Золотая девочка

Светлана Лубенец, 2008

Люсьена Караваева жила просто, без приключений, как самая обыкновенная девчонка. И вдруг… Столько событий в одно и то же время! Сначала взрывы на дискотеке, затем в ее классе таинственно исчез журнал. И в довершение всего… в дом Люсьены проник вор. Он не взял ничего, кроме маленькой глиняной статуэтки. Вскоре воришка забрался и на дачу. Люсьена решает активно действовать – и пытается поймать вора. Но обнаруживает, что им является тот мальчишка, который ей так нравится… Как поступить? Разлюбить его? Представить, что это не он, и свалить вину на другого? Но больше всего хотелось Люсе, чтобы ее любимый мальчик оказался ни в чем не виноват…

Глава 4

Исчезновение глиняной Зинаиды

Ну и денек выдался! Папа уже неделя как в командировке, а Люська с мамой еле заснули сегодняшней ночью: им было страшно. Днем кто-то неизвестный побывал в квартире Караваевых. Люська, возвращаясь из школы, вышла из лифта на лестничную площадку и увидела, что дверь их квартиры не захлопнута, а только прикрыта. Она подумала, что мама за чем-то забытым забежала домой в обеденный перерыв и что они сейчас столкнутся с ней на пороге. Люська даже чуть приостановилась у дверей, ожидая ее появления, но мама не выходила. Люська шагнула в квартиру и громко крикнула:

— Ма-а-ма!

Никто не отозвался. Это было странно. Как мама могла оставить дверь открытой? Люська со всевозрастающей тревогой прошла в комнату. Все вроде бы стояло на своих местах, только шторы почему-то были задернуты. Но мама по утрам всегда первым делом раздвигала тяжелые бордовые шторы, чтобы ее любимые цветы, стоящие в горшках на всех свободных горизонтальных поверхностях мебели, получали дневной свет по полной программе.

Задернутые шторы Люське не понравились. Комочек земли на ковре — тоже. А когда она подняла глаза на книжную полку, то увидела, что нет на месте знаменитой дедушкиной глиняной балерины по имени Зинаида. Люське так страшно стало осматривать квартиру дальше в одиночестве, что она рысью бросилась к выходу и помчалась к маме на работу.

Мама, не откладывая дела в долгий ящик, прямо с рабочего места позвонила в милицию.

— Что украдено? — спросил ее голос в трубке.

— Н-не знаю точно… — растерялась мама. — Тут… дочь прибежала и…

— Мало ли чего ребенку примерещится! Пойдите домой и проверьте, прежде чем органы правопорядка беспокоить.

— Я не ребенок, — обиделась Люська, когда мама передала ей разговор с милицией. — Но даже ребенок смог бы заметить, что Зинаиды нет.

— Ладно, Люсь, он прав. Зинаида — не повод для беспокойства. У нас таких Зинок десятки.

— Но эта — моя любимая! — настаивала Люська, но мама уже не слушала ее. Она отпрашивалась у начальницы на пару часов по семейным обстоятельствам.

Возле дверей квартиры мама остановилась, огляделась и прижалась ухом к щели. Люська тут же прильнула к двери рядом. В квартире было тихо. Мама трясущимися руками вставила ключ в скважину замка и начала его медленно поворачивать, будто опасалась разбудить скрежетом заснувшего ненароком вора. Люська от страха сотрясалась всем телом в такт движениям маминых рук. Последний раз ей было так же страшно неделю назад, ночью, после просмотра фильма «Зловещие мертвецы», диск с которым ей дала Драгомилова.

В квартире по-прежнему мертвецов не было. И все оставалось так, как уже видела Люська: шторы — задернуты, комочек земли — на ковре, Зинаида — отсутствует. Но мама вовсе не была уверена в том, что в квартире никого нет.

— Сядь на диван и не двигайся, — прошептала она Люське.

Люська бочком прошла к дивану. Ноги у нее сами собой подогнулись, она упала прямо на подушку с вышитыми георгинами и, как советовала мама, замерла не двигаясь. Мама же с кошачьей грацией прокралась к окну и резко отдернула штору. За ней никого не было. Тогда она стала обходить комнату по кругу, методично открывая дверцы шкафов, где могла поместиться человеческая фигура. Люська поворачивала голову вслед за мамиными перемещениями, и ей казалось, что она смотрит по видику детектив с мамой в главной роли.

В комнате никто нигде не прятался. Мама, точно так же открывая всяческие двери и дверцы, обошла всю квартиру, вернулась в комнату, где сидела Люська, и начала не менее методично рыться в маленьких ящичках, шкатулках и коробочках.

— Мам! Неужели ты думаешь, что там может кто-то спрятаться? — изумленно прошептала Люська.

— Это у тебя юмор такой? — рассердилась мама. — Мне он кажется неуместным. Ты прекрасно понимаешь, что я проверяю, не украдено ли еще что-нибудь, кроме Зинаиды.

