Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Светлана В. Абакумова

Сборник рассказов, пьес, сценариев, статей режиссера-документалиста Светланы Абакумовой – первая ее книга. Материал собирался двадцать лет. Продолжение пишется, к изданию готовится книга «Записки режиссера».

ИСТОРИИ ЖЕНИ АЛЕКСЕЕВА, рассказанные им самим и записанные мной

Женя, веселящий газ, сын майора и мамы-стоматолога,

доброе создание, ядовитый язычок.

Лыжи

В общаге МГУ жил китаец, он от своей диаспоры отбился, завел большой круг друзей и приятелей: широкую душу имел, русских студентов поил и кормил. Всегда был весел и мил, все его любили; называли просто Ваня. И вот однажды китаец Ваня купил в Москве горные лыжи. От радости целых три дня свою комнату в общаге поил. «Я лыжи купил — сбылась мечта детства». Водка стоит ящиками, пьют всю ночь, и так три дни, просыпается как-то, смотрит, вокруг хари незнакомые пьют его водку. Базар и гвалт — ну да ладно — ему не жалко. Встал, умылся наспех, подходит к одному: Вот брат, лыжи купил, — сбылась мечта детства!

Да пошел ты!, — сказал тот, и стало китайцу обидно. Он ведь всех любит, водкой снабжает, лыжи новые обмывает, а на лыжи никто внимания не обращает.

Тогда он надел лыжи и стал бегать по лестницам — демонстрировать ходовые качества. Все равно никто не смотрит. Еще обидней.

Встал на подоконник пятого этажа и кричит «Спрыгну сейчас, и лыжи не сломаются! Потому что они японские!»

Все кто увидел, закричали: Стой, стой дурак! — а он как сиганет.

…И не долетел — повис на березе, застрял кверху ногами. На Садовом кольце. Прохожие были ошарашены — разгар лета, а пьяный китаец в лыжах висит на березе. Пять несоответствий насчитал Женя Алексеев:

Первое. Китаец — пьяный

Второе. Висит на дереве

Третье. Летом в лыжах

Четвертое. В лыжах на дереве

Пятое. Дерево не сакура и не санкхэй, а береза!

История с обидами

Пришел Женя в гости к старому художнику и поэту города Б.У.Кашкину. Тот по обыкновению своему перечить стал собеседнику, ну Жене, спорить с рассказчиком бескорыстным начал. Вот на смешной Женин анекдот о Чапае, серьезно возражает: Чапаев не мог так поступить, он не мог плыть с раненой рукой! «Умный человек был — командовал дивизией!». Женя тут и замкнулся. А Б. У. Кашкин давай ему свое говорить. Букашкин ему про Шабурова докладывает, кипятясь и возмущаясь.

Саша Шабуров, ну такой художник-постмодернист, вывесил в одном классном музее Екатеринбурга листочки, в них он понаписал, кто как умрет. И когда — дату тоже написал, сам срок смерти каждому из списка (а это человек двести) Шабуров определил.

Б. У. Кашкин должен будет, по его определению умереть на помойке, расписывая ее красками.

Шабуров на открытии выставки — хеппенинга, с этими письменами сам в гробу неподвижно лежал, не смеялся даже, не икал, не шевелился, по серьёзке все. Дама-энтертейнер из крематория по-настоящему говорила: от нас ушел хороший человек, сын и гражданин. А господин Б. У. Кашкин не понял, что это юмор, что это для смеха, и обиделся.

«Что ты, Саша», — говорит ему, когда Саша пришел к нему в мастерню подвальную на Толмачева, 9, — «чем дальше — тем дальше? Бог тебя наказал за твое свинство, ты уже заикаешься много лет, скоро пукать начнешь». И дал грозный старик ему в глаз кулаком, приподнявшись на цыпочки, на палку опираясь. Так гласит народная молва в передаче уст девчонок короткоюбочных, а они-то в драках понимают, они не соврут, коль сами все видели. А Сова говорит, что ногой Букашкин каратэ показал!

И прав был старик. Правильно треснул обидчику. Шабуров и мне, великому режиссеру, предписывал умереть 21 января 2001 года, чем довольно сильно меня напугал. И я, опасаясь внезапной смерти, ходила к психологу на занятия. Но срок прошел и я жива! Пронесло. Просвистело мимо.

Умер Махотин. 20 декабря 2002 года. И мне обидно, что всем отпущено по алфавиту было лет, в среднем, по 40; Вите Махотину аж 60 лет еще пожить, а он умер уже. Умер и многие позабыли его голос и улыбку.

Таганайские горы

Это было 27 марта 1994 года. Никогда не забуду эту поездку. Меня потом декан факультета Рунева Т. А. вызывала в деканат и говорила очень много нелицеприятных слов. Например: Куда ты повез, Женя, наших девушек-искусствоведок — хочешь, чтоб они все погибли! Чтобы ноги им ампутировали обмороженные, чтобы меня в тюрьму посадили — за вас, детей отвечаю я, декан!

И пусть не погибли они, да, хорошо, но прогулы совершили — много пар пропустили за два дня! За прогулы отвечать будешь ты, Женя!»

Не погубил я их, а закалил горным переходом. Всего-то лишь трое из четырех человек наших простудились, подумаешь. В городе с ними тоже такое могло случиться.

Все девушки согласились ехать сразу, но я долго не мог собрать парней. Звал художника Олега Бухарова, он отказался. Фу, все такие вялые, думал я. Кто-то ноги, если сломает — не вытащу я один человека с гор — плохо мне будет без подмоги мужской!

Истории грустные вспоминались мне, зимние — на Таганае волки съедают тех, кто заблудится.

Накануне отъезда, вечером, заходит в общежитскую комнату парень бритый, рожа уголовная. Спросил: «говорят, ты в горы идешь — и я хочу. Возьми меня. Андрей я Кудряшов. Из культпросветучилища. Гитару возьму с собой и самогон». Я говорю: Ладно, Андрюха, идем, идем. А сам переживаю в душе, что он за человек?

Сбор на вокзале уже через два часа. Едем ночью. Косько Наташа вытаращила глаза на Андрея, отозвала меня и спрашивает «кого это ты привел?» Я отвечаю с честными, грустными глазами: «Хороший парень. Учился в кульке на гитаре. Вот и всё».

Проблемы с милицией на самом деле у Андрюхи были, и из кулька его выперли. Чисто брит головой. Сам-то он добрый — правда, любит выпить. Позже, когда мы вернулись с гор, он устроился на работу в милиции. (Выгнали за пьянку его и оттуда впоследствии).

Девочки опешили. А он увидел, какие они такие искусствоведки, понял, что с ними каши не сваришь. Погрустнел, тянется за самогонкой, за бутылью дедушки из Ревды.

Я отвожу его руку от бутыли: «Нет-нет, давай так, доедем до места, а там все вместе и налакаемся»

Все пошло не так с самого начала. Поезд опоздал на 4 часа! Ждали его до 12 часов ночи. Юля Хильченко не дождалась, уехала домой. В поезде, из экономии средств, наши не захотели брать простыни, один комплект взяли на всех — скандал был с проводницей. Из-за неувязки с поездом мы опоздали на 5 минут на электричку на Златоуст. Следующая электричка — только днем, в 14.00. Что делать? Я решил, что мы доедем до Миасса, а не до Златоуста. Так и сделали. Андрей пел песни в вагоне. Всем было весело. Приехали — никому не нужные, сели на станции, решив ждать автобус.

Мужик тут поехал в Златоуст на частном автобусе и нас подкинул до центра города. Я полгода не был в родном городе, у родителей. Странно, но я прошел мимо родного двора без грусти. И с бравадой: а все равно никого нет дома — мама и сестра на работе. Отец в командировке, на полигоне. Девчонки отметили, что я не в меру весел и расторопен, и тоже развеселились. Настроение стало у всех замечательное!

На трамвае проехали с рюкзаками на ж/д. вокзал. Чистый родной ж/д. вокзал встретил нас звонкой хрустальностью люстр, американскими игровыми автоматами, новыми с иголочки и двумя бомжами с завшивленной дворняжкой, их верным псом.

Потом рванули в Пушкинский поселок, на автобусе. Оттуда выдвинулись уже в 4 часа вечера. У Светы одной были новенькие пластиковые мини — лыжи. Она могла идти только на одной, вторая нога на лыжах ей не подчинялась, и она стряхивала ей с веток пушистый снег. Срезали мы дорогу. Сугробы до шеи, а рядом, до обидного рядом, тракт. Света все время спрашивала: «Женя, где карта, покажи карту?»

Есть у меня карта, говорил я, хотя карты и в помине не было. «Покажи карту, Сусанин», — кричала Света, проваливаясь по пояс в снега лесной целины. У Наташи Косько колготки были тонкие, брючки в обтяжку до икр, сапожки на каблучках порвались по молнии—очень неподходящее снаряжение для похода в лесу.

По насту девчонки тащили гитару по очереди. Андрей нес себя и бутыль. Рюкзаки, два, у девочек взял я. Дорога чистая, укатанная, твердая, была буквально рядом, в 50 метрах по правому плечу. Срезали, называется.

«Сын, жених, и еще жених останутся сиротами» причитали девочки на разные голоса и дружно костерили меня, «Сусанина-искусствоведа». Мать примерная, Света, написала дома расписку сыну, что вернется живой.

Вдруг три бабушки мимо бегут на лыжах.

Где Таганай?, — кричим мы им. Рукой они махнули вперед, «Вы-то без лыж и до ночи не дойдете!». (Удивительно, но мы на пять минут всё ж этих бабушек опередили, у приюта).

Темнеть уже стало реально, 20 км еще нам идти до приюта «Таганайская совесть».

Четыре часа мы прёмся по лыжне без лыж. Паника тихая начинается в стане искусствоведов. Все уже поняли, что приюта нет и не будет, это басни Жени, то есть мои. Меня ругают, доверие утеряно напрочь. Кругом горы, на них лес растет глухой, еловый. Очень темно.

Мы сильно промокли от снега и замерзли, обувь и одежда набита снегом по пояс.

И вот на косогоре показался деревянный домик. На крыльцо вышел мальчик лет 17:

«В дом не пущу, так как начальства нет, идите вон туда в палатку военную».

Мы пошли, что еще нам оставалось? Печка военного образца в палатке, стали ее топить. Труба не прочищена, дым стелется по полу. Сидим, зажав нос, и радуемся теплу, то есть изо всех сил мы старались усидеть в палатке, но отравленные удушливым дымом, все вывалились на снег. Синтетические носки Света положила подсушиться на печку, зря, добавили вони.

Андрей первый сказал «пошли в другую палатку» и выхватил самогон, речь пламенная прозвенела: Я пью и радуюсь!

Я же тихо, с выдержкою, спросил:

— Что это спирт?

— Нет, самогон.

Я взял бутыль. Приложился. Хорошо! Все приложились, хорошо. Сразу никто не заболел. Из трех девчонок дома три и заболели. — Но ведь легко заболели, упирался я позже, по возвращении, глядя в строгие очи декана.

Нас в палатке пятеро. Настоящих альпинистов трое. Они приехали из Нижнего Тагила с настоящим альпинистским оборудованием. Остановились в соседней палатке, очарованы нашими девушками, рядят их в свои крутые куртки и ремни, фотографируются с ними, учат кольца на страповке защелкивать. Но это завтра, как и их фирменное восхождение, после фирменных тренировок, на гору Круглицу.

А начальники приехали в 12 часов ночи. Дров накололи. Продукты привезли. До 3 часов ночи они песни пели песни под гитару в нашей палатке, Андрей играл. Редкое дело! и начальство и альпинисты, и искусствоведы в солдатской палатке родство человеческое почувствовали, — зимой никто гитару не таскал сюда до нас!

Пели Розенбаума, песни из фильмов «Неуловимые мстители», «Бременские музыканты», песни Битлз.

Когда все уснули, я сидел у костра, подбрасывая заготовленные дрова, чтоб никто в палатке не замерз.

Утром выглянуло солнце, почти все совершили бросок на вершину хребта Таганай — «Круглицу». Света наотрез отказалась от восхождения (после уговоров и презрительных плевков ее оставили кашеварить в палатке). До отъезда она написала завещание (куда деть вещи и картины, а также квартиру, и кто сыну будет опекун, и где ее похоронить — на кладбище в деревне Мосино, под песню «Битлз» «Йестердей»). А сыну она дала устное обещание, что в горы не полезет. Вот она его и сдержала.

Сугробы были очень глубокие. Сверху наст тонкий — он человека не держал. Вставали на наст и проваливались по пояс и так каждый шаг. Встали потом на четвереньках и шли так несколько километров вверх: я, две искусствоведки, Ната и Ирина Петун, а также, Андрей. Часа три плавно ползли на высоту 1200 метров. На вершине повесили два воздушных шарика, с подписями «УрГУ, ура!»

Искусствоведы с горы скатились обратно, как Суворов с Альп, на задницах. За 15 минут путь весь проехали.

Пришли счастливые. Пообедали.

Сфотографировались с ребятами из Нижнего Тагила. Ирина, лежа на снегу в экипировке, изображала восхождение на гору. Правду выдали тени от елок на одной фотографии и пробегающая «по отвесно — вертикальной скале» кошка на другой.

Кое-кто захотел остаться, и это была Наташа. Остаться на сутки! Я тоже быстро уговорился, я не могу Наташе противоречить, я готов с ней на край света идти,…годами идти, хоть куда! Что же может быть лучше, но это из области мечтаний. Но крики возмущенных невест и матерей меня отрезвили. Домой хотели Ира Петун и Света. Андрей был свободен как птица, он-то и остался в итоге с нижнетагильскими альпинистами. Ему мы сбросили в мешок консервы, сахар, варенье. Дома его никто не ждал, он из дома сбежал.

Вернувшись, в город через неделю Андрей рассказывал, как надевал на себя ледорубы, цепи, каски, как освоил-таки скалолазное дело. Хорошим он парнем оказался, дружили мы с ним потом долго: пока я жил в университетской общаге, он в гости заходил — песни попеть.

Обратный путь был солнечным и теплым. Светило солнышко — мы разделись до футболок, от снега не холодило. Рыжие елки и рыжее солнце, голубое небо и белый снег. Удивила меня Светина уверенность, говорит мне «пойдемте этой дорогой», хотя она ни разу здесь не ходила. Это я златоустовец, я здесь бывал, правда летом, когда все зелено, снег глаза не застилает. Мы пошли по другой, не прошлой, дороге и не заблудились. Приехали на автовокзал. Устали. Я маме позвонил. Мама огорчилась, что она не успеет к отходу поезда; что я рядом был, а она меня не увидела.

Рванули из Челябинска в Екатеринбург. На следующее утро приехали в Екатеринбург — столицу мира, как говорят живущие на Урале швейцарские миссионеры, и ответственно решили пойти на лекцию «Зарубежное искусство ХХ века» к 12 часам дня.

С вокзала Ира поехала к Наташе домой, чтобы переодеться, Света домой, я в общагу. Наташа все-таки умудрилась опоздать, хотя Ирина от нее приехала ко времени. Профессор Зайцев был первый, кто услышал из самых первых уст «байки альпинистов» о Таганайских горах, далее слухи неслись по факультету с быстротой молнии и превратились черте во что…