пряный аромат восточной кухни. Казалось, это не город, а гигантский базар, где все желают что-нибудь купить или продать. Во внешнем смешении Востока и Запада чувствовалась скрытая непримиримость.

Рубинчик и Назаров пришли в европейскую часть Константинополя. На главной улице Гранд рю де Пера, или просто Пера, располагались магазины, отели, рестораны и кофейни. Здешняя публика разительно отличалась от той, что была на другом берегу залива. Дамы носили элегантные платья, а мужчины — дорогие костюмы и смокинги.

Рубинчик послал воздушный поцелуй вслед сверкающей никелем машине.

— Видел, Назаров, какая мадам в авто? Эх… Мы начнем концертировать в другом месте. Ни одежды наши, ни репертуар не тянут на внимание этой публики. Думаю, необходимо разучить несколько вальсов и фокстротов. Гопак, трепак и польку-птичку временно сдадим в архив. Уверен, здесь нас ждет удача, мы парни фартовые.

Они зашли в музыкальный магазин и купили ноты. Пообедав в греческом ресторане, вернулись в Галату. Назаров был шокирован увиденным: в открытых окнах нижних этажей стояли полуголые женщины всех возрастов и рас. Совершенно не стесняясь, они зазывали мужчин и громко торговались с ними. Публичные дома занимали целые кварталы. В барах и дансингах стонал джаз — гуляла матросня. Все знали, что здесь находятся рынки «живого товара»: из Восточной и Центральной Европы контрабандисты везли сюда завербованных женщин, которых потом переправляли в публичные дома Южной Америки. Тут же отирались представители криминала: контрабандисты, воры, грабители, убийцы. В Галате они дома, так как полиция обходит ее стороной. Бок о бок с криминальной Галатой процветала Галата деловая: конторы и склады европейских и местных купцов, преимущественно армян и греков.

Шагая в гостиницу, они увидели на вывеске одного из баров до боли знакомое слово — «Одесса».

— И здесь Одесса-мама! — хлопнул в ладоши Рубинчик.

Войдя, они сразу же очутились перед деревянной стойкой, за которой сидел пожилой еврей.

— И что, вы будете из одесских жидов? — вежливо поинтересовался Рубинчик. — Вы наши или мы ваши?

— Наши — ваши! — кивнул хозяин.

— Мы известные в Одессе музыканты: Жорж и Самуил.

— А меня называйте «дядя Изя».

Рубинчик принялся убеждать дядю Изю в необходимости хорошей музыки для процветания его заведения.

— У нас уже была парочка музыкантов. Одному проломили голову, другому расквасили нос, — предупредил хозяин.

— Кто же это сделал? — возмутился Рубинчик.

— Что за вопрос! Гости, конечно. Все зависит от таланта.

— Дядя Изя, мы не жиганы с Большого Фонтана и не зарабатываем на жизнь дешевыми куплетами типа «Жил на свете Хаим, никем не замечаем». Мы не поем «Майн тохтер Суркеле гуляет с уркеле»…

— У вас есть барабан? — деловито осведомился хозяин.

— Нет, только скрипка и гармошка.

— Мало! Для джаза необходим барабан. Ладно, я одолжу вам свой. Один из гостей расплатился им за ужин.

— Теперь обсудим за гонорар, папаша Изя. Имейте в виду, мы артисты мирового уровня. В родной Одессе мы играли в самых лучших заведениях, — привычно заливал Рубинчик.

— Гонорар известный — все, что гости положат на вашу тарелочку. От себя мы присовокупляем ужин.

— С вином?

— Без вина.

— Не согласны! Каждому по пол-литра салагоса.

— Ладно. Что касается девочек, то вы сами с ними договаривайтесь.

— За девочек пока не время. Надеюсь, они потерпят.

Когда вышли из бара, Рубинчик сказал:

— Пока все идет как надо. А теперь я поведу вас в Стамбул. — он развернул ладони, как делают магометане, когда молятся.

Полюбовавшись заливом Золотой Рог, они прошли по Галатскому мосту и очутились в мусульманской части города. Рубинчик водил Юрия по грязным кривым и узким, как ущелья, улочкам. Назарова удивило, что ни в одном из домов не было наружных окон. Наконец они вышли к площади, которая среди каменного однообразия слепых стен выделялась наличием двух мечетей. Одна из них — бывший православный храм Карие, когда-то считавшийся архитектурным чудом Византии. Он был построен в VI веке и принадлежал греческому монастырю. Осмотрев памятники, потопали назад. Когда шли через Босфор, то обратили внимание, что дула всех орудий на кораблях союзников направлены в сторону беломраморного дворца султана Мехмеда.

— Не завидую я правителю правоверных, — усмехнулся Рубинчик.

Весь вечер и большую часть ночи приятели разучивали новую музыку. Соседи раздраженно стучали в стену и громко ругались, но они не обращали на это внимания. Спать из-за полчищ клопов все равно было невозможно. К утру они худо-бедно сформировали новый репертуар.

На следующий день к пяти часам пришли в «Одессу». Бар был небольшой. Посетителей обслуживали три хорошенькие официантки — две гречанки и армянка. Девушки были в длинных платьях, а хозяин — в смокинге с засаленными реверами. Его супруга в старомодном вечернем платье и фальшивых бриллиантах ходила по залу, раздавая указания. За столиками сидели только несколько американских матросов, по-видимому, ухажеры официанток.

Когда Рубинчик и Назаров начали играть, хозяин приказал открыть все окна. Через час зал был полон. Посетители танцевали, пили, громко переговаривались, стараясь перекричать друг друга. Официантки еле успевали разносить горячительные напитки, преимущественно виски. В течение вечера музыканты несколько раз обошли гостей с тарелочками.

— Вот это барыш — валюта! — радовался Рубинчик, подсчитывая выручку.

Поздно ночью он делился с Назаровым своими планами:

— Через год откроем свое заведение и женимся на еврейках-эспаньолках. Это такие женщины — огонь до самой печенки, не то что польские жидовочки. Наши жены встанут за стойку, а мы будем хилять джаз. Публика станет носить нас на руках. Э-э, а как мы назовем свое заведение?

— «У Семы и Жоржа».

— Ну-у, что это за название! Назовемся как-нибудь по-испански: «Кармен» или «Карменсита». Матросы любят такие слова. Наши официантки будут одеты а-ля Кармен. Заманчиво? А еще через несколько лет откроем дансинг «Галла на рю де Пера». Там уже будет играть настоящий оркестр, который мы наймем, а сами в модных смокингах, как настоящие джентльмены, будем прогуливаться меж гостей и курить сигары. Шик?!

— Ну а дансинг как назовем?

— Например, «Амбассадор» — красивое слово. В переводе значит «посол». Публика, в общем-то, будет та же: воры, спекулянты, аферисты, шлюхи, только из высшего общества — элита, которую поддерживает правительство и защищает армия.

Дела в баре шли замечательно. Музыка публике нравилась, и заработки были приличные. Назаров и Рубинчик приоделись, сняли квартиру. Им уже казалось, что они живут в Константинополе годы.

Но период благополучия рухнул в одночасье.

Однажды к столику музыкантов, стоявшему на небольшом возвышении, подсели два латиноамериканца, которых обслуживал сам дядя Изя.

Один из парней спросил:

— Когда я получу моих девочек?

— Когда захочешь, — ответил хозяин.

— Завтра отходит мой пароход.

— А я возражаю?

— Ты уже говорил с ними?

— Э-э, уговаривай сам, я лишь согласился расстаться с ними. Дядя Изя подозвал к столику двух официанток.

— Ну как, красавицы, вы готовы переплыть океан в поисках любви? — обратился к ним один из гостей.

— Нам и здесь хорошо, — бойко ответила одна из девушек.

— Разве хозяин вам ничего не говорил?

— А что он должен нам сказать?

Сутенер покраснел от ярости и пошел на дядю Изю: — Надуть нас решил? Не на тех напал! За обеих уплачено! Его напарник тоже встал и принял угрожающую позу.

— Гони назад деньги, шкуру спустим!

Папаша Изя сделал вид, что струхнул, и заскулил:

— Я при чем! Они сначала хотели, потом передумали. Пусть сами платят!

— Ах, так! Ну, держись, плешивый!

Латиноамериканец вырвал у Рубинчика скрипку и ударил ею дядю Изю по голове. Тот упал.

— Убили! — завизжала хозяйка.

На помощь ей бросились американские матросы.

Публика моментально разделилась на два лагеря, началась драка. В пылу сражения крушили мебель, били посуду. Музыкальные инструменты разнесли в щепки. Рубинчик и Назаров едва успели выпрыгнуть через окно на улицу и бросились наутек. Сзади доносились свистки полицейских и пьяная ругань. Выбившись из сил, они присели на какую-то плиту, как оказалось, могильную — ноги принесли их к заброшенному кладбищу.

— И они называют свой поганый бордель «Одессой»! Дикари. Хорошо еще, нас не убили, а главное — полиция не замела. Без документов нас запросто могли упечь в каталажку. К сожалению, наша музыкальная карьера на этом закончилась.

— Чем же мы теперь будем жить? — без особой тревоги спросил Назаров, уверенный, что в голове неутомимого Самуила полно гениальных идей.

Он был прав: находчивость снова не подвела Рубинчика.

— Будем торговать с лотков на Галатской лестнице, — немного подумав, сказал он. — Очень хорошее место. Начнем с дамских чулок и парфюмерии — файновый товар, ведь для женщин нет ничего важнее этого. Тут у меня есть один знакомый, он поможет нам, даст кое-что в кредит. Не унывайте, Юрь Николаич, через год мы будем иметь свой магазин на Пер. Все американские миллионеры начинали свой гешефт с лотка, и Рокфеллер, и Морган, и другие. А ведь они даже не были одесситами.

На одной из площадок Галатской лестницы, несмотря на дождь, шла оживленная торговля. Рубинчик призывал дам делать покупки.

— Последние парижские новинки! Двадцать процентов скидки! Начинайте беспокоиться сейчас, любезные барышни, чтобы не иметь потом жестоких сожалений!

«Двадцать процентов» производили впечатление. Женщины слетались на этот призыв, как мотыльки на свет. Рубинчик, разыгрывая благодетеля, со вздохом и прибаутками уступал в цене. Лоток быстро пустел, и он шел за следующей партией товара.

Вечером он, смеясь, рассказывал Назарову о своих коммерческих успехах, ведь товар был фуфло, духи он вообще разбавлял спиртом.

У Юрия все обстояло иначе, он почти ничего не продал.

— Рубинчик, я не могу надувать людей, — оправдывался он.

— Надувать? — опешил Рубинчик. — На этом стоит вся торговля! По-вашему, я должен быть разборчивее Бога? Посмотрите, кому Он дает деньги!

— А что если вас завтра побьют?

— Значит, такова селяви. Лишь бы не стать шнорером — нищим, по-нашему. Мы в Константинополе, Назаров, здесь все друг друга надувают.

— А я хочу просто работать.

— Ах, «просто работать», что ж, попробуйте.

На другой день Назаров пошел в Галатский порт. На одном из причалов разгружали греческий пароход. По длинному трапу гуськом бежали турецкие хамалы, согнувшись под тяжестью мешков с мукой. Пожилой капитан лично наблюдал за их работой, покуривая трубку.

Назаров подошел к нему и сказал, что ищет работу.

— Одна лира! — ответил капитан, указав трубкой на хамалов.

Юрий таскал мешки до захода солнца. По окончании работы, потный и усталый, подошел к капитану, чтобы получить свои деньги, но тот дал только семьдесят пять пиастров. На протест Назарова капитан не ответил, просто повернулся к нему спиной.

Жаловаться было некому.

— Вот вам и честный труд! — торжествовал Рубинчик. — Лучше принимайтесь завтра снова за наш гешефт. Хоть пуп не надорвете.

— Попробую найти работу в другом месте. Я слышал, на азиатском берегу можно заняться рыбной ловлей.

Рубинчик смотрел на товарища с искренним сочувствием:

— Будете надрываться целый день за две тощие кефали?

Назаров не ответил.

Утром следующего дня маленький шаркет доставил его в Скутари — небольшой городок, расположенный напротив Константинополя. Здесь воды Мраморного моря сливаются с Босфором.

Дорога заняла около часа. Был прекрасный солнечный день. Над морем носились стаи чаек, то и дело ныряя за добычей, видимо, шли косяки мелкой рыбешки. Стоя на берегу, Назаров любовался открывшейся панорамой Константинополя и курил. Не верилось в реальность происходящего. Бросив окурок, пошел искать рыбаков. Вскоре встретил двух турок, укладывавших в лодку сети.

— Салям алейкюм! — поздоровался он.

— Алейкюм салям! — ответили ему.

Затем он стал говорить по-французски. Они его понимали.

— Я русский, ищу работу, — объяснил Юрий.

Турки улыбнулись, сверкнув белыми зубами, и одобрительно похлопали его по плечу.

Он помог им погрузить снасти. Потом все трое сели в лодку и поплыли на середину пролива. Закинув сеть, вернулись на берег. Теперь можно было покурить. Турки достали свои трубки и начали неторопливый разговор, мешая французские и турецкие слова. Где не хватало слов, обходились жестами. Назаров понял, что они искали третьего компаньона и теперь считают, что сам аллах привел его к ним. Они пригласили его выпить кофе и повели к бедной хижине, сколоченной из старых досок, фанеры и кусков ржавой жести. Пустырь вокруг жилища был огорожен колючей проволокой. Во дворе стояли шесты для сушки сена. Пригнув головы, через узкую дверь вошли в дом. Посреди комнаты прямо на земляном полу стояла маленькая железная печь. В углу лежали сложенные горкой матрацы, а вдоль стен были разложены циновки.

Один из мужчин настругал щепок и растопил печь. Когда разгорелся огонь, он поставил на него медный кофейник с длинной ручкой. Все уселись на циновки, поджав под себя ноги. Вскоре закипел кофе. Разлив напиток по маленьким чашечкам, они продолжили начатую беседу. Назаров понял, что турки предлагали ему работать с ними, жить в этой хижине и делить все поровну. Они рассказали, что раньше их было трое, но один из компаньонов на днях утонул, у него было слабое сердце. Юрия тронула доверчивость этих людей, но он не торопился с ответом. Примерно через час они снова вышли в море.

Работа была тяжелой. Вымокли с головы до ног, а поймали ведро кефали. Сеть закинули снова, через три часа опять вытянули. Так рыбачили до заката. Результат улова — каждому по ведру рыбы.

Назаров великодушно отказался от своей доли.

— Вся рыба ушла из Босфора в море. Кисмет^[10]… — виновато сказал рыбак.

— Завтра пойдем в море, да поможет нам аллах! — поддакнул второй.

Голодный и промокший Назаров возвращался ни с чем. Он был зол на себя и на судьбу. Напротив него в шаркете сидел старик в сутане и шляпе, уткнувшись в молитвослов. Спустя какое-то время священник закрыл книгу и обратился к Назарову по-французски:

— Мне кажется, вы — русский?

— Как вы догадались?

— По вашему лицу. До войны я не раз бывал в России, у меня там много друзей. Чем вы занимаетесь в Константинополе?

— Можно сказать, ничем. Сегодня вот рыбу ловил.

— Так начинали апостолы. Сначала ловили рыбу, а потом стали ловцами человеков, — улыбнулся священник. — Если вам понадобится помощь, зайдите ко мне. К сожалению, должен проститься, я уже дома. До свидания.

Он протянул Назарову визитную карточку.

Шаркет причалил к пристани в Изнике. Попутчик сошел на берег.

«Пресвитер Иероним», — прочел Юрий на визитке.

Вернувшись домой, он рассказал Рубинчику о своей неудачной рыбалке и знакомстве с пастором.

— Что касается рыбалки, то я наперед знал, что это ерунда, — сказал Рубинчик, — а вот падре из шаркета — дело серьезное. Вы можете стать попом — очень выгодное занятие.

— Ну какой из меня поп, Рубинчик?

— Такой же, как и все другие. Не все ли равно, как обманывать людей.

— Я никого не собираюсь обманывать.

— Тогда другие обманут вас. Во всяком случае, если вас приглашают, то надо пойти — это хотя бы вежливо.

— Пожалуй…

Шаркет доставил Назарова в маленький городок Изник на берегу Малой Азии. В 325 году здесь собирался Первый Вселенский Собор, осудивший ересь Ария. В то время город назывался Никея. На том месте, где отцы Церкви формулировали вечные христианские догматы, теперь из земли выступали только поросшие травой развалины.

Назаров быстро нашел католический монастырь и позвонил в садовую калитку. Ему открыл молодой монах, который привел его в скромно обставленную приемную и попросил подождать.

— Я доложу отцу настоятелю, — сказал он по-французски.

Вскоре монах вернулся и сообщил, что настоятель приглашает гостя в свой кабинет. Они прошли через узкий коридор. В комнате с атласными гардинами за массивным письменным столом сидел вчерашний попутчик.

— Рад вас видеть, дорогой рыболов, — приветливо сказал отец Иероним, пожимая Назарову руку. — Рыбаки — самый почтенный народ, ведь когда-то они основали Церковь. Присаживайтесь, мой друг.

Юрий сел в жесткое кресло.

— Давайте так: сначала вы расскажете о себе, а потом я расскажу вам о нас.

Назаров поведал о своей жизни в России, а также о том, почему пришлось покинуть родину. Священник слушал его с сочувствием.

Затем сказал:

— Да, это трагедия, но она поправима, если вы найдете цель жизни. Без духовной цели жизнь вообще не имеет смысла, ибо все преходяще, вы это знаете. Вы много пережили, юноша, и я хотел бы по-христиански помочь вам. Как я уже говорил, мне приходилось бывать в России: в Петербурге, Москве, Киеве. Я был молод, работал в архивах, имел много друзей среди ученых. В России был даже издан один из моих научных трудов. Наш орден объединяет ученых монахов, мы изучаем историю Византии и всех Восточных церквей. Наша цель — доказать их историческую связь с Римской церковью. Вы же знаете, что до начала XI века была только одна вселенская Церковь, возглавляемая Римом. Интриги византийских императоров и патриархов разрушили это единство, создав схизму. Древняя Киевская Русь до XI века принадлежала лону католической церкви, хотя и не имела с ней постоянной связи. Ее святые: Владимир и Ольга — это и наши святые. Дочь Ярослава Мудрого Анна была замужем за французским королем. На славянском Евангелии, привезенном ею во Францию, присягали короли в Реймском соборе, вступая на трон. Мы на идейном уровне работаем за воссоединение всех восточных церквей с Римом и молимся об этом каждый день. С этой целью нами созданы миссии на Балканах и в Малой Азии. При них открыты начальные и средние школы, в которых учится христианская молодежь. При нашем монастыре тоже имеется семинария, в которой обучаются славяне, среди них есть несколько ваших соотечественников. Срок обучения — четыре года. Если пожелаете, мы и вас туда зачислим. Семинаристы живут при монастыре, на полном пансионе. Мы готовим будущих пастырей-миссионеров. По окончании семинарии вы будете рукоположены в священный сан восточного обряда. К тому времени, будем надеяться, безбожная власть в России падет, и вы сможете вернуться на родину в качестве апостола единой истинной церкви, чтобы помочь своему народу найти верный путь ко Христу.

— Благодарю вас, отец Иероним, но меня не интересует религия. Пожалуй, я могу назвать себя атеистом. Простите, если огорчаю вас.

— Это беда нашего века. Что ж, не стану вас уговаривать, раз вы не чувствуете призвания к апостольской деятельности. Однако что-то мне подсказывает, что истина откроется вам позже. Мне хочется вам помочь. Зайдите ко мне послезавтра в одиннадцать утра. У меня в гостях будет человек, который, возможно, даст вам временную работу, а там посмотрим.

— Благодарю вас, отец Иероним, я приду, — сказал Назаров, вставая.

Вечером, когда Рубинчик вернулся домой, Юрий рассказал ему о своем разговоре с настоятелем монастыря.

— И вы отказались! — схватился за голову Рубинчик. — Четыре года курортной жизни в монастыре, никаких забот…

— Но я вовсе не собираюсь идти в попы.

— А кто за это говорит? Вот послушайте анекдот. Сидел как-то ночью бородатый еврей над Талмудом и читал при свете свечи. Дошел до места, где сказано: «Бородой богат — умом беден», а рядом пояснение талмудиста Раши к этому месту: «Человек с густой бородой — болван». Поглядел бородач на свою бороду и стал размышлять: «Как быть? Остричь — Тора не позволяет, оставить — правда наружу выходит». Думал-думал и придумал. Поднес к бороде горящую свечу. Пламя вспыхнуло, борода сгорела, но вместе с нею обгорело и лицо. Глянул еврей в раскрытый Талмуд и приписал на полях: «Проверено и доказано». — Рубинчик громко расхохотался. — Ты, Юрь Николаевич, только отрасти бороду, а жечь не придется. Просто сбреешь, когда придет срок.

— Ну не могу я, Самуил, совесть не позволяет лицемерить.

— Святая наивность! Но за наивность я тоже знаю притчу. В дом к учителю Торы пришла перемазанная сажей женщина и спросила: «Раби, что мне приготовить сегодня на обед?» — «Иди домой и свари лапшу», — ответил он. Когда женщина ушла, раби сказал ученикам: «Сдается мне, что эта простодушная женщина — кухарка. Когда она спросила у хозяйки, что сготовить на обед, та ответила: “У раби своего спроси!” Вот она и пришла». Юрь Николаич, совесть обременительна. Мало ли чему вас учили в гимназии.

— А у нас говорят: где ум не осилит, там и хитрость не возьмет. Рубинчик понял, что лучше сразу голым задом в крапиву, чем убеждать Назарова, и сменил тему:

— Уже появились беженцы из Одессы и Крыма. Хорошо, что мы вовремя удрали. Я начал скупать у них вещи и драгоценности — это шикарный товар, на нем я поднимусь. Советую и вам, Юрь Николаич, не терять времени. Фарт не любит медлительных.

Назарову надоели уроки Рубинчика. Он признавал за ним изворотливый бойкий ум, знание человеческой психологии, оптимизм, но, в общем-то, они были людьми разной модальности. Он решил, что больше не может пользоваться чужим умом, следовательно, придется самому думать, как жить дальше. Пора было кардинально все изменить.

После ужина уставший за день Самуил быстро заснул, а Юрию не спалось. Из головы не выходили сообщенные Рубинчиком новости о России. Он тревожился о семье. Константинополь ему осточертел, но без денег, документов и визы нечего и думать о Европе. Рубинчик о переезде в Париж уже не помышляет, ему и здесь хорошо.

Назаров явился в монастырь к назначенному часу. Кроме отца Иеронима, в кабинете сидела дама лет двадцати пяти — тридцати в роговых очках, элегантном сером костюме и бордовых туфлях. Женщина без смущения оглядела вошедшего с головы до ног.

Отец Иероним представил Назарова, сообщив, что он русский, из хорошей семьи, образован, умен и может быть ей полезен.

— Меня зовут Лилиан Смит, журналистка из Соединенных Штатов Америки, работаю в журнале «Мир и человек», — сказала незнакомка, протягивая Назарову руку, которую он учтиво поцеловал. — Можете называть меня по имени. И я вас, если не возражаете, буду называть просто Джордж.

— Я к вашим услугам, мисс.

— Мой журнал интересуется русским вопросом. К сожалению, мне не хватает исторических знаний, чтобы разобраться в современной политической обстановке. Людям Запада трудно понять русских, которые веками испытывают мощнейшее тяготение к мистике, но, несмотря на это, отвергли религию. Мне нужен консультант. Вы согласны стать им, мистер Назаров?

Она сняла очки, и Назаров увидел, что у американки серые глаза и крашеные ресницы.

— Я готов попробовать, мисс Лилиан.

— Значит, договорились. Отец Иероним, благодарю вас.

Настоятель слегка поклонился в ответ.

— Буду ждать вас завтра между девятью и десятью часами в кафе гостиницы «Токатлиан» на Пер, — сказала американка Назарову.

На следующее утро, ровно в девять Юрий сидел в «Токатлиане», пил кофе и читал свежую прессу. Вскоре пришла Лилиан.

— Что пишут? — спросила она.

— Везде одно и то же: Кемаль, греки, большевики.

Лакей принес ей завтрак и кофе.

— Здесь говорить удобнее, чем в монастыре, — сказала она, намазывая джемом булочку. — Меня направил туда один французский журналист, узнав, что я интересуюсь Византией. Греки сейчас претендуют на восстановление былой империи и ведут войну в Малой Азии. Отец Иероним любезно разрешил мне пользоваться монастырской библиотекой, но у меня на это нет времени. Я журналист, а не книжный клоп. Вчера заказала монахам несколько статей по истории Византии, они напишут лучше меня. Теперь поговорим о вас.

Лилиан вынула из сумочки портсигар и протянула Назарову. Поблагодарив, он взял сигарету. Она тоже закурила.

— Я уже говорила, меня интересуют русские. К примеру, вы можете сказать, как появились термины «красные» и «белые»?

— Охотно объясню, мисс. В старой России были еще и «черные» — так называемые «черносотенцы». Красные — это революционеры. Черные считались консерваторами, а красных сначала даже за либералов принимали. Во время гражданской войны появились еще и «белые» — это те, кто не принял новую политику и восстал против большевиков. Они назвали себя «белыми», претендуя на нравственную чистоту своих политических риз.

— Понимаю, — сказала Лилиан. — Не думаете ли вы, что если в России укоренится большевизм, то впоследствии весь мир может разделиться на два лагеря — белых и красных?

— Кто знает, может, так и будет.

— Американцев это не радует. У нас своя идеология, цель которой — гуманизм. Даже капитализм у нас особенный, с элементами филантропии. Например, по инициативе Рокфеллера создан благотворительный фонд для помощи бедным. Именно из гуманизма мы сейчас кормим пол-Европы. Разве это не благородно?

— Еще бы, мисс.

— Прочтите биографии миллионеров — все они вышли из низов. Нам революция не нужна! — разошлась американка. — Вскоре наступит новая, глобальная американская, эра, и весь мир последует нашему примеру. Нет, красная звезда никого не соблазнит. Что сулят красные? Рабочую казарму! А люди хотят свободы. Вы согласны, Джордж?

— У кого есть деньги, тому нигде не скучно, мисс. Мне, например, довольно тоскливо живется, хотя свободы навалом. Вот если бы иметь хорошую работу, тогда и жизнь не казалась бы неудавшейся…

— Согласна, остаться без родины и без работы ужасно, — перебила его американка. — Но к делу! Мне нужен чичероне, но предупреждаю, это работа временная — пока я здесь. В любой момент журнал может послать меня в другую страну, поэтому я не могу брать на себя обязательств. Мои условия: стол, комната в отеле и сто турецких лир на карманные расходы. Будете жить в «Токатлиане». Работы будет много. Вы должны все время находиться в полном моем распоряжении. Согласны?

— Охотно принимаю ваше предложение, мисс. Мне это интересно.

