Русский город Севастополь. Книга третья

Сергей Анатольевич Шаповалов, 2022

В историческом романе раскрываются события Крымской войны и первой обороны Севастополя. И прежде всего судьбы простых людей, волею обстоятельств попавших в жерло этой кровавой схватки. Больше трёхсот тысяч убитых и искалеченных – итог конфликта. Если попадёте в Севастополь, то будете удивлены тем, что отголоски тех сражений до сих пор хранит земля. Кругом можно встретить воинские захоронения, от Альминского поля и до Федюхиных высот. И всё это – люди, судьбы, их погибшие мечты и стремления…. Третья часть описывает завершающий ход войны. Героическая оборона Севастополя, оборона Свеаборга, штурм крепости Карс.

Штурм Евпатории

Князь Меньшиков с адъютантом Панаевым объезжали резервную линию на высотах за Севастополем. Вечер выдался хмурый и морозный. Иногда начинал моросить ледяной дождь. Копыта коней скользили на каменистой, обледенелой дороге. Шинели на плечах покрылась корочкой льда.

— Пушки надо замаскировать, — давал указания Меньшиков, проезжая мимо двух орудий, стоявших открыто на склоне. — Ниже необходимо оборудовать ложемент для стрелков. А почему костёр горит на посту?

— Часовые греются.

— Так, почему часовые без полушубков?

— Не подвезли ещё. Разрешили греться возле костров, — объяснил адъютант Панаев.

— Кто разрешил? С ума сошли? Противнику все наши посты видны, — возмущался Меньшиков. — Никаких костров. Пусть по две шинели надевают.

Кругом виднелись норы землянок. Рота солдат ужинала, сидя прямо на земле. Ружья стояли в козлах. Дневальный хотел подать команду к построению, но Меньшиков жестом остановил его. Солдаты продолжили ужин.

— Что они такое едят? — удивился Меньшиков. — Кофе, что ли? Почему ложками? А жуют что, зёрна? Ничего не понимаю. Потрудитесь, пожалуйста, разузнать, что у них в котелках? — приказал он адъютанту Панаеву.

Панаев слез с коня, подошёл к солдатам. Поприветствовал их, попросил дать отведать кофе. Ему протянули котелок с бурой жижей. Панаев попробовал, поблагодарил и вернулся к князю. На ходу отплёвывался и вытирал губы платком.

— Они едят тюрю из сухарей, — доложил он.

— Из одних сухарей? Без мяса?

— Больше им ничего не выдавали. Последний подвоз довольствия был две недели назад.

— А почему вода тёмная?

— В последнюю приёмку прислали гнилые сухари, так солдаты их на углях прокаливают, а потом варят с солью.

— Это, случаем, не те сухари, которые в Южной армии забраковали?

— Они самые.

— Хорош Горчаков, ловко он мне гнильё сбагрил.

— Может не Горчаков вовсе, а его интендантство? — несмело поправил Панаев.

— Он, не он! Теперь-то какая разница? Чем мне армию кормить?

Подъехали к штабу генерала Горчакова. Бревенчатая изба под соломенной крышей с крохотными окошками.

— Пётр Дмитриевич, — обратился Меньшиков к Горчакову, слезая с коня. — Вы видели, что ваш брат прислал нам?

— Вы что имеете в виду?

— Гнилье под видом сухарей.

— Но, Александр Сергеевич, дорога сюда не из лёгких, — развёл руками Горчаков. — Дожди чуть ли не каждый день. Промежуточных магазинов у нас нет. Пока добрались до нас эти сухари — подгнили немного. Что делать?

— Немного? — негодовал Меньшиков.

— Транспорта мало, — пытался защитить брата Горчаков. — В этом-то вопросе Михаил Дмитриевич никак не виноват. Весь транспорт задействован на доставку пороха и снарядов. До сухарей ли тут?

— Хорошее оправдание, — иронически заметил Меньшиков, заходя в избу. Увидел генерала Липранди, обратился к нему: — Павел Петрович, ну хоть вы научите, как целую армию гнилыми сухарями накормить? Вы человек бывалый, практичный.

— Видел я эти сухари, — хмуро ответил Липранди. — Что теперь сделаешь? Съедят. Очень прошу: вы, только, шум не поднимайте. Другой еды нет. На нет и суда нет.

— Да как с этого сыт будешь? — не понимал Меньшиков. — Какие же из них вояки, коль на одних гнилых сухарях да на воде сидят?

— Солдаты не жалуются. Знают, скольких трудов стоило хоть эти гнилушки привести. Не надо показывать, что вы их жалеете. Солдаты не любят этого.

— Вот как, — немного успокоился Меньшиков. — Но делать что-то ведь надо. Ну, неделю они эти сухари будут есть, ну — две…. А потом начнут с голодухи пухнуть.

— Хорошо бы денег раздобыть, да в роты выдать, — посоветовал Липранди. — А там они сами у маркитантов купят все, что им понадобится. А чем больше солдата голод одолевает, тем он злее становится. Нам того и нужно.

— Думаете, лучше драться будет? — усомнился главнокомандующий.

— Лучше! — поддержал Горчаков. — Вот, только пороху бы нам, да новых ружей.

— В самое больное место бьёте: деньги, порох, ружья…. — Меньшиков порылся в кармане шинели, достал платок, нервно вытер лицо. — Денег отпускается достаточно, только где они? Ворует вся эта интендантская сволочь. А что я могу поделать? Как проследить? Каждого интенданта за руку не поймаешь.

— Но порох! Неужели военный министр не знает, каково наше положение? — не понимал генерал Липранди.

— Вы о князе Долгоруком? — Меньшиков криво усмехнулся. — Военный министр имеет к пороху тройное отношение: он пороху не нюхал, пороху не изобретал и пороху к нам не посылал. И вообще, не до нас министру. Петербург в ожидании весенней навигации. Адмирала Нейпира сместили за неудачно проведённую прошлогоднюю компанию. Крутился возле Кронштадта, да так и не сунулся. Разнёс Бомарзунд никому не нужный. Аландские острова передали шведам, но те не хотят их вновь занимать. Над адмиралом Нейпиром все теперь насмехаются, мол, обещал в Петербурге пир закатить, а сам ушёл несолоно хлебавши. Парламент требует тщательного расследования его неудачной экспедиции. В то время Англия готовит новый поход в Балтийское море. На этот раз экспедицию возглавит сэр Ричард Дандас. Герой битвы при Чуэнпи. Если Англия заставит весной Австрию с Пруссией вступить в войну, а следом и Швецию…., — какой к черту Севастополь? Столицу надо будет спасать.

— Что ж, будем стоять, — сказал на это Липранди.

— И не просто стоять, — поддержал Меньшиков. — Государь от меня требуют не только обороняться, но предпринять штурм Евпатории.

