Все, чего я не сказала

Селеста Инг, 2014

«Лидия мертва. Но они пока не знают…» Так начинается история очередной Лоры Палмер – семейная история ложных надежд и умолчания. С Лидией связывали столько надежд: она станет врачом, а не домохозяйкой, она вырвется из уютного, но душного мирка. Но когда с Лидией происходит трагедия, тонкий канат, на котором балансировала ее семья, рвется, и все, давние и не очень, секреты оказываются выпущены на волю. «Все, чего я не сказала» – история о лжи во спасение, которая не перестает быть ложью. О том, как травмированные родители невольно травмируют своих детей. О том, что родители способны сделать со своими детьми из любви и лучших побуждений. И о том, наконец, что порой молчание убивает. Роман Селесты Инг – одна из самых заметных книг последних двух лет в англоязычной литературе. Дебют, который критики называют не иначе как «ошеломительный», проча молодой писательнице большое будущее.

Три

До похорон Мэрилин не задумывалась, как увидит дочь в последний раз. Вообразила бы трогательную киношную сцену у смертного одра: сама она седовласа, дряхла и довольна, в атласной пижаме, готова попрощаться; Лидия — взрослая женщина, уверенная и невозмутимая, обеими руками сжимает ладонь матери, сама уже стала врачом, великое колесо жизни и смерти ее не смущает. Мэрилин себе не признаётся, но в последнюю минуту она хочет видеть Лидию — не Нэта, не Ханну, даже не Джеймса, а дочь, о которой думает всегда и первым делом. Однако последний миг встречи уже миновал: к замешательству Мэрилин, Джеймс настоял на закрытом гробе. Она даже не увидит напоследок дочериного лица, и об этом она твердит Джеймсу уже три дня, то в ярости, то в слезах. А у него язык не поворачивается сказать ей, что он обнаружил на опознании: от лица в холодной воде сохранилась только половина, а другая уже отгрызена. Джеймс не слушает жену и, задом выезжая на улицу, прилипает глазами к зеркалу.

До кладбища всего четверть часа пешком, но они едут на машине. Когда выезжают на главную улицу, огибающую озеро, Мэрилин резко отворачивается влево, будто заметила что-то у мужа на плече. Не хочет видеть причал, снова пришвартованную лодку, озеро, что тянется вдаль. Джеймс плотно закрыл все окна, но снаружи ветер сотрясает древесные кроны и пускает рябь по воде. Оно останется навеки, это озеро; как ни выйдешь из дома — оно тут. На заднем сиденье Нэт и Ханна хором размышляют, станет ли мать отворачиваться от озера до конца жизни. Оно блещет на солнце, точно гладкая жестяная крыша, и у Нэта слезятся глаза. Как-то неприлично солнцу сверкать, голубеть небу. Тут, к счастью, солнце прячется за тучку, а серебристая вода сереет.

Въезжают на кладбищенскую парковку. Кладбищенский сад — гордость Миддлвуда: кладбище пополам с ботаническим садом, змеятся дорожки, латунные таблички поясняют флору. Нэт помнит школьные экскурсии с альбомами и путеводителями; как-то раз учитель пообещал лишних десять баллов тому, кто соберет больше всех разных листьев. В тот день тоже были похороны. Томми Рид прямо посреди панегирика прокрался меж рядов складных стульев к сассафрасу и отщипнул листок с нижней ветки, мистер Рексфорд не заметил, похвалил Томми за то, что он один отыскал Sassafras albidum, а одноклассники сдавленно хихикали и потом в автобусе хлопали Томми по плечу. Теперь все шагают гуськом к складным стульям, и Нэту охота вернуться в прошлое и дать Томми Риду в рыло.

В честь Лидии уроки отменили, и пришли ее одноклассницы — толпа. Джеймс и Мэрилин понимают, как давно не видели этих девочек, — годы прошли. Не сразу узнают Карен Адлер, отрастившую волосы, и Пэм Сондерс, снявшую брекеты. Джеймс вспоминает список вычеркнутых имен, ловит себя на том, что пялится во все глаза, и отворачивается. Стулья постепенно заполняются однокашниками Нэта, из девятого, из одиннадцатого класса — Нэт их, кажется, встречал, но почти не знает. Ручейком притекают соседи — даже они какие-то чужие. Родители не ходят в гости и сами никого не приглашают, у них не бывает ни званых ужинов, ни партий в бридж, ни охотничьих выездов с друзьями, ни обедов с подругами. Как и Лидия, ни с кем толком не дружат. Ханна и Нэт узнают университетских преподавателей, отцовскую помощницу, но в основном на стульях сидят незнакомцы. Чего явились-то, удивляется Нэт — но понимает, едва начинается панихида и все вытягивают шеи, глядя на гроб под сассафрасом. Их приманило зрелище внезапной смерти. Всю неделю, с тех пор как полиция протралила озеро, Лидия не исчезала из заголовков миддлвудского «Монитора». «В пруду найдена утонувшая азиатская девушка».

Священник смахивает на президента Форда — лобастый, белозубый, опрятный и дородный. Ли в церковь не ходят, но священника рекомендовало похоронное бюро, и Джеймс согласился, не задавая лишних вопросов. А теперь сидит точно кол проглотил, лопатками вжимается в спинку стула и старается вслушиваться. Священник читает двадцать второй псалом: «ничего мне не надо» вместо «я ни в чем не буду нуждаться», «если пойду темной долиной» вместо «если я пойду и долиною смертной тени»^[14]. Это неуважение, упрощенчество. Как и хоронить дочь в фанерном ящике. А чего еще ждать от этой дыры. Справа сидит Мэрилин. Аромат лилий окутывает ее мягким мокрым туманом, и она едва не давится. Впервые жалеет, что, в отличие от матери, не носит с собой носовые платки. Прижала бы платок к лицу, спаслась бы от запаха, на ткани осталось бы грязно-розовое пятно цвета старых кирпичей. Подле матери Ханна сплетает пальцы. Хочет рукой заползти матери на колени, но не смеет. И не смеет глядеть на гроб. Лидии там нет, напоминает себе Ханна, глубоко вздохнув, там только тело — но где тогда Лидия? Все застыли. Наверное, думает Ханна, птицам в небе чудится, будто мы статуи.

Краем глаза Нэт замечает Джека — тот сидит сбоку с матерью. Сграбастать Джека за воротник, допросить. Всю неделю отец ежедневно звонит в полицию, но Фиск снова и снова отвечает, что следствие еще не завершено. Жалко, что полицейские не пришли, думает Нэт. Может, рассказать отцу? Джек опустил голову, будто стыдится поднять гла за. А когда Нэт смотрит вперед, гроб уже опустили в землю. Полированное дерево, белый лилейный убор на крышке, раз — и исчезли: вместо гроба пустота. Нэт все пропустил. Сестры больше нет.

На шее влага, Нэт ее смахивает. Оказывается, все лицо мокрое, он беззвучно плачет. Голубые глаза Джека внезапно упираются в него поверх голов, и Нэт локтем отирает щеку.

Все расходятся — спины одна за другой удаляются к парковке и на улицу. Пара однокашников Нэта — Майлз Фуллер, например, — смотрят сочувственно, но большинство, смущаясь его слез, не заговаривают и прячут глаза. Другого шанса у них не будет: в свете блестящих оценок Нэта и его трагедии директор разрешит ему последние три недели в школу не ходить, а на вручение аттестатов Нэт не пойдет сам. Какие-то соседи окружают семейство, пожимают локти, бормочут соболезнования; кто-то гладит Ханну по головке, точно младенца или собачку. Кроме Дженет Вулфф, сегодня сменившей белый больничный халат на элегантный черный костюм, Джеймс и Мэрилин почти никого не узнают. Когда подходит Дженет, ладони у Мэрилин будто испачканы, все тело замарано, словно ветошь, передаваемая по грязным рукам; Дженет касается ее локтя, и это почти нестерпимо.

Джек стоит поодаль, по ту сторону могилы, поджидает мать в тени большого вяза. Нэт пробирается к нему, припирает к стволу, и Ханна, застряв с родителями в толпе других взрослых, наблюдает за братом нервно.

— А ты что тут забыл? — осведомляется Нэт. Вблизи видно, что рубашка у Джека темно-синяя, не черная, и хотя штаны костюмные, на ногах старые черно-белые кроссовки с дыркой на носу.

— Эй, — говорит Джек, не отрывая взгляда от земли. — Нэт. Как оно?

— А ты сам-то как думаешь? — Голос, черт бы его побрал, срывается.

— Я пошел, — говорит Джек. — Маман ждет. — И после паузы: — Я очень соболезную.

Джек отворачивается, и Нэт хватает его за плечо:

— Да ну? — Он никогда никого не хватал за плечи. Он сейчас крут, как киношный детектив. — Полиция хочет с тобой поболтать.

Люди смотрят — Нэт почти кричит, Джеймс и Мэрилин оборачиваются, но Нэту плевать. Он придвигается ближе, стоит нос к носу с Джеком:

— Я же знаю, что она в понедельник была с тобой.

Джек наконец смотрит Нэту в лицо — испуганно сверкают голубые глаза:

— Она тебе сказала?

Нэт шагает еще ближе — надвигается грудью. В правом виске стучит кровь.

— Зачем? У меня что, своих мозгов нет?

— Слышь, Нэт, — бубнит Джек. — Если Лидия сказала, что я…

И осекается: подходят родители Нэта и доктор Вулфф. Нэт пятится, взглядом прожигает Джека, и отца (за то, что помешал), и вяз (за то, что не стоял подальше от могилы).

— Джек! — рявкает доктор Вулфф. — Что такое?

— Порядок. — Джек глядит на Нэта, потом на взрослых: — Мистер Ли, миссис Ли, я очень вам соболезную.

— Спасибо, что пришел, — отвечает Джеймс. Вулффы уходят по извилистой тропинке с кладбища, и теперь Джеймс хватает за плечо Нэта. — Ты что? — шипит он. — Твою сестру хоронят, а ты драться вздумал?

Джек бредет за матерью, оглядывается, встречается глазами с Нэтом, и у того нет сомнений: Джек напуган. Затем тропа сворачивает, и Джека больше не видно.

Нэт выдыхает:

— Эта падла что-то знает про Лидию.

— Ты с ума сошел — скандалить? Пусть полиция разбирается.

— Джеймс, — говорит Мэрилин, — не ори.

Она прижимает пальцы к виску, будто у нее мигрень, и зажмуривается. К ужасу Нэта, по щеке у матери катится темная капля крови. Нет, просто слеза, зачерненная тушью, оставляет грязно-серый след. У Ханны сердечко разрывается от жалости, она тянется к материной руке, но Мэрилин не замечает. Ну что ж, увы. Ханна сцепляет руки за спиной.

Джеймс роется в кармане пиджака, ищет ключи.

— Я везу твою мать и сестру домой. Остынешь — придешь пешком.

И морщится, не успев закрыть рот. В глубине души — в такой-то день — хочется успокоить Нэта, тяжело и утешительно возложить руку ему на плечо, обнять, в конце концов. Но Джеймс и так держится из последних сил: вот-вот лицо сомнется, подкосятся колени и он попросту рухнет. Он хватает за плечо Ханну. Та, по крайней мере, всегда делает, что велено.

Нэт садится на корни вяза и смотрит, как родители идут к машине, как Ханна, разок тоскливо обернувшись, плетется следом. Отец не знает Джека. С первого класса, почти двенадцать лет, Джек жил дальше по улице, и для родителей Нэта он просто соседский мальчик, нечесаный, с собакой и подержанной тачкой. А вот в школе знают все. Раз в месяц — новая девчонка. И с каждой одна и та же история. Джек не ходит на свиданки — никаких ужинов, цветов, шоколадных конфет в коробках с целлофаном. Он просто везет девчонку на Кручу, или в автокинотеатр, или на стоянку и расстилает одеяло на заднем сиденье. Спустя неделю-другую перестает звонить и выбирает следующую. Славен тем, что предпочитает девственниц. Девчонки гордятся, будто их приняли в закрытый клуб, шушукаются и хихикают у шкафчиков, сально пересказывают пошаговый сценарий. Сам Джек ни с кем не водится. Все знают, что он в основном сам по себе: мать работает в больнице ночами, шесть ночей в неделю. Джек не обедает в школьной столовой, не ходит на танцы. На уроках сидит на задней парте, выбирает, кого бы позвать кататься. Весной выбрал Лидию.

Нэт сидит на кладбище час, два, три, наблюдает, как кладбищенские рабочие убирают складные стулья, цветы, мятые бумажки и одноразовые платки. Извлекает из памяти все, что знает про Джека, — все факты, все слухи. Факты и слухи путаются, и, собравшись домой, Нэт бурлит страшным гневом. Пытается вообразить Лидию с Джеком, отчаянно гонит от себя эту мысль. Джек ее обидел? Неизвестно. Нэт лишь понимает, что Джек — ключ к этой истории, и клянется себе все выяснить. Лишь когда гробокопатели заносят лопаты над открытой могилой, Нэт поднимается на ноги и уходит.

Огибает озеро, сворачивает; перед домом Джека стоит патрульная машина. Года не прошло, думает Нэт. Подкрадывается к дому, под окнами сгибается в три погибели. Парадная дверь за сеткой открыта, и он на цыпочках взбирается на крыльцо — по самой кромке истертых ступеней, чтоб не скрипели. Там говорят о моей сестре, при каждом шаге повторяет он про себя, я имею полное право. Приникает к сетке. Ничего не видно, кроме дверного проема, но слышно, как Джек в гостиной громко, с расстановкой, будто во второй или в третий раз, объясняет:

— Она перепрыгнула класс по физике. Ее мать хотела, чтоб она училась с одиннадцатым классом.

— И в этом классе был ты. Ты разве не в двенадцатом?

— Я же говорю, — раздражается Джек, — мне пришлось на второй год. Я не сдал экзамен.

Голос доктора Вулфф:

— У него сейчас «хорошо с плюсом». Вот видишь, Джек, — если взяться за ум, у тебя все получается.

Нэт снаружи растерянно моргает. У Джека? «Хорошо с плюсом»?

Шорох — наверное, полицейский переворачивает страницу в блокноте. Затем:

— Какова была природа твоих отношений с Лидией?

Имя сестры в устах полицейского формально и четко, не имя, а ярлык, и Нэт вздрагивает. Джек, видимо, тоже — и отвечает резче:

— Мы дружили. Всё.

— Несколько человек показали, что видели вас вдвоем после школы в твоей машине.

— Я учил ее водить.

Жаль, Нэту не видно Джекова лица. Они же понимают, что он врет? Но полицейского, похоже, ответ устраивает.

— Когда ты видел Лидию в последний раз? — спрашивает он.

— После обеда в понедельник. Перед тем как исчезла.

— Что вы делали?

— Сидели в машине и курили.

Пауза — полицейский записывает.

— А вы были в больнице, миссис Вулфф?

— Доктор.

Полицейский тихонько откашливается.

— Прошу прощения. Доктор Вулфф. Вы были на работе?

— Я обычно выхожу в вечернюю смену. Каждый день, кроме воскресенья.

— Как тебе показалось, Лидия в понедельник была расстроена?

Снова пауза, потом Джек отвечает:

— Лидия всегда была расстроена.