— Журналистика — действительно живое дело, — Лилиан сняла очки и, глядя Юрию в глаза, сказала: — На всякий случай должна вас предупредить: не думайте, что у меня какие-то планы на вас. Наши отношения будут сугубо деловыми, мистер Джордж.

— Ничего другого я и не предполагал, мисс Лилиан.

— Еще один вопрос, необходимый для нашего сотрудничества: вы умеете танцевать новые американские танцы?

— Не умею, мисс.

— Очень жаль. Без джаза теперь никуда. Знание новых танцев — первый признак светского лоска. Ничего, научитесь. При «Токатлиане» есть школа танцев. Заведует ею одна очень милая дама. Я с ней договорюсь.

— С удовольствием буду учиться, мисс.

— Ответьте прямо, мистер Джордж. Это весь ваш гардероб?

— Есть еще кремовая тройка, мисс.

— Вам необходимо приобрести еще два костюма, смокинг, пальто, плащ, хорошую обувь и прочие необходимые для мужчины вещи. Я помогу вам, так как это понадобится для работы.

— Я не могу принять все это.

— Почему?

— Мужчина должен обладать чувством собственного достоинства. Это важнее платья.

Лилиан рассмешило его заявление.

— Я не собиралась одевать вас за свой счет, мистер Джордж. Вас оденет американский Красный Крест. Смокингом и обувью вас снабдят как бедного артиста-иммигранта, нуждающегося в этих вещах для получения работы. Я лишь составлю вам протекцию.

— В таком случае благодарю вас, мисс.

— Как видите, я практичная женщина. Вам, конечно, нужен аванс. Что ж, получите! — она положила на стол несколько кредиток. — Сворачивайте все свои дела и завтра же переселяйтесь в гостиницу. Ровно в десять утра буду ждать вас в холле.

Разыскав Рубинчика на Галатской лестнице, Назаров сообщил ему о переменах в своей жизни.

— Что ж, Юрь Николаич, действуйте. Из чичероне может выйти солидный человек, как-никак вы в университете учились. Постарайтесь заморочить голову американской крале, если она не уродина.

— Спокойно, Самуил, она предупредила, что наши отношения будут чисто деловыми.

— Я вас умоляю! Все это бабьи ритуальные пляски. Сопротивление — неотъемлемая часть их любовных игр.

— Однако нашей общей жизни конец, я переезжаю в отель.

— Даже Рокфеллер начинал скромнее. Вам уже выдали аванс, а ему первые четыре месяца вообще не платили. Что делать, пришла пора расстаться. Устроим прощальный ужин? С меня две бутылки самоса!

Вечером приятели сидели в своей комнате и пили вино. И без того словоохотливый Рубинчик, выпив, тараторил без пауз.

— Если вам почему-либо не понравится у американки, то Самуил Рубинчик всегда к вашим услугам. Сема одесский может обмануть кого угодно, только не своего боевого товарища! Я не напрасно получил свои Георгиевские кресты, и для меня они тоже святы как память о нашем прошлом.

— Я всегда это знал и ценил вашу дружбу, Самуил. Спасибо за все.

Лилиан помогла Назарову получить в Красном Кресте необходимый гардероб. В элегантном костюме и модных туфлях он входил в гостиничный ресторан об руку со своей патронессой.

Она рассказывала ему об обычаях и нравах своей родины. Юрий вежливо внимал.

— Уверена, что Америка — единственная страна, где можно жить счастливо. Не то что эта дряхлая Европа со своими бесконечными войнами.

— В Америке тоже были войны, — заметил Назаров.

— Война Севера с Югом была войной за нашу независимость. Мексиканская и испанская вообще не войны, так — забавы.

Пообедав, они перешли в кафе. Лакей принес кофе и свежие газеты.

— Теперь о делах, — сказала Лилиан. — В Константинополе прошлые века и век настоящий завязаны в единый узел, который я не могу распутать. Все смешалось: греки, русские, турки, армяне, евреи… Кто там еще? Монахи обещали дать несколько статей по истории Византии, турецкий вопрос освещает местный журналист, а русские проблемы я доверяю вам, Джордж. Будете помогать мне писать статьи. Главное, они должны содержать сенсацию, чтобы увлечь читателя и завладеть его вниманием. Дилетантизм меня не пугает, нас никто не будет контролировать. Завтра же приступим к работе. А сейчас вы в качестве чичероне покажете мне вечерний Константинополь. Погода прекрасная. Только я хочу переодеться. Ждите меня здесь.

Она вернулась через полчаса, одетая в легкий клетчатый костюм, на плече — фотоаппарат в кожаном футляре.

Поехали на такси в азиатскую часть города. Назаров повел ее в Айя-Софию и, как заправский экскурсовод, рассказал о золотом веке Византии. Он много знал о Константинополе из уроков истории и прочитанной литературы, вдобавок не стеснялся разбавлять свои рассказы романтическими сюжетами собственного сочинения. Ему казалось, что женщинам это нравится. Американка действительно развесила уши.

Потом они осмотрели развалины дворца византийских императоров, ипподром и еще одну мечеть. Лилиан то и дело щелкала фотоаппаратом, а когда устала, они снова сели в такси и велели шоферу медленно ехать вдоль Босфора.

Юрий продолжал блистать эрудицией:

— Возле этих ворот с мечом в руке погиб последний византийский император Константин XI Палеолог, или Константин Драгаш. Он был восьмым из десяти детей Мануила II и Елены Драгаш, дочери сербского князя Константина Драгаша. По византийской традиции, принцам дозволялось принимать фамилию матери, если она знатного рода. Константин предпочел фамилию Драгаш. А на той стене, по преданию, киевский князь Олег прибил свой щит, осаждая город. Во-о-н в той башне томились плененные запорожские казаки и пели свои грустные песни. А сейчас перед вами развалины древнего языческого храма. Его плиты давно поросли травой забвения, как и это турецкое кладбище. Всюду следы дикого язычества, поверженного христианства и неумолимого ислама. Каждая религия претендует на истинность, но ни одна из них не сумела объединить человечество.

— Теперь на это претендует коммунизм, — заметила Лилиан. — Вы не проголодались, мистер Джордж? Лично я очень! Остановимся у ресторана.

Они взяли столик на открытой террасе греческого ресторана с видом на Босфор и Константинополь. Лилиан заказала вино.

— А вы прекрасный гид, мистер Джордж, — сказала она за ужином, — сумели увлечь меня рассказами о христианском прошлом Востока. Ваше знание истории мы обязательно используем.

Юрий молчал, залюбовавшись пейзажем.

Ночь наступила по-южному внезапно. Город озарили тысячи огней. Их растянувшиеся нечеткие отражения качались на черной воде, как причудливый полосатый ковер. По заливу то и дело сновали катера, ломая световые узоры. Мелкие волны с поистине восточным подобострастием лизали «подошвы» стоявших на рейде судов.

«За подобострастием обычно скрывается коварство, в любой момент искательность может обернуться местью. Вся любовь — до первого шторма, — думал Назаров, но тут же отвлекся, вспомнив строчку из своего детского стихотворения: “Этой ночью случайной не пригрезились ли золотыми свечами по реке корабли?” — Неужели я писал девушкам стихи?»

Гражданская война в России закончилась победой большевиков. Сопротивление белых генералов и их армий было подавлено ценой огромных жертв. Последней пала армия барона Врангеля в Крыму.

Осенним утром 1920 года на рейде Босфора выстроилась его флотилия, а Константинополь заполонили тысячи беженцев — военных и штатских. Люди приехали со своими семьями, жалким скарбом и разбитыми надеждами. Строевые части, казаков и пехоту, решено было на транспортных судах переправить в Галиполи и на остров Лемнос. Около ста тысяч людей, лишенных крова, чинов и средств, превратились в скитальцев Ближнего Востока. Возле русских судов крутились шлюпки «братьев-христиан»: греки и армяне, не смущаясь, предлагали беженцам провиант в обмен на драгоценности. То же самое происходило на Пера и во дворе русского посольства.

Однажды Назаров встретил Рубинчика, крутившегося возле беженцев. Увидев Юрия, он поманил его к себе.

— Юрь Николаич, начался сезон золотых дождей, даже ливней! — радостно сообщил он. — Я уже снял магазин на Пера. Покупаю и беру на комиссию вещи. Смотрите, сколько всего привезли соотечественники! Если вам надоела ваша мамзель, то могу взять вас к себе. Одно условие: работать надо с холодной головой, отбросив эмоции.

Рубинчик хвастался, что уже скупил несколько икон в серебряных ризах и старинные гравюры. Огромный баул был набит золотыми и серебряными табакерками, братинами, сувенирными пасхальными яйцами, бронзовыми статуэтками, малахитовыми чернильницами, пепельницами, прочими ювелирными изделиями. Юрия особенно резанули по сердцу царские ордена и медали, гирляндой нанизанные на грязную ленту.

— Рубинчик, вам не жаль этих страдальцев?

— Если не я, то все скупят армянские и греческие спекулянты. И почему Самуил Рубинчик должен давиться жалостью за господ белогвардейцев? Разве они любили евреев? Кто придумал погромы и черту оседлости? Кто всегда презирал нас? Я лишь помогаю офицерам из штаба Врангеля загонять казенное имущество. Скоро я буду богат, потому что имею мозги.