— Но зачем нам Евпатория? — удивился Горчаков. — В данной ситуации она не имеет никакого стратегического значения. Сейчас в городе нет складов. Магазины почти пусты. Всё напрямую отправляют в Балаклаву или в Камышовую бухту.

— Вы мне это говорите? — усмехнулся Меньшиков. — Я прекрасно понимаю положение дел. Но в Петербурге думают иначе. Каково ваше мнение, Павел Петрович? — спросил Меньшиков у Липранди. — Какое будет наше преимущество, коль возьмём Евпаторию?

— Лишим противника одной из баз, — ответил Липранди. — Но, думаю, для них потеря Евпатории не столь большой проигрыш в стратегическом плане. Трудности возникнут потом у нас, когда закрепимся в городе. Евпатория стоит на берегу, открытая с моря. Корабельная артиллерия не оставит камня на камне, а нам негде будет даже батареи развернуть.

— Но, видите ли, в чем дело, господа, — сказал Меньшиков. — Поступили сведения, что со дня на день с Дунайского фронта в Евпаторию перебрасывают Омер-пашу. А вместе с ним три дивизии, с двумя эскадронами и двумя батареями. Как только Омер-паша высадится, так сразу возникнет угроза прорыва турок к Перекопу.

— Рискованное дело для Омер-паши, — заметил Липранди. — Ему предстоит сто сорок вёрст пройти с боями по голой степи. Туркам надо иметь огромный обоз. А большой обоз будет сильно сдерживать передвижение армии. Либо необходимы надёжные пути снабжения. Но наши казаки этого не позволят.

— Согласен с вами, генерал, — кивнул Меньшиков. — Но военный министр убеждает царя в обратном. Якобы турки любой ценой готовятся отрезать нашу армию от материка. Поэтому от меня требуют захвата Евпатории. С минуты на минуту должен прибыть генерал Врангель, который нынче следит за Евпаторией. Он нам поведает положение дел.

Как и говорил Меньшиков, вскоре прискакал генерал Врангель командующий Евпаторийским корпусом. Высокий, худой. Голова седая. Седые бакенбарды переходили в такие же густые седые усы.

— Карл Егорович, государь от меня требует совершить попытку захвата Евпатории, — объявил ему Меньшиков.

— Считаю долгом донести вашей светлости, — сказал генерал Врангель неуверенно. — Я не смею отвечать за успех и за последствия этого предприятия.

— Вот как? И почему же? — холодно взглянул на седого генерала Меньшиков.

— Считаю вам доложить, что город хорошо укреплён. Гарнизон вместе с прибывающими войсками Омер-паши превысит по численности мой отряд. Любой тактик вам подтвердит, что штурмующие должны превосходить обороняющихся, а не наоборот. Если не сможем достичь успеха, войска будут расстроены и деморализованы, в то время неприятель, ободрённый нашей неудачей, может выйти из Евпатории в больших силах и двинуться на наши сообщения по Симферопольской дороге. Чтобы начать штурм, я должен быть уверен в успехе. А в случае неудачи, опираться на надёжный резерв.

— И как бы вы поступили на моём месте? — спросил Меньшиков.

— Запер противника в городе и не давал ему свободы действий.

— Согласен с вами, — подумав, сказал князь. — Запереть и держать в бездействии более тридцати тысяч — был бы лучший выход в стратегическом плане, и вполне нам по силам.…. Но, — он развёл руками, — государь требует штурма.

***

Павла вызвали в штаб на Северную сторону. Главная квартира разместилась в каменном одноэтажном доме на берегу бухты между Куриной и Панеотовой балками. В бараке рядом со штабом находилась типография, а за нею писарская кухня. За кухней госпитальный барак, белый длинный. У берега на склоне лепились землянки. Раньше здесь жили с семьями бедные горожане. Нынче они вынуждены покинуть город. В их землянки вселились штабные офицеры.

Павел решил заглянуть в одну из землянок к знакомому штабисту. Его нора ютилась у самого обрыва. Берег крутой. Справа и слева — такие же норы, вросшие в откос, больше похожие на деревенские погреба, — одни островерхие крыши торчали над землёй. Проходы между крышами напоминали улицы. Кругом натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. По пути Павлу попалась землянка с провалившейся крышей. Казаки из неё устроили ясли с сеном. Рядом стояли кони и задумчиво жевали. Поселение заканчивалось почти у воды. На той стороне бухты были видны пологие горы, изрытые жёлтыми полосками траншей и валов.

Павел нашёл нужную землянку, отворил дверцу, грубо сколоченную из необструганных досок, на скрипучих петлях. В землянке имелось две комнаты. В первой, похожей на сени, были свалены седла, какие-то мешки. Прямо на земляном полу лежала постель денщика из тонкого тюфяка, набитого соломой. Дверь в офицерскую комнату заменяла занавесь из мешковины. Вторая комната более просторная. В ней разместились два офицера. У одного железная кровать, у другого топчан из досок, укрытый толстым, грубым сукном. Половину комнаты занимала печь, кое-как сложенная из старого кирпича на глине. К печи прислонены два походных бездонных чемодана. Чемоданы стояли открытыми.

Павел поздоровался со знакомым офицером, спросил, почему чемоданы нараспашку?

— Потому, как надо постоянно из них что-нибудь доставать или укладывать обратно, — объяснил ему знакомый. — Тут же у нас ни шкафа, ни тумбочек.

Единственное крошечное окошко располагалось под самым потолком, наполовину заклеенное кусками газет. Свет едва пробивался. Под окошком столик. На столике стояла тарелка, а в ней покоился круг белого сыра, прикрытого промасленной бумагой. Рядом, увёрнутый в чистую холстину, каравай белого хлеба. У выхода несколько пар сапог. На печке стопка старых, потрёпанных книг. Павел разглядел в стопке голубоватую обложку «Современника», томик с золотым теснением Жоржа Саида и серый справочник по артиллерийскому делу.

— У вас всё лежит так открыто, — удивился Павел.

— А кому оно нужно? — беспечно махнул рукой офицер. — Другое дело — водка. Водку надо прятать. Тут по соседству, в Пантеоновой балке отличную анисовку продают. Вот, её бережём, иначе она каким-то образом испаряется.

— Денщики? — догадался Павел.

— Так, разве признаются? — усмехнулся офицер. — Глаза преданный, как у собаки…. «Как же я посмею, ваше благородие», — твердит, а от самого так и несёт сивухой.

Вдруг ворвался второй хозяин, штабс-капитан в старом сюртуке без эполетов, перешагнул через чемодан к своей железной кровати, достал из тайника под матрацем бутылку, только что обсуждаемой, анисовки.

— Ко мне гость из Дуванки, — объяснил он. — Лекарь местный. Подскажет, чем лечиться. У наших коновалов пилюли не допросишься.

Вошёл невысокий, полный человек в гражданском пальто из хорошего сукна. Вежливо поздоровался, приподняв чёрную шляпу-котелок. Не знал, куда поставить трость с набалдашником из слоновой кости. Наконец пристроил её у печи.

— А конь у вас совсем исхудал, — сказал он, ища место, чтобы присесть.

— Так, трое суток мне ему дать нечего, — вздохнул офицер, указывая местечко на железной кровати. — Сено — три рубля серебром за пуд. Овёс — вообще не достать.

Водка оказалась отвратительной и мутной. От неё отдавало керосином. Сыр чересчур солёный, зато хлеб был свежий, хоть и грубого помола.

Офицер жаловался доктору на ломоту в коленях. Тот удивлялся, как в такой сырости он вообще ещё ходит. Так и до чахотки недалеко, а то и тиф подхватишь. Мазь он изготовит, но стоить она будет не дёшево. Посоветовал подштанники носить тёплые, да на ночь ноги хорошенько укутывать.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, Павел выбрался из землянки и направился в штаб. Казаки, устроившись на брёвнышке перед штабом, держа лошадей в поводу, глядели через бухту на бастионы, укрытые облаками порохового дыма. У крыльца сидело и лежало десятка два солдат из караула Дежурства. Ружья составлены в козлах.

В доме, где располагалась главная квартира, было восемь комнат. В двух средних находилось Главное дежурство. Стоял деревянный стол, покрытый зелёным сукном. За столом сидели офицеры на низеньких табуретках и занимались бумагами. На полу и на импровизированных полках лежали кипы папок. Во второй комнате находился кассовый ящик с деньгами. Возле ящика дежурил часовой. Тут же в углу в кучу свалены ружья и штуцеры, принесённые охотниками из вылазок. У стены друг на друге громоздились ящики с посылками. Два офицера штыками вскрывали ящики и проверяли содержимое: нет ли чего недозволенного. В соседней комнате за стеной работали топографы. На большом столе разложены листы бумаги, линейки, карандаши…. Временами постукивал маленький станок походной литографии. Против входной двери, в небольших сенях лежали штабеля мешков с казёнными поставками: рубашки, корпия, бинты, сапоги, рукавицы, а так же тёплые вещи, пожертвованные купечеством. В дверях вечно толкалось несколько казаков, готовых в любой момент сорваться куда-нибудь с приказом. Их лошади были привязаны у крыльца.

Главнокомандующий сразу же вызвал Павла, кратко объяснил задачу. Он был немногословен. Снова в разведку. На этот раз — в Евпаторию. Узнать, выведать, запомнить, вернуться.

На следующее утро, обрядившись в караимского торговца, Павел ожидал деда Михо на дороге из Севастополя. Круглая баранья шапка, длинная холщовая рубаха, подпоясанная широким суконным кушаком, шерстяной кафтан без пуговиц, с вышивкой по краю, короткие сапоги с загнутыми носами.

Вскоре появилась на дороге телега, доверху нагруженная тюками и высокими корзинами. Понурая лошадка медленно тянула воз. Дед Михо сидел впереди, держа вожжи. А рядом с ним…. У Павла перехватило дыхание. Мария?! Девушка куталась в салоп, отделанный лисьим мехом. На голове красная круглая татарская шапочка, расшитая серебряной нитью, поверх тонкая шерстяная шаль.

— А вот и наш попутчик! — весело сказал дед Михо и полез за трубкой.

— Мария? — только и смог произнести Павел. — А вы куда же?

— В Евпаторию, с вами.

— У Марии в Гёзлёве живёт бабушка по матери. Да и родственников много из караимов, — объяснил дед Михо.

— Но в городе турки. Почти все жители выехали, — возразил Павел.

— Ну, кто-то да остался, — пожал плечами дед Михо. — Татары, так те вообще не выезжали. И караимы многие остались. Куда им убегать?

— И отец отпустил?

— Под мою ответственность. Слышал, в Евпатории французский комендант нынче строгие порядки навёл. Мародёров и грабителей вешают безжалостно.

Павел взобрался в телегу.

— Дозвольте сидеть с вами? — спросил он Марию.

— Отчего же — нет? — согласилась девушка, слегка порозовев. — Только я неразговорчивая. Это дедушка у нас любит дорогой поболтать.

— И я неразговорчив, — тут же нашёлся Павел.

— А вы, Павел Аркадьевич — вылитый крымчак, — сказала девушка, и озорная улыбка будто осветила её лицо.

Неразговорчивые Павел и Мария всю дорогу болтали без умолку, а дед Михо только курил, помалкивал, иногда усмехался про себя. Мария рассказывала о своём детстве, о том, как привольно жили в Балаклаве, как дедушка брал её в море на ялике ловить рыбу, как они однажды ездили в Одессу к дальней родне…. А Павел описывал ей, как мог, красоты Петербурга. Перебрал все смешные истории, произошедшие с ним в училище….

Иногда у Павла возникала мысль, что нет между ними никакой разницы. Ну и в чем его дворянское превосходство? Подумаешь: из Петербурга, из хорошей семьи, получил отличное воспитание…. А Мария ничем не хуже. Она говорила складно, грамотно. И слушала внимательно, не перебивала. Она понимала его, — чувствовал Павел. Да хоть о чем с ней говори — всё понимала. И он её понимал. Зачем все эти условности между людьми? Порой казалось, что они знакомы уже много, много лет. А как она задорно смеялась….

Так незаметно подъехали к косе между солёным озером и морем.

— Гляди-ка! — удивлённо воскликнул дед Михо. — А лебеди не улетели.

На темной воде у самого берега белыми пятнышками покачивалось несколько птиц.

— Надо же, ни война, ни буря их не спугнули. Надо угостить божьих созданий.

Дед Михо остановил лошадь, слез с телеги, порылся в одном из мешков. Кинул в подол епанчи несколько горстей овса и отправился к воде. Лебеди отплыли на безопасное расстояние. Но когда дед Михо высыпал на камни зерно и отошёл, птицы поспешили к угощению.

Мария очень осторожно подошла, присела на корточки, совсем рядом с птицами. Когда Павел решил тоже подойти, лебеди тут же уплыли.

— Почему они тебя не боятся? — удивился он. — А меня испугались?

— От вас пахнет порохом, как от охотника.

— Но я надел другую одежду.

— Все равно. Копоть надолго впиталась в вашу кожу, — объяснила Мария.

Перед городом их встретил секрет из пяти всадников-татар.

— Дед Михо пожаловал! — узнал грека пожилой татарин. — Что везёшь?

— Салам аллейку, Ахмад. Вот, везу кожу воловью для сапог, сукна немного и овёс. Правда, овса хорошего раздобыть сейчас очень трудно. Но, что смог, то достал.

— Гумушу товар везёшь?

— Да, ему. Вон и внучка его со мной.

— Что ж, проезжай. Пусть старик внучке порадуется. Нынче мало светлых дней выпадает на долю честных людей. Только попрошу тебя, Михо, дай нам немного овса. Лошадей совсем кормить нечем. Я заплачу тебе французскими монетами. Других у меня нет.

— Хорошо. Бери, — согласился дед Михо и спросил: — А что в городе, совсем плохо?

— Я в город не суюсь, — недовольно скривил губы татарин. — Там холера. Но знаю, что горожанам не до жиру. Дома топить нечем. Лошадей кормить нечем. Всю живность давно съели. Даже голубей переловили. Иногда кораблями хлеб завозят, но очень мало. Зато солдат привезли из Константинополя видимо-невидимо. Так, тех и разместить негде.

Подъезжая к городу, путники увидели свежий возведённый вал выше человеческого роста. Перед валом глубокий ров. Во рву копошились рабочие, выкидывая лопатами землю. Развалины городской стены крепили: где турами, где насыпью. Оборудовали орудийные гнезда.

У ворот в квадратной башне дровяного рынка стоял караул из турецких солдат, но с французским офицером. Телегу тщательно смотрели. Офицер долго выяснял: по каким делам едут в город? Откуда сами? Дед Михо все подробно объяснил: едут из дальнего аула к родне. Везут товар торговцу Гумушу. Его каждый в Гёзлёве знает. Лавку держит в нижней части города. Товар привёз нужный для армии: кожа, сукно, овёс…. Выслушав, офицер разрешил проехать.

На узких улочках стоял резкий запах нечистот. Он мешался с горьковатым ароматом кофе и крепкого табака. Даже морской ветер не в силах был освежить город. Кругом сидели или стояли бородатые солдаты в широких шальварах и красных фесках. Тут же на улочках жгли костры из мусора и варили кофе. Дымили длинными трубками. Зло озирались на телегу деда Михо. Иногда спрашивали: «Что везёшь?» или недовольно: «Эй, старик, куда прёшь? Ближе к стене держись!» Мария закрыла лицо шалью. «Девчонку тоже на продажу?» — спрашивали у деда Михо и злобно хохотали. Но никто не смел преградить путь телеге: по улочкам ходили патрули из английских матросов с офицерами, строго следя за порядком. В порту с кораблей сгружали полевые пушки на высоких колёсах, у пирсов лежали груды мешков, пирамиды ядер, множество бочек и ящиков. Павел заметил невдалеке от берега на якорях два военных корабля, превращённых в плавучие батареи. Тут же пыхтели пароходы. На рейде ждали разгрузки несколько торговых судов.

Павел внимательным взглядом окинул береговую линию. Габионы, батарейные гнезда, ложементы для стрелков. Складывалось впечатление, что город готовится к долгой осаде.

Дед Михо свернул в проулок с кривыми каменными стенами без окон. Остановился возле высоких нешироких ворот.

— Хозяева, мир вам! — громко крикнул он.

В щели ворот появился чей-то глаз. Загрохотал засов, и створки с натужным скрипом распахнулись, открывая небольшой аккуратный дворик. Дед Михо заехал во двор, и тут же высокий, сгорбленный старик быстро затворили ворота.

— Ох, Михо, Михо, вовремя ты приехал, — обнял его старик. На нем была надета длинная до колен восточной рубахе, подпоясанная кушаком. Лицо обрамляла чёрная крашеная борода. — О, счастье моё! — нежно произнес он, помогая спуститься Марии на землю. — Иди скорее в дом, обними бабушку.

Девушка тут же упорхнула в открытую дверь. Старик с насторожённостью взглянул на Павла.

— Помощник мой, — ответил на немой вопрос караима дед Михо.

— Из греков?

— Из татар, но не из крымских.

— Проходите в дом, — пригласил старик, — указывая на низкую боковую дверь.

— А почему сюда? — удивился дед Михо.

— Теперь я живу в комнатах для приказчиков, — стыдясь, объяснил караим, пропуская гостей в тёмные сени. — В доме расположились английские офицеры, — так спокойнее. Никто не смеет меня обидеть или за товар не заплатить.

— А остальные домашние твои где?

— Семью отправил в Симферополь, ещё до высадки. Одна мать осталась. Она старая, ни в какую не желает уезжать.

— А где твои приказчики живут? С тобой?

— Нет, в коровнике.

— Корову зарезал?

— Нет, Тенгри милостивый уберёг. Корова осталась. Офицеры желают каждое утро свежие сливки. Даже помогают с сеном. Без сена — какое молоко? Но приказчиков сейчас нет. Обоих забрали на рытье рва. Тут даже офицеры ничем не помогли. Всех мужчин сгоняют на работы. Видел, что с городом сотворили? Как будто ожидаем нападение всей русской армии.

Они оказались в небольшой комнатке с низким потолком. Обстановка бедная: грубый деревянный стол с такими же грубыми стульями; узкая кровать у стены; в углу на тумбочке тазик с кувшином для умывания. За плотной занавеской находилась другая комната. Оттуда доносилось нежное, ласковое щебетание Марии и тихий, надтреснутый старушечий голос. Говорили на языке, которого Павел не понимал.

Мужчина принёс крынку с молоком и лепёшку пресного хлеба.

— Простите, за скромное угощение, но сейчас и это — роскошь.

— И на том спасибо, — кивнул дед Михо, доставая из своего дорожного мешка круг конской колбасы и несколько луковиц.

— Ох, пир устроим! — пошутил хозяин дома, скупо улыбнувшись.

Когда мужчины перекусили, караим спросил:

— Что привёз, Михо?

— Всего по мелочи. Много не смог собрать, но на недельку торговли тебе хватит.

— Как же ты вовремя. Я все распродал. Все закрома пусты, а нового товара взять неоткуда, — жаловался караим. — Заедешь ещё?

— Сам понимаешь — война. Коль смогу, подвезу тебе что-нибудь, — уклончиво пообещал дед Михо.

Караим усмехнулся:

— А помнишь — молодыми были? Ты мне контрабанду из Турции привозил.

— Помню, помню, — закивал дед Михо.

— Ох, и бесстрашным ты был, Михо! Через всё море на ялике….

— Сам, как вспоминаю, — жуть берет. Отправляешься в путь и не знаешь: доплывёшь или нет. Бывало, в бурю попадал — одними молитвами спасался.

— У меня просьба к тебе, — перешёл на шёпот старик. — Вывези отсюда мои деньги. Боюсь, что случится: уйдут англичане, тут же ограбят меня мои же соседи.