— А-а-а… — протянула Люська, которая вовсе не острила, а просто туго соображала от страха. Через некоторое время мама плюхнулась на диван рядом с дочерью и сказала:

— Странно. Ничего не украли, кроме Зинки. И кому она понадобилась?

— Мам! Теперь, когда ты все осмотрела, наверное, можно еще раз позвонить в милицию?

— Над нами посмеются, и все… но я попробую…

Люська тут же поставила телефонный аппарат маме на колени.

Разговор был недолгим. Слушая мамины вопросы и ответы, Люська поняла, что их странной кражей никто заниматься не будет.

— Наша Зинаида ничего не стоит, — положив трубку, расстроенным голосом сказала мама. — А у людей крадут золото, бриллианты…

— Вот ты бы и сказала, что Зинка стоит сто тысяч долларов! Кто проверит?

— Ты у меня стоишь сто тысяч долларов. Как я буду теперь тебя дома одну оставлять? С ума сойду от страха. Хорошо, что папа уже завтра приедет, он придумает что-нибудь… А сейчас сделаем так, — мама запустила руку в Люськину рыжую гриву, — я вернусь на работу, а ты погуляй до моего возвращения, к подружкам сходи… На ночь мы забаррикадируем дверь бабушкиным комодом… и еще чем-нибудь… Даже если полезут к нам опять, попотеют, пока отодвинут. Мы в это время успеем в милицию позвонить. А там и папа приедет!

Ночью, к счастью, никто в квартиру не рвался, но заснуть Люська с мамой никак не могли. Обе старались лежать тихо и друг дружке не мешать, но получалось это плохо: то диван у мамы скрипнет, то Люське вдруг кашлянуть захочется. Видимо, им обеим защита в виде бабушкиного комода казалась не слишком надежной.

— Мам! — Люська в длинной ночной рубашке явилась в родительскую спальню. — Мне страшно. Можно я с тобой лягу? — И, не дожидаясь разрешения, юркнула под мамино одеяло.

Некоторое время они лежали тихо, пытаясь заснуть, потом Люська начала вертеться, совершенно сбила набок простыню и наконец села, скрестив ноги и укутав их подолом рубашки.

— Мам! А как вы с папой познакомились? — спросила она.

— Ты же знаешь, мы в одной школе учились, — ответила мама, и Люська по голосу почувствовала, что она улыбается.

— Знаю, конечно… Но ты расскажи, как вы познакомились… Кто кого первым заметил и вообще…

— Конечно, я его, — рассмеялась мама, — но только он думает иначе.

— Как это?

— Так это! Я тебе сейчас расскажу, а ты потом у него поинтересуйся, как все тогда было. Очень интересно, что он тебе расскажет!

Люська приготовилась слушать, а мама, которой тоже не спалось, с удовольствием ударилась в воспоминания:

— Твой папа, когда я его первый раз заметила в школе, учился в девятом классе, а я в восьмом, вот как ты…

— Мам, ты что? — перебила ее Люська. — Я ж в девятом!

— Ты забыла, что у нас тогда была десятилетка и наш восьмой равнялся теперешнему вашему девятому. Ну так вот! Я как увидела твоего будущего отца первого сентября на торжественной линейке в синих клешах со складочками, так и пропала…

— Мам, а что, в ваше время парни в расклешенных брюках ходили?

— Все ходили, и взрослые тоже. Правда, в школу их носить не разрешали, поскольку форма была обязательной. Папе только на первое сентября их удалось надеть, но мое сердце его клеши все-таки успели поразить. Представь: темно-синие, с широким поясом, как у тореадора, а внизу, там, где клеш, внутри складочек — по две пуговицы.

— Ну и навороты! Неужели тебе такое могло понравиться?

— Ты ничего не понимаешь, Люська! Тогда это называлось — высший попс!

— Попс? — рассмеялась Караваева. — Что за смешное слово?

— Ну… — мама замялась. — Попсово — это было все равно что у вас — клево… или супер… Понимаешь?

— Понимаю! Так ты, мамуля, оказывается, папу за модные брюки полюбила? За пуговицы в складочках?

— Брюки, Люська, были только первым ударом. Когда я от широкого пояса брюк подняла глаза выше, то была окончательно сражена папиными синими глазами, под цвет этих брюк. Они так здорово сияли над белоснежной водолазкой…

— А почему вдруг название такое — водолазка?

— Кто его знает… Может быть, потому, что у водолазов костюмы были без пуговиц спереди и с высоким воротом.

— Надо же! — удивилась Люська. — Чего только люди не придумают! А глаза у папы и сейчас красивые. Жаль, что мне твои, серые, достались.

— Ну, знаешь! Мои — они тоже ничего, — засмеялась мама и, дурачась, повалила дочку на постель.

Люська захохотала, вырвалась из маминых рук и спросила:

— Мам! Папа был в клешах и в водолазке… А ты? Тоже в чем-нибудь необычном?

