Лось и лосось. Фантастические истории

Сергей Бушов, 2016

Под обложкой этой книги собраны фантастические рассказы разных лет, в которых автор пытается разобраться в том, что такое реальность, где её границы, и почему мы находимся там, где мы есть. В оформлении обложки использован рисунок автора книги, Сергея Бушова. Содержит нецензурную брