Создание птицы

Семён Королёв, 2023

Мэнни Кларксон переживает из-за того, что не похожа на своих сверстников. Покинув дом и отправившись в большой город, она совершает множество открытий, учится принимать себя такой, какая есть, и лучше понимать близких людей.С удивительной тонкостью и чувством юмора Мартин Мюррей рассказывает горько-сладкую повесть о стремлении, утрате и обретении.

Глава восьмая

План у меня был такой: мне надо было побывать в двух местах по делу, после чего я собиралась покинуть город. Я же ехала на самом деле в Париж. Единственным благом, проистекавшим из того обстоятельства, что моя мама француженка, было право иметь французский паспорт. Мама относилась к своему французскому происхождению как к чему-то драгоценному и необыкновенному, что делало ее особенной, непохожей на других. Из-за нее Эдди, я и даже Му, а Му — это укороченное слово mouton, что означает «барашек», были вынуждены мириться с вычурными французскими именами, которые в наших краях приживались плохо, поэтому их сокращали так, чтобы они звучали как нормальные человеческие имена. В мечтах Франция представлялась мне необыкновенной чудесной страной, где люди станут произносить мое имя на вычурный лад и это будет вполне уместно. А о Париже я думала, что он самый красивый город на свете. Дома у нас была книга о Париже с цветными иллюстрациями, с Эйфелевой башней, со всеми триумфальными авеню, ну, вы сами знаете. Мама говорила, что Париж — это город любви. А поскольку я была уверена, что создана для любви, то куда же мне было ехать, как не в Париж?

«Лошадиные» деньги поступали от Норы, милой женщины, тоненькой, как листок бумаги, и с зубами, похожими на зернышки. Она была без ума от лошадей и платила нам по десять долларов в неделю за то, что мы держали в своем загоне Бадди и Мисти. Я так любила Бадди и Мисти, особенно их бархатные носы, что и сама была готова приплачивать, лишь бы эти лошади у нас жили. Но Нора все равно нам платила. Если никого не было дома, она просовывала конверт с деньгами под дверь. И тот, кто первым его обнаруживал, перекладывал деньги в горшочек на каминной полке, над дровяной плитой. Эдди и папа планировали, когда горшочек заполнится доверху, купить подержанную сенокосилку. Но поскольку этим планам все равно не суждено было сбыться, я взяла оттуда деньги; я взяла семьдесят долларов и не тронула остальное. Я понимала, что этого явно не хватит, чтобы добраться до Парижа. Мне были нужны еще деньги, и на этот счету меня имелись некоторые соображения.

«Сирил джуэл хаус», Хоуп-стрит, Брюнсвик. «Сокровищница Сирил», улица Надежды, Брюнсвик. Это звучало как название карточного домика, где все карты — джокеры. Я там никогда не бывала, но мое воображение рисовало большой дом красного цвета, стоящий на продуваемом всеми ветрами холме, с башенками и шпилями, с таинственными лицами, маячащими в окнах, и с хлопающими на ветру, вывешенными на просушку свитерами домашней вязки.

Я решила, что доберусь до Брюнсвика поездом, а дальше уже поеду на велосипеде. Я направилась к центру города и неожиданно притормозила у витрины магазина под названием «Башмачный бизнес». Название показалось мне туповатым, но витрина выглядела очень соблазнительно: на полочках, словно собираясь в путь, стояли туфли. Я только начала смутно ощущать наплыв хорошо мне известных, давнишних моих размышлений о важной или же, напротив, незначительной роли обуви в жизни человека (если сопоставить обувь с другими основными ценностями нашей жизни), как на меня напала продавщица из этого магазина. Она была профессиональным нападающим, а еще она была отполирована до блеска, ее волосы были стянуты на затылке в такой тугой узел, что рот был постоянно растянут в улыбке, а ее кожа была покрыта таким толстым слоем макияжа, что невозможно было догадаться, как же она выглядит на самом деле. На груди у нее крепилась бирка с именем: «Дебора», а ее глаза были похожи на маленькие влажные беспокойные камушки, которые невозможно ничем прикрыть. Я представила себе, что она оставившая сцену балерина, которая любит кошек и никогда не залезает пальцем в банку с вареньем. И кто знает? Наверняка у нее, как и у Люси Брикстон, есть щетка для волос фирмы «Мейсон и Пеарсон».

Словом, Дебора повосхищалась моим платьем, заманила меня в магазин и повела по нему, бросаясь, как хищная птица, к тем туфлям, которые, по ее мнению, должны были мне непременно понравиться. Я чувствовала себя каким-то жуликом, как если бы я откровенно была человеком второго сорта, который для маскировки пытается купить аксессуары человека первого сорта и притвориться тем, у кого есть и вкус, и деньги, и стиль. А такие вещи не покупаются. Все знают, что туфли не могут изменить человека. Вы не станете увереннее идти по жизни только оттого, что на вас роскошные туфли. И Дебора тоже, наверное, это понимала, но по долгу службы была обязана притворяться, что верно обратное.

Все равно попытаться стоило. Я остановила свой выбор на паре туфель из отдела распродаж. Туфли были мне немного великоваты, но стоили вдвое дешевле остальных. При этом они были серебряного цвета, с тоненькими перекрещивающимися полосками сверху. Я сразу их надела и пошла в них по Бурк-стрит, прислушиваясь к тому, как они цокают по тротуару. Мои пальцы выглядывали из туфелек очень даже симпатично.

Солнечный свет заливал все вокруг, а так как утренняя лихорадка уже отбушевала, улицы сразу как-то мгновенно опустели, притихли, будто город перевел дыхание и предался неге. Те немногочисленные прохожие, которые все-таки остались на улице, либо сидели, держа сумки на коленях и подставляя лица солнечным лучам, либо в раздумье стояли у витрин, либо ждали трамвая на остановке, сжимая в руках свернутые в трубочку газеты. Мне хотелось присесть где-нибудь на ступеньки, и сидеть там, и лакомиться виноградом, и ни о чем не беспокоиться. И чтобы мне не надо было ехать по делам. Честно говоря, мне ужасно хотелось лечь и закрыть глаза, но я не мота себе этого позволить. Я даже и не присела, поскольку сознание мое было отягощено по меньшей мере десятью разными мыслями, и с моей стороны было бы большим притворством просто сидеть и бить баклуши в стиле «тру-ля-ля» и все такое прочее. Кроме того, эти десять или около того мыслей создавали во мне страшную суматоху, они лезли друг на друга, как свора диких собак, пытающихся вырваться из дома через заднюю дверь. Я не могла отличить одну от другой и понимала, что самое лучшее — это поскорее добраться до «Сирил джуэл хаус» и начать эти мысли сортировать.

Кроме меня, на улице были и другие велосипедисты, которые как раз сидели на ступеньках и отдыхали. Но это, без сомнения, были подлинные, первосортные велосипедисты, и одеты они были так, как и положено велосипедистам: шлемы, шорты в обтяжку и так далее. Я не собиралась садиться при них на велосипед, а то бы им пришлось обсуждать, какая это глупость — ездить на велосипеде в длинном красном платье, поэтому я просто шла, держа голову неестественно прямо и как бы, напротив, предъявляя им свои эффектные серебряные туфли. На деле от этих серебряных туфель у меня уже начинала болеть спина, и это меня беспокоило, потому что я боялась, что это усугубит мою хромоту, чего я не могла допустить даже во имя туфель.

Я приняла решение держать голову прямо и не глазеть по сторонам вплоть до самого вокзала, чтобы не видеть никаких причудливых туфель, или магазинов с чулками, или боа из перьев, или пирожных. Ничто не вынудит меня уклониться от выполнения задуманного. Я всматривалась в плывущий мне навстречу поток лиц. Ни одно из них не пробуждало во мне желания ни петь от счастья, ни плакать, но почему-то в глубине души я верила, что если бесконечный и разнообразный людской поток продолжит течь мне навстречу, то однажды наступит день, когда я увижу одно-единственное, особенное лицо — такое лицо, которое заставит меня испытать пронзительное чувство.

Конец ознакомительного фрагмента.