Русский ниндзя

Сергей Алтынов, 2004

Лето 2000 года

Август в подмосковной деревне — самая блаженная пора. Всякая садово-огородно-полевая продукция пыхтит и наливается, с каждым днем приближаясь к уборочной кондиции, работы все больше, но она еще не в тягость, азарт еще не растрачен, надежды на рекордный (или хотя бы не хуже, чем у людей) урожай еще не убиты засухой, дождями и двуногими (или четырехколесными) вредителями. Целые семейства трудятся не покладая рук и ног — убрать, законсервировать, довезти до покупателя, продать и снова — убрать, довезти, продать…

По деревенскому бродвею неторопливо двигался среднего роста, худощавый парень. Коротко подстриженный, со спортивной сумкой через плечо, года двадцать два — двадцать три, не более, на деревенского никак не похож.

— Простите, пожалуйста, — обратился он к двум девицам, обрывающим смородину за невысоким штакетником и одетым по случаю жары в шорты и бюстгальтеры — подмосковная деревня не желала оставаться на обочине цивилизации. — Простите, вы не подскажете, где дом 24?

Девицы отозвались не сразу. Сперва переглянулись, состроив гримасы друг другу: вопрос был необычным и по форме, и по существу.

— А это дальше по улице, по той стороне, третий дом отсюда, — нараспев произнесла наконец та, что пониже ростом, с веснушками на круглом лице.

— Там сразу увидите, — добавила вторая, покрупнее, с короткой стрижкой. И пояснила: — Джунгли и никаких посадок.

— Большое спасибо, — поблагодарил парень и направился в указанном направлении.

Девицы вновь переглянулись, повторив гримасы.

— Клевый мальчик… А, Настя? — провожая парня взглядом, проговорила крупная девушка.

— Ничего, — дернула худеньким плечиком веснушчатая.

— Надо же, к нашему колдуну прибыл! — продолжила первая.

— Да брось, Анька, какой он колдун? — отмахнулась Настя, возвращаясь к смородине.

— Колдун-людоед, любит рыжих на обед… — Аня проводила парня взглядом и присоединилась к подруге.

— Ладно тебе ерунду молоть, давай греби смородину! — Настины веснушчатые руки так и мелькали между кустом и кастрюлей, висевшей на шее.

— Да ты не бойся, он целок не употребляет… Ой, пусти, ягоды просыплешь!

М-да, такой двор с другим не спутаешь. Действительно — джунгли! И сам дом, расположившийся в глубине зарослей, напоминает угрюмую крепость с узкими бойницами вместо окон… При первом же толчке калитка неожиданно легко отворилась. Парень медленно двинулся по песчаной дорожке к высокому каменному крыльцу этого необычного для деревни дома.

На стук никто не ответил, и юноше ничего не оставалось, как слегка приоткрыть незапертую дверь, собранную из солидных полированных брусьев.

— Кто-нибудь есть дома? — внятно произнес парень, с интересом осматривая просторную прихожую и широкий, ничем не загроможденный коридор. Казалось бы, ничего примечательного, но какое-то странное чувство — и даже не чувство, а непонятная сила не то притягивала, не то толкала его дальше в глубь этого странного дома.

Повторив вопрос и снова не получив ответа, парень осторожно двинулся по коридору. Но едва он сделал шагов пять, как деревянные половицы под его ногами громко заскрипели — и даже не заскрипели, а прямо-таки заиграли какую-то странную пронзительную мелодию. Юноша остановился. И тут же обернулся назад на звук захлопнувшейся входной двери. Трижды лязгнул замок. Так. Кажется, он оказался в западне. Парень нерешительно застыл на месте, а потом сделал еще несколько шагов вперед. «Если не знаешь, куда шагать — шагай вперед», — вспомнились ему слова из какой-то книги. Половицы вновь запели свою пронзительную песнь.

— Привет! — неожиданно услышал он возле самого уха чей-то голос.

Среднего роста, очень худой, тонкокостный, но при этом широкоплечий мужчина с проседью в темных густых волосах вырос точно из-под земли, точнее, из стены. Одет он был в самые заурядные трикотажные тренировочные брюки и футболку черного цвета, жилистые руки свободно висели вдоль бедер, однако у вошедшего по спине пробежал знакомый холодок — что-то в позе мужчины давало понять, что его расслабленное тело готово к стремительным действиям.

— Здравствуйте… Извините, вы Рощин Михаил Петрович? — робко проговорил гость, невольно тушуясь под взглядом серых, почти стального цвета глаз хозяина.

— Рощин, — кивнул тот головой. Какой-то безразличный голос плохо вязался с пристальным, пронизывающим взглядом.

— Вы извините меня, пожалуйста, я без предупреждения… Я специально приехал к вам, — сбивчиво заговорил юноша.

— Давай короче, парень, — оборвал его уже откровенно усталым голосом хозяин.

— Я хочу… я прошу вас потренировать меня! — выпалил на одном дыхании юноша. — Вот… — Он поспешно полез в сумку. — Я готов заплатить…

— Это не важно, к чему ты готов — не готов, — покачал головой хозяин. — Ты меня с кем-то спутал, уроков для любознательных я никогда не давал и не даю.

— Но… Я специально сюда к вам! Я…

— Мне жаль твоего потерянного времени, — хозяин был непреклонен. — Поэтому не будем его приумножать.

— Послушайте! Я… — Парень никак не решался произнести самое главное.

— Не теряй времени, автобус на райцентр будет через пятнадцать минут. — Хозяин опустил взор, давая понять, что молодого гостя для него больше не существует.

— Но я… Я должен биться с Коршуном! — произнес наконец юноша. — И должен победить…

— Как ты сказал? — Реакция хозяина была моментальной, он поднял глаза, его невозмутимое, усталое лицо вдруг напряглось. — Ну-ка повтори!

— Я должен биться с Коршуном и победить его! — уже более связно и не отводя взгляда повторил гость.

— Откуда ты знаешь Коршуна? — быстро спросил Рощин.

— Я почти десять лет занимаюсь единоборствами, — впервые за все это время юноша позволил себе слегка улыбнуться. — А среди единоборцев Коршун — не последняя фигура. Да и в клуб Тенгиза Прангишвили приходилось заглядывать, где Коршун последнее время тренируется…

— Но ведь Коршунов уже года четыре не участвует в официальных соревнованиях, как же ты собираешься с ним биться?

— Это будет неофициальное соревнование…

— Слушай-ка, — хозяин неожиданно усмехнулся и кивнул на спортивную сумку на плече парня. — У тебя там, помимо денег и кимоно, справка из психдиспансера случаем не лежит?

— Представьте себе, нет! — с неожиданным вызовом парировал парень.

Михаил Петрович промолчал, неопределенно хмыкнул, повернулся спиной и вдруг… Провел резкий, рубящий удар ребром стопы в корпус юноши. Тот среагировал молниеносно — грамотно выставил блок, однако удар был слишком силен, и парень улетел в самый конец коридора. Однако каким-то чудом он сумел сохранить равновесие, отбросить в сторону сумку и принять боевую стойку. Рощин провел атаку в область груди, и парень успешно блокировал ее. И тут же атаковал сам, причем весьма эффективно. Рощин даже отступил шага на полтора. Однако тут парень открылся — и сейчас же получил серьезный удар в голову, но координации не потерял и на ногах удержался. Теперь Рощин не торопился с атакой. Точно врос в пол, выжидательно смотрел в глаза парню, не выпуская при этом из поля зрения и его ноги. Наконец парень не выдержал и попытался достать Рощина ударом в прыжке. Но в последнее мгновение Рощин уклонился вбок, парень пролетел вперед и… неожиданно для самого себя провалился куда-то вниз, в темноту. В последний момент он успел-таки сгруппироваться, поэтому «приземление» было не столь болезненным, как могло бы быть…

Михаил Петрович быстро захлопнул крышку подпола (им же столь ловко открытую), подождал несколько секунд, затем снова распахнул ее.

— Ку-ку, боец! Жив? Кости целы? Ну, тогда вылезай! — прокричал он в темноту.

