Крылатый ковчег: сборник рассказов
Приграничье, Никель, Комбинат. Автобиографическое путешествие проносится сквозь две клинические смерти, четыре поколения семьи, города и страны. Из СССР в лихие 90‑е. Из дворников в Совет Федерации. Из подземки на подлодку. Страшная авария связывает жизнь никельчанки с легендарным адмиралом и приводит в писательство. 13 лет службы меняют взгляды на жизнь и страну. Ковчег памяти, сотканный из любви и металла, помогает поверить в мир неслучайных возможностей на пути к себе. Добро пожаловать на борт!
Оглавление
- Часть 1. Поехали в Никель!
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Крылатый ковчег: сборник рассказов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Часть 1. Поехали в Никель!
Глава 1. Три трубы
Помните фильм «Мужики»? Так вот, я оттуда, из Никеля[1].
Три трубы. Славно дымят. Значит, дом близко! Уже от Пахты ждешь, пока в окнах поезда не появятся серебристые клубья газовых облаков.
Вдох. Сердце стучит чаще, и сладкий привкус серы стекает с языка: «Прибыли!»
Украина. Донецкая область. 1950 год.
— Ваша станция, Константиновка.
Ба-бах! Чемодан летит из тамбура на перрон прямо в парня с зачесанной челкой.
— Дура! Ты что, из Бердычи?[2] — покрутив у виска, мой будущий дедушка Гриша помогает собрать бабы Томины вещи.
А дальше их ждет целина. Потом на Север, в поселок Никель, за лучшей долей. Дед — бригадиром на стройку. Бабушка — маляром. По-стахановски возводили жилье для переселенцев. Сами ютились в бараке, потом в домике в Заречье. С ними два сына, что родились друг за другом, Костя и Витя. Сложно было детей поднимать. Одежду шили сами. Садика не было. Оставить ребятишек не с кем. Крутили им хлебные катышки в марлю. Длинными поводками из простыней привязывали к кроватям, чтоб до каши добрались. А сами чуть свет — на работу…
Другая половина семьи взяла начало в деревне Алявино Вологодской области.
Шел 1945 год. Население Никеля насчитывало около семи тысяч человек.
Как заключили договор о перемирии, Финляндия вернула Печенгский район Советскому Союзу со всей территорией никелевых разработок. Американцы, которых пригласили на восстановление производства, полагали, что восстанавливать придется не менее десяти лет, но советские власти призвали молодежь из регионов. Предложили им суровый северный рубль и светлое будущее. Наряду с демобилизованными солдатами-освободителями и ссыльными в приграничный поселок поехали и добровольцы.
«Фаинка, вызов от брата пришел, собирайся, на Север поедешь!»
Так после войны старшая из семерых, Фаина, пересела с поезда на пароход и добралась из Кадуйского района до Печенги. Оттуда грузовиком прибыла в Никель, где «канадские» домики, сосны да разрушенный немцами завод, позже названный ГМК «Печенганикель».
«Вместе на беседу ходили. Там и сошлись», — коротко объясняла потом о знакомстве с дедом.
Юморная, веселая, с косичками, метр в прыжке, Фаинка и дед Федя, великан в костюме с гармонью — душевная парочка.
Трещит печка. В хрущевке тепло и уютно от детского смеха и запаха пирогов. Трудились они по совести. Фаина — в кинотеатре «Дружба», Федор — в энергоцехе. Жаль, рано осколки войны оборвали жизнь фронтовика, не дали понянчить внучку, что родилась в Ленинграде. Меня.
А вот и тоннели ленинградского метро через годы несут папу Витю в штольню рудника «Каула-Котсельваара». Нескоро отпустит отца Комбинат…
Помню, как мечта поскорее увидеть маму гонит меня, маленькую, сквозь снег по рельсам на базу ОРСа «Печенганикеля».
Никель. Мурманская область. 2000 год.
С Питером не сложилось. И снова теми же рельсами еду я с маленьким сыном. Впереди рудник «Каула-Котсельваара». Три года в подземке в должности стволовой шахтоподъема с желанием выбраться. Вдохнуть полной грудью земную поверхность. Найти лучшую долю.
Больше не дымят три трубы. Бабушки только снятся. Родители переехали в Вологду. За последние семь лет в Никель возвращались только на кладбище, на могилки к близким.
«А знаешь, сынок, — говорю я сыну. — Бог руды и металла неспроста твоих прадедов позвал. Познакомил. Судьбу определил. И нам с тобой путевки в жизнь выписал».
Глава 2. Милочка
— Милочка, а ты-то здесь за что? — помятым басом любопытствует интердевочка у сидящей на батарее перед кабинетом следователя беременной девчушки. И кашель колоритной девахи с начесом эхом рикошетит о синие стены отделения милиции Московского вокзала Ленинграда.
— За драку, — сухо отвечает студентка факультета холодильной промышленности. — Свидетелем.
— Начальник, прогуляй до клозета! — путана из обезьянника озадаченно пытает взглядом скромный девичий силуэт.
Ночью, в канун моего дня рождения, 9 июля 1976 года, днюшка друга в «Пельменной» на Невском для мамы закончилась ох как не скучно.
Который раз она в красках пересказывает эту историю.
— После милиции утром к отцу приятель зашел. Неважно, — говорит, — Таня, выглядишь.
Я же дома, в Никеле, рожать собиралась. Блины в дорогу жарила, а у меня воды отошли. Пошла в поликлинику. Закрыто. Возвращаюсь. Тут схватки начались. Отец скорую вызвал. Повезли в больницу, где роды принимают преждевременные. А у меня схватки, оказывается, своевременные — напутали что-то со сроком. И немудрено. Полбеременности месячные шли. Живота не видно. Лыжи, баскетбол, соревнования. Темные мы были!
— «У тебя олимпийское спокойствие» — завидовали подруги-чемпионки из питерского «Спартака». А мне спать охота, и в животе пульс бьется. Выйду, поблюю на остановке, и легчает, — продолжает мама.
— А это у вас откуда? — таращась на сверток в одеялке, сопящий на двух сдвинутых стульях, изумлялись в общежитии.
— Надо же, родила. А ведь не видно было, — не скрываясь, шептались старушки на лавочке.
— Как учиться? Что делать? Куда ехать? — сокрушалась мама. Родители отца лишь развели руками. Позвали: «Хорошо, уговорил, Витя. Ждем домой. Учеба — заочно».
«Нате вам Светлячка, расхлебывайте!» — уверенно заявила я миру своим первозданным видом. Законы природы шептали: «Ты — невозможна». Но ведь зацепилась корнями за ниточку жизни. И родители справились. Папа в армию отправился. Мама — работать. А соседи — нянчиться всем подъездом.
Дед Петя со второго этажа плел рыбацкие сети. К тете Римме ходила разглядывать деревянный летучий корабль с парусами, а ее сын Валерка, десятиклассник, клялся жениться, когда вырасту. Димка с третьего этажа выводил за меня букву «о» в прописях, а я потом рыдала из-за четверки.
Весь пятиэтажный подъезд на Октябрьской, 3 жил единым двором. Люди старой закалки, прошедшие войну, из разных уголков страны приехавшие на Крайний Север покорять вечную мерзлоту, построившие вместе поселок, плавили металл, добывали никелевую руду. Честные, открытые, светлые, крепкие духом. Кто частушкам научит, кто намоет и чаю нальет, кто убаюкает и уложит спать. Маме помощь бесценная.
— Ну а что в той гостинице за драка случилась перед родами, мам?
— Да не в гостинице, а в ресторане. Никельчане-первокурсники танцевали, дурачились. Случайно ногой дядю подшофе задели. Поймали ответный удар в нос. Японцы рассыпались по углам. Моряки из Мурманска за земляков вступились. Ну и понеслось.
В общем, спорить с природой я не планировала, но так уж вышло, что родилась.
Глава 3. Чемпионы любви
Тринадцать лет назад, 8 июля 2009 года, газета «Полярная правда» в заметке «Чемпионы любви раскрыли секреты» напишет про моих родителей:
«Семейная пара Виктор и Татьяна Чередниченко о своем браке говорит так:
— Вместе мы уже практически тридцать три года. Познакомились еще в школе. Сначала учились в одной параллели, а в седьмом стали одноклассниками. У нас двое детей; сегодня как раз у сына двойня родилась: мальчик и девочка. Весь секрет долгой семейной жизни, конечно, в любви, в чем же еще! Нам помогает вера друг в друга, в наши силы. И любовь к детям — она очень сближает. Молодым парам мы желаем тепла и уюта в доме. Нужно, чтобы домой обязательно хотелось возвращаться. А еще будьте мудрее и терпимее друг к другу!»
В тот день Витя с Таней получили медаль «За любовь и верность». И да, мои родители уже сорок шесть лет вместе. Позади долгая, по современным подсчетам, семейная жизнь. Четырнадцать ремонтов. Учеба в Ленинграде, где родилась я, Север с приграничным Никелем, переезд на Вологодчину.
Двое детей, четверо внуков построили гостеприимный дом под Вологдой, который всегда открыт для друзей. Простой благодарности мало, когда у тебя реально замечательные близкие. Помогут, подскажут, выручат, когда надо — направят.
— На ком же семья держится? На маме?
— Ну да! Она энергичная, деятельная, открытая. Объединяет всех и отличается особой чуткостью к людям. И если мячик уронили, то Таня нырнет первой и достанет: четко, быстро, без паники. Недаром бегала на лыжах за ленинградский «Спартак». Не только в горе, но и в радости наша мама, как сама любовь, живет с добрым и преданным сердцем. А семейные праздники благодаря ей — это те еще маски-шоу, с песнями и заливистым хохотом.
— Или на папе?
— Точно! Он умный, рассудительный, домовитый. Уважаемый человек и, по совместительству, Кулибин. Дом сам построил. В Никеле главным механиком рудника работал, депутатом послужил. Да и сейчас, когда в среднюю полосу переехал, к нему любой может обратиться, будь то соседи или внуки с уроками, он всегда даст грамотный совет. Сама частенько ему по вопросам ремонта звоню: «Пап, а какой пол лучше сделать, на лагах или наливной?»
Выходит, совет да любовь бок о бок живут. А семья — она на двух китах держится!
Глава 4. Застывший мед
Кто в детстве не жевал гудрон? Я жевала.
Ходили с подружками на стройку, выискивали в грязи коричневые липкие сгустки и клали прямо в рот, вместо «бубль-гума».
До сих пор помню едкий вкус химикатов, жженой резины и песка. Коричневая масса прилипает к зубам, а ты представляешь, будто жуешь реальную жвачку.
Главное, не глотать.
— Поживешь с мое с гудроном, а потом попробуй выплюнуть, — смеется брат.
— Так если проглотишь, все свищи сойдут, — подхватывает двоюродный.
— А я карбид в печку кидала. И пороха много было от него, — подсыпает смешинок мама.
— Да, пороху в пороховницах собиралось хоть отбавляй, да и ягоды в ягодицах не переводились, — смеемся мы. Радуемся встрече. Не виделись с августа.
Камин подкидывает жару в картинки нахлынувших воспоминаний о никельском детстве. Пистоны постоянно покупали. Патроны ходили искать за речку. В ножички играли. В карты резались.
По очереди ковыряем столовой ложкой застывший мед из банки. Он тянется туго, непрерывными карамельными спиралями.
— А вы в детстве на шлачку ходили? — зачерпнув ложку янтарно-жидкого золота, спрашиваю я. И мысленно все уже катятся с черной сыпучей горы.
— На стальном листе вниз с отвала ка-а-ак вжухнешь! — выпаливает Дэн.
— Садишься на фанерное дно шкафа с загибоном или на дверь. Нормальная дверь лакированная хорошо скользит. Если соскочил с нее и завалился в шлак, весь колючими занозами покрываешься, одежду потом можно выкидывать, — жестикулируя, добавляет Виталик.
— В общем, шлак в тебе будет. А потом гудроном его и выводишь.
Прикольно все-таки, что мед на веранде замерз.
Глава 5. Андрюхины глазки
— Андрей, мне так твои глазки понравились, — вдруг говорит мама.
— Какие глазки, теть Тань, вы о чем? — краснеет Андрюха.
— Ну те, что на шляпке у инопланетянина. Принесешь для сценки?
— Фух, — выдыхает друг брата, — вы как спросите, я чуть неладное не подумал.
Есть у нашей семьи такая традиция — Новый год встречать сказкой. Сценарии писать ночами. Прибамбасы собирать годами. Бабушкины бусы, перья индейца, мундир гусара, красная шапочка. Реквизита в диване хватит на малый театр.
— Мам, а ты кем в этот раз будешь?
— Снежной Королевой, — решает мама в далеком 97-м.
— О-о, ну тогда корона нужна. Чтоб в темноте блестела.
— Можно светоотражающей пленкой для дорожных знаков обклеить.
— Точно. Давай. Будет классно!
Охват головы замерили. Лист ватмана. Пленка. Остроугольная форма короны готова.
— На накидке должен стоять высокий воротник. Толстую проволоку обернем шторой и мишурой обошьем, — подключает фантазию папа и мастерит каркас для королевской мантии.
Примерка приводит домашних в восторг. Перед спектаклем дополняю образ волшебным гримом из белой и синей гуаши.
И тут гаснет свет.
— А это кто? — ахают зрители в актовом зале, наверняка покрываясь мурашками. Из темноты появляется настоящая Снежная Королева.
— Это не из наших, — шепчутся сотрудники. Не узнают бухгалтера в гриме. Дети не подают рук, боятся, что заморозит.
Скачут олени, снуют разбойники. Герда находит Кая. Восторженные гости зовут Деда Мороза. Малыши со Снегурочкой кружат хороводы вокруг нарядной елки. Все получают подарки.
Так было всегда, сколько себя помню.
Первые спектакли ставили на работе у папы, в Каульской ВГСЧ[3]. Там вживую играл барабанщик. Пахло тяжелой техникой, а из подсобки за персонажами следили жуткие манекены, одетые шахтерами. Страшно, темно и загадочно. Но конец непременно придумывали счастливый.
Вслед за семейной традицией сказки переехали в училище, где работала мама.
Позже представления писались для дорожно-ремонтного управления, где к детям плавно присоединились внуки.
До сих пор сообща готовим каждый семейный праздник. Однажды двоюродная сестра приехала с костюмом шамана. Сказала, что в музее попросила. И кстати, Андрей принес ту шляпку с глазками.
Глава 6. Кем была на Новый год?
— Кем была на Новый год в детстве? — вдруг спрашивает память.
— Красной шапочкой. С корзинкой, в жилеточке и с оладушкой в кармане передника.
— Весной. В огромном венке из искусственных пионов. Атласное платье в пол. Как же я ждала утренника, чтобы надеть это платье!
— Аленушкой. В вышитом крестиком льняном балахоне и с лентой поверх косы. Тогда мы с классом ставили спектакли для малышей.
— Снегурочкой. В самых разных вариациях и сюжетах. Однажды чуть не встретила Новый год на втором мосту в компании стаи бродячих собак. Но все обошлось. В Никеле три моста: первый, второй и третий. Так вот, на втором, что за бывшим профилакторием выходит на гору Собачку, условились мы встретиться с Дедом Морозом. Хотелось друзей удивить. Там меня и окружила свора дворняг. От мороза и страха даже костюм оцепенел, деваться некуда. Помню только, что громко крикнула псам: «Я вас не трону. В пакете котлетки. Нате, угощайтесь», — и бросила им ароматный пакет с домашними деликатесами.
«Ба-бах!» — на Печенгской спасительно взорвались салюты.
Псы поскалились и убежали. Я подняла сумку и пошла восвояси, выдыхая остатки густого страха в морозный воздух.
— А сын кем был?
— Пограничником.
— Да ладно!
— Ага. В детском садике тоже слегка удивились камуфляжу и каске с автоматом на фоне детсадовской елочки. В то время нашей любимой колыбельной была песня «У границы врагу не укрыться».
— Черепашкой-ниндзя. С панцирем, повязками, перчатками, сшитыми вручную бабушкой Тамарой. Панцирь потом еще лет десять служил подушкой для стула.
— Султаном. Это из серии, когда утром собираешься на работу и вдруг: «Мама, а у нас сегодня утренник». Спасают бархатный халат и парчовая чалма с брошью, да бабулины бусы.
— Джедаем Оби-Ван Кеноби.
— Кем?
— «Звездные войны» смотрели? Лазерный меч, коса, накидка, сапоги, бадлон, как у Макгрегора. И вперед!
Брат был:
Зайчиком. Самым милым из всех зайцев в зимнем лесу.
Индейцем. В серебристом сверкающем наряде с перьями и арбалетом.
Гусаром. Хит семейного костюмного апофеоза — эполеты на красном мундире и головной убор а-ля огонь.
Мама была:
Хоттабычем. С бородой из пакли и в халате из махровой простыни в полоску.
Лисой Алисой. В паре с Котом Базилио и всеми атрибутами буратиновских времен. Да и много еще кем.
А вот папа всегда был Дедом Морозом. И каждый раз волшебным образом нам не удавалось его узнать.
Глава 7. Дед Гриша
Дедушка курил Беломор. Носил длинную челку назад, бритые виски и серую кепку, как у Томаса Шелби в «Острых козырьках». Каждый раз белая болонка по кличке Чебурашка клянчила у него кусочек ароматной папиросы.
Дедушка отменно готовил украинский борщ с крапивой и яйцом. Так, что мишленовские шефы отдыхают. Вместе мы ходили собирать молодые колючие кустики за гаражи.
Дедушка искусно резался в домино, лото и шашки. Покупал свежие газеты с кроссвордами и журнал «Крокодил». Вечерами нам не приходилось скучать.
Дедушка был сапером. Подростком ушел на фронт и всю войну прошел по минному полю.
Дедушка крепко любил мою бабушку и почему-то называл меня Марго.
Три вещи, которым он меня научил:
1. Держи хвост пистолетом! Никогда не сдавайся и не вешай нос.
2. Дают — бери, а бьют — беги! Предлагают — не отказывайся. Возьми — и скажи спасибо! И учись быстро бегать, Марго.
3. Не то черви, что мы едим, а то черви, что нас едят!
Помню, сидим с ним за столом на кухне в Часов-Яре[4], и дедушка с улыбкой откусывает красный червивый бок от яблочка. Жует вместе с косточками и веточкой. Смотрю и верю.
Эти наказы помогают мне и сегодня. Греют меня, как теплое солнышко. Чувствую, как дедушка держит меня, маленькую, крепкими добрыми руками и показывает дорогу.
Дорогой мой дед Гриша, я жива, учусь на курсах журналистики. Спасибо тебе за все, что ты сделал для меня!
Мой дедушка — ветеран Великой Отечественной войны, красноармеец Чередниченко Григорий Денисович, 14.08.1928 года рождения, родился в селе Красное Артемовского района Донецкой области Украинской ССР.
Национальность: украинец. Беспартийный. В пятнадцать лет добровольцем пошел на фронт. Призван в Артемовске в 1943 году, после освобождения Красного села от немецкой оккупации. Во время войны служил сапером в гвардейском подразделении сухопутных войск 1-го Украинского фронта Рабоче-крестьянской Красной Армии.
Со своей частью дошел до Германии. Обезвреживал вражеские огневые точки и подготовленные к взрыву мосты. Советские войска территории освобождали, он — разминировал.
После Дня Победы до 1949 года продолжал служить в штабе группы советских войск в Германии, в городе Ордруф[5]. В двадцать один год демобилизовался в звании сержанта.
Награжден и юбилейной медалью «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». На фото можно видеть на его груди специальный почетный нагрудный знак «Гвардия», который присваивался «за боевые подвиги, за организованность, дисциплину и примерный порядок».
В мирное время бригадиром возглавил строителей. Закончил трудовую деятельность в качестве мастера. Выйдя на пенсию, вернулся на Украину. Воспитал двух сыновей и троих внуков.
Григорий Денисович ушел из жизни в 1986 году. Похоронен на исторической родине в селе Красное Донецкой области.
Глава 8. Семейные традиции
Громкоговоритель возвещал о празднике в открытое окно на улице Спортивной. «Ура! Ура! Ур-ра-а-а-а!» — доносились звуки торжественного марша.
Люди с флажками и гвоздиками спешили к мемориалу защитникам Заполярья. Там чеканили шаг колонны молоденьких статных пограничников, подтянутая морская пехота, подобранные и бравые десантники. Черные береты со спокойной точностью показывали приемы рукопашного боя, ребром ладони разрубали увесистые кирпичи под ликующими взглядами ребятни. Восторженные и гордые, мы бежали вниз по пыльной горе с Гвардейского проспекта до улицы Бредова. Разносили соседям-ветеранам по адресам заранее подготовленные открытки и цветы.
Бабушка Фая не любила сирены и фильмы про войну. Не ходила на демонстрации.
— Бабушка, а ты что такое ешь сегодня? — помню, как 9 мая спросила я у нее.
— Хлеба с солью, да воды голью, — ответила присказкой бабуля, а сама отрезала горбушку черного, посыпала солью и долго жевала, глядя в окно.
В День Победы баба Фая всегда пекла пироги. Ро́гушки[6] делала с пшеном и картошкой. Тесто пресное, тонкое, начинка из каши густая на молоке со сливочным маслом. Ша́ньги со сметаной под румяной корочкой. Кисло-сладкие с моченой брусникой, сытные и закрытые с рыбой, пышные и аппетитные с луком и яйцом. Запах горячего теста плывет по квартире, и телефон с трубкой на стене звонит в коридоре: «Трр. Трр. Тр-р-р…».
— Юрка? На пироги приходи, — зовет бабушка и вытирает мучную трубку о передник.
— Иду.
Дядя Юра на вид как дядя Степа обожает Луи Армстронга и трудится крановщиком на Комбинате; высокий, статный, светловолосый, в костюме с иголочки. Приходит скоро, не задерживается. Кружка молока. Шмат пирога.
— Вкусно, мать.
— Да не шибко-то. В тесто два яйца то́лнула[7], масла, молока добавила, а не пышные получилися.
Через час тазик с пирогами пустеет. Хорошо, если завтра наутро достанется с краев подсохший, кисло-сладкий кусочек. Моченая брусника и тесто сантиметра два толщиной. Вкус детских воспоминаний, бабушкиной духовки, семейных традиций на всю жизнь въедается в память.
Потом бабушка надевает красную сарафанку, белую блузку с брошью и бусами, повязывает платочек с люрексом, кладет в сумочку припасенную чекушку и идет в гости к бабе Вале, жене брата. Помянуть мужей-фронтовиков.
Двадцать лет как не стало нашей дорогой Фаины Осиповны. Но мы всегда собираемся, чтобы почтить ее память и воссоздать образ хрупкой и маленькой, бойкой и бесконечно выносливой женщины. Мать четырех детей, ветеран труда, труженик тыла, как много вынесла на своих низеньких плечах.
Сегодня я проснулась с твердым намерением испечь рыбный пирог в память о бабушке Фае. Приготовила начинку из трески. Поставила в духовку и позвонила на мобильный сыну, позвала на горячую выпечку.
— Чай или морс будешь?
— Морс, — отвечает русый, высокий, широкоплечий, Севушко-батюшко, как называла его бабушка.
— Ну, как пирог? — спрашиваю я, глядя в родные глаза.
Отвечает довольной улыбкой на лице: «М-да, хороши пироги, мать».
Глава 9. Нашлось бабушкино письмо
1992 год, 27 ноября. Привет из Никеля. Здравствуйте, наши родные. Племянница Тамара, ваш муж Валера и Дима. С приветом горячим Крестная тетя Фая.
Я, Тамара, получила открытку. Большое спасибо, что не забываешь Крестную. Мы живем хорошо. Витя и Таня живут хорошо. Дети уже большие. Света — 9 класс. Учится все на 5. Виталя тоже не плохо — все 4. И ходит в музыкальную школу, уже хорошо играет на баяне. Все здоровы. Я, Тамара, все болею, все с ногой мучаюсь, стало получше. Хожу на уколы и прогревание, таблетки пью.
Да, Тамара, жаль, что не пришлось встретиться с вами. Я тебе посылала вызов, не могла приехать. У нас все было, только сапог не было. В этом году дали талоны. Не известно, когда подойдут номера. В магазине одна резина, сапоги одни резиновые. Больше ничего нет. Все магазины пустые. Продукты все по талонам.
Даже дали талоны на постельное белье. Вопшом все по талонам. Шапки есть черные, 56 размер. Маленькие. Норок даже нет. Некакие. Невестка работает в атолье. Не дают некаких мехов. Даже матерьялу нету. Купить на пальто нету. У меня не было пальта зимново. Привезли 20 штук польт, весь магазин своротили и стояли две ночи по списку. Мне вторая невеска отложила пальто 222 руб с каракулевым воротником. Всю жизнь нелюблю такие воротники. Материал хороший. Вот такие дела.
Мать мне послала 50 руб я получила на валянки. Одне достала, другие не могу. Одна моя знакомая, сказала достану, и сразу пошлю. Да тряпошных нету сапог, валенки сразу разберают. Сидеть не будешь магазине. Вот дадут меха, то сошью шапку. Все свое старое перешивают. Пока все.
Глава 10. Пятьдесят слов о третьей школе
Синяя стена с портретом Николая Лунина[8]. Сорок дрожащих октябрят задержали дыхание. Надежда Семеновна беззвучно проходит между рядами.
— Что, вчерашний день ищем? Открываем «Букварь»!
Брежневские брови и взгляд насквозь. Из глубины пережившей войну души. Отложной воротник на коричневом кримпленовом платье. Дикторский голос разжевывает каждый знак:
— С че-го на-чи-на-ет-ся Ро-ди-на?
С первой учительницы.
Глава 11. Зеленый патруль
После прогулок Чебурашку затаскивали в ванну, густо мылили шерстку. А потом стригли живую игрушку на манер пуделя. Как забавно растряхивал он мокрые капли по коридору, пока превращался в того самого свежего, чистенького, кудрявого ангелочка.
Милый был домочадец, ласковый, лизучий. Лакал «Жигулевское» с железной крышечки и смачно чавкал папиросными окурками, которыми песика щедро снабжал дедуля — выпрашивал-таки «ангелок» свой допинг.
Я обожала это егозливое пушистое существо с мокрым кожаным носом и шершавым розовым языком. Любовь к животным и желание помочь никельской природе, в те годы страдавшей от выбросов, привели меня в «Зеленый патруль».
До третьего класса мы обыскивали поселок в поисках раненых деревьев. Обвязывали бинтами ветки, подкрашивали и замазывали пластилином трещинки. Проверяли, как прижились обломки. Попутно находили и относили бесхозных котят к бабушке Тамаре.
В один из таких рейдов по характерному жаргону издали обнаружили банду двоечников, которые разожгли костер за вторым мостом.
Там был мальчик, похожий на принца из сказки «Три орешка для Золушки».
Из меня вдруг вырвался образ бесстрашного Робин Гуда: лук и стрелы, но не охотник.
— Сопки выжжены, форель в реке перевелась, а они траву жгут и карликовые березки губят, — вспылил во мне эко-защитник.
Распределяющая Шляпа тут же отправила бы компашку в Слизерин. Но Хогвартса тогда не существовало, а вот колонии для несовершеннолетних были.
Приняв обличье храбрых лучников, мы с подругой Лариской ринулись спасать берег Колосйоки от нашествия варваров из младшего класса.
— Какой ты сын мэра? Врать не надо! Он в моем классе учится, — нанесла я хук другу принца.
— И что, тебе можно губить лес?! — подливала масла Лорик.
— Мой папа — милиционер! — тут моя Робин применила запрещенный прием, солгав во имя спасения (папа-то работал в ВГСЧ).
— Могла ли та встреча закончиться дракой? — в ресторане, лет тридцать спустя, спрашиваю у своего внутреннего задиры.
— Но ведь аргумент про постановку на учет в комнату милиции сработал! Страшные пререкания с дюжиной вооруженных палками плохишей вскрыли мой бойцовский характер. Костер был потушен.
— Ой, Светлячок. Хорошими делами прославиться нельзя! — вдруг вспомнила слова Шапокляк бабушка. — Вас ведь покалечить могли!
— Чебурашка, скажи, разве истинных октябрят это когда-то останавливало?
Глава 12. Что такое бесконечность?
Скрип мела о черную плоскость. Арифметичка в белоснежной блузке чертит прямую. Не отрывая руку, рассекает доску до края и переходит на стену. Грациозно скользит по классу, оставляя меловую линию. Огибает угол, описывает дверной косяк… Мы вот-вот должны осознать, что значит бесконечность, и тут… Вселенскую тишину взрывает шальной щелчок ручки. Шариковой. Моей. Магия схлопнулась.
— Вон из класса!
Верушка победно вскидывает руку и молниеносно плюсует к домашке пять номеров.
Так над безграничным хаосом воцаряется математика.
Глава 13. Про шестой «Б» и про «Зарницу»
Чего боялись в детстве, помните?
Контрольных, если не готовы на 100 %. Пиковую даму, которую сами и вызывали. Темноты, когда оставались одни дома. Ядерного взрыва! Лично меня пугали мысли о том, что придется носить костюм химзащиты.
Бомбоубежище под третьей школой выглядело как реальная штольня. Серо-черный камень и запах земли с резиной казались зловещими. Плакаты, мишени, политинформации смотрелись угрожающе на фоне гонки вооружений. Каждый раз, надевая на уроке противогаз, я больно цеплялась волосами о тугую резиновую оболочку.
— Начали с подбородка! Держим двумя руками! Растягиваем на затылок! — командовал военрук Виктор Трофимович, щелкая секундомером. И мы заталкивали лица в защитные маски цвета хаки с глазами-стеклами. Собирали и разбирали автоматы все: и мальчики, и девочки. На бегу разворачивали пожарные рукава и тушили воображаемое пламя. Рисовали апокалипсис. Ходили в сопки. Готовились к войне и учились выживанию.
Мы лежали в окопах, метали гранаты, протискивались между землей и колючей проволокой. Учили речевки. Ходили строем. С желтыми аксельбантами по форме цвета хаки, в противогазах и с автоматами наперевес ползли по сентябрьской подмерзшей жиже Североморска. И вдруг взрыв. Второй.
— Кто колючку задел? Бэша? Тихо! Быстрее. Попцы втянули. Костяна на носилки. Карту! Шестой «Б», бегом к сопке, возьмем высоту, — прокричал наш командир, Женька Сомов. И мы побежали сквозь сухие ветки 1988-го вглубь осеннего леса.
По законам военно-спортивных игр все одиннадцать отрядов из области жили в настоящей солдатской казарме в столице Северного флота.
Утром выстраивались на ледяном плацу и маршировали в столовую. Хорошо, хоть кормили по-флотски, огроменными порциями: первое, второе, салат, два компота.
По вечерам китель и косы дополняли колготки в сетку и мини-юбки из джинсы. На ходу рисовали стенгазеты, репетировали художественную самодеятельность.
Димка Профессор исполнял «К Элизе». А мы с девчонками пели со сцены «Изгиб гитары желтой».
Игра завершилась. «Проститутки» — кинули на прощание парни постарше в черных бушлатах. «Стройбат!» — не спасовали и мы. Конечно, они злились. Оно и понятно, ведь наш класс выиграл областную «Зарницу» и увез в Печенгский район самый щедрый трофей — бесплатные путевки в Прибалтику.
Новый год отметили в поезде «Москва-Рига»: пришитыми к простыням, с зубной пастой на подушках и гирляндами из куриных ножек, висящими над головой. А потом мы въехали в сказку! Двенадцатиэтажный отель, чистенькие мощеные улочки с фонариками. Шведский стол с горами сосисок. Музеи: Чюрлениса, велосипедов, чертей. Замки, дворцы, площади, соборы. Мы искренне впечатлялись днем, а с ночи до утра за картишками рассуждали о том, что увидели в новогодней Риге, Елгаве, Каунасе, Шяуляе.
«Мне, пожалуйста, помаду “Дзинтарс”, девятнадцатый номер. Пять штук. Духи и колготки. На все». Правда, покупать приходилось, разговаривая на английском, иначе не продавали.
«Наслаждайтесь, скоро Прибалтика выйдет из состава СССР», — скажет нам классная, Ирина Степановна, возле домиков, где снимались сцены из Штирлица.
Через двадцать лет, в 2008-м, я снова поеду отмечать Новый год в Ригу. Да, это будет другая страна, но для меня с одной ма-аленькой общей историей — про шестой «Б» и про «Зарницу».
Р.S. Кстати, может, когда-нибудь «беглянка» вернется?
Глава 14. Предзакатный «Артек»
— Чередниченко, тебя к директору вызывают.
Меня? Сразу поняла: ох, не к добру это.
Начали издалека.
— Как ты могла? Что вы устроили? Где пионерская совесть? Долг? Честь? Как не сообщила в совет дружины? Зачем ходили отрядом к главе района?
— Просить за Лию Дмитриевну, учителя английского, чтоб не увольняли ее, — с трудом выжала объяснение.
Пунцовые моральные чтения директорши продолжились.
— Тебя в «Артек» от Печенгского района направляют! На Всесоюзный сбор активистов перестройки! А ты?! Путевки лишиться хочешь? За подрыв репутации школы. Отличница называется, председатель совета отряда, — распалялась Тамара Ивановна.
Классная строго молчала. От кома в горле до сухого града из моих «бесстыжих» опущенных глаз. Что тут поделать. Сама виновата.
В тот момент я думала лишь об одном: чтобы побыстрее все это закончилось. Видела единственный выход — сложить полномочия председателя совета отряда. Но лишаться путевки в Артек не хотелось.
— Клянись, что не повторится. Иди. Учи устав пионерской организации. Думать надо над своим поведением.
Набираю в строке поиска: Артек. 1988 год. Выпадает фото. Мурманская делегация на слете активистов перестройки. От района нас ездило двое. В центре первого ряда — я, и справа товарищ с двадцатки — Мякшинов Андрей. Удивительно, выложил кто-то.
Отряд «Полевой». Корпус «Василек». Из Судака родители доставили морем. Личные вещи сдали в камеру хранения. Выдали форму: синяя юбка клеш, белые гольфы, алый галстук, пилотка, рубашка на пуговках.
На восьми койках в палате собралась география в галстуках. Азербайджан, Казахстан, Минск, Москва, Архангельск, Мурманск, Мончегорск, Никель.
Утром горн, построение. Втягиваться некогда, включаешься сразу.
Культ дружбы и творчества прививался под зорким присмотром вожатых. Только песня Владимира Вагнера не забудется:
«Едем мы в “Артек”, — твердят нам поезда. Самолет нам поет — торопитесь! Перед вами чудеса! Добрый мишка всех вас ждет! Да-да-да, Аю-Даг, Аю-Даг, реет над тобой “Артека” флаг! Аю-Даг, Аю-Даг, реет над тобой “Артека” флаг, Аю-Даг!»
Ветры свободы и Черного моря свистели вдоль кипарисовых аллей, а ручные белки провожали до самой столовой, когда шли на завтрак.
Три тысячи шестьсот крутых ребят одновременно приехали на слет из разных окраин Советского Союза. Днем ставили сценки (домашние навыки как раз пригодились). Рисовали стенгазеты. Катались по солнечному гостеприимному побережью. На Абсолюте (тихий час по-артековски) засыпали под речи Горбачева с последнего Пленума ЦК, а вечерами бегали на дискотеки или кутались в пледы под открытым небом в кинотеатре «Прибрежного».
Костры под гитару догорали в предзакатных лучах пионерии. Еще два года, и не стало всесоюзной организации. «Артек» отошел Украине. Смолкли знакомые всем голоса «Пионерской зорьки» — Пашкин и Ванькин — москвичей-радиоведущих из нашего отряда. Дети перестройки сменили красные галстуки на булавки. Танки расстреляли Белый дом. Корабли распилили на иголки…
Прошло двадцать пять лет, прежде чем главный лагерь страны вернулся домой. И в «Янтарный» на смену «Юный следователь» из Мурманска поехал мой сын. А еще через пять лет возврат к прошлым границам Советского Союза начал воплощаться в реальность.
Глава 15. Здравствуй, бабулечка!
Т-т-ту-ту-чу-чух. Т-т-ту-ту-чу-чух. Трое суток проходят в пути, и вот она, долгожданная станция Константиновка! Поезд стоит три минуты. Чемоданы в тамбуре наизготовку. Выскакиваю прямо в южную ночь 1988 года. Мне двенадцать, и каждое лето я мечтаю о том, чтобы поскорее попасть в Часов-Яр, в мой второй дом, где живет бабуля Тамара.
Вокруг густая, плотная, влажная темнота Донецкой области. Тоннели из тополей. Кукурузные поля. Посадки из абрикосов. Привычно пылит шамотный завод. На ржавеньком желтом москвиче пересекаем Канал, проезжаем мимо Канальского клуба, сворачиваем направо, на укромную улицу Петровского. Вижу красный кирпич двухэтажного дома, и сердце проваливается в пятки. Приехали!
Глубоко вдыхаю насыщенный запах ночных фиалок, свежей травы с привкусом бетона. Проходной двор по-прежнему дышит своей обычной околозаводской жизнью. Чернышка дежурно лает, спросонья виляя хвостиком. Соседи не спят.
Прохожу по деревянной лестнице в архив моей памяти. Квартира номер 4.
Бросаюсь к бабушке в объятия и тихо повизгиваю от радости.
— Светик, Светлячок, пестик ты мой золотой, тычиночка моя, кровиночка моя родненькая, прыихала. А я ленивые приготовила. Ночнушка твоя вот. Зайди к тете Гале, она не спит, поздоровкайся.
— Бабушка-а-а-а, родна-а-я-я, как же я соску-учила-ась! Как же у тебя хорошо! Спасибо тебе за все-все-все!
Оглядываю комнату. Здесь сохранилась прежняя обстановка. На столе благоухает букет из пионов. Розовощекая кукла с русыми косами восседает на серванте в новом, вязанном крючком костюме и шляпе. Фарфоровая лошадь застыла в стремительном порыве на белой кружевной салфетке. Девушка-магнит приветливо подмигивает с холодильника.
С дороги качаюсь, как заправской моряк. Падаю без задних ног на кипенно-белую, хрустящую чистотой постель. Сквозь марлю, натянутую от комаров, доносится стрекот сверчков-маячков: «Тр-р-р. Тр-р. Тр».
Помню, что завтра с утра ожидает меня парное козье молоко, теплая буханка серого хлеба и вареники с вишней. Потом прибегут подружки, и мы усядемся на лавочке непременно лузгать семечки и секретничать. Рядом поставим кассетный магнитофон «Весна» и включим «Кино», «Наутилус», «Алису» и новый альбом Преснякова-младшего. Поэтому в 2020 году, когда сын мне проигрыватель подарил, первая купленная пластинка была именно с его песней:
Как в детстве мне сказки читала,
Со мной о волшебстве в них мечтала.
Бабушка моя, милая бабушка моя.
Ты столько тепла мне дарила,
Ты детство мое озарила,
Бабушка моя, милая бабушка моя.
Прости озорство и проказы,
Я многого не понимал,
Стал взрослее, твои я наказы
Как книгу для жизни читал.