Рубинчик фанфаронил перед Назаровым, как бы желая показать преимущество живого ума перед образованностью. Комплекс неуча всегда задевал его самолюбие, не зря же он любил повторять: если ты такой умный, то почему такой бедный? Юрий стерпел цинизм Рубинчика, так как не хотел портить отношений с единственным товарищем. Одиночество на чужбине — худшее из всех одиночеств, это он уже понял.

С приходом русской флотилии Константинополь стал еще оживленней. На Пера и всех примыкавших к ней улочках открылись новые магазины и рестораны, где дамы из высшего света работали официантками. Местных и заезжих негоциантов, а также офицеров союзнических армий потчевали борщом со сметаной, пирогами, шаньгами, окрошкой, наливками, водкой, блинами с икрой. Всюду звучала русская музыка. Иностранцев почему-то восхищала песня про Стеньку Разина. Улицы наводнили русские разносчики газет и мелкие офени. Женщины торговали с лотков горячими пончиками, которые пришлись по вкусу здешней публике. Появились русские хамалы, дровосеки, печники, кузнецы, гончары, а с ними нищие и проститутки. Мужчины, потеряв всякую надежду на устройство своей жизни, завербовывались в иностранные легионы для войны в Марокко и Индокитае, некоторые нанимались на плантации в Южную Америку. Сотни бездомных людей всех возрастов, как скот, валялись на полу вместе со своим скарбом. Чтобы они не умерли с голоду, международный Красный Крест как-то подкармливал беженцев. Бывшие офицеры высшего состава продавали казенное имущество и скупали валюту. Многим уже удалось выехать во Францию или Германию. Таким оказался финал исторической трагедии, которую иностранцы обозначили примитивным клише: «красные и белые».

Генерал Врангель жил на яхте «Лукулл». Он продолжал делать публичные заявления, говорил о погибающей родине, которая ждет возвращения своих сынов. Назаров был уверен, что белое движение было обречено с самого начала, ибо у него не было главного — идеи, способной объединить весь народ. Каждый белогвардейский лидер гнул свою линию, мало считаясь с другими генералами, взявшими на себя миссию спасения России. Больше других военачальников он корил Колчака: сначала предал свою семью, потом Государя, а во время исторической кульминации, когда шли решающие бои, никак от любовницы не мог оторваться. Старая песня: «нас на бабу променял». Красные оказались намного организованней, их лозунги нравились крестьянам, которых в стране было большинство. О том, что эти лозунги окажутся пропагандистским капканом, люди узнают слишком поздно, когда уже ничего нельзя будет исправить.

Иногда Юрий встречал кого-то из старых знакомых. Все они влачили жалкое существование и просили о помощи. Но он ничем не мог им помочь, потому что и сам был таким же неприкаянным беженцем.

— Сегодня вечером мы навестим одного турецкого журналиста в доме его матери, — объявила Юрию Лилиан, когда они закончили редактировать статью.

Встретившись в пять часов у «Токатлиана», поехали в Старый город и, петляя среди узких средневековых улочек, отыскали нужный дом. Калитку открыла пожилая негритянка. На пороге дома их встретил молодой турок, примерно одного возраста с Назаровым.

— Мой секретарь мистер Джордж Назаров, русский дворянин, — представила Лилиан Юрия.

— Очень приятно, Мехмед, — турок пожал протянутую руку.

В обставленной по-европейски гостиной на одном из диванов сидела хозяйка дома. Трудно было определить ее возраст, настолько искусно она была накрашена. Запах духов был по-турецки приторным.

— Рада видеть у себя дорогих гостей. Мое имя Эминэ, — сказала она по-французски, пожимая по очереди руки Лилиан и Юрия.

Их усадили за круглый стол. Служанка принесла кофе в крошечных чашечках из прозрачного фарфора и вазу со сластями.

После кофе все, включая хозяйку, закурили.

— Вам нравится Стамбул, мисс? — спросила она американку.

— О да, чудный город, Эминэ-ханум! Столько исторических памятников, которые производят сильное впечатление. И какая изысканная кухня! Впрочем, я могу наблюдать здесь только за жизнью европейцев…

–…которые завладели нашей столицей, — охладила ее пыл хозяйка.

— Турецкий народ скрывает свой быт от чужих глаз, — продолжала Лилиан, пропустив реплику мимо ушей. — Законы Корана…

— Если бы их не было, мы бы погибли как народ, — вставил Мехмед.

— Вы гостите в прогрессивном доме, — увела разговор в сторону его мать. — Я получила европейское образование, мой муж был врачом, учился в Париже. Как вдова, я чувствую себя свободной женщиной, но, выходя на улицу, все же надеваю чадру. Родственники осуждают меня за эту двойственность, но сын вполне понимает.

— Значит, вы одобряете эмансипацию женщин? — обратилась Лилиан к Мехмеду.

— До известного предела и с учетом наших законов. Мы не допустим, чтобы нашими женщинами торговали, как европеянками. Вы понимаете?

— Понимаю, — кивнула Лилиан, — в вас говорит национальная гордость. Но чем можно оправдать феномен многоженства?

— А разве ваши мужчины не многоженцы? Разница лишь в том, что мусульманин обязан содержать всех своих жен и детей, а европейцы гуляют тайно, — горячо возразил турок.

— Вы правы. Это, пожалуй, более нравственно, хотя не очень приятно для женщин.

— Гаремы сохранились только у султана и его визирей, — сказала Эминэ. — Это, считай, конченые люди. Молодая Турция там — в Анатолии, у Кемаля. Скоро повстанцы придут сюда, и Кемаль прикажет женщинам снять чадру. Мы охотно это сделаем.

— Как вы думаете, чем отличается турецкая женщина от европеянки? Я читала «Азиадэ» Пьера Лоти и «Человек, который убил» Клода Фарера.

— Забавные романы, — иронично улыбнулась хозяйка.

— По-вашему, образы турчанок в них неправдивы?

— Сплошной вымысел сторонних людей.

— Почему же вымысел?

— Потому что автор — европеец, он не мог знать ни одной турчанки.

— Разве Азиаде не является художественным слепком с живой женщины? А любовь капитана у Лоти? Неужели ничего такого не могло произойти?

— Мне жаль вас разочаровывать, мисс, но дама, ставшая прототипом героини романа, на самом деле была француженкой, жившей в Стамбуле с детских лет. Она обманула влюбившегося в нее Лоти. Я ее хорошо знала. Бедняга Лоти умер, так и не узнав правду. Близость с европейцем для турчанки невозможна, так как, по закону Корана, за это ей грозит смерть. Продолжайте писать романы, оперы и даже ставить балеты о нашей жизни, мы будем их читать, слушать, смотреть и умиляться сентиментальными сюжетами, но мы не узнаем в них себя, так как это не мы, а ваши фантазии о нас.

Лилиан казалась озадаченной, но не хотела сдаваться:

— Вы тоже любите и страдаете, разве не так?

— Конечно, но по-своему.

— Как жаль, что я не мужчина! Я попыталась бы разгадать тайну турецкой женщины.

— Вы ее не разгадаете, пока на женщинах чадра.

— А вдруг, когда вы ее снимете, исчезнет вся прелесть женщины Востока?

Эминэ холодно ответила:

— Для европейцев чадра — экзотика, а для женщин Востока — проклятие и символ зависимости от мужчины.

— Вы, вероятно, русский офицер? — обратился Мехмед к Назарову.

— Да, я служил в русской армии.

— Я тоже бывший турецкий офицер. Вы не находите, что мы оба являемся жертвами истории?

— В истории всегда так: одни выигрывают, другие проигрывают, — сказал Юрий. — Но вы пока не проиграли, так как верите, что вот-вот наступит турецкий ренессанс.

— Вы правы, скоро мы начнем строить совершенно другую страну — национальное государство турецкого народа. Греки, арабы и славяне здесь больше не нужны. Ислам не будет препятствовать нашему развитию, наоборот, он поможет нам. С русским народом, сочувствующим нашей борьбе, мы будем жить в дружбе. Так говорит Кемаль. Наша первоочередная задача — разбить и изгнать греков. Они надеются возродить Византию, это спустя четыреста лет. Совершенно безумная идея.

— Вам видней, — уклончиво ответил Назаров.

Дальше этого греческую тему развивать не стали, переключившись на политику США и Европы.

Наконец пришла пора прощаться. Лилиан поблагодарила хозяев за радушный прием.

По дороге в отель она сказала Назарову:

— Было интересно, но это совсем не то, что мне нужно.

— Что именно вы хотели узнать, мисс?

— Я хотела бы проникнуть в тайну турецкой жизни, например, заглянуть в настоящий гарем.

— Не думаю, что султан или его визири пригласят вас на экскурсию.

— Об этом нет и речи. Пусть будет скромный, обывательский гарем. Подумайте над этим, мистер Джордж. Я не остановлюсь перед затратами. Журнал хорошо нам заплатит за сенсацию.

— Подумаю, мисс, но это очень трудное дело.

— Так докажите, что вы умеете преодолевать трудности!