Из глубины показалась взъерошенная голова юного соперника.

— Падать умеешь! Что ж — тоже нужное умение, — Михаил Петрович подал юноше руку, помогая выбраться из погреба. — Ну и что ты знаешь о Коршуне? — вопрос прозвучал жестко и требовательно.

— Я знаю… — тяжело дыша после поединка, начал парень. — Я знаю, что десять лет назад он был вашим лучшим учеником.

— Одиннадцать, — негромко поправил его хозяин. — Как твое имя?

— Максим. — Парню удалось наконец стабилизировать дыхание. — Так вы будете меня обучать?

— На сегодняшний вечер и завтрашнее утро ты можешь остаться. Познакомимся поближе, а там посмотрим. — Это был не тот ответ, который хотелось услышать парню, но по тону хозяина он понял, что на большее пока рассчитывать не приходится. — Расположишься вон там, — Михаил Петрович кивнул на дверь в самом конце коридора.

Одиннадцать лет назад… Этот наивный, но, видимо, целеустремленный паренек своим появлением вновь вернул Наставника к тем дням. Впрочем, о тех днях Рощин и так никогда не забывал, и не смог бы забыть, даже если бы захотел. Железная воля и искусство саморегуляции были не властны над памятью.

А началось все даже не одиннадцать лет назад, а гораздо раньше, еще в далеком восемьдесят первом.

— Как твое имя? — задал тогда Михаил Петрович тот же вопрос, что и сегодня Максиму.

— Илья… Илья Коршунов.

На вид худенькому пацану было не больше двенадцати. Одет бедно, и это заметно выделяло его на фоне других сверстников. Темные короткие волосы и недоверчивый взгляд. Даже затравленный, совсем не детский.

— Хорошее имя. А зачем ты пришел сюда, Илья?

Парень молчит. Конечно, он хочет научиться драться. Наказать всех своих обидчиков, а их у него, должно быть, немало. Но так отвечать не принято. Нельзя так отвечать, а врать, видимо, совестно, вот пацан и молчит.

— Я хочу заниматься карате, — произносит наконец он.

— Но я не обучаю карате, Илья.

Пацан молчит. Но не уходит. Молчит и Рощин.

— Я, Илюша, обучаю боевому искусству, — поясняет Рощин. — Боевому искусству ниндзюцу. Искусству, понимаешь?

Пацан поспешно мотает головой — мол, что же тут непонятного…

— А овладеть любым искусством, тем более боевым, может не всякий, — продолжает Рощин. — Далеко не всякий. Тот, кто просто хочет научиться драться, боевым искусством никогда не овладеет, у него просто не хватит терпения. А вот тот, кто готов постоять за справедливость, за добро… Вот такой человек может стать мастером. Не сразу, конечно же, это потребует огромного труда…

Пацан молчал.

Как-то по-книжному получилось, подумал тогда Рощин. Как на политинформации. Сейчас пацан уйдет. Уйдет навсегда, в подворотню. Его уж в школе, на уроках да на всяких собраниях такими фразочками трахали… Все равно что групповое изнасилование. Так что к казенным словам у него стойкий иммунитет, иначе бы и не выжил. А что он, Рощин, может еще сказать? Вон там, позади пацана, рядом с раздевалкой на скамеечке сидит дядя. Неприметный такой, не старый, не молодой. В штатском. Тихо так сидит, вопросов не задает. А как только ребята по домам разойдутся да уборщица ведрами греметь перестанет, вопрется в зал, не снимая обуви, и распахнет перед рощинским носом заветную красную книжицу.

— Я готов, — произносит неожиданно пацан, поднимая глаза. — Готов за справедливость…

Рощин улыбается, подмигивает пацану.

— Давай в раздевалку и на турник! Подтянешься десять раз — возьму!