Ах, если бы я был волшебник,
Я время вернул бы вспять.
Но где ж мне найти тот учебник,
Чтоб ты молодой могла стать,
Бабушка моя.
И пусть у меня нет миелофона[9], но память хранит фрагменты того счастливого времени, мысленное путешествие в которое наполняет до краев любовью и благодарностью.
Глава 16. Спорим, вы тоже делали это?
Трынь-тры-ынь-тр-р-ры-ы-ы-н-н-нь… Слышу, как сквозь сон пробивается звонок домашнего телефона. Встаю, еще не проснувшись, снимаю трубку.
— Света, ты где? — слышу взволнованный голос Ирины Степановны, нашего классного руководителя. И тут же меня обдает ледяным потом. Исусьи тапки! Я проспала. На выпускной экзамен по английскому!
Да как же так-то?! Что же это?! Как я могла?! Тем временем бабушка Фая спокойно варит манную кашу, кошка с любопытством наблюдает за попугайчиком. Родители на работе. Брат умотал в школу. И никто, никто не разбудил меня!
Пока впрыгиваю в черную юбку, застегиваю белую блузку, завязываю на бегу хвост, в голове мельтешат мысли.
Кошмар. Ужас. Трагедия. Никогда же не косячила, да и такого представить даже никто не мог. Отличница. Три репетитора, столько подготовки — и тупо не прийти на экзамен… А как же институт, как же иняз? Это же крах. Крах всего! Конец. Финиш.
Чуть не плача, несусь в школу. Благо, близко находится. Забегаю, пролетаю по лестнице мимо испугавшейся технички Альбины Александровны. Вот 20-й кабинет. Замираю на секунду. Набираю воздуха, стучу.
— May I come in?
Председатель комиссии строго кивает. Все что-то пишут. Морщатся над листами. До конца экзамена двадцать минут!
Тяну билет из остатка. Иду на заднюю парту. Чувствую на себе недоумевающий взгляд учительницы. Пульс барабанит в висках, сердце колотится, как птица в клетке. По пути одноклассник выразительно крутит глазами — SOS! Незаметно забираю бумажную полоску с его вопросом и бегло пишу тезисы. Только отдаю, как его вызывают. Я следующая.
Успеваю пробежать в памяти свои два вопроса. Писать уже некогда.
— Cherednichenko. Are you ready?
— Yes.
Выхожу. Отвечаю. Четко. Так, как надо. Оценка? Пять! Ф-фу-у-у-ух-х. Пронесло.
В иняз поступила-таки, только теперь каждый раз ставлю по два будильника перед ответственными мероприятиями. Не дай Бог пережить этот ужас еще раз.
На астрономии играли в карты,
С Канальской горки изучали звезды,
В движеньях облаков читали ветры
И покоряли космос от любви.
Не расставались с выехавшим Бродским,
Гуляли по пустынным автострадам,
Считали дни рождения вселенной,
Без устали прокручивая мир.
Ловили отзвук лунного молчанья,
В разлук сугробах кипятили чайник,
Летали в неизвестность, как Гагарин,
И падали, как тот метеорит.
Так безграничны, юны и беспечны,
Не замечали, что Ковшом оскален
И Ориона поясом затянут,
бездонной
ненасытной
выси
лик.
Глава 17. Сон про десятый «Б»
Кубометры воды заполняют кабинет химии. Какое-то странное чувство пронимает живот, макушку. Хочется крикнуть: «Помогите!» Но звук не выходит. Я тону… Дышать становится нечем. Вдруг кто-то резко хватает за руки. Тянет на поверхность.
Первое, что помню — мокро глазам. Над головой ударяет светом люминесцентная лампа. Какие-то резиновые трубки вьются надо мной. Размытые силуэты. Сосредоточенные лица врачей.
— Аппарат искусственного дыхания можно отключать.
— Русалка, помнишь, как здесь оказалась?
— Нет.
— В реанимацию доставили из бассейна.
Один нырок на уроке физкультуры. Пара минут клинической смерти. Искусственное дыхание. Скорая. Вертолет из Мурманска. Белые тапочки покупать не пришлось.
В дни реабилитации одноклассники приносили жвачки и воздушные шарики. Пичкали шутками. Расспрашивали про загробную жизнь.
Что дальше? Поиск ответов и смысла. Экстрасенсы, гадалки, целители. Одни говорили, что я утонула из-за родового проклятья — мол, утопила младенца женщина в роду, другие чистили ауру с помощью каких-то железок, третьи делали расклады на счастливую жизнь и снимали порчу. В то время Кашпировский и Чумак заряжали воду и крема с экранов телевизоров, и это не казалось чем-то сверхъестественным. Казалось, людей накрыло всеобщим одномоментным безумием.
Тонны часов с вопросом «Почему?», Ницше, Шопенгауэр, Павич, за ними и «Doors». Тусовки в подъезде, маргинальные компании — при имидже круглой отличницы. Родные заблудшие души, «Герои Перестройки», искатели истины, иуды и друзья. Где вы теперь? Кто остался на связи? Кого пощадила судьба? Кто ничего не забыл?
Выпускной. И уроки иного уровня. Похоронить друзей. Закончить учебу. Пройти через вызовы времени. Снова остаться в живых. Наконец проснуться. Отпустить прошлое. Выдохнуть. Понять, что никогда не поздно родиться заново.
Герани на окнах. Посуда из глины.
Былины.
Салфетки из бязи. Мережка [10] по краю.
Рябина.
Сервант с мини-баром. Настойка калгана.
Бокалы.
Спортивная, 8. Настольная лампа.
Начало.
Подушки, подружки, подъезды, свиданья.
Романы.
Мосты через речку, где летом встречали
Туманы.
С Собачки на лыжах. По форме былого
Манжеты.
Ни пыли, ни боли. Ни страха метели.
Кометы…
Глава 18. Девяностые. Без правил
Пергидрольная челка с начесом, подкрашенная синей копиркой, спешит по черешневой улочке в новые дома, на почту.
Две копейки. Пухлый конверт наполнен гербарием, стихами и последними новостями. В графе «Откуда» выведено: Украинская ССР, Донецкая область, Артемовский район, город Часов-Яр. Полетел.
Пять копеек. И автобус доставляет меня через Шамотный прямиком в Санта-Барбару моей юности — пляж Днепровский.
Из густой тени дикой облепихи «шокаем», изучая фигуры волейболистов и модные дефиле.
— У нее шо, купальник из нижнего белья?
— Та отош.
— А та шо, химию сделала?
Томик Чехова предательски выдает северянку. Кто еще летом читает? На покрывале белеет мятая записка: «Давай дружить!»
— Девочки, вы его знаете? — подруги «включают зеленый».
По пути на лодочную станцию бурлит питьевой фонтанчик. Белые катамараны поджидают влюбленные парочки. Манит мороженым кафе.
Пятнадцать копеек, и пломбир с шоколадной крошкой охлаждает горящие губы.
Водичка с зарослями живописного камыша кишит головастиками. А мы звучно вылетаем из пушки, как с горки, цепляя со дна карьера вязкую глину.
На обратном пути — книжный. Двадцать копеек обмениваем на мелки и беличью кисть с акварелью.
Вечером тусовка местных «денди» на великах оккупирует двор. Наутилус из кассетника сообщает району: «Круговая порука мажет как копоть». Они что, бочку с квасом угнали?
В награду за первый поцелуй несколько жестких ударов в живот достаются моему смелому кавалеру. Спасает его лишь бег да отработка навыков паркура за гаражами.
Август девяносто первого. Странная аббревиатура ГКЧП пробегает в новостной ленте по выпуклому экрану «Горизонта». Грядут перемены, которых наши юные сердца ожидать никак не могли.
Шестнадцатилетие подруги Светы отмечаем «на ставке»[11]. Едкий самогон из пол-литровой банки миксуем с разведенным малиновым «Юппи». Заедаем салом. Хрустим огурцами. Черная дыра накрывает у клуба, когда делим один «Love is» на троих.