— Вывезу. Не беспокойся. Сохраню, — пообещал дед Михо.

***

После полуночи Павел открыл один из мешков с овсом. Под зерном был спрятан другой мешок, из которого он извлёк форму французского офицера. Переодевшись, осторожно вышел на улицу.

Порт шумел даже ночью, но в переулках — ни души. Павел пробрался узкими проходами между кривых стенок к оборонительным веркам. Здесь кипела работа. Горели костры. Возвышались горы свежей вынутой земли из рва. Кучи фашин и туров. Караульные не задерживали Павла. Патрули из английских матросов отдавали ему честь.

Осмотрев батареи, Павел возвращался к дому караима другим путём, через нижнюю часть города. Попал в оживлённую улицу. Здесь на постой остановились турецкие солдаты. Многие спали прямо на земле, невзирая на холод, увернувшись в войлочные плащи. Другие были заняты какой-то настольной игрой. Курили. Варили свой вечный кофе. На Павла никто не обращал внимания.

Проходя мимо богатого дома, он заметил высокого плотного человека в проёме широких ворот. Когда Павел поравнялся с ним, услышал знакомый голос:

— Я-то думаю, где мог видеть этого молодого офицера? Ох, мальчишка, ты и сюда пробрался!

Павел не мог в темноте разглядеть лица, но голос узнал. В воротах стоял Мусса. Павел весь похолодел: деваться было некуда. Он же не побежит. Улица узкая. Кругом турецкие солдаты.

— Заходи, дорогой, чаем угощу, — дружелюбно, но настойчиво пригласил Мусса. Посторонился, пропуская Павла в дом.

В просторной комнате на коврах сидели татары, человек десять, пили чай и вели неторопливую беседу. У всех за поясом длинные ножи. У стены стояли ружья. Мусса провёл Павла на деревянную веранду, выходившую в тёмный двор. На полу веранды лежали подушки. Мусса приказал слуге принести чай и фонарь.

— Все укрепления осмотрел? — спросил Мусса, когда они уселись.

— Ты меня выдашь? — напрямую спросил Павел.

— Зачем? Если надо было тебя выдать, я бы это сделал ещё днём. Мне доложили, что дед Михо приехал в город, а с ним какой-то юноша. Я сразу понял, что это ты, сын Теккея. То, что Меньшиков задумал брать Евпаторию, уже давно известно каждой вороне. Ты же видел, что сотворили с городом? Не город — камень!

— Видел.

Слуга принёс поднос с высоким медным чайником и маленькими стеклянными чашечками. Подвесил масляный фонарик на столб веранды.

— Отговори своего крёстного брать город. Зря вся эта затея, — продолжал Мусса. — Не видать вам Гёзлёва. А коль даже возьмёте, английские корабли пушками сотрут его в песок. Жалко. Да не вас жалко, а город.

— Так ты меня отпустишь? — осторожно спросил Павел.

— Отпущу.

— Почему?

— Много вопросов.

— И ни одного ответа.

— Ох и настырный ты! — Мусса молча пил чай. Через минуту мрачно сказал: — Обманули нас. Ты был прав: хотят отнять наши земли. Многих местных крымчаков заставляют уезжать в Турцию. Особенно тех, у кого земли было много. Почти все мои родственники уехали. Меня самого хотели отправить в Варну. Обещали большое поместье в Бабадаге.

— А ты?

— Ни за что! — зло рыкнул Мусса. — Здесь моя земля. Никто у меня её не отнимет!

— Но ты до сих пор на их стороне, — упрекнул его Павел.

— А куда мне деваться? Идти на поклон к Меньшикову? Нет! Для меня, что турецкий султан, что русский царь, что английская королева — все едины, все хотят отнять у меня родину. Ты молод, и не поймёшь, что значит встретить старость на чужбине, где нет могил твоих предков, где всё чужое; где ты сам для всех — чужой…. Уж лучше умереть на родине в нищете, чем в роскоши, но в ином краю. Выкопай вольную сосну с горной вершины, посади в свой сад, поливай её, ублажай — всё равно засохнет. Так и я не вынесу чужого сада.

— Что же ты будешь делать?

— Не знаю. — Мусса поднял голову к звёздам. — Всевышний подскажет. Всевышний направит. Он мудрей меня, — ему решать, — как-то обречённо произнес он.

***

Меншиков очень внимательно слушал Павла. Иногда прерывал, прося уточнений:

— Сколько, говорите английских матросов?

— Приблизительно шесть сотен. С ними около пятисот французских солдат и офицеров, — отвечал Павел.

— Много военных кораблей на рейде?

— Насчитал восемь паровых.

— Подробнее уточните, как укрепили город?

— Все входы в город защищают каменные стены. Правда, стены кладут насухо, внутри подпирают турами. На дорогах к Перекопу и Севастополю возведены батареи. По границам города везде идут земляные работы. Насыпают вал. Перед валом глубокий ров. Здание карантина обнесено бруствером. С севера у мельницы возводят кронверк. На Сакской косе прорыли ров от озера до самого моря. Там же, напротив сидит на мели английский фрегат. Его артиллерия простреливают всю косу. В самом городе я насчитал тридцать четыре морских орудия. Видел ракетные установки.

— Кавалерии много?

— Всадники Искандер-бея — две сотни. Есть татарский эскадрон. Но татары разбегаются. Фуража нет, с поставками хлеба перебои, да ещё холера разгулялась.

Выслушав Павла, Меньшиков приказал вызвать генерала Хрулёва.

— Такое дело, Александр Петрович, — начал главнокомандующий мрачно. — От государя поступил настойчивый совет — взять Евпаторию. Сами знаете, совет государя равнозначен приказу. Генерал Врангель грозиться выйти в отставку, ежели я прикажу ему возглавить штурм. Он считает: взять город — затея невозможная и бесполезная. Мне не на кого положиться, кроме, как на вас.

— Осмелюсь согласиться с генералом Врангелем: задача сложная, — сказал Хрулёв.

— Но выполнять её придётся. Посмотрите, — Меньшиков пригласил генерала взглянуть на план города, начерченный Павлом. — Стена восстановлена. Вот обозначены батареи. А здесь турки выкопали глубокий ров. С флангов город не взять, — берег простреливается с моря кораблями. В самом городе на улицах устроены баррикады, а у карнитина вторая линия обороны.

— Нужно не меньше двух дивизий, — высказался генерал. — И усиленная артиллерия. Иначе силами нашего корпуса даже первую линию не прорвём.

— Две дивизии? — Меньшиков недовольно хмыкнул. — Две дивизии! Знаете что, Александр Петрович, — строго сказал Меньшиков. — Хочу, чтобы наш разговор остался в тайне. Поступим следующим образом: вы сделаете вид, что хотите взять город.

