Некрасивая фамилия

Светлана Стичева (2024)

1994 год. Студентка Полина идёт на обман, чтобы привлечь внимание парня своей мечты: она называется чужими именем и фамилией, поскольку с ранних лет страдает от неблагозвучности собственной. Всё началось в детстве, что прошло в закрытом городке среднеазиатской республики, имеющем страшную тайну: там постоянно умирали люди. Героине пришлось столкнуться и с жестокостью ровесников, и с непониманием взрослых, и с хроническим невезением. Полина уверена, что все её несчастья — только из-за фамилии. Она отчаянно решает переломить судьбу, но обстоятельства времени вносят свои коррективы. Получится ли у неё обрести любовь и счастье в стремительно меняющемся мире?

Глава 7

Глава 7. Жизнь продолжается

Я едва успела закончить, как раздался короткий знакомый стук. Быстро проведя расчёской по волосам, я открыла дверь.

— Привет, хорошо, что ты дома, — сказал Ерёма, тщательно вытирая ноги о коврик у двери, — а я быстро, только анкету забрать.

— Проходи. Я включу сейчас чайник.

— Было б здорово, сегодня на улице резко похолодало, ветер просто насквозь продувает. А я по дороге заказ выкупил, талоны свои аспирантские отоварил. Урвал неплохой такой ветчины. Вот, тут ещё хлеб и масло. Где у тебя ножик? Я сам порежу. И досточку тоже достань.

Я с удивлением наблюдала, как Ерёма по-домашнему просто нарезал продукты и сложил бутерброды на тарелке такой же пирамидкой, как делал мой папа. На левой руке у него красовался протекторный браслет новых Casio.

— Олег, вот анкета, — я протянула крупным почерком заполненный бланк, — только ты прочитай прямо сейчас.

— Давай, — он вытер пальцы салфеткой, — я продолжу жевать, если не возражаешь. Голодный, как волк! Да и ты не сиди, ешь пока. Стоп. Не понял. Чья это анкета?

— Моя. Я давно собиралась тебе сказать… В общем, Полина Пискина — это моё настоящее имя.

— Настоящее? — он медленно отложил надкушенный бутерброд, застыл на мгновение, словно не веря своим ушам, а потом вскочил, опрокинув стул, и навис надо мной, оперевшись о стол руками. — Значит, вот так, да? И зачем же нужна была эта ложь?

Лицо Олега внезапно исказила такая злость, какую невозможно было даже представить от этого только что дружелюбно расслабленного человека.

— Я попробую тебе объяснить, сядь пожалуйста! — мне показалось, что он сейчас меня раздавит.

Но Олег развернулся и с силой пнул ногой упавший стул.

— Значит, ты не Жанна, — разочарование слышалось в его голосе. — Не Жанна. А я, можно сказать, это имя последний месяц перед сном повторял.

— Но послушай… — я вдруг забыла все слова, что прокручивала ещё недавно в голове в качестве объяснений. Я всегда терялась от выплесков бурных эмоций, уходила, если была возможность, или замирала, не включаясь в разборки. — Я не хотела никого обманывать…

— Не хотела? — Олег перебил меня, развернувшись, резко сорвал очки и потёр двумя пальцами левый глаз. — Ну, конечно, ты хотела как лучше. Только думала при этом исключительно о себе.

— Да не думала я о себе! Я вообще ни о чём тогда не думала! — я сорвалась на крик, не понимая, что происходит. Я была не готова к этой внезапной вспышке негодования.

— Вы всегда думаете, что знаете за другого, как ему лучше, — Олег смотрел куда-то в окно невидящим взглядом. Без очков, которые он продолжал сжимать в одной руке, его лицо казалось беззащитным и уже совсем не злым, а каким-то обиженно-детским. — Только, больше всего на свете я ненавижу ложь и врунов. И неважно, по какой причине ты это сделала. Важен только сам факт. У меня не может быть ничего общего с таким человеком.

И такая горечь была в его голосе, что я забыла о себе под внезапным приливом нахлынувшего сочувствия. Передо мной был какой-то другой Олег, пронзительно печальный, как Демон с картины Врубеля. В его тёмных глазах колыхалось смятение, подрагивал опущенный вниз уголок тонких губ, и казалось, что он сейчас бросится в это окно и сорвётся в прощальном полёте. И мне вдруг захотелось остановить, обнять одинокого чёрного ангела, захотелось прижаться и уткнуться носом в пульсирующую синюю жилку его ключицы.

— Надеюсь, ты понимаешь, что в клубе теперь ты лишняя. — Олег скомкал в руке лист анкеты и бросил его на стол резким движением руки, словно отвесил пощёчину. Не глядя больше на меня, он надел очки, перекинул через плечо портфель и вышел из комнаты, не лишив себя удовольствия хлопнуть дверью.

Два расставания за два дня.

Я взяла скомканный лист и стала медленно разрывать его на всё более и более мелкие кусочки, бросая их на пол возле себя, словно лепестки майской черёмухи.

Камнем в омут и криком заглохшим

покидает любовь свою рану.

Стоит нам этой раны коснуться,

на других она брызнет цветами!

Чтобы знал я, что нет возврата,

недотрога моя и утрата,

не дари мне на память пустыни —

всё и так пустотою разъято!

Горе мне, и тебе, и ветрам!

Ибо нет и не будет возврата.

Значит, это была иллюзия. Ни Орлов, ни Ерёма меня не любят. Я придумала для себя эту сказку, потому что мне очень хотелось. Но чудес не бывает. Я неинтересна настолько, что меня не хотят даже слушать. И как скомканный лист бумаги меня отшвырнули и выбросили. И фамилия здесь ни при чём, потому что в обоих случаях дело не в ней. Но тогда получается, дело во мне? В моей сути, в моей натуре, в моей личности? Я всю жизнь полагала, что корень зла кроется именно в ней, в проклятой фамилии. Но Орлов, например, про неё не узнал. А Ерёма как будто не обратил внимания. Получается, это тоже моя иллюзия. Списывать все неудачи на одну лишь фамилию. Я зациклилась на своём мнимом уродстве, я раздула его сама до размеров, за которыми перестала видеть всё остальное. А оно, остальное, в котором я не считала нужным разбираться, оказалось главней. И вот, накануне выпуска из универа, я остаюсь одна в полном разногласии с жизнью. Я прочла столько книг, но не научилась читать реальных людей. Я по-прежнему их боюсь и не понимаю. Что же мне теперь делать? Как дальше жить?!

Для начала надо признаться: не получилось. Признаться себе самой — как мы видим, вокруг никого больше нет (Ксюха не в счёт, она скоро уедет). Я хотела сбежать из Тушинска и начать новую жизнь. И вот хоть и коряво, но первая часть удалась. Я сбежала к «первому встречному» городу. Незнакомому, непонятному, стылому. Я старалась, очень старалась с ним сжиться. Я терпела его весеннюю пыль и июньский пух тополей, забивавших глаза и ноздри. Его слякотную осень, до костей пробиравшую холодом плохо отапливаемых помещений. Его бесконечно долгую мрачную зиму и короткое липкое лето. Я смирилась с безликим его пространством на условии, что смогу найти и сохранить трепетный вечный огонь Прометея — огонь негасимой любви. Я ждала и искала. Но осталась ни с чем. Потому, что убежать от одного города к другому можно, от себя убежать нельзя.

Как ни банально, но хорошо там, где нас нет. Милый мой Тушинск! Он теперь вспоминался огнями центрального парка, яркими пёстрыми клумбами роз и петуний, нежно-розовым весенним ароматным цветением персиков и журчанием прозрачной воды арыков. И хотя я знала, что ничего этого сейчас не осталось, только развороченный асфальт грязных улиц и сухие деревья под раскалённым песком, что засыпал уже почти полностью обезлюдевший бассейн под открытым небом, я хранила в памяти лучшие фрагменты своего бытия. В Тушинске ещё оставались мама и папа. Мои родные, они всегда меня любят и ждут. Значит, мне надо быть вместе с ними. Значит, всё вернётся к истокам.

И если у меня не получилось начать новую жизнь, может быть получится начать старую заново?

Защита диплома прошла спокойно и предсказуемо. Мне задали два дополнительных вопроса, на которые я знала ответы, и больше улыбчивые экзаменаторы меня не мучали. А потом, в деканате, когда в будничной обстановке я получала свои «красные корочки», меня попросил задержаться замдекана Лукин, лысенький и подвижный, как стриж.

— Полина, что ты надумала про работу?

В универе давно уже не было распределения, и спрос на выпускников отсутствовал, но наш факультет стабильно обрабатывал заявки: на смену устаревшим ЭВМ на рынок хлынул мощный гонконгский поток Пентиумов и Целеронов, и специалисты, способные вдохнуть жизнь в неведомую железную зверушку и обучить пользователя языку и дрессировке, были весьма востребованы.

— Да пока ничего. Я хотела бы съездить сейчас домой, а потом уже определяться.

— Конечно-конечно, домой съездить надо. А я хочу тебе предложить остаться на кафедре. В универе грядёт масштабная сетевая революция! Ты могла бы поучаствовать. Зарплата на первое время, конечно, не очень. Но зато за тобой остаётся общага! Отдельная комната. А ещё талоны на питание в универовской столовке, интересные командировки по всей стране.

— И в Москву? — спросила я.

— И в Москву. У нас грандиозные планы. Ты слышала про Интернет?

Я и слышала, и читала. Предложение было заманчивым и интересным. И я по-прежнему не имела абсолютно никаких планов, чем заняться начиная с сентября. Меня даже пугала необходимость что-то узнавать, пытаться куда-то пристроиться. Любое общение по-прежнему мне давалось с большим трудом. Я сосредоточилась на ежедневных подходах к полуразбитому телефону-автомату в нижнем холле общежития: дозвониться до родителей стало почти невозможно. В основном, не было соединения, а в редкие минуты удачи слышимость была настолько плохой, что удавалось уловить лишь обрывки отдельных фраз. Я кричала в трубку во весь голос:

— Папа, у меня всё хорошо! Да! Всё хорошо! Как у вас? Я не слышу! Что? А, вот сейчас слышу. Говори!

Кое-как я узнавала, что аэропорт закрыли совсем. Что добраться можно только на поезде, но узловые станции тоже то открывают, то закрывают. Ильхом обещал папе узнать надёжный маршрут, и как только, так сразу мне сообщат. А ещё необходимо, чтобы мне сделали пропуск, даже к родственникам пускают теперь не всех. Но спасибо Ильхому, он и здесь помогает. Рая и Лёня передают привет, бабушка тоже.

— Сколько времени у меня есть, чтобы подумать? — спросила я Лукина.

— До конца августа, но чем раньше, тем лучше.

Я вернулась в общагу и стала прикидывать, сколько денег у меня осталось: сколько отложено на поездку, и сколько на жизнь. В этом месяце я ещё получу свою повышенную стипендию, и если ничего не случится, очередной перевод от Володи. Дядька стабильно помогал мне с прошлого года, когда денежные послания из Тушинска прекратились. Я знала, что родители успели передать Вове много вещей и часть накоплений, в том числе всё мамино золото. Итог финансовых подсчётов был неутешителен: до конца августа я не протяну даже при сильной экономии. По-хорошему, на работу надо выходить прямо сейчас.

