Была у Егора «Красавица»

Светлана Гершанова, 2018

В тихой донской станице случилось страшное – пытали и ограбили старика, Героя Советского Союза, прошедшего войну и безмерно уважаемого станичниками. Подозревают подростков…

Глава 8

Врач велел полежать недельки две, но Егор встал к выходным. Ему было тяжело дома — из него ушла жизнь, когда не стало Тони. Столько лет прошло, а он не может себе простить — не досмотрел, не уберёг.

Как-то сказала:

— Устала я, Егорушка.

— Есть от чего, такое хозяйство тащим, огород, картошка, кабанчик, птица. Всё детям да внукам — варенья, соленья! Морозильник с осени мясом и птицей набиваем, и каждую копейку — туда. Всё, мать. Никаких кабанчиков, картошку — только себе, уж как-нибудь купят на рынке. Корову оставим, не отдавать же в чужие руки. Поживём для себя, путёвки возьмём в санаторий зимой.

— Какой санаторий! А корова, а несушки? И хата вымерзнет, не натопишь.

— Одна поезжай, досмотрю за всем.

Не хотела ехать, ох, как не хотела! Вернулась до срока, диагноз был, страшней некуда. Не поверил, повёз в область, в лучшую клинику положил. На операцию шла своими ногами и улыбалась, улыбалась, чтобы ему не страшно было.

Операция прошла хорошо, постарались хирурги. Но сердце не выдержало. Опомниться не мог, поверить не мог…

После похорон неделю пил и не пьянел. Потом ушёл на «Красавице» вверх по Дону. Вернулся дня через три или четыре, когда водка закончилась. Говорят, помогает забыться. Ему не помогла.

Варя, соседка, встретила у ворот. Наверно, выглядывала его «Красавицу» с того же мыса. Пошла за ним в дом и частила, частила:

— Невестка ваша мне корову продала. Деньги я отдала, чтобы она кого другого не искала. А уводить к себе не стала, вдруг вы не позволите.

— Как не позволить, если вы деньги заплатили. И корова мне теперь ни к чему.

— Можно, она в вашем сарае постоит, мне её и держать-то негде?

— Пусть, только ухаживайте сами, и молоко ваше.

Потом, потом… Молоко ему каждый день и масло, и творог, и сметану. И еду какую-то. Он рыбачил ещё, на рынок не ездил, улов раздавал — ей, Николаю, себе на уху и жарку, ничего другого не готовил, не умел. Отказывался сначала от её заботы, а потом рукой махнул.

Жил, как в тумане, поверить не мог, что Тони нет, не то, что привыкнуть. По дому ничего делать не хотелось. Весной вышел в огород, постоял, воткнул в грядку лопату и ушёл в дом.

Варя убирала в доме и во дворе, когда его не было. Приходил — чисто и обед на столе. А года через два нелепый разговор:

— Ты один, я одна…

— Прости, Варя, хорошая ты, добрая, и молодая ещё, тебе ровня нужна. В моей хате одна хозяйка, Тоня. И вот здесь — ударил себя в грудь, — тоже она одна.

Убежала, не заикалась больше. Сын у неё в тюрьме по третьему разу…

Время шло, он начал сдавать, и как-то получилось, что она стала почти хозяйкой. И уберёт, и на стол накроет, и рубаху глаженную на спинку стула повесит, пока Николай парит его в баньке.

Перед Варей он был в долгу, кругом виноват.