— Сделать вид? — не понял Хрулёв.

— Да. Сделаете вид. Проведёте пару атак, постреляете…. Кстати, сколько у вас зарядов на каждое орудие?

— Мало. И сорока выстрелов нет.

— Вот, и я — про то же. Пошумите и отойдёте.

— Но как же? — замялся генерал, — это же — равносильно поражению.

— Придумайте что-нибудь. Предположим, штурмовые мосты оказались короче рва…. Или лестниц не хватило….

Хрулёв ещё раз внимательно посмотрел на карту.

— Ваша светлость, но дадите в помощь хотя бы ещё одну дивизию, я возьму город, — попросил он.

— Предположим, возьмёте, — устало произнес князь. Упрямство Хрулёв его начинало раздражать. — Предположим, вам удастся закрепиться в верхней части, положив половину своего корпуса. Дальше что? Подойдёт флот и перемелет вас, а потом высадит десант и добьёт. У вас к тому времени не останется ни патронов, ни выстрелов к орудиям. Дальше — остатки вашего корпуса погонят к Симферополю…. Прикажете для вашего спасения снимать ещё пару дивизий из-под Севастополя?

***

Павлу поступил приказ взять двух унтер-офицеров из шестого сапёрного и ехать к Евпатории. Вместе с ним откомандировали двух прапорщиков из восьмой артиллерийской бригады. Артиллеристам дана задача: на местности обозначить линии под батареи.

Февральский ветер лютовал. Пробирал до самых костей. Павел в Петербурге так не мёрз, как здесь, на берегу южного моря. Снег был твёрдым, с ледяной коркой. Дорога затвердела, но в низинах попадались огромные незамерзающие лужи, а порой — сугробы нанесённые ветром с равнины.

Выехали к небольшой речке. Текла себе спокойно среди равнины. Вода не затянулась льдом. Надо было найти мост. И вдруг Павел увидел множество бугров с покосившимися деревянными крестами. Он с ужасом узнал то самое Альминское поле. Луна освещала заснеженные виноградники. А вон склон, где стояла батарея. Ещё возвышалась насыпь эполемента, за который шёл жестокий бой. Внизу тот самый мост у сгоревшего аула Бурлюк. А вон камень, за которым он прятался. И там же увидел первую смерть поручика Мазина. У Павла на душе стало как-то тоскливо и горько.

Они подъехали к мосту. Он оказался целым. На том берегу остатки домов. Полуразрушенные закопчённые стены, присыпанные снегом. До сих пор стоял запах гари.

— Господа, кажется, дом есть один целый. Может, передохнем? — предложил его товарищ. — Ночь всё же, да ветер проклятущий.

Они остановились у невысокого каменного заборчика. Дом, действительно, не сгорел. Он стоял на самом краю аула. Возможно, его просто не успели поджечь. Даже дверь была целой и ставни на окнах закрыты. Запалили фонарь, вошли в сени, и тут Павел почувствовал до жути знакомый дух смерти.

Его спутник потянулся, чтобы открыть дверь в горницу.

— Не делайте этого! — пытался остановить его Павел. — Давайте выйдем отсюда.

Ему казалось, что за дверью их ждёт что-то жуткое, мерзкое….

— Да что с вами, Кречен? — удивился офицер и толкнул дверь.

Он вошёл первым с фонарём.

— Господи! — прозвучал его голос с какой-то надрывной хрипотцой.

Павел заглянул в горницу. Фонарь слабо освещал небольшую комнатку с белёными стенами. Потолок нависал низко. Кругом на полу лежали останки английских солдат. Почерневшие кости в полуистлевших красных мундирах. Черепа с ввалившимися глазницами и остатками волос. Их было не меньше десятка.

— Что это? — с дрожью спросил один из спутников.

— Видать, сюда сносили раненых, да потом про них забыли, — спокойно ответил пожилой, бывалый унтер-офицер.

— Не дом, склеп какой-то, — поёжился офицер с фонарём и попятился. — Знаете, что, господа, давайте-ка уберёмся отсюда поскорее.

***

Штаб генерала Хрулёва располагался в небольшом, чудом уцелевшим ауле Хаджи-Тархан. Аул находился в миле от Севастопольской дороги, поэтому сюда не добрались зуавы и не разграбили.

Степан Александрович, сорока восьми лет, крепкий, живой. Стригся коротко. Носил густые усы. Всеми манерами и видом своим подражал казакам. Предпочитал носить бурку с папахой и короткие сапоги.

Хрулёв внимательно выслушал Павла. Потом опрашивал других разведчиков. Остался неудовлетворённым.

— Мало сведений, — решил он. — Надо раздобыть пленных из города.

— Казаки давеча сообщили, что возле Гнилого озера турки скот пасут. А не наведаться ли к ним? — предложил генерал-адъютант Радзивил.

— Как же они пасут? — удивился Хрулёв. — Снег кругом.

— В озере вода не замерзает, потому, как солёная. Берега топкие. Множество прогалин.

— Добро! — согласился Хрулёв.

Ранним утром отряд из трёх десятков казаков, и нескольких уланов выехали к Гнилому озеру, или как его называют местные: Мойнак голю. С отрядом отправили Павла и ещё двух разведчиков. Отряд проехал русские аванпосты. Незамеченными обошли татарские пикеты. Над озером поднималась слабая дымка. Ветер донёс запах тухлой воды. Евпатория была где-то неподалёку. В тишине зимнего утра послышался призыв муэдзина.

— Вон, они! — показал урядник.

На берегу озера что-то темнело. Отряд перешёл на рысь, разворачиваясь в лаву. Всадники взяли пики на руку. Павел вынул саблю. Пришпорил коня. Вскоре тёмная полоска на берегу выросла в большое стадо волов и верблюдов. Стадо охраняли башибузуки, больше пятидесяти всадников, кутаясь в длинные верблюжьи плащи. Завидев казаков, они подняли шум, часть всадников смело рванули навстречу. Две лавы сшиблись. Павел отбил саблей пику, нацеленную ему в голову, и полосонул в ответ, прямо по шее турка.

Башибузуки не выдержали схватки. Казаки перебили половину турецкого отряда. Пятерых скрутили. Оставшиеся бросили стадо и помчали коней в сторону города.

— Гони стадо к нам, — отрядил урядник пару хлопцев.

Те с посвистом и гиканьем погнали волов. Казаки готовы были отправиться обратно, но тут Павел заметил, что уланы втроём увлеклись погоней. Турки уходили по топкому берегу озера. Вдруг резко обернулись, и уланы оказались окружённые башибузуками.

— Урядник! — крикнул Павел и показал в сторону схватки. Сам не раздумывая, бросился на выручку.