Пацан подтянулся одиннадцать. Тянулся было, сжав зубы, на двенадцатый, но уже никак…

А дяденька в штатском потом подошел. И книжицу красную показал. И с тех пор, помимо своих учеников из спортклуба, стал Михаил Петрович Рощин натаскивать парней из всяких интересных ведомств. И продолжалось так около трех лет. Утром на госслужбе, вечером с ребятами для души…

…Ребятишек тех пятеро было, грамотных, тренированных. Рук заламывать не стали, но в кольцо взяли толково. И вновь красные книжицы с тремя грозными буковками, и очередная неприметная личность в штатском с постановлением на обыск и арест. Тут же наручники (быстро, ловко, профессионально — кто-то ребят обучил на славу!), далее двое по бокам, двое спереди, один сзади. Усадили в «воронок». Видать, кому-то наверху стал поперек горла Михаил Петрович. И, как потом выяснилось, не только он. За две недели закрылись все секции, заперлись все подвалы. И многие наставники из спортзалов переместились в стены следственных изоляторов.

— У нас в стране запрещено создание подобных обществ. Вы попадаете под действие 72-й статьи УК — создание антисоветской организации!

Следователь был высок и сух, как щепка. Невыразительная очкастая физиономия. Человек-параграф.

— Послушайте, — попробовал тогда объясниться Михаил Петрович. — Я ведь готовил наши спецподразделения ВДВ и ГРУ для Афганистана, преподавал рукопашный бой в школе милиции… Сам срочную в десанте служил, а из тех учеников, что были в Афганистане, ни один не погиб… Работал с пограничниками, с морпехами в «Казачьей бухте». Да и ваше ведомство меня привлекало для тренировки своих людей…

— Нам известно, чем вы занимались, — ответил усталый параграф. — И все ваши беседы с вашими учениками нам известны. Вы что думаете, вас просто так взяли, как случайного прохожего?

«И все ваши беседы известны…» Ни убавить, ни прибавить. Не спит недреманное комитетское око.

— Обучаете молодежь боевым приемам, — все тем же усталым тоном продолжил следак. — Опасное умение. С кем хотите бои вести? Против кого планируете направить приемы? Еще не решили? А может, ученики ваши без вас решат? Как сами думаете? Молчите? Что ж, в протокол эти вопросы не входят, можете не отвечать…

Позже Рощин узнает, что на «операцию» по его аресту было задействовано отделение контртеррористической группы «Альфа». 72-ю, по счастью, не дали — следак оказался все же не такой уж законченной сволочью. Осудили по стандартной 177-й, то бишь нарушение правил обучения карате. Им, законотворцам, один хрен — что карате, что тэквондо, что ниндзюцу. Раз ногами машут нерегламентированным способом в неподконтрольном властям месте, да еще организованной группой — пожалте сто семьдесят седьмую. Как сказал в обвинительной речи прокурор, тренер Рощин вероломно использовал в тренировочном процессе и соревнованиях чуждые советским людям идеи и ритуалы, способствующие развитию жестокости, беспощадности и индивидуализма.

Три года ИТК^[6] усиленного режима. Конфискация нехитрого имущества, далее — зона. За все время «командировки» Рощину ни разу не пришлось применять своих боевых навыков. Это в фильмах только — приходит крутой боец в камеру или на зону и тут же местных авторитетов своим кулачным умением на место ставит. В кино это — пожалуйста. А на зоне — свой порядок, своя иерархия. Нарушать ее, руками-ногами махая, можно раз-другой, ну — от силы третий. А там иерархия найдет управу, найдет неминуемо, будь у тебя хоть десятый дан. Здесь выжить можно, только четко поняв для себя, что ты за персонаж и где в здешней иерархии твое законное место. Не по ментовским, а по зоновским понятиям законное.

По зоновским понятиям Рощин был «мужиком». А «мужик», он прежде всего работает. Не бугром-бригадиром, а простым работягой. Потому мужики ни на какую власть среди блатарей не претендуют, но и не прислуживают. В дела блатных не встревают, так как права такого им не дано. Ну, так для блатных зона — малая родина, потому им и порядки здесь устанавливать. Свои, зоновские порядки. А «мужику» потом к нормальной, не блатной жизни предстоит возвращаться, к своему, «мужицкому» порядку.