Я спустилась в холл к телефону и на удивление быстро услышала в трубке длинные гудки: связь установлена. Только трубку никто не снял. Странно, обычно в это время мама всегда дома: она давно работала по полдня, и, кажется, даже не всю неделю. Я поднялась в комнату и до вечера маялась, сидя на подоконнике и глядя в серо—жёлтое небо: на город наползал смог, ставший в последнее время уже привычным. Когда я повторно спустилась к телефону, диск со стёртыми до неразличимости цифрами пришлось крутить минут сорок. И опять — длинные гудки без ответа. А вот это уже повод начать волноваться! Весь следующий день я провела, набирая номер и вслушиваясь в телефонный сигнал с нарастающей тревогой. Неужели они обрубили и связь? После того, как на следующий день дозвониться опять не получилось, я отправилась к земляку Гаврилову.

— Поль, мои перебрались из Тушинска вот уже месяц как. — Антон смущённо мял сигаретную пачку дешёвой «Примы». Мы стояли с ним на крыльце его общежития. Когда он открыл мне дверь своей комнаты, я успела почувствовать запах вермишелевого супа из пакетика и увидеть мелькнувшую голову с бигуди. Даже тюфяк Гаврилов обзавелся парой. Вместе сподручнее.

— Но кто-нибудь из знакомых у тебя там остался? Со двора, из школы, соседи? Давай позвоним хоть кому-нибудь, просто узнать обстановку!

— Сейчас подумаю. — Антон затянулся «Примой» и наморщил лоб. — Нет, Поль, прости. Эта зима всех подстегнула, начали просто бросать жильё и уезжать, как говорится, с одним чемоданом. У нас же хоть и юг, но ночами в январе стабильный минус, и без отопления и горячей воды очень тяжко. Не говоря уже о продуктах. Никто в Тушинске больше не верит, что жизнь там образуется. Наоборот, всё идёт к тому, что город сотрут с лица земли. Просто чтобы уничтожить напоминание о чьей-то красивой жизни. Стой-ка! Вспомнил! Я сейчас.

Гаврилов метнулся по лестнице вверх, и вернулся через пять минут с маленьким чёрным блокнотом в руках — алфавитной записной книжкой. Раскрыв его на букве Ф, он поводил пальцем по строчкам:

— Вот, нашёл. Филатов Илья, одноклассник. Я с ним несколько месяцев назад созванивался. Он из тех, из немногих, кому ехать совсем некуда. Семья большая, мать, бабка и три сестры. «Землю жрать будем — но не уедем», это так его бабка сказала, она у них там за старшую. Из тех бабок, что ишака на скаку остановят. Такая всех переживёт. А, так вот, пошли, попробуем Илюхе набрать.

Антон сумел дозвониться примерно минут за двадцать и договориться с Ильей, что тот попробует что-нибудь узнать и завтра в это же время будет у телефона. Но хороших новостей наступивший день не принёс. Филатов сходил по названному адресу, и ему никто не открыл.

— Полина, ты раньше времени только не кипишуй, — бодро гудел в трубку Илья, — может, я припёрся не вовремя. Это было около шести вечера. С часик потолокся, поймал возле подъезда какого-то старикана, он сказал, что, вроде, твоих видел на днях. Да, дозвониться до них я тоже не смог, но тут элементарно — может, аппарат сломался. Вечером, конечно, лучше бы сходить, посмотреть хотя бы — светятся ли окна. Но вечером мы не ходим, дома сидим. Первое время, как ввели комендантский час, ещё были поползновения. А потом прекратились, после того, как нарушителей еле живых на улицах подбирали несколько раз, избитых до полусмерти. А одного и совсем… Из арыка достали. Он там несколько дней пролежал. Да, вот так здесь сейчас. Я зашёл зато к Сане Петрову, друг мой там неподалёку от твоих живет. Он тоже подключился. Узнаем, обязательно узнаем! Ты набирай меня сама, не стесняйся!

А на следующее утро из деканата прислали вертлявого абитуриента, который передал, чтобы я мчалась туда быстрее — мне будут звонить, кто-кто, я почём знаю, беги давай, сказали — срочно.

«Папа!» — радостно забилось сердце. Конечно, родители знали телефон деканата, и воспользовались, чтобы связаться! Я бежала, не останавливаясь, пока не почувствовала, как острой болью закололо в правом боку. Но надо торопиться, надо ни в коем случае не пропустить звонок! Вдруг, действительно, что-то сломалось в старом способе связи, и сейчас папа скажет, как теперь мы будем общаться, а ещё — можно ли сейчас рассчитывать на поездку в Тушинск.

— Поля, вот здесь садись, возле телефона, — суетливый Лукин встретил меня на пороге деканата и указал на стул, — я буду в комнате рядом, чтобы не мешать. На, попей воды, ты вся красная, бежала, видать, как полоумная. Мужчина, который звонил, сказал, что наберёт ещё ровно в двенадцать! Пять минут у тебя в запасе, чтоб дыхание перевести.

Телефон придушенно затрещал, и я немедленно схватила трубку:

— Папа! Папа! Что там у вас случилось?

Но это был не папа. Это был Вова, папин брат. Не дав мне опомниться, он сразу начал говорить:

— Поля, ты это, итить-колотить, не знаю, как сказать-то, ё-маё. Отец завтра к нам сюда доедет. Он с товарищем на товарняке… бежал, вобщем. Бросил там всё и бежал, садами-огородами. Мы тут комнату ему приготовили. А я за тобой приеду. На неделе, как договорюсь с подельником. На машине приеду, заберу тебя, значит. Посидим, потолкуем, вот же итить…

Меня бросило из жара в холод. Догадка тошнотой подкатила к горлу. В висках застучало.