«Ишь ты! Уж не хочет быть она черною крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой, — хмыкнул про себя Юрий. — Что ж, сгоняю к синему морю, кликну золотую рыбку: “Самуил, а Самуил, отведи ты в гарем неугомонную американку, дай мне, русскому мужику, отдохнуть от бабьей дури!” Самуил, конечно, может многое, но ведь не все. Хотя…»

Утром следующего дня Назаров пришел в магазин Рубинчика. Было видно, что приятель преуспевал. Все прилавки забиты товарами: подержанная одежда, обувь, меха, белье, военные бинокли, шашки, револьверы, фотоаппараты, посуда, ковры, иконы, церковная утварь и прочая. Отдельно под стеклом выставлены ювелирные изделия: кольца, серьги, браслеты, портсигары, нательные и даже наперсные кресты и панагии. За прилавком — хозяин сокровищ.

— Полюбуйтесь, сколько всего дал Бог бедному еврею за его труды и лишения, — он воздел руки к небу.

Из боковой двери вышла молодая черноокая женщина. Рубинчик не без гордости указал на нее бровями как на одно из приобретений:

— Эспаньолка! Как я и хотел. Взял ее с испытательным сроком. Не выдержит экзамен — прогоню и возьму другую. Для мужчин законы Турции — блаженство. А как ваши дела, Юрь Николаич?

— Все бы ничего, но американка требует от меня невозможного.

— Что значит «невозможного»? Разве для нас существуют преграды?

— Она хочет, чтобы я показал ей гарем.

— Покажите. Делов-то.

— Рубинчик, где я возьму гарем?

— Их у нас тоже имеется, к примеру, мой гарем подойдет?

— Вы завели гарем? — купился Назаров.

— Почему бы и нет? Можно завести, если друг просит.

— Каким образом?

— Очень просто. Одна жена у меня есть, наймем еще двух. Подруги моей жены, уверен, согласятся на эту роль, но, конечно, не бесплатно. Их можно понять. А сыграют свои роли так, что прима одесского театра утопится от зависти. Я сам сыграю турка, так и быть даром, просто из любви к боевому товарищу. В душе я артист…

— Когда это можно будет устроить? — Назаров заразился авантюризмом друга.

— Да хоть завтра. Приводите свою цыпочку в восемь вечера.

Думаю, успеем подготовиться.

— Куда привести?

— В мою квартиру в Стамбуле. Я буду ждать вас у Галатского моста.

— Отлично! Возьмите пока тридцать лир на расходы, позже получите еще.

— Все будет как в Одессе! Публика опухнет от рыданий.

— Да уж постарайтесь, пожалуйста, Самуил. Главное, американка ничего не должна заподозрить.

— Юрь Николаич, скоро вы убедитесь, что я не только хороший актер, но и режиссер гениальный.

— Спасибо, Рубинчик! Вы — настоящий друг, всегда меня выручаете.

— А как же иначе! Разве мы не одесситы? — подмигнул Рубинчик.

Ровно в пять Назаров пришел в ресторан. Лилиан уже ждала его. Оркестр играл джаз. Юрий пригласил ее на фокстрот. Потом танцевали английский вальс и танго.

— Вы отлично танцуете, мистер Джордж, — похвалила она.

— Я готов исполнить и другую вашу просьбу, мисс.

— Какую?

— Вы просили меня показать вам гарем?

— Неужели!

— Я познакомлю вас с турком, который согласен показать свой гарем, правда, небольшой: всего три жены.

— Пусть небольшой — неважно! Лишь бы это был настоящий гарем.

— Он состоятельный человек, но очень скупой.

— Мы заплатим!

— Разумеется, придется заплатить. Только из-за денег он и согласился открыть дверь своего дома перед американской подданной.

— А это не опасно для жизни, мистер Джордж?

— Конечно, риск есть, турки — народ коварный.

— А, плевать! Я люблю риск! Возьму с собой револьвер на всякий случай. Итак, когда?

— Завтра вечером. В восемь часов нас будут ждать.

— Я довольна вами, мистер Джордж!

Следующее утро они провели в поисках сенсаций. Лилиан собирала сплетни по консульствам и среди офицеров союзных армий. У нее была репутация пронырливой и не очень честной журналистки, но привлекательная внешность делала свое: мужчины искали ее внимания и старались услужить.

Вечером они отправились в Галату. У моста их встретил Рубинчик, переодетый в турецкий народный костюм: вышитую куртку, шаровары, традиционную феску. За широким поясом торчал кривой ятаган.

Юрий был шокирован: «Ятаган-то зачем нацепил, босяк ряженый! Теперь я точно лишусь работы. Да и за балаган придется ответить…»

— Салям алейкюм! — поздоровался Назаров.

— Алейкюм салям! — услужливо ответил Рубинчик, слегка коснувшись ладонью, по турецкому обычаю, лба, уст и сердца.

Коротким жестом он пригласил европейцев следовать за ним и привел гостей в узкий переулок первой за мостом улицы, затем свернул во двор.

Дом был двухэтажный с наружной галереей. Своим ключом Рубинчик открыл дверь и любезно поклонился, приглашая Лилиан войти в квартиру, а Назарову показал запретительный знак. Юрий попытался отодвинуть «турка», но тот не поддался и несколько раз ткнул пальцем в небо: «Коран! Коран!..»

Пришлось Назарову остаться во дворе.

Лилиан и Рубинчик вошли в большую комнату, устланную выцветшими коврами. Вдоль стен — низкие лежанки с множеством подушек. Перед самой широкой тахтой — резной столик. Три молодые черноволосые женщины приветствовали Лилиан на ломаном французском языке. Жена Рубинчика играла роль переводчицы.

Он предложил гостье сесть и сел сам.

— Это ваши жены? — спросила Лилиан.

— Мой гарем, — ответил Рубинчик. — Сейчас только три, а было пять, — он показывал еще и на пальцах.

— Куда же они делись?

— Секим башка! — хладнокровно ответил Рубинчик, проведя ребром ладони по горлу. — Закон… Коран…

— Неужели зарезали! — ужаснулась Лилиан. — За что?

— Изменяли, — ответил он просто, как сказал бы «болтали».

— С кем можно изменять в гареме?

— С евнухом.

— Но как же это возможно, не понимаю…

— Вы не понимаете, а он понимал! Когда я его нанимал, он сказал, что евнух. Я не проверил, думал, он честный человек. Что я, доктор?!

— А где вы спите?

— Здесь, все вместе, но я веду список посещения жен, чтобы никому не было обидно. Закон!

— А гулять они ходят?

— Конечно. Каждый день гуляют во дворе, когда чистят ковры.

— Но это же тюрьма! — не сдержалась Лилиан.

— Это — гарем, ханум.

— Как вы думаете, ваши жены счастливы?

Рубинчик обратился к женам:

— Ханум спросила, довольны ли вы?

Они разом закивали головами:

— Да!

— Да!

— Очень!

— Чем вы их кормите, эфенди?

— Даю им то, что положено в гареме: кофе, рахат-лукум, инжир, кишмиш, халву. Сам пророк Мухаммед, да будет свято в веках его имя, не кормил своих жен лучше.

— Вы дарите им подарки?

— Что за вопрос, ханум! Женщин надо баловать. Каждый год они получают по новому платью и по чадре, — самодовольно ответил Рубинчик и опять стал бормотать: «Гарем, Коран…»

— И дети у вас есть?

— Нет, ханум, детей аллах не дает.

— Три жены и нет детей? Как же так?

— Воля аллаха. Кисмет! — вздохнул «эфенди».

Он трижды ударил в ладоши. Одна из женщин вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором принесла угощенье. Поставив на стол кофейник, миниатюрные чашечки и вазочки со сластями, она скромно отошла в сторону.

Рубинчик налил себе и Лилиан кофе, придвинул чашку к гостье.

— Разве ваши жены не хотят кофе?

— Сейчас нет. Им нельзя сидеть в моем присутствии. Они будут танцевать.

Допив свой кофе, Рубинчик взял бубен и начал ритмично ударять в него. Две женщины закружились в восточном танце, а жена Рубинчика прихлопывала в ладоши.

— Какая из них вам больше нравится? — спросил Рубинчик.

— Вот эта, — указала Лилиан на самую молодую. — Она такая гибкая.

— Ее зовут Фатьма. Я вам ее дарю.

— Как можно! — растерялась Лилиан.

— Почему бы и нет? — удивился «муж». — Ведь она — моя собственность. Захочу — подарю, захочу — зарежу. Закон!

— Но ведь вы, наверное, дали за нее выкуп, потратились…

— Для такой прекрасной гостьи я готов проявить щедрость.

— Да, вы очень щедры, эфенди. Я тронута вашим гостеприимством, но что я буду с ней делать?

— Что хотите, ханум. Она будет развлекать вас, выполнять ваши приказания, — он повернулся к «жене»: — Расскажи, Фатьма, что ты умеешь делать?

— Танцевать, петь, любить… — начала перечислять Фатьма.

— Я вас заверяю, ханум, она умеет абсолютно все, что необходимо уметь женщине. Собирайся, Фатьма!

— Я готова, мой повелитель, — покорно сказала женщина.

— А где ее вещи? — спросила Лилиан, решив, что теперь ей будет о чем поведать миру.