К слову некоторых «мужиков» блатные прислушиваются — вроде как противостоящие стороны прислушиваются к голосу нейтральных, неприсоединившихся. Однако это если только с абвером (то бишь оперчастью), с отделом режима, с прочей администрацией у «мужиков» никаких дел нет. Иначе — никакого нейтралитета, иначе — противостояние. Такое же, как у урок с администрацией.

Так вот от звонка до звонка и оттрубил Рощин почти все три положенных года.

Из всех парней его группы в ИТК Рощину писал только Илья. От него Рощин и узнал, что стало с остальными ребятами. Большая часть окончила институты и техникумы, посещала другие спортзалы от случая к случаю. Эдик Щукин получил пятнадцать лет за участие в ограблении инкассаторов и сопротивление работникам милиции. Двое довольно перспективных, крепких пацанов поступили на учебу в школу МВД и о Наставнике старались не вспоминать вообще. Еще один парень — Леша Горобцов — погиб в Афганистане, где проходил срочную службу, и был посмертно награжден орденом Красной Звезды. Так ли иначе, но с боевым искусством ниндзюцу как таковым завязали практически все. Все, кроме Ильи Коршунова.

— Я тренировался каждый день… Четко, по вашим методикам! — Этими словами встретил своего наставника Илья, один из всех учеников пришедший к воротам колонии, когда очередная амнистия даровала свободу Михаилу Рощину. Как единожды судимому и вставшему на путь исправления.

— Посмотрим, Илья…

А посмотреть было на что. Коршунов не только не потерял боевой формы, но заметно прибавил. Он за считаные секунды, точно обезьяна, взлетал на самую верхушку высоченного, почти лишенного сучьев дерева, шутя перешибал несколько кирпичей, а в спарринге Рощин с трудом блокировал его жесткие удары и далеко не всегда пробивал защиты.

— И еще я научился останавливать пульс… Помните, вы показывали?

И действительно — в течение нескольких мгновений Илья превращался в абсолютно безжизненное тело, труп, и мог в таком состоянии пребывать несколько минут.

— Молодец… Однако не злоупотребляй этим. Береги на крайний случай, — так откомментировал Наставник вновь приобретенные качества своего ученика.

С того часа они тренировались каждый день. Илья набирался новых знаний и умений, а Рощин старался восстановить то, что знал и умел до «командировки».

— Слово «ниндзюцу», Максим, дословно переводится как искусство быть невидимым. То боевое искусство, которому ты хочешь научиться, должно быть всегда с тобой, но остальные не должны об этом догадываться. То есть свои боевые умения ты должен применять лишь в самых крайних, необходимых случаях. — Михаил Петрович выжидающе посмотрел на Максима.

Утро они встретили пятнадцатикилометровой пробежкой, купанием в озере. А пять минут назад Максим подтянулся тридцать раз на перекладине, а затем выполнил несколько «больших оборотов» — в просторечье это называется «крутить солнце». Он нисколько не выглядел уставшим, тем не менее Рощин решил сделать перерыв.

— В отличие от самураев, ниндзя всегда были неприметны, как бы невидимы, — продолжал Рощин.

— Я думал, ниндзя и самураи — это одно и то же, — покачал головой Максим, завороженно глядя на учителя.

— Нет! Наоборот, разница огромная, — Рощин даже удивился неведению парня. Ведь тренировался рядом с Коршуном… Неужели некому было разъяснить? — Самураи ненавидели ниндзя. Считали их хитрецами, бесчестными обманщиками. Ниндзя в их глазах — сброд, плебеи. А ниндзя и в самом деле, в отличие от самураев, были выходцами из самых низов. Но самураи в их оценке ошибались — ниндзя имели свой кодекс чести, мало похожий на кодекс европейского рыцарства, но весьма строгий и отличный и от самурайского бусидо.

Самураи служили своему феодалу, были по сути наемниками и, участвуя в феодальных войнах, пополняли свое состояние. Ниндзя же были всегда верны своему родовому клану и тем представлениям о справедливости, которые были этим кланом установлены. Самураи презирали и ненавидели ниндзя, потому что те зачастую были куда искусней их в бою, да и крестьянство больше поддерживало этих выходцев из низов…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

ИТК — исправительно-трудовая колония.