— Вова, почему ты говоришь только «отец»? Он что, один поехал? А как же мама? Что значит «бросил там всё»?

— Поля, крепись, так сказать. Мама погибла. Я сам мало, что знаю, итить-колотить, Юра мне с вокзала уже позвонил, перед отходом поезда. Они ж без билетов, ждали, кому можно сунуть, чтобы в вагон нелегально пустил. Главное, через границу пробраться.

— Как она погибла? — деревянным голосом спросила я.

— Вышла вечером, по темноте. Точнее, выбежала, она была не в себе. Перед этим позвонил Лёня и сказал, что Рая умерла. Трубку сняла мама. И сразу потом бросилась на улицу. А отец спал в этот момент. Поль, ты прости меня, итить-колотить, что я на тебя сейчас это всё вываливаю, без подготовки, но Валентина сказала, лучше уж сразу. В общем, наверное, она хотела к Ильхому, другу их, значит, чтобы помог с выездом на похороны. И на улице, недалеко от дома, пьяный чучмек докопался — и очередью из автомата. Так всё внезапно случилось…

Как в замедленной съёмке откуда-то сбоку на меня навалился затоптанный вздутый линолеум и придавил тишиной.

Через пять дней я тряслась в кабине ржавой колымаги — Вовиного «Рафика». Он приехал за мной к обеду и планировал добраться до их посёлка до ночи, преодолев четыреста километров по разбитой дороге.

— На один день с подельником договорился. Завтра мы снова в рейс.

Вова калымил на «Рафике» практически без выходных, перевозя какие-то грузы на пару с товарищем. Валентина после закрытия стройки и увольнения работала на своём дачном участке. Шесть соток исправно кормили семью, а кое-какие излишки сбывали на рынке.

У меня разламывалась голова, и плыло перед глазами. Сказывались бессонница и отсутствие аппетита. Несмотря на то, что Ксюха провела эти дни со мной, капая мне валерьянку, заваривая чай и пытаясь накормить куриным бульоном, я так и не вышла из состояния ватного ступора. Я жила на одних рефлексах. Мне так и не удалось проплакаться, оттого тело моё затвердело как кусок мяса в морозильнике. Оно с трудом принимало немного воды, совсем отказываясь от пищи. Спать не получалось, только иногда накрывало тяжёлой дремотой. Мысли неповоротливыми жерновами крутились вокруг воспоминаний маминого лица. Вот она придирчиво осматривает мой новый наряд — себе она обновки покупала всё реже и реже. Вот улыбается, зардевшись, когда папа приносит с улицы большой букет жёлтых кленовых листьев. Вот, волнуясь, разрывает край конверта и вынимает из него тетрадный листок письма от Раи. Вот, смотрит в стену невидящим взглядом: «Я должна её похоронить». И я думаю, что уже в тот момент она всё знала. Потому и не собиралась уезжать. Старшая сестра приняла на себя болезнь, младшая должна была уйти следом. Как и предсказала цыганка, мамину жизнь оборвала пуля. Судьба ли это, злой рок, или услышав и поверив, сёстры сами накликали, запрограммировали себя на такой конец? Мама всю жизнь боялась, и чего боялась, то и сбылось. Может быть, поэтому она всегда мне недоговаривала, рассказывая о своих родственниках? Чтобы я не узнала ненужного, не навесила на себя лишний груз прошлых историй? Бедная моя мамочка, я лишь надеюсь на то, что неся свою ношу, ты всё-таки была счастлива нашей с папой любовью!

— Полина! — Володя потряс меня за плечо. Кажется, я всё-таки уснула. — Приехали!

Мы вышли из «Рафика», Вова взял мою сумку с вещами и, обняв за плечи, повёл в квартиру. Комкая пухлыми руками подол кухонного фартука, миловидная Валентина, встречала нас на пороге:

— Полюшка, детонька моя, вот же, как повстречались-то, горе какое! Что ж за жизнь распроклятая, осиротила нашу голубушку! Проходи, проходи, я сейчас накормлю вас, с дороги. Вова, на диван её посади, там помягче.

— А давайте быстро поужинаем, и сразу в больницу? — сказала я.

Отец лежал в реанимации. То ли простыл где на сквозняке по дороге, то ли заразился чем, но добрался до ближайшей к Володиному посёлку железнодорожной станции он уже в очень плохом состоянии. Двусторонняя пневмония. Одну только ночь отец провёл дома у Вовы и Валентины, а потом его отвезли в районную больницу.

— Утром, Полюшка, утром поедем. Всё равно ведь к нему не пустят, а ночью там разве что на стульях в коридоре сидеть. И тебе, и Володе надо передохнуть, — сказала Валентина, накладывая в тарелки гречку с тушёнкой, — а я вот тебе сейчас расскажу, как я сегодня звонила и с врачом разговаривала. Состояние у него стабильное. Тяжёлое, но стабильное! Он под капельницей сейчас. Под какой? Да не знаю, не спрашивала. Я всё одно — не разбираюсь. А вот завтра Володя нас отвезёт рано утром. Сам потом на работу, а мы там с тобой, сколько потребуется.

Гречка одуряюще пахла свежим сливочным маслом. Я поковыряла ложкой в тарелке, и неожиданно быстро заглотила всю порцию.

— Вот молодечик какая, ну-ка, ещё добавочки! — сказала Валентина. — И чайком, чайком прихлёбывай, специальная с липовым цветом заварка, и для нервов хорошо, и от бессонницы.

И меня развезло от горячей гречки и медового аромата липы, убаюкало Валиным говорком, и переместившись в спальню, я разделась и сразу же провалилась в глубокий сон.

В больницу мы приехали совсем ранним утром, Вова быстро умчался, а мы с Валей топтались у входа, дожидаясь открытия. Двухэтажная больница была старенькой и облезлой, у крыльца на рассохшихся деревянных скамейках без спинок курили разнообразные посетители. Две собаки дворянской породы вежливо крутили поодаль хвостами, вытягивая морды в сторону стоявших на земле возле скамеек пакетов, из которых доносились ароматы домашней снеди. Небо заволакивало тучами.

— Мне так жалко тебя, Поль! Такая молоденькая, и такое вот навалилось на плечи! — Валентина крепко держала меня под руку. — Я хочу сказать, чтоб ты знала: мы с Володей — твоя семья! Хочешь, оставайся, живи у нас! Хотя бы первое время. Я понимаю, после города тебе будет здесь скучно, но ведь потом всё образуется. Папу вылечат, он поправится и займётся работой, и своей, и твоей! Папка твой очень умный, и заботливый, я знаю, ты с таким не пропадёшь!

Я поморщилась, услышав «всё образуется». Почему-то, стоит кому-нибудь это проговорить, как всё получается с точностью до наоборот.

— Валь, спасибо! Вы очень хорошие! — сказала я. — Но реально, вот что я буду здесь делать? Коровам хвосты крутить? Я с детства к этому не приучена. Учителем математики в школе? Но у меня нет призвания к педагогике. Я детей не особо, пацанов всех этих сопливых… Торговать на рынке? Даже не представляю. А садится на шею вам с Вовой — совесть мне не позволит.

— Да какая совесть, о чём ты! Зато мы будем все вместе, — сказала Валя.

— Я уже и привыкла одна. Может, я вообще, волк-одиночка. С личной жизнью у меня что-то не ладится, неудачница я в личной жизни. Хотя, знаешь, на фоне того, что произошло с мамой, с отцом, это всё теперь кажется не то чтобы глупостью, но каким-то ничтожным, что ли. НезнАчимым. Ненастоящим. Всё скукожилось и посерело, как страницы книги, брошенной для растопки в костёр.

— Ой, Полина, как красиво ты говоришь! — Валя вздохнула. — Да, конечно, ты с детства росла начитанной. И образование высшее у тебя такое… модное. У нас тут информатика разве что лет через десять появится.

— Мне предложили работу на кафедре. Интересную и перспективную. Я уже согласилась, поэтому здесь я недельки на две, ну, на три — это максимум. Как ты думаешь, папа успеет поправиться? Мы сейчас с ним об этом поговорим. Я подумала, что мы можем вдвоём поехать! У него в Сибирске должна найтись работа, сто процентов найдётся, такие специалисты всегда и везде нужны. А пожить мы сможем и у меня в общаге. Мне обещали отдельную комнату, а с комендой я как-нибудь договорюсь!

Ветер налетел внезапно, и на третьем этаже захлопали открытые рамы. Собаки хрипло залаяли, а потом заскулили, отброшенные группой посетителей, ринувшейся во входной проём.

— Идём! — Валентина проворно устремилась вверх по ступенькам крыльца. — Нам надо сразу на второй этаж, к главврачу.

Но мы не успели пройти через холл, как нас окликнул человек в застиранном до желтизны, прежде белом, халате с ёжиком седых волос на голове.

— Валентина Петровна!

— Ой, Андрей Иванович, а мы к вам! Вот, познакомьтесь, это Полина, дочка, значится, нашего Юрия…

— Да-да, — доктор рассеянно посмотрел на меня и повернулся опять к Валентине. — Ночью Юрию стало плохо. Мы сделали всё, что могли. Организм был сильно ослаблен. Примите мои соболезнования.

Нет. Ну, так не бывает. Не бывает, чтобы всё сразу, на одного человека. Надо просто закрыть глаза, а когда они снова откроются, будет что-то другое.

Я зажмурилась и зажала уши руками. Главное, не отзываться. Пусть меня сейчас трясут за плечи и что-то кричат. Надо притвориться, что это не мне. Это не мне. Это не мне. Я просто больше не выдержу, я уже не могу!

И в этот момент у меня хлынули слёзы. Они копились так долго, что неудержимым сплошным потоком потекли по лицу. Я открыла рот, захлёбываясь, забулькала хриплым дыханьем, застонала утробным стоном. Меня подняли и куда-то понесли, уложили на твёрдую кушетку под ослепительно белым потолком и проткнули иглой, дав выход наружу скопившейся боли. И постепенно меня перестало трясти, я смогла сесть и попить воды из лабораторного мерного стаканчика. Валентина сидела рядом и плакала тихо, утирая глаза носовым платочком. Она достала из сумки ещё один и протянула мне.

— Валь. Как же жить-то теперь, а? — сказала я.

— Жить как-то надо, — сказала Валя, — как получится, так и получится. Ты молодая ещё и сильная. Даст бог, не сломаешься. Ты потерпи, будет тяжело, но потом отпустит. Так со всеми бывает. Ты потерпи.

— Валь. Скажи мне, что жизнь продолжается, — я вспомнила утешительный заговор, что действовал на похоронах в Тушинске на меня, как живая вода.

— Жизнь продолжается, — покорно сказала Валя, и мне стало как будто бы легче.

— Валь, ты же знаешь, что дальше делать? Ну, с моргом там, с похоронами…

— Да ты моя девонька, не беспокойся! Всё сделаем правильно, по-христиански! Нам с тобой сейчас главное — выбрать отцу одежду. Мы сумки, с которыми он приехал, даже не разбирали, так и стоят на веранде. А нужен костюм. И рубашка, и туфли. Мы посмотрим, а не найдём, так поедем и купим. Вечером с кладбища человек придёт, они сами всегда приходят. Надо будет на стол собрать. И сегодня чтоб было, и завтра. Из погреба всё достанем, что есть. А Володя завтра с утра на рынок…

— А оркестр?

— Поля, какой оркестр? — Валя посмотрела на меня с удивлением.

— Ну, хоронят всегда с оркестром. Обязательно нужен оркестр. Ты знаешь, как его заказать?

— Не бывает у нас оркестров, — развела руками Валентина, — на грузовике до кладбища довезут. А поминки в столовой закажем…

— Валя. Нужен оркестр. И литавры. Обязательно, чтобы были литавры. Это же мой папа, понимаешь? Здесь, в райцентре, куда надо пойти, чтобы был оркестр? И в больнице, в больнице должны точно знать! У кого здесь спросить? У Андрея Ивановича?

Я вскочила. Почему-то мысль, что папу похоронят без оркестра, была невыносима.

— Полюшка, сядь пожалуйста, — сказала Валентина. — Здесь нельзя кричать, милая. Успокойся. Здесь другие порядки. Никогда у нас не хоронили с оркестром. Здесь не как у вас, по-другому.

— Валя, а ты знаешь, как похоронили маму? Папа что-нибудь рассказал? — я вдруг поняла, что ничего про это не слышала. Я села рядом с Валей на кушетку и прижалась к её тёплому боку.

— Нет. Рассказал только, что похоронили достойно. На следующий день он продал квартиру, скупщику местному, за бесценок. Этих денег хватило на взятку за пропуск и какие-то там ещё документы для выезда. У них, у этих, уже всё продумано и просчитано. Просто совпало, что товарищ отца перед этим готовился уезжать. У него семья уже переехала, жена, дочка. Он последнее собирал. И отец наскоро к нему присоединился. Оставаться в Тушинске было ему невмоготу. Они в дороге спали прямо на досках в товарном вагоне, вещи свои стелили. И почти не ели ничего. Он приехал такой худой, заросший. И сразу лёг, и уже не поднялся. А я вот так думаю — горе его убило. Очень он Галку, маму твою, любил.

Они любили друг друга, и жили счастливо, и умерли почти в один день.

Похоронили папу на поселковом кладбище, возле высокой берёзы с раздвоенным стволом-рогаткой и нежно—белой корой. Я запомнила его непривычно маленькую сухую фигуру в отглаженном Валентиной пиджаке и совершенно седые волосы. При вскрытии обнаружилось, что у папы была не только пневмония, но и рак в уже запущенной стадии. Город не отпустил его, прикончил, дотянувшись своими смертоносными лучами за три тысячи километров.

А что же со мной? Успела ли я вырваться, прежде чем поселилась во мне червоточина болезни? Или все, кто жил в Тушинске поражены, и теперь это просто вопрос времени? Ещё я читала про предрасположенность к онкологии. Она может быть обусловлена генетически, а может появиться в результате воздействия радиации. Неизвестно, какие мутации уже произошли в моём организме, и чем это обернётся впоследствии. И как лучше — всё время помнить об этом, трястись и беречься, бегать по врачам при малейшем сомнении, или выбросить из головы и стараться не думать?

Я предпочла не думать о смерти. Жизнь продолжается. Несмотря ни на что. На смену казавшемуся невыносимым горю пришла практичная рассудительность. «Тебе теперь никто не поможет — строго сказала она. — Вытри сопли и включай поскорее мозги. Ты потеряла родину, мать и отца. Ты осталась одна, в чужом городе, без прописки и практически без денег. Тебе предстоит бороться за выживание, собрав все свои силы».

И хотя Вова и Валя уверяли меня, что их дом для меня всегда открыт, я понимала, что не смогу смириться с прозябанием в посёлке, где не было даже библиотеки. Пусть хоть тушкой, хоть чучелком, но жить я буду в большом городе. Для начала — в том, где сейчас есть хоть какое-то для меня пристанище, а потом… Я не знаю, как будет потом, но сейчас я не сдамся! Я не буду верить покорно судьбе, я перепишу этот дурацкий сценарий. Но для этого мне понадобится что-то в себе изменить.

Меня бросало из решимости и уверенности в том, что я всё смогу и преодолею, обратно в пучину сомнений и страхов. Это только в мыслях своих я всегда была смелая, а на деле же вечно мямлила и стеснялась. Только раз влюблённость сподвигла меня на отчаянный выпад, но это был импульс, это был спонтанный поступок, и специально такое не придумать и не повторить.

Как же давно это было! Кажется, что прошла уже целая вечность с момента, как хлопнул дверью Ерёма. Это странно, но мои сожаления о случившемся этой весной были связаны именно с ним. Не с Орловым, холодной далёкой звездой на апрельском вечернем небе, а с Олегом, земным и понятным, пахнувшим принесёнными к чаю хлебом и ветчиной. А вдруг, вдруг он уже на меня не сердится? Вдруг мы встретимся как-нибудь в универе, я буду просто идти по коридору возле библиотеки или даже работать в ней с публикациями, я же буду сотрудником кафедры. Звучит как-то глупо, по-детски, конечно, но вдруг? Мы столкнёмся с ним будто случайно, и я сразу скажу: «Олег! Мне очень, очень надо с тобой поговорить!» А он посмотрит серьёзно и поправит очки: «Что ж, Полина, готов тебя выслушать». Мы встанем возле окна в коридоре с видом на золотые берёзы, жёлтые лиственницы и тлеющий закат сентября, и я всё расскажу ему честно и без утайки. И он, конечно, простит меня, и обнимет, и я уткнусь ему носом в ключицу, в тонкую синюю жилку, в состоянии долгожданного обретения счастья.

Но напрасно я каждый вечер после работы маячила возле библиотеки в попытке угадать, в какой день недели теперь проходит заседание книжного клуба. Не было ни намёка на то, что он вообще существует. Я надеялась встретить старых знакомых, ошиваясь по коридору, и спросить, как дела, что у них происходит, где теперь Белка, и Лена, и чем сейчас занят Олег. Но прошёл уже месяц, как я возвращалась ни с чем в свою комнату общежития. Устроившись на кафедру, я продолжала жить, как жила, разве что вынеся лишнюю кровать и передвинув свою к противоположной от входа стенке. Я повесила выданные Валентиной новые зелёные шторы и постелила на пол привезённый Володей толстый шерстяной ковёр с затейливым азиатским орнаментом, что успели передать из Тушинска. Разложила льняные салфетки и расставила фарфоровых зайчиков на казённой общаговской этажерке, купила синюю эмалированную кастрюлю с красными маками на закруглённых боках и завершила наведение уюта большим настенным постером группы Pink Floyd. Мне нравилось слушать альбом «The Wall», лёжа на ковре с раскинутыми руками, предварительно набросив лёгкий шарф на настольную лампу, чтобы приглушить тусклый свет ещё больше, но не до темноты, а до сумрака. Я лежала и слушала историю, смысл которой мне был понятен мимо слов, через музыку и интонацию, потому что про одиночество понимают все, кого им накрыло.

Я всё-таки не выдержала и спросила библиотекаршу Зульфию Абдурашитовну, которая заметно похорошела, начав брить усы и выщипывать монобровь. Заполняя в очередной раз формуляр, я, как бы невзначай, полюбопытствовала:

— А помните, книжный клуб в прошлом году? Заседал в малом зале? Что—то я никого не вижу, вы не знаете, что с ними стало?

— Хм, а я думала, что ты в курсе. Ты же, вроде, из активисток у них была.

— Да вот как-то даже не знаю, я пропустила много, а потом надолго уехала.

Зульфия недоверчиво цокнула языком, но всё же ответила:

— В малом зале ремонт собираются делать. Мебель вынесли, дверь закрыли, а когда начнут, не сказали. Ещё летом велели никого больше не впускать. Так что клуб ваш теперь где-то в другом месте. А может, и разбежались все, вот как ты. Хотя слышала я про Ерёму, что он съехал из общаги своей аспирантской в центр города, у него бизнес книжный прямо в гору пошёл, а из центра любые дела вести гораздо удобней. Я когда его видела, кажется, в августе, он так выглядел — ну просто другой человек. Не студентишка какой, а серьёзный мужчина. Одеколон «Командор», чернильного цвета рубашка, ботинки итальянские — такие на барахолке дочертА стоят! И вот как ты такого парня упустила?! Понимаю, спохватилась теперь, только поезд ушёл.

Зульфия вздохнула и сочувственно вынула у меня из руки формуляр.

— Похудела ты сильно, Полина, осунулась. Как работа твоя? Не обижают на кафедре?

— Да ну что вы, всё хорошо. И завкафедрой, и коллеги — все замечательные.

Зульфия повернулась вдруг в сторону и позвала:

— Саша! Саш! Просыпайся! Мы уже закрываемся. Тут вот девушку проводить надо, на улице темень и слякотно после дождя! Поручаю тебе эту миссию, завтра спрошу — так и знай! Полина, знакомься: Саша Агеев. Давайте, давайте, ребята, мне ещё пол подтирать, я полставки уборщицы кое-как себе выбила. Так, кто у меня ещё тут остался? Мы закрываемся!

Из-за стола в середине зала встал и подошёл к нам коренастый темноглазый парень. Он заспанно улыбнулся и сказал приятным баритоном:

— Как-то меня сморило, сам не заметил. Полина, конечно же, провожу, а чаем напоишь?

С того вечера Саша стал приходить регулярно. Сначала говорил, что по дороге домой: он жил с родителями на тихой улице неподалёку от студгородка. Папа его преподавал в универе высшую алгебру, мама работала в канцелярии. Сам Саша вернулся из армии на последний курс факультета радиотехники и полз к диплому, что называется, на морально-волевых.

— Если бы не отец — я бы не стал восстанавливаться, — громко прихлёбывая чай, сообщал мне Саша, уже переставший придумывать повод, чтобы зайти вечером на часок. — По специальности работать всё равно не пойду. Во-первых, я и сразу не особо учился. А во-вторых, после армии всё забыл. Шеф мой, у которого подрабатываю, меня хоть сейчас на полную ставку устроит, может, я так и сделаю скоро. Диплом батя поможет как-нибудь дописать. Ну, а защита у нас на факультете — дело известное: три минуты позора, и ты инженер! С шефом мы быстро раскрутимся, он уже второй склад арендует, обороты пошли.

«Оборотистый — это хорошо, — уговаривала я себя, глядя на широкое Сашино лицо с мясистым носом. — Семья приличная. Квартира у них большая, хорошая. Рядом с работой. Сам Саша спокойный и обстоятельный, и второго встречного ждать мне точно не следует, с моим-то везением, надо брать, что дают. А то и этого упущу, с меня станется».

Чтобы развеять сомнения, я призвала на помощь Ксюху. Мне нужен был взгляд со стороны. Тем более, что мы последнее время почти не виделись, Ксюха обживалась на новом месте и училась на бухгалтера, а я скучала по единственной своей близкой подруге и радовалась любой возможности пересечься. Игорь отпускал жену ко мне неохотно, а кроме как ко мне, больше никуда и не отпускал.