Уланы отбивались от десятка турок. Их быстро сбросили на землю, но не убили, а принялись раздевать и разувать. Павел выхватил из седельного чехла карабин. Выстрелил. Промазал, но башибузуки заметили новую угрозу и быстренько запрыгнули в седла.

— Сюртук мой забрал и сапоги! — крикнул ему ротмистр, когда Павел промчался мимо.

Башибузуки кинулись врассыпную. Павел загнал двоих прямо в озеро. Под копытами захлюпала жижа. Вонь ударила в нос. Лошадь шла все тяжелее и тяжелее. Вдруг у башибузуков кони провалились в грязь по самое брюхо. Всадники спрыгнули и попытались уйти от погони по воде. Но вскоре над озером раздался отчаянный крик, и обоих турок поглотил топь.

Павел вовремя остановил лошадь, повернул назад. Кони башибузуков жалобно ржали, пытались вырваться из трясины, но их все больше и больше засасывало.

— Поручик, куда вы полезли! — ругал его с берега урядник. — Не видите разве, в топь угодили?

Лошадь под Павлом сделал несколько шагов, встал и отказывался идти.

— Давайте быстрее, поручик! — кричал урядник. — Сейчас из города турки нагрянут.

Павел соскочил из седла. Ноги увязли в липкой грязи по щиколотку. Он понукал лошадь идти вперёд. Но животное храпело, упиралось, вдруг вообще завалилось на бок.

— Что делать? — в отчаянье закричал Павел. У самого сапоги проваливалась всё глубже и глубже.

Урядник разразился страшным проклятьем. Подозвал казака. Спрыгнул на землю. Передал ему поводья. Сам с двумя пиками зашлёпал к Павлу.

— Суй под брюхо! — сказал он.

Пики тупыми концами подсунули под круп лошади и принялись поднимать животное. Древки трещали. А с берега казаки кричали, что из города виден отряд всадников.

— Поднажми, поручик! — требовал урядник. — Пропадём!

Наконец лошадь, из последних сил поднялся. Вдвоём её вывели на твёрдую землю. Урядник и Павел были все мокрые, в грязи. Но всё же успели уйти от погони. Когда они догоняли основной отряд, пули жужжали вокруг, но никого не задели.

***

Вернувшись обратно, у штаба встретили странный отряд. Люди в расшитых диковинных куртках, разных расцветок. Под куртками белые короткие юбки. Широкие пояса. За поясами заткнут пистолеты, кинжалы, кривые ножи…. Обувь из каких-то ремешков и перевязей. У иных армейские сапоги. Одни носили поверх курток короткие овчинные шубы с прорезными рукавами, другие в русских полушубках. Сбоку висели ятаганы, кортики, шпаги, сабли. На головах фески, вроде турецких, но с нашитыми спереди медными крестами.

— Что это за пираты? Наши или нет? — удивился Павел.

— Греческий легион, — объяснили ему урядник. — Недавно прибыли. Рвутся защищать православную веру.

Павла с сапёрами отправили в Алексопольский полк. Подъехали в расположение, когда батальоны выстроились прямо в заснеженном поле на вечерний молебен. Генерал Хрулёв показался на своей казацкой лошади. Сорвал папаху и громко поздоровался:

— Молодцы алексопольцы!

— Здравие желаем! — гаркнули батальоны.

— Надо, ребята, завтра взять Евпаторию. Царь-батюшка на вас надеется. И я верю, что охулки на руки не положим.

— Рады стараться! — ответили батальоны.

Солдатам приказали заготовить жгуты соломы для поджога города. Мастеровые принялись сколачивать лестницы из длинных жердей.

Павел доложил о себе командиру полка, генерал-майору фон Буссау, маленькому круглолицему немцу. У генерала одно плечо было ниже другого. Голова немного набок. Павел слышал, что он контужен в спину, из-за этого одно плечо генерала всегда опущено.

— Прапорщика Зарубаева вам надо найти, — сказал ему генерал Буссау. — Он командует карабинерной ротой. Я отдам ему первый батальон. Вам нужно будет подготовить ложементы для стрелков и орудийной прислуги. Батареи поставим, как можно ближе к городу.

Прапорщик Зарубаев оказался уже не молодой, крепкий, с рябым широким лицом и жёсткими рыжеватыми усами. Он вылез из старой открытой пролётки. Пожал руки офицерам.

— Рад знакомству, господа, — пробасил прапорщик. — В вашем распоряжении.

— Так, я отъеду в обоз, ваше благородие? — спросил у него кучер, молодой солдат, видать только из рекрутов. Выражение лица глуповатое, растерянное.

— Езжай, Иван. Для лошадок овса найди. Они от сена уже отощали. Ноги еле волокут.

— Ой, ваше благородие, — вдруг всплакнул кучер. — Прощевайте! Уж не увидимся более.

— Чего ты причитаешь, как старуха на паперти? — удивился Прапорщик.

— Так давеча во сне я видел, что мазал повозку, да подоска отломилась.

— И что с того?

— Да то, ваше благородие, что вы не вернётесь. Убьют вас.

— Ой, Иван, езжай к чертям! — прикрикнул на кучера прапорщик. — Без тебя тошно, так ты тут ещё ныть вздумал, дурак! — И обратился к офицерам. — Не обращайте внимания, господа. Ванька мой из староверов. Набожный, как согрешивший поп. Всё ему какая-то ерунда снится. Под Дебичином не убили, под Силистрией даже не ранили, авось и тут выживу.

Зарубаев выстроил батальон ротными колоннами и двинул вперёд. Опустилась непроглядная холодная ночь. Шли тихо. Приказано не говорить, не звякать оружием, не кашлять и не сморкаться.

— Всадники, — предупредили из цепи стрелков, идущих впереди.

Подъехало несколько верховых.

— Кто идёт? — спросил один из всадников.

— Первый батальон Алексопольского, — ответил Зарубаев. — А вы кто?

— Князь Урусов.

— Здравие желаю, ваша светлость, — обрадовался Зубарев. — Выдвигаемся на позицию.

— Вы не туда идёте, — сказал князь. — Видите, вон тот огонёк в море? Это неприятельский корабль в порту. Держите его за ориентир.

Батальон перестроился и двинулся в нужном направлении. Вскоре опять наткнулись на всадников, на этот раз — казаки.

— Всё, хлопцы, дальше носа не суй, — объявил хорунжий из дозорных. — В ста шагах отсюда турецкие секреты.

Батальон остановился. Павел с офицерами от артиллерии, как смогли, определились на месте. Солдаты принялись рыть землю, ставить туры и крепить их мешками. Вскоре подвезли орудия.