— Нет, в самом обыкновенном. На мне были черная юбка в складочку и белая рубашка военного типа, с погончиками и блестящими пуговицами. А волосы завязаны в два хвостика с большими белыми капроновыми бантами. У меня даже где-то фотография с той линейки есть…

— Да ты что? — перебила ее Люська. — В девятом… то есть в восьмом классе — и с бантиками?

— Представь себе! У многих вообще косы были. Тогда с распущенными волосами никого и в школу бы не пустили.

— Почему? — опять удивилась Люська.

— Такие были порядки. Считалось, что в школе, где много пишут внаклонку, распущенные волосы будут мешать. Так, наверное, и есть на самом деле. Как ты думаешь?

— Ну… вообще-то… иногда мешают. Приходится их без конца за уши заправлять.

— Вот видишь! — сказала мама и замолчала, погрузившись в воспоминания.

Люська, которой было очень интересно, потеребила ее за руку.

— Ну, мама! Не вздумай заснуть. А туфли? Какие у тебя были туфли? Какой высоты тогда были каблуки? Какой формы?

— Каблуки-то? Каблуки, на которых тогда ходили все мои одноклассницы, назывались школьными.

— И какие же они были?

— Такие, которые наша бабушка сейчас любит: низенькие, толстенькие и устойчивые.

— Ой, не могу… — залилась смехом Люська, представив себя на линейке первого сентября в бабушкиных туфлях.

— Босоножки на каблучках мне впервые купили только к выпускному вечеру по поводу окончания восьмого класса, — продолжила мама. — Так я, представь, целый месяц по вечерам дома училась на этих каблуках ходить.

— Неужели в восьмом классе вам не хотелось как-то выделиться, ну… отличаться от ребят младшей школы? — удивилась Люська.

— Конечно, хотелось, но одеждой мы не могли выделиться. Повторяю тебе, неразумной, что у нас была строго обязательна школьная форма. Единственно, чем мы отличались от малышни, это школьными сумками. На них учителя с администрацией почему-то не посягали. Видимо, в их циркулярах сумки не были обозначены.

— Ну и? — подбодрила маму Люська, ожидая снова услышать что-нибудь удивительное, и не ошиблась.

— До восьмого класса все ходили с портфелями, причем не с такими цветастыми, как у нынешних младшеклассников, а с черными или коричневыми. А в восьмом девочки заводили себе школьные сумки. Они иногда продавались в магазинах и походили на кошелки для продуктов, тоже строго черного или коричневого цветов. А та девочка, которая не успевала купить себе такую сумку, клянчила у мамы хозяйственную, желательно тоже темненькую.

— И что? Так и ходили с хозяйственными?

— Бывало. У тети Веры была такая сумка.

— А у тебя?

— А мне мама купила настоящую, школьную. Верка мне здорово завидовала тогда.

— Мам, а мальчишки как же, так и ходили с портфелями до окончания школы?

— Кое-кто ходил, но высшим… — Мама покосилась на дочь и со смехом произнесла: — Но высшим попсом у них считалась плоская лепешкообразная папка на почти круговой «молнии».

— Что значит «папка»?

— То и значит, что папка — без ручек, ее под мышкой носят.

— Под мышкой? Без ручек? Так это ж неудобно!

— Возможно, зато попсово! А зимой на ней здорово было с горок ездить!

— И вы ездили?

— Ага! На папину мы вдвоем умудрялись садиться!

— Мам, ты так и не рассказала, как же вы все-таки с ним познакомились.

— А вот так, — продолжила мама. — У нас в школе тогда не было кабинетной системы, как сейчас у вас. Мы весь день учились в одном классе, если не считать физкультуру, домоводство, химию и иностранный, где класс разделялся на две группы. У нас только учителя менялись.

— А физика? Как же приборы? Лабораторные? — удивилась в очередной раз Люська.

— Был, конечно, специальный кабинет, но он предназначался строго для старшей школы. Восьмиклассников туда только на лабораторные и пускали.

— А домоводство, мам, что за предмет?

— Н-ну, вроде вашего труда для девочек.

— А-а-а… Мам, давай больше не будем отвлекаться, ладно. Рассказывай про папу!

— Ну так вот, представь: кабинетной системы нет, мы находимся на третьем этаже, а папин класс — на четвертом. Как быть? Как того удивительного молодого человека в синих клешах увидеть? И я зачастила на четвертый. Мне очень хотелось, чтобы он меня заметил.

— А он?

— А он, Люська, и не думал замечать. Я прямо не знала, что делать. Не будешь же одиноким тополем около его класса торчать, да еще на чужом этаже. Приходилось маскироваться. Хорошо, что на четвертом этаже библиотека была. Так моя подруга Верка Симакова… ну… тетя Вера, которой я поначалу ничего не говорила, в конце концов заметила мой неожиданно возросший интерес к художественной литературе и потребовала объяснений. В противном случае грозилась перестать дружить со мной и начать дружить с Ольгой Третьяковой.

Конец ознакомительного фрагмента.