— Какие вещи? — удивился «турок». — Только то, что на ней.

— Хорошо, — согласилась Лилиан, — я куплю ей все, что нужно.

— Не печалься, Фатьма. На твое место я возьму другую жену, не хуже тебя, — «утешал» женщину Рубинчик.

— Большое спасибо за подарок, эфенди. Я увидела нравы турецкого гарема. Мой чичероне передаст вам конверт.

— Гарем — лучшее место для женщины, ханум, — расплылся он в улыбке.

— Благодарю вас, милые женщины, за угощение и танцы, — обратилась Лилиан к «женам».

Они заплакали, прощаясь с Фатьмой, подавая ей чадру и бубен. Горше всех рыдала жена Рубинчика.

— Пойдемте со мной, дорогая, — Лилиан обняла «турчанку» за плечи.

Назаров встретил их у ограды.

— Отдайте ему деньги, — прошипела Лилиан сквозь зубы.

Назаров передал Рубинчику конверт с гонораром и сказал, что навестит его, когда освободится.

Он догнал Лилиан и Фатьму, спросил, в чем дело.

Американка объяснила:

— В подарок от хозяина гарема я получила одну из его жен. Ее зовут Фатьма. Этот турок — мерзкий рабовладелец с замашками уголовника. Двух своих наложниц он прирезал, как ягнят.

Назаров молчал, сбитый с толку проделками Рубинчика. «Вот шут гороховый!» — мысленно ругал он своего шкодливого приятеля.

Возле моста сели в такси. В предчувствии сенсации Лилиан сияла. Ее ждал триумф и репутация знатока Востока, закрытого для европейцев.

Фатьма молчала, забившись в угол машины.

Приехав в гостиницу, они поднялись в номер Лилиан и заказали ужин. Она рассказала Назарову обо всем, что произошло в гареме.

— Огромное спасибо, мистер Джордж, вы превзошли самого себя. Благодаря вам у меня появилось столько новых впечатлений. Думаю, моя сенсация потрясет цивилизованный мир.

— К вашим услугам, мисс.

Юрий не представлял, как они выпутаются из авантюры, затеянной Рубинчиком, по-прежнему боясь, что Лилиан узнает о розыгрыше.

Он еще не лег, когда в дверь постучали. Не дождавшись отзыва, вошла все еще возбужденная Лилиан.

— Вы не спите, Джордж? Что мы будем делать с Фатьмой?

— Не знаю, мисс Лилиан. Получили подарок — пользуйтесь.

— Зачем мне этот подарок, я женщина. А хотите, я отдам ее вам?

— Благодарю вас, мисс, мне она не нужна.

— Вы не желаете осчастливить хорошенькую женщину?

— В обязанности секретаря это не входит.

Юрий впервые показал американке, что раздражен, но она не обиделась, находясь в состоянии эйфории.

— Понимаю, у вас есть возлюбленная? Где она? В России осталась?

— Слишком много вопросов, мисс.

— Когда у вас будет настроение, вы расскажете мне о своей девушке, мистер Джордж. Быть может, я смогу вам чем-либо помочь.

Лилиан покинула его номер, не понимая, почему он был не в духе. Впрочем, мрачность чичероне не испортила ей праздника.

Утром Назаров застал американку одну.

— Где Фатьма?

— О, мистер Джордж! Тут такое произошло!

— Сбежала?

— Если бы! Очень рано, когда мы еще спали, пришел какой-то турок, назвался агентом тайной полиции и потребовал выдать Фатьму. Я протестовала, но он пригрозил, что обратится за помощью к султану. Что было делать? Бежать к нашему послу?

— Что вы! Мог получиться международный скандал.

— Знаю. Агент надел на Фатьму наручники и увел. Она так плакала.

— Теперь она погибла, мисс Лилиан! Разве можно принимать такие подарки, вы же цивилизованная женщина!

— Но я сочла это восточной причудой. Мне казалось, что я помогу Фатьме стать свободной.

— Теперь ее обвинят в бегстве из гарема. По законам шариата ей грозит смерть. — Назаров не без удовольствия подливал масла в огонь. — Кто поверит, что вам ее подарили? Турок, вероятно, опомнился, пожалел о своей расточительности и заявил в полицию, мол, от него жена сбежала.

— Что я наделала! — сокрушалась журналистка.

— Да уж… Теперь ее зашьют в мешок и бросят в море. — Назаров явно перегибал, наказывая взбалмошную американку за самоуверенность.

— Боже, как я виновата! Умоляю, спасите ее во что бы то ни стало!

— Трудно что-либо обещать. Не хватало самому вляпаться в криминал.

— Дайте взятку, скупиться не надо, деньги я дам.

— Попробую уладить это дело, посмотрим, что получится.

— Мы с ней подружились, — оправдывалась Лилиан. — Фатьма рассказала мне печальную историю своей жизни. Отец продал девочку, когда ей было всего семь лет. Представляете, какие здесь нравы! Муж оказался настоящим тираном и развратником. Бил ее каждый день и приказывал другим женам бить. Когда она мне это рассказывала, я сама готова была задушить этого турка. Конечно, тут же, чтобы не забыть, я записывала ее рассказы. Получился великолепный материал, правда, пока без финала. Хорошо, что мне хоть немного удалось помочь бедняжке: я подарила ей два платья, кое-что из белья, дала денег. Теперь идите, мистер Джордж, и постарайтесь ее найти.

Назаров пошел в магазин, где застал весь «гарем» в сборе и прекрасном расположении духа. Рубинчик все еще был в ударе и разыграл Юрию в лицах, как вчера все происходило. Жена Рубинчика была под стать разбитному мужу.

— Вы убедились в моем лицедейском таланте? — спросил Рубинчик.

— Вы были великолепны. Однако своим подарком сильно запутали дело.

— Я же его и распутал.

— Тайным агентом тоже были вы?

— Кто ж еще! Я загримировался, и мадам меня не узнала. К тому же вчера в комнате был полумрак, вряд ли она меня разглядела. Видели бы вы, как ваша мамзель испугалась утром. Кстати, Фатьма осталась довольна ее гостеприимством и подарками.

— Что мне сказать американке?

— Скажите, что Фатьму бросили в Босфор. Впрочем, не годится, она потребует доказательств, еще заявит в полицию. А если сказать, что ее вернули в гарем? Хотя почему вернули, если уже подарили? Глупо… Вот что! — Рубинчик хлопнул себя по лбу. — В нее влюбился арестовавший ее агент полиции, ну и взял в свой гарем.

— Но как мы сообщим об этом Лилиан?

— Моя жена напишет ей письмо как бы от лица Фатьмы. Турчанка, конечно, неграмотна, что ж, за нее напишет полицейский.

С ошибками, по-английски нацарапает, что теперь у Фатьмы новый муж и что гарема у него нет. Слава аллаху за все милости, ну и вам спасибо за все, дорогая мисс.

Рубинчик продиктовал жене текст письма.

— Отправьте его по почте, — сказал Рубинчик, передавая Юрию исписанный лист, — завтра мадам получит утешение. Пусть еще сутки помучается. Будет ей наука.

— Вы гений, Рубинчик!

— Знаю.

Они выпили вина за успех дела, и Назаров вернулся в отель.

Лилиан ждала его и сразу же накинулась с вопросами:

— Ну как? Что вы узнали? Плохие новости?

— Пока ничего утешительного, мисс Лилиан. Никаких следов. Остается только молиться за душу несчастной девушки.

— Это ужасно! Что я наделала! — причитала она. — Вы правы, мистер Джордж, давайте помолимся за нее.

Несколько минут прошло в молчании. Лилиан сидела, закрыв глаза, губы ее шевелились. В эти минуты она показалась Назарову премиленькой. Ее лицо говорило о раскаянии и вере в доброту Бога, которому она молилась. И она действительно повеселела:

— Идемте обедать, мистер Джордж, я ужасно проголодалась.

Вечером она беспечно танцевала с Назаровым в европейском баре. Но во время танца все же сказала:

— Образ Фатьмы преследует меня, а больше всего терзает неизвестность.

— Может, это только любопытство, мисс Лилиан?

— Это больше, чем любопытство, мистер Джордж! Мне не безразлична судьба бедной девушки.

«Странная эта Лилиан, — думал Назаров, — трудно понять, добрая она или злая, умная или глупая. Одно очевидно: самоуверенная и наглая».

Утром Лилиан влетела в его номер без стука:

— Господь услышал мои молитвы и сжалился надо мной. Я получила письмо от Фатьмы. Она жива и, представьте, счастлива. Вот, посмотрите, — она сунула Назарову письмо.

Он прочел то, что уже слышал от Рубинчика.

— Не правда ли, какая чудесная и трогательная история? — сказала Лилиан, пряча письмо в ящик стола. — Теперь моя совесть спокойна.

«Неужели она действительно настолько наивна, — удивлялся Назаров, — ведь эта мелодрама так примитивно разыграна. Стоит лишь чуточку напрячь мозги, становятся видны все швы и узлы. Что это — глупость, тщеславие, погоня за сенсацией?..»

— Я иду дописывать рассказ, — сказала ему Лилиан. — Д умаю, что правдоподобней будет утопить Фатьму в Босфоре. Если я напишу, что в нее влюбился полисмен, меня упрекнут в плагиате, скажут, что я украла сюжет у Мериме.