— Понимаешь, это только после свадьбы выяснилось, — рассказывала Ксюха, которую муж разок привозил ко мне на ночёвку, — до этого я и думать не могла, что он такой ревнивый и мнительный. Я без него и шагу ступить не смею, ни в магазин, ни на маникюр. Отвозит, куда мне надо, и забирает. Как машину купили на подаренные родней на свадьбу, так я теперь только катаюсь, ногами практически не хожу. Пять килограммов уже прибавила, прикинь! Нет, у нас всё с ним прекрасно, но вот хочется иногда свободы, хоть на чуточку, хоть глоточек. Гитару совсем забросила… Оказалось, что Игорю никогда не нравилось, как я пою. Он молчал, чтобы меня не расстраивать. А после свадьбы заговорил. Заговорил, так заговорил! Даже одежду мы теперь вместе с ним покупаем. Такую, знаешь… Классическую. Пиджак, юбка. Я пиджаки до этого никогда не носила! А он говорит: бухгалтер должен выглядеть строго, тогда и отношение у клиентов будет соответствующее, ну а я тебя и без этого люблю.

Мы уломали Игоря отпустить Ксюху ко мне накануне Нового года. Обещали, что полепим пельмени на всех. В субботу, с утра, как начнём, так до самого вечера. А я пригласила Сашу в обед на пельмени, предупредив, что будет подруга. Он отнёсся к этому серьёзно, принёс шампанское, мандарины и мамин пирог. Был в приподнятом настроении, вполне уместно шутил, галантно ухаживал за нами по всем законам простецкого этикета и произвёл на Ксюху самое хорошее впечатление. Мы посидели часа четыре, и хотя Саша явно сидел бы ещё, Ксюха объявила, что у нас важные планы, и поэтому продолжение следует, но в другой раз.

— Нормальный чувак, — сказала она, быстро убирая со стола посуду, после того, как Саша ушёл, — доставай муку, сейчас будем лепить продолжать. Вполне симпатичный, воспитанный. Вы хорошо с ним смотритесь, честно! Если ты сомневаешься — подружи ещё, попривыкни. Хотя кому я это говорю?! Тебя если не подопнуть, ты и до пенсии дружить будешь. В общем, тебе пора переходить на следующий уровень. Засиделась ты в девках, однако. Новый год — отличный повод, приглашай его к себе и оставляй ночевать. Не тряси головой, все так делают! Да тебе, собственно, и делать ничего уже не надо, только намекнуть. По глазам его видно — готов пациент!

— Понимаешь, Ксюня, — сказала я, — он, конечно, мне нравится. Но не настолько. Да, симпатичный, да, не дурак. Но я не чувствую даже влюблённости, не говоря уже…

— Ой, прекрати! Ты пока эту дурь из себя не выбьешь, у тебя ничего не получится. Легче, легче надо ко всему относиться! Ну, не срастётся, так не срастётся, подумаешь. Разбежитесь. Зато у тебя опыт появится. Опыт! Ты по-другому в принципе начнёшь на парней смотреть. И они на тебя — вот, что главное. Ты прости, конечно, но от тебя сейчас недотрогой за версту несёт, и ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что сейчас это как-то котируется. Наоборот, дорогая, наоборот. В наше время девка должна быть весёлой, доступной.

— Доступной? — недоверчиво спросила я.

— Конечно. Пусть не для самого главного, но хотя бы для первого знакомства! Вобщем, думай сама, но учти: до Нового года осталось всего ничего!

Ксюха была права. Если мне не везёт с любовью, надо рассматривать другие варианты отношений. По большой симпатии, например. Я же не пробовала. Может, этого и достаточно. Ведь не зря же народная мудрость гласит: «стерпится — слюбится». Лишь бы человек был хороший… Да, это важно для самого первого раза — чтобы порядочный. Если даже не выйдет у нас ничего, так хотя бы без огласки и последствий. Каких последствий — я толком не представляла, но на всякий случай боялась заранее.

Я совершенно спокойно обдумывала матримониальную Сашину пригодность, размешивая в синей пузатой кастрюле блинное тесто, замешанное на воде, муке и яичном порошке. Такие блины были вторым по популярности блюдом моего рациона бережливой хозяйки. Лидировала с большим отрывом каша из овса. Если поварить овёс минут сорок в большом количестве воды, периодически снимая клейкую пенку, добавить щепотку соли и немного сахара, то можно получить полезный, питательный, и вполне даже вкусный продукт, пригодный хоть для завтрака, хоть для ужина. Стоил пакет овса в два раза дешевле хлопьев Геркулес, и жевать его было даже прикольно. Выливая серое блинное тесто на сковородку, я с удивлением прислушивалась к себе: и куда только делась моя щепетильность, ещё совсем недавно не позволявшая мне рассматривать Ерёму больше, чем друга? Видимо, вопросы выживания вытесняют остатки и совести, и морали. «А самое главное, — строго внушала я себе, — это смена дурацкой фамилии. Это будет как снятие порчи, проклятья. Замужество, как обряд обновления. По сути, ведь так оно было всегда. И невеста не обязательно должна быть по уши в жениха влюблена».

На предложение совместной встречи Нового года Саша откликнулся сразу: он и сам собирался мне предложить, а я раз — и опередила. Он уже приготовил подарок, и «конечно, даже не думай» — всё, что надо, он купит и за день до праздника привезёт.

Тридцатого Саша принёс телевизор. Маленький и не новый, зато цветной. Он ловил от антенны-рогатки и вполне сносно показывал пару каналов. Выгружая из рюкзака модели «дачный» пакеты с картошкой и свёклой, банки с помидорами, огурцами и квашеной капустой, Саша посматривал на меня предвкушающе. И я заставила себя улыбаться. Потому, что Агеева — очень красивая фамилия.