Ближе к рассвету, Павел, утомлённый, присел у колеса пушки и задремал. Костров разводить не разрешали. Согреться негде и нечем. Даже чай никто не мог приготовить. Павел уже привык мёрзнуть. Поплотнее увернулся в шинель. Подтянул колени к груди, а кисти рук спрятал в подмышки.

На рассвете его разбудил прапорщик Зарубаев.

— Вставайте, поручик! Горит восток зарею новой. Гляньте, какой красивый приморский город прямо у нас под носом.

Павел стряхнул остатки дремоты, поднялся и посмотрел туда, куда указывал прапорщик. Красное холодное солнце поднималось над спокойным морем. Пароходы чадили трубами. Спящий город, окружённый невысокой стеной, казался выплывающим из тумана. За серым земляным валом белые домики. Кое-где над рыжими черепичными крышами поднимался дымок.

— Красота! — выдохнул Зарубаев. — Даже не верится, что сейчас начнётся.

— Кавалерия! — предупредили из секрета. Грохнуло несколько ружейных выстрелов.

— Играть тревогу! — приказал Зарубаев.

Трубы загудели. Барабаны забили частую дробь. Батальон строился в колонны к атаке.

По дороги из города показались всадники, около сотни, в пёстрых нарядах башибузуков. Заметив колонны солдат, они остановились, постояли с минуту и повернули обратно. Над стеной взвилось облачко. Ядро с шуршанием пролетело над головами. В ответ наши орудия разразились бранью. Вал окутало дымом от разрывов бомб.

Подскакал князь Урусов на белой лошади, в белой бурке, в такой же белой папахе. Махнул обнажённой саблей, отдавая команду на штурм.

Турки стреляли плохо. Картечь летело высоко. Солдаты подошли на прямой ружейный выстрел. Впереди показался широкий ров, наполненный мутной водой. Запели пули. Молодые солдаты невольно вжимали головы в плечи.

— Не кланяться, ребята! — строго крикнул князь Урусов. — Стыдно должно быть туркам поклоны класть! Готовь лестницы и фашины!

Сапёры с лестницами и мостками двинулись ко рву. Их огнём прикрывали стрелки. Пушки за спиной и впереди гремели без передыху. Ядра гудели над головой, проносясь то в одну, то в другую сторону.

Вдруг к князю Урусову подскакал адъютант генерала Хрулёва. Переда приказ.

— Как? — гневно воскликнул князь.

Адъютант пожал плечами.

— Это что значит? Генерал Хрулёв так и приказал, лично? — вопрошал громко князь.

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил адъютант. — Слово в слово.

— Бедлам какой-то! Разве так можно? — вспыхнул князь. Далее отдал команду: — Отставить атаку! Левое плечо, кругом, марш!

— Ваша светлость! — невольно воскликнул прапорщик Зарубаев. — Куда?

— Не спорить! — раздражённо крикнул князь.

Солдаты не хотели отступать. Один натиск — и они в городе.

— Вертайся ребята, — требовал прапорщик Зубарев. — Слышали приказ? Левое плечо, кругом, марш!

Батальон отступал неохотно. Старики недовольно бурчали. Вслед летели ядра. Чугунные шары скакали, оставляя на заиндевелой земле тёмные штрихи.

— Ваша светлость! — вновь окликнул князя Урусова Зарубаев. — Как же это? Почему отступаем?

— А я почём знаю? — раздражённо ответил тот. Обернулся к артиллеристам. — Вали, всё, что есть! Не зря же сюда гостинцы тащили.

Турки подумали, что русские бежали в панике, и решили контратаковать. Из ворот рысцой вытекла кавалерия. С улюлюканьем, размахивая саблями, конница бросилась в атаку. Артиллерия влепила несколько картечных зарядов в самую гущу. Улюлюканье сразу стихло, и конница быстренько убралась обратно в город. На поле остались лежать тела всадников и лошадей.

Князь Урусов ещё долго стоял на пригорке. В руках обнажённая шашка. Огненный взгляд его был обращён к Евпатории.

— Ваше превосходительство, войска уже отошли, — окликнул его адъютант.

— Какой позор! — в сердцах воскликнул князь и повернул коня.

***

Возвращаясь в Севастополь, Павел дорогой нагнал госпитальный обоз. Пять закрытых фургонов и штук двадцать телег растянулись длинной цепочкой по дороге к Бахчисараю. В крытых фургонах лежали раненые офицеры, в телегах — солдаты. Нагнав последнюю телегу, Павел удивился, узнав знакомую лошадку, а погонщиком сидел дед Михо. В кузове лежали два раненых грека, укрытых рогожей, а один сидел, кутаясь в полушубок, и о чем-то болтал на своём языке с дедом Михо. Этот грек был чем-то схож с дедом Михо: такой же высокий, с худым лицом. Борода седая. Глаза черные. Левая голень у него была перебинтована.

— Здравствуй дед Михо! — поприветствовал его Павел и поехал рядом.

— День добрый, Павел Аркадьевич, — ответил радостно старик.

— Как ты здесь оказался?

— Князь Меньшиков попросил греческий батальон встретить у Перекопа, да к Евпатории проводить. А теперь везу в госпиталь раненых. А это Христос, — представил он грека, сидевшего рядом.

— Здравие желаю, — еле выговорил грек, сняв красную феску с медным крестом.

— И откуда он?

— Родился в Афинах, говорит. Рыбачил. А потом воевал с турками всю жизнь. Их восемьсот человек Арестид Христовери собрал и направился на Дунай к князю Горчакову. Повоевали там славно. Южная армия отступила, так они теперь в Крым попросились.

Грек что-то громко и убедительно произнёс.

— Говорит, против России все страны ополчились, и только маленькая Греция не побоялась поддержать русского царя. Они верят в Россию. Он рассказывал, в прошлом году, в день Святого Николая, в греческих церквях вместе с иконами ставили портрет русского императора и украшали лаврами.

Грек опять жарко заговорил, помогая себе жестами.

— Когда узнали о победе в Синопе, самым лучшим пожеланием было: встретить Новый год в освобождённом Константинополе.

— Слышал из греков отличные солдаты, — сказал Павел.

— Это с какой стороны посмотреть, — не согласился дед Михо. — Воюют они отважно, но понятия не имеют, что такое дисциплина. Народ горячий. Пока привёл их к Евпатории, замучился. Как увидят татар, так вспыхивают гневом, будто солома. Объясняешь им, что это не турки, это такие же подданные русского царя. А здесь под Евпаторией они хорошо потрудились. Вон, Христос пятерых подстрелил, из них одного офицера.

— Да, да! — закивал грек. — Офицер!

— Правда, у них у самих человек сорок побило. Арестида ранило тяжело, командира их.

— Что ж, бывай, дед Михо! — Павел подстегнул коня

— Ага! И вам — Бог в помощь! — пожелал старик.