Из-за тебя, думает Нэт. Горло сжалось, слова не вытолкнуть. Дверь дрожит и оплывает миражом в пустыне. Нэт ногтями впивается в ладонь, постепенно дверь вновь обретает четкость.

— Из-за чего она была расстроена?

— Из-за всего она была расстроена. — Голос Джека тише — почти вздох. — Из-за оценок. Из-за родителей. Из-за того, что брат уезжает в колледж. Много из-за чего. — Взаправду вздыхает, и теперь голос ломок, вот-вот сорвется: — Мне-то откуда знать?

Нэт пятится и на цыпочках спускается с крыльца. Дальше слушать незачем. Дома видеть никого неохота, и он тишком поднимается к себе — поразмыслить.

Видеть, впрочем, и некого. Пока Нэт психует под вязом, семья разбегается. В машине Мэрилин не глядит на Джеймса — рассматривает свои кулаки, ковыряет заусенцы, щупает ремешок сумки. Едва переступив порог, объявляет, что хочет прилечь, и Ханна тоже, не сказав ни слова, уходит к себе. Джеймс подумывает пойти в спальню к Мэрилин. Уткнуться в нее, закутаться в ее тяжесть, ее тепло — пусть они обнимут его, заслонят, спрячут. Он вцепится в нее, а она в него, пусть их тела утешат друг друга. Но что-то упрямо царапается на краю сознания, и в конце концов Джеймс снова берет со стола ключи. У него дело на работе, срочное. Безотлагательное.

Полиция спросила, прислать ли результаты вскрытия, и Джеймс дал свой рабочий адрес. Вчера в его ящике для почты возник толстый бурый конверт, и Джеймс решил, что дал маху: он не хочет это видеть, никогда и ни за что. Но и выбросить не смог. Сунул в нижний ящик стола и запер. Пусть лежит — вдруг передумаю. И надо же — передумал.

Час обеденный, на факультете почти пусто, лишь секретарша Мирна за столом меняет ленту в пишмашинке. Кабинеты закрыты, матовые стекла тусклы. Джеймс отпирает ящик, глубоко вздыхает и пальцем вскрывает конверт.

Он впервые читает результаты вскрытия. Ожидал таблиц и графиков, но акт судебно-медицинского исследования трупа начинается как учительский отчет: «Тело развитое, оптимального пищевого статуса, женского пола, азиатского происхождения». Джеймс читает о том, что знает и так: ей шестнадцать лет, ее рост — шестьдесят пять дюймов, волосы у нее черные, а глаза голубые. Читает и о том, чего не знал: окружность ее головы, длина конечностей и что на левом колене у нее маленький шрам в виде полумесяца. Что в крови у нее не обнаружено токсических веществ, отсутствуют признаки насильственной смерти или сексуальной травмы, однако данных недостаточно, для того чтобы заключить, имело место самоубийство, убийство или несчастный случай. Причина смерти — асфиксия в результате утопления.

А дальше уже всерьез: «Сделан Y-образный разрез грудной клетки».

Джеймс узнаёт цвет и размер ее внутренних органов, вес мозга. И что белая пена из трахеи покрыла ей ноздри и рот, точно кружевным платочком. И что в ее альвеолах обнаружен тонкий слой песка, мелкого, как сахар. Что ее легкие от нехватки воздуха окрасились в темно-красный и желто-серый; что при надавливании в них остается отпечаток пальца, как в тесте; что при надрезе скальпелем из них хлынула вода. Что в ее желудке были найдены фрагменты донных водорослей, песок и шесть унций озерной воды, которые она проглотила, пока тонула. Что справа ее сердце разбухло, будто от полноты чувств. Что, поскольку тело плавало в воде вверх ногами, покраснела кожа головы и шеи до самых плеч. Что из-за низкой температуры воды она еще не разложилась, но кожа на кончиках пальцев уже отслаивалась, как перчатка.