— Как пожелаете, мисс, можете утопить, еще эффектней сбросить ее с лодки. Или нет, пусть лучше она вырвется от деспота-мужа, побежит вверх по скале, поскользнется, упадет в море, и ее поглотит пучина.

— А что, пожалуй. Чем банальней, тем правдоподобней. Вечером Лилиан прочитала Назарову новеллу «Фатьма».

Как он ни силился, все же не смог сдержать улыбку, и они едва не поссорились. Юрий оправдывался, мол, слишком уж все по-восточному «цвятасто».

— Зато правдиво! — отрезала она.

Журналистика пришлась Назарову по плечу. Лилиан почти не вмешивалась в его тексты, считая их вполне профессиональными. Только английская грамматика у него хромала. Иногда американка просила писать на французском или немецком, ему это было проще. Он со всеми заданиями справлялся, и капризной работодательнице не в чем было его упрекнуть.

В один из июльских дней она сообщила:

— Завтра мы идем на прием к генералу Врангелю. Я достала два пропуска.

— Вы желаете взять у него интервью? — у Юрия забилось сердце, как-никак легендарный Врангель, к тому же свой — русский.

— Я хочу изложить ему кое-какие соображения и узнать мнение генерала. Думаю, мой проект его заинтересует.

Утром катер доставил Лилиан и Юрия на яхту «Лукулл».

Матрос помог им подняться на палубу. Подошел очень красивый офицер, которому Лилиан вручила пропуск и визитную карточку. Офицер попросил их следовать за ним и привел в небольшой, со вкусом обставленный кабинет.

Генерал сидел за письменным столом в светлой черкеске, на груди — Георгиевский крест. Он привстал при появлении гостей, жестом пригласил их сесть.

— Мой журнал, — начала Лилиан по-французски, — поручил мне задать вам один вопрос. В некоторых кругах США бытует мнение, что после отказа союзных держав поддерживать вашу борьбу с большевиками американскому правительству следует взять на себя заботу о сохранении российских вооруженных сил, для того чтобы при удобном случае вы смогли возобновить борьбу. Но пока вам следует принять участие в войне греков против Кемаль-паши за восстановление Византии. После захвата Константинополя вы бы могли получить обеспечение для дальнейшей патриотической борьбы. Соединенные Штаты, в свою очередь, предоставили бы вам необходимую технику, вооружение и продовольствие.

Назаров слушал, с каким апломбом излагала Лилиан свои политические бредни, выдавая их за «общественное мнение американских кругов», и кипел от ярости. Такого нахальства он не ожидал даже от нее. Ему было неловко присутствовать при этом.

Врангель выслушал журналистку с невозмутимостью скалы. Он уже привык к глупости и наглости политических дилетантов.

— Благодарю вас за информацию, мисс, она, несомненно, интересна, но я не занимаюсь вопросами международной политики. Мои сухопутные и морские силы находятся в распоряжении наших союзников. Это все, что я могу сказать по данному вопросу. Честь имею.

Врангель встал, давая понять, что прием окончен. По его звонку явился тот же красавец-офицер и проводил их до трапа.

Лилиан была оскорблена и не скрывала этого, ругаясь вслух:

— Сноб, нахал, дикарь!

Зато Назаров аплодировал генералу.

В такси он сказал:

— Меня потряс ваш авантюризм, мисс Лилиан. Мало кто решился бы выдавать свои политические фантазии за общественное мнение большой державы. Вы сейчас сильно рисковали своей репутацией…

Лилиан резко оборвала его:

— Кажется, вы читаете мне мораль, мистер Назаров? Я — корреспондент известного политического журнала. У меня приличный стаж работы, и я нахожусь в Константинополе не для того, чтобы танцевать фокстроты. Мнение журналиста всегда является выражением мнения читателей. У нас массовый журнал, следовательно, мы сознательно прибегаем к эмоциональной аргументации, чтобы соответствовать уровню развития широких масс. Чтобы ошеломить и развлечь читателя, нужны скандальные известия, и ничего страшного, если ради сенсации мы иногда немного искажаем факты или произвольно их интерпретируем. Мы должны уметь делать политику. И деньги! Если босс требует сенсаций, а таковых нет, значит, мы их сфабрикуем. Журналистика — это бизнес, но вы в этих делах пока что большой бэби, мистер Джордж. Мы — американцы, деловой народ, если угодно, прагматики.

«А никто и не обольщается на ваш счет, пастухи коровьи! Здорово тебя Врангель отшил, самодовольная пигалица! Мнишь себя деловой, а на деле просто дура, набитая штампами и чужими цитатами», — мысленно торжествовал Назаров.

Последствия размолвки могли быть для него плачевны. Вполне логично, если американка уволит его за грубость. Только не все в этом мире подчиняется логике. Солнце было уже в зените, замутив полуденным жаром прозрачность летнего дня. Воздух выгорел добела и подрагивал, как парус на мелкой волне. От наступившего зноя даже логика плавилась, превращаясь в бесформенную субстанцию. Лилиан попросила принести ей лимонад со льдом.

Большая терраса фешенебельного отеля на берегу Босфора была украшена зелеными гирляндами, цветами, разноцветными фонариками, французскими и турецкими флажками. Общество франко-турецкой дружбы чествовало французского писателя Клода Фаррера.

Когда пришли Лилиан и Назаров, вечер был в разгаре, террасу заполнила нарядная публика. Преобладали европейцы, преимущественно офицеры союзных армий, журналисты, представители духовенства, предприниматели. Турок было мало. Инициатива торжества принадлежала европейцам.

Клод Фаррер сидел за столом для избранных гостей в окружении элегантных женщин. Он много выпил и теперь то и дело острил, осыпал комплиментами дам и клялся в любви к турецкому народу. Едва ли он был знаком с этим народом, разве что наблюдал за экзотикой турецкой жизни из окна отеля, но, выполняя патриотическую миссию, как мог, старался укрепить пошатнувшийся в глазах Турции престиж Франции.

Лилиан и Назаров с трудом нашли свободный столик на краю террасы и заказали ужин. По водной глади залива скользили украшенные разноцветными фонариками лодки, добавляя празднику помпезности.

— Это напоминает мне Венецию, ее каналы и песни гондольеров, — сказала Лилиан, потягивая вино. — Хотелось бы и по Босфору покататься на лодке, мистер Джордж.

Назаров накинул на голые плечи своей спутницы меховую горжетку. Спустившись к воде, они наняли шлюпку.

Лодочник медленно греб вдоль залива. Гудели плывущие мимо пароходы, из отеля доносилась музыка. Очевидно, выпитое вино ударило Юрию в голову, потому что отражения электрических фонарей на воде смешались с мокрыми звездами неба, и улыбка полумесяца была игрива, как у наложницы.

— Сядьте ближе, мне холодно, — приказала Лилиан.

Назаров придвинулся, и она облокотилась на его плечо.

— Вы умеете любить по-рыцарски красиво? — спросила Лилиан.

— Когда-то умел.

— А теперь?

— Теперь воздерживаюсь.

— Почему?

— Помню ваше условие, когда вы нанимали меня на работу.

— Какое условие?

— Наши отношения должны быть сугубо деловыми.

— А ведь женщинам не нравится, когда соблюдают их условия. Назаров промолчал. Лилиан сама его поцеловала.

Лодка причалила к террасе. Они снова поднялись к своему столику. Лакей принес коктейль.

— Теперь будем танцевать! — Лилиан встала. Назаров тоже встал и предложил ей руку.

Домой они вернулись под утро.

— Жаль, что восточная ночь закончилась, — сказал Юрий в вестибюле отеля, целуя ей руку.

— Вовсе не кончилась, Джордж, я жду вас у себя…

Утром, открывая окно, она сказала еще дремавшему Юрию:

— Только не думайте, что отныне я потеряла свою свободу.

— Я и не думал, мисс, но зачем вы все испортили? — тусклым голосом отозвался он.

Лилиан поняла, что совершила бестактность, но не извиняться же.

Танцы, рестораны, экскурсии, политические сводки, интервью, статьи, доклады — смесь работы и развлечений продолжала заполнять жизнь Назарова. Между тем к турецкой столице почти вплотную приблизились повстанцы Мустафы Кемаля. Султан вместе с гаремом бежал в Египет на французском корабле. Вслед за ним кто куда, как крысы с обреченного корабля, стали разбегаться пришельцы, прибывшие в Турцию за материальной или политической наживой. Местные армяне и греки быстрее других подались в бега, поскольку им угрожали погромами. Поспешно укладывали чемоданы и разъезжались по своим отечествам западные «просветители Востока». В Константинополе замерла торговля, потому что предприниматели не желали рисковать бизнесом. Город походил на больного перед приступом эпилепсии, когда уже началась лихорадка, участился пульс и в любую минуту можно ожидать припадка. В прежнем режиме продолжали функционировать только кабаки и притоны. Запад и Восток готовились схлестнуться в решительной схватке.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

9

Наша публика любит веселую музыку (идиш).

10

«Кисмет» в исламе — судьба, участь, предопределенность, рок.