— Где я?
Запоминается только тазик у кровати. И то урывками. Бабушка молчит до обеда.
— Парень в красной футболке тебя принес. На лавочку положил. Постучал в дверь. Вежливый такой: «Бабуля, вы только ее не ругайте».
— Боже. Как стыдно…
«Вертолеты» в голове усугубляют воспоминания про вчерашние танцы.
Пятьдесят копеек за вход. Парадная лестница Часов-Ярского ДК, с витыми перилами, как на «Титанике», подхватывает и, подталкивая, поднимает в зал. Стробоскоп нервно бьет по осколкам движений.
Сквозь сырую толпу вхожу в круг. Рядом чуваки в бейсболках с цепями крутят нижний брейк под MC Hammer.
Следом все вместе подпеваем R. E. M.: «О, ноу! Айсэд ту мач. Айхэвэнт сэд инаф». Конвульсируем под Personal Jesus. Дергаемся под «Шизгару».
Юный пульс заглушает колонки. Scorpions. «Wind of Change». Блондин в красном поло Lacoste и синих джинсах ищет кого-то взглядом. Меня. Помню, как утыкаюсь носом в червоную ткань:
— Наконец я нашла тебя!
Правда, он видит меня… впервые. Вдвоем с приятелем провожает домой через стадион.
Вода из фонтана освежает. В голове кто-то поет голосом Моррисона: «This is the end, baby, this is the end».
Год спустя тетрадь пухнет от стихов. А алая футболка мелькает меж домов в обнимку с какой-то рыжей шаболдой.
Июнь 1994-го коротаю за прилавком «У Мухина». В кармане мирно соседствуют зачетка с оценками за первый курс иняза и билет на Украину.
Уже на Артемовском рынке дергает за руку табличка «Обмен валюты». Бритый качок в татухах скручивает зелень резинкой и уплотняет барсетку.
— Гривны, рубли, доллары, золото. Мурманск, привет! — цепляет меня спекулянт из тех брейкеров с танцев.
Курс выгодный. Юмор забойный. Как допинг звучит:
— До Канала подбросить?
Черные шлепки фарцовщика давят на газ. На баклажановом москвиче бешено мчим по тротуарам тополиных аллей.
Я крещусь. Он гогочет.
Выходные проводим на пляже. Смываем кровавые пятна шампанского и остатки условностей в прохладной ночной воде. Горстями едим мед из трехлитровой банки. Крутим электронщину и избегаем признаний.
— Каренина! — спотыкается двойник Мартина Гора и роняет нас прямо на рельсы, когда выбираемся к железнодорожным путям над «ставком». — Возьми меня с собой, заколоти в посылку, отправь на Север!
Наутро колени щиплет от марганцовки, в волосах намертво застряли липучки чертополоха. Снизываю с пальцев перстни, дареные в порыве, укладываю в коробочку от «Киндера» и возвращаю золотовладельцу.
Два месяца пролетели, как несколько дней. На прощание он целиком снимает гриль-бар. Мнет мне подол шелковой юбки и, не скрывая, грустит:
— Я все понимаю, тебе надо учиться, а я диплом себе куплю.
«Oh, mammy. Oh, mammy, mammy blue. Oh, mammy blue…» — стонет акустика. Да, нам точно не по пути.
Лишь однажды в Симеизе, лет через семнадцать, прошлое окликнет меня из черного джипа:
— Све-та-а-а!
С трудом узна́ю в кудрявом белозубом с каре фиксанутого на всю голову.
— Винишка попьем на пляже, как в старые-добрые? Ах. Ты не одна. Жаль.
— Мам, а кто это?
Глава 19. Света Дорс
С кем только меня не сравнивали. Помните Келли из Санта-Барбары? Длинные русые волосы, широкая улыбка. В школе говорили, что я похожа на актрису Робин Райт.
В 1998 году покрасилась в иссиня-черный. Сделала короткую стрижку и познакомилась с Джонни Деппом. Естественно, на широком экране. И понеслось. Вайнона Райдер. Потом влюбилась в творчество Бьорк. Накрутила прическу из шишек и купила в Ганге на Пушкинской оранжевый свитшот. Стала вылитой исландской певицей. Тот же с прищуром взгляд, неординарность.
Увлеклась киберпанком, выстригла затылок и косую челку. Оставила длинные цветные пряди у лица. Добавила черный бомбер, кожаные джинсы и ботинки милитари. Получилась копия «Призрака в доспехах» в исполнении Скарлетт Йоханссон.
Загорела. Осветлилась. Купила красную помаду от Chanel. Накинула пончо в латиноамериканском стиле. Быстро нарекли Софией Вергарой. Одно лицо, не иначе!
К списку смахивающих на меня селебрити можно добавить и девушку Джейсона Борна, обладательницу Оскара, шведку Алисию Викандер. Аву из фильма «Из машины», помните?
Близкие находят сходство с Джессикой Альбой и Натали Портман. Одни твердят — на маму больше похожа, другие — на отца.
Мда… Каждый видит по-своему. Сама долго не могла отличить Джуда Лоу от Эвана Макгрегора. А Мэтт Деймон с Гариком Харламовым вообще на одно лицо.
Когда на собеседовании в пединститут меня спросили: «Каких поэтов на английском вы можете процитировать?» — я прочла стихотворение Джима Моррисона «Шпион». Зачислили. Правда, однокурсники тут же прозвали Света-Дорс.
Но я-то знаю, что я — это я. Просто в юности любила экспериментировать и быть в тренде. Для меня внешность не главное в людях, гораздо важнее то, что живет внутри.
Глава 20. Уроки рока
Парень на сцене неистово топтал тюбетейку. Барабанщик с индейскими косами ударял по бочке одетой в гипюровое белье ногой. Гитарист разрывал перепонки струнам, выворачивал наизнанку спирали косматой головой. Басист угрюмо фонил очками-лупами.
Зрители Первомайки впали в аффективно-депрессивный экстаз.
Мурманск. Рок-фестиваль 1993-го.
Скинхеды и панки под занавес устроили смертоносную толчею. Выскакивали на сцену, дергая ногами и руками, всем телом, как необузданные неваляшки.
С заднего ряда отменно просматривался зал. Одни подпевали «Птичку», другие свистели, остальные жестикулировали на мазафаковском слэнге.
И вдруг солист «Лос Ингредиентс» выдал босой танец на углях. Смесь Студжис с Кейвом с отголосками Дорс. На суд слушателей из внутренней темноты вырвалась отчаянная жажда свободы узника Азкабана. Зал взорвался от восторженного негодования.
— Это мое, — мелькнула вспышка интуиции. Так с первого курса иняза мурманская «Рок-панорама» стала ежегодным событием, которого ждала, как Каренина поезда.
— Я уйду в нереальность, навсегда уйду в нереальность, — заучили мы все.
— Трудно быть вампиром, пьющим мысли, пустые и мертвые, без капли жизни, — стонали под гуттаперчевого Зубарева из «Описиктра».
«Рэббитс Хуф» вообще не писали текстов, а харизматично изображали слова, выдавая коллабористическую белиберду. В приступе агонии звучали покруче самого Хармса.
Первое личное знакомство случилось в апреле 94-го. Шла из библиотеки в общагу, а оказалась на дне рождения у солиста в расписной тюбетейке.
— Блюзовая певица из Никеля? — спросил Юдж.
— Я?!
Подыграли никельские друзья. Вельвет с Пепсом мгновенно переложили на манер дорожного блюза «Хэппиньюеа» Аббы. Пришлось исполнить. И понеслось… Музыка, видео, творчество. Встречи, тусовки, концерты, джем-сейшены на квартирах, репетиционные точки…
Тибетская книга мертвых не раз становилась настольной.
Первым ушел Вадик. Барабанщик «Типового проекта». Студеные похороны после долгих поисков. Нашли на складе Заполярного. До сих пор не понятно, как так случилось. Боль утраты не отпускала. Все, что могли сделать — начали верить. В фатальность, в знаки, в вакуум. Жизнь продолжалась, но внутри поселилась та самая «пустота», про которую позже прочли у Пелевина:
«Жизнь — это то, что ты делаешь с миром, а мир делает с тобой. Типа как секс.