Включается кондиционер, с пола дует прохладой. Джеймс трясется всем телом и никак не может перестать, будто его внезапно обуял озноб. Ногой закрывает вытяжку, но дрожь в руках не унимается. Джеймс сжимает кулаки, стискивает зубы, чтобы не стучали. Акт исследования трупа трепещет у него на коленях как живой.

В мозгу не укладывается, как рассказать Мэрилин, что все это творилось с телом, которое они оба любили. Мэрилин ни в коем случае не надо знать. Хватит того, что говорит полиция: утонула. Пусть в закоулках сознания не застревают детали. Кондиционер вырубается, тишина до краев заполняет кабинет, потом весь факультет. Все прочитанное наваливается на Джеймса, вдавливает в кресло. Свинцовый груз. Даже головы не поднять.

— Профессор Ли?

В дверях Луиза — по-прежнему в черном платье, которое надела на похороны.

— Ой, — говорит она, — пожалуйста, простите. Я не думала, что вы придете после… — И умолкает.

— Ничего. — Голос потрескивает, как высохшая дубленая кожа.

Луиза заходит в кабинет, дверь не закрывает.

— Вы как?

Подмечает его покрасневшие глаза, ссутуленные плечи, коричневый конверт на столе. Подходит, мягко отнимает бумаги.

— Вам нечего тут делать, — говорит она Джеймсу, откладывая их на стол.

Джеймс качает головой. Протягивает ей отчет судмедэксперта.

Луиза смотрит на пачку бумаг, колеблется.

Прочти, говорит Джеймс — пытается сказать. Звука не выходит, но Луиза, кажется, все равно слышит. Кивает, приваливается к столу и склоняется над бумагами. Читает, и лицо ее остается бесстрастно, но все тело замирает, застывает. Дочитав, Луиза выпрямляется, берет Джеймса за руку и повторяет:

— Вам нечего тут делать. — Это не вопрос. Она касается его спины, и он сквозь рубашку чувствует тепло. Потом Луиза говорит: — Поехали ко мне. Я вас накормлю.

И Джеймс кивает.

Квартира у нее на третьем этаже в доме без лифта, всего шесть кварталов от кампуса. У квартиры 3-А Луиза мнется, совсем чуть-чуть. Отпирает дверь, впускает Джеймса и ведет прямиком в спальню.

В ней все иное — изгиб рук и ног, текстура кожи. Даже язык на вкус другой — терпкий, как лимон. Когда она встает над Джеймсом на колени и расстегивает ему рубашку, волосы занавешивают ей лицо. Тут Джеймс закрывает глаза и испускает долгий душераздирающий вздох. После засыпает — Луиза так и лежит на нем всем телом. С тех пор как Лидию нашли — только так он способен это назвать, — спал он мало и беспокойно. Во снах он один помнил, что случилось с Лидией; только он остро это сознавал, снова и снова внушал Мэрилин, Нэту, каким-то незнакомцам, что его дочь мертва. Я видел тело. Из двух голубых глаз у нее остался один. А теперь, потом склеившись с Луизой, Джеймс крепко спит впервые за много дней и не видит снов: разум его ненадолго объяла блаженная пустота.

Дома в спальне Мэрилин тоже старается опустошить разум, но ничего не выходит. Призывая сон, она часами считает цветочки на наволочке — не большие красные маки, распустившиеся на хлопке, а голубенькие незабудки фона, хористок за спинами див. То и дело сбивается, после восьмидесяти девяти опять идет восемьдесят, Мэрилин перепрыгивает складку ткани и забывает, где сочла, где еще не сочтено. К двумстам уже ясно, что она не заснет. Глаза не закрываются; трясет, даже если просто моргать. Едва замрешь, мозг принимается жужжать, как игрушка с перетянутой пружиной. У Ханны наверху — ни звука, внизу — ни следа Нэта. Джеймс на другом конце города погружается в сон, а Мэрилин наконец встает и идет туда, где витают ее мысли, — в спальню Лидии.

Там до сих пор пахнет Лидией. Не только сухими цветами духов, чистотой шампуня на подушке, сигаретами («Карен курит, — пояснила Лидия, когда Мэрилин однажды подозрительно принюхалась. — Все шмотки мне прокурила, и учебники, вообще всё»). Нет, сейчас, глубоко вдохнув, Мэрилин чует в этой мешанине саму Лидию, кислую сладость ее кожи. Можно сидеть здесь часами, втягивать воздух и держать на языке, как вино с хорошим букетом. Пить ее, впитывать.

Из глубин тела поднимается боль, словно все кости ушиблены. Но быть в этой комнате отрадно. Здесь все напоминает о том, чем Лидия могла стать. Постеры — «Витрувианский человек» Леонардо, Мария Кюри с колбой, все плакаты, что Мэрилин дарила Лидии с ранних лет, — по-прежнему красуются на стене. Как и мать, Лидия с детства хотела стать врачом. Прошлым летом даже взяла курс биологии в колледже, чтобы перепрыгнуть класс по физике. На доске висят синие ленточки — трофеи с научных выставок за многие годы; иллюстрированная периодическая таблица; настоящий стетоскоп, который Мэрилин заказала дочери на тринадцатый день рождения. Книг столько, что кое-какие впихнуты на полки сверху, горизонтально. «Краткая история медицины», вверх ногами читает Мэрилин. «Розалинд Франклин и ДНК»^[15]. Мэрилин дарила их Лидии годами — хотела вдохновить, показать, чего Лидия может добиться. Повсюду — свидетельства ее таланта, ее амбиций. Все уже покрылось тончайшим слоем пыли. Лидия давно гоняла мать, когда та приходила пылесосить, протирать пыль, наводить чистоту. «Мам, я занята», — говорила Лидия, шариковой ручкой стуча по учебнику, и Мэрилин кивала, целовала дочь в макушку и прикрывала дверь. А теперь прогнать ее некому, но она смотрит на сапог Лидии, боком упавший на ковер, представляет, как дочь стащила его с ноги, и не трогает.

Наверняка где-то в этой спальне — разгадка. И на нижней полке книжного шкафа Мэрилин видит аккуратный рядок дневников, выстроенных по годам. Первый дневник она подарила Лидии на Рождество, когда той было пять, — цветочки, позолоченный обрез, ключик легче скрепки. Дочь раз вернула подарок и повертела в руках, пощупала замочек, будто не знала, зачем он нужен. «Это чтоб ты записывала свои секреты», — улыбнулась Мэрилин, а Лидия улыбнулась в ответ и сказала: «Мам, у меня же нет секретов».

Мэрилин тогда рассмеялась. Да какие секреты дочь утаит от матери? Но каждый год она дарила Лидии по дневнику. А теперь думает про вычеркнутые телефонные номера, длинный список девочек, говоривших, что Лидию толком не знали. Про мальчиков из школы. Про незнакомых мужчин, что могли выступить из теней. Одним пальцем Мэрилин выдвигает с полки последний дневник: 1977 год. Сейчас он ей все расскажет. Все, чего уже не расскажет Лидия. С кем дочь виделась. Почему лгала. Зачем пошла на озеро.

Ключик потерялся, но Мэрилин отжимает хлипкую застежку шариковой ручкой. Дневник раскрывается на 10 апреля — там пусто. Мэрилин перелистывает до 2 мая, накануне исчезновения Лидии. Ничего. И 1 мая ничего, и весь апрель, и март. Страницы пусты. Мэрилин достает 1976 год. 1975. 1974. Страница за страницей — зримое упрямое молчание. Мэрилин листает задом наперед, до самого первого дневника за 1966 год, — ни единого слова. Все эти годы — ни следа. Никаких объяснений.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Пс. 22:1; 22:4.

15

«Розалинд Франклин и ДНК» (Rosalind Franklin and DNA, 1975) — работа журналистки Энн Сейри, биография английского биофизика и рентгенографа Розалинд Франклин, чьи исследования внесли существенный вклад в открытие структуры молекулы ДНК.