А если ты отходишь в сторону и начинаешь про это думать, исчезает сам предмет размышлений. На месте жизни остается пустота.
Вот поэтому все эти созерцатели, которые у стены на жопе сидят, про пустоту и говорят. У них просто жизнь иссякла — а они считают, что все про нее поняли.
Про жизнь бесполезно думать. Жизнь можно только жить».
Полный зал Кировки набился в 1998-м. Знакомые и ставшие родными лица слились в единый образ. На видео стою возле сцены, скрестив у лица руки.
«Ищут пожарные, ищет милиция… молоху или другому быку… останься тысяча первой», — извергал Юджин.
Музыкальные команды из Мурманска выступали и в никельском ДК «Восход», и в питерском «Там-Таме». Играли в пединституте и в Художественном музее. Писали альбомы. Снимали видео. Читали Кастанеду и Маркеса. Любили собираться на квартирах и подолгу джемить, вливаясь в новые измерения между реальностью и нотами. Искали утраченный смысл в творчестве и любви.
Экспериментировали, взлетали и падали. Сходили с ума. Вешались. Вылетали из окон. Умирали и рождались заново.
Но моя Каренина выжила. Осталась. Зацепилась за любовь близких. Выросла. Поднялась по карьерной лестнице. Съездила с сыном на Gojira в Хельсинки, подпевала хитам на концерте Metallica в Питере, побывала на Marilyn Manson в Праге.
И сейчас, заглядывая в зеркало воспоминаний, вижу, каким важным для меня стало то, что происходило гораздо раньше.
— T. Rex. Children of the Revolution. Вот, послушай. Может, понравится, — предложил отец в далеком 92-м.
— Блеющий Марк Болан в боа и с макияжем? Хм. Круто! Неси еще. — заинтересовалась я.
«Лестница в небо». «Дым над водой». «Отель Калифорния». Незабвенные хиты пришлись по вкусу папиной дочке.
А еще папа слушал Pink Floyd. Колонки на 40 Вт размером с полутораметровые комоды ревели от дома на Спортивной, 8 до стадиона «Металлург».
А еще отец держал свою студию звукозаписи, «Аниту». Там вдвоем с товарищем они чинили телевизоры и перезаписывали аудио — и видеокассеты.
В качестве дипломной работы в художке нарисовала обложку к альбому Bon Jovi: горящий круг, дверь на рельсах и Джон.
— It's my life. It's now or never. I ain't gonna live forever… Да, выбор не был случайным.
Не обошлось и без русского рока: ДДТ, Браво, Наутилус, Аквариум, Чайф, АукцЫон. Сотни песен заучены наизусть.
В пятом классе стену в хрущевской комнате с секретером и белым потолком украсили кирпичи, написанные собственноручно на ватмане.
На летних каникулах в шестом ездили в Подборовье. Там наизусть учили «Сектор газа». Играли в подкидного на лавочке в дровянике у бабы Маши. Попутно пробовали томатную брагу из ванны у дяди Гены. Мылись в бане по-черному, а после с двоюродными сестрами дружно вычесывали вшей.
По ночам с трудом засыпали, пока дед Минька Хохоленок во сне вспоминал етишкину мать. Днем красили челки гидроперитом, а вечером наблюдали, как колхозные кавалеры гоняют на мотоциклах без глушаков…
И вот на втором курсе друзья заработали ящик пива за концерт в «Там-Таме». Тот особый гонорар мурманчане по-братски разделили с беззубым солистом «Короля и Шута». Дикое было время. Жизни — яркими и короткими.
«Криминальное чтиво» по видео и шабаш верховодили повсюду среди озадаченного развалом Союза народа. С кострами, ведьмами, ментами, рэкетирами. Талонами на продукты. Страхом о завтрашнем дне. С вопросами: «Быть или не быть? Как жить? И что делать?»
Тогда казалось, что, если уехать за границу или хотя бы в другой город, случится чудесная, счастливая, другая жизнь. Верилось, что хорошо можно зажить там, где нас нет. Ну или там, куда мы еще не успели добраться.
Но все оказалось с точностью до наоборот. И слава Богу!
Сейчас я благодарю прошлое за все испытания и годы тяжелого рока. И да, кстати, выбирать, что помнить, а что забывать — мое личное право.
Как и право голоса, которым летом 1996-го года я воспользовалась в Норвегии, где оказалась по приглашению Эльдара, одноклассника, как раз в день выборов российского президента.
С утра мы слушали Prodigy и Cypress Hill. I want to get high — so high! Четыре раза — нет, больше. Голосовать ходили в российское консульство в Киркенесе. Думаю, не сложно догадаться, кого я тогда наградила галочкой в бюллетене.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- Часть 1. Поехали в Никель!
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Крылатый ковчег: сборник рассказов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Ни́кель (в 1936–1945 годах — Колосйоки, фин. Kolosjoki) — посёлок городского типа, административный центр Печенгского муниципального округа Мурманской области. Популярный советский фильм «Мужики» хоть и снимался в Мончегорске, по сценарию, главный герой приезжает именно в Никель.
4
Ча́сов-Яр — город в Артемовском (Бахмутском) районе Донецкой области Украины. Расположен в северной части на канале Северский Донец — Донбасс. В 1985 году здесь действовали огнеупорный комбинат, завод «Гидрожелезобетон», опытно-экспериментальный завод, хлебный завод, ПТУ, пять общеобразовательных школ, больница, профилакторий, Дворец культуры, восемь библиотек и пять клубов. А еще город известен тем, что в 1937 году здесь родился народный артист СССР, эстрадный исполнитель Иосиф Кобзон.
5
О́рдруф (нем. Ohrdruf) — небольшой немецкий город в Тюрингии, неподалёку от Веймара. С 1945 по 1991 год в Ордруфе дислоцировалась 39-я гвардейская мотострелковая дивизия 8-ой гвардейской армии Группы советских войск в Германии. «Группа выполняла свою историческую миссию по обеспечению мира и стабильности в Европе. Еще неизвестно, как бы сложилось послевоенное устройство мира, не будь советских войск в Германии, Чехословакии, Венгрии и Польше» — генерал-полковник М.П. Бурлаков, Главнокомандующий Западной группой войск (1990–1994).
6
Рогу́шки — любимая выпечка из детства. Где-то их называют рогульками, калитками или шанежками, но от этого не меняется вкус этих старинных нежных лепешек с начинкой, похожих на большие тонкие ватрушки. Рецепт от бабушки: пресное тесто раскатывается скалкой, в центр круга выкладывается разваренная густая каша или картофельное пюре, начинка смазывается сметаной, а крайчик загибается рогатенькими защипами. Выпекаются при температуре 180°C, пока не зарумянеют. Так вкусно, что за уши не оттянешь!
8
Никола́й Алекса́ндрович Лу́нин (1907–1970) — советский военный моряк-подводник в годы Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (03.04.1942). Контр-адмирал (18.02.1958). Командир легендарной подводной лодки «К-21», 5 июля 1942 года атаковавшей немецкий линейный корабль «Тирпиц».
9
Миелофо́н (от греч. μυελός «мозг» + φωνή «звук, голос, шум») — вымышленный прибор, устройство для чтения мыслей в произведениях Кира Булычёва и их экранизациях. После выхода детского фильма «Гостья из будущего» (1985) о похищении этого аппарата космическими пиратами у Алисы Селезнёвой устройство получило широкую известность. Одной из популярных фраз фильма была: «Алиса, миелофон у меня!»
10
Мере́жка — старинный вид ажурной вышивки, используемый с давних пор для украшения белья, текстиля для кухни, одежды из плотных видов ткани. Все строчки выполняются обычной иголкой с ниткой, по следу выдернутых нитей ткани. Эту технику легко осваивали и выполняли на уроках труда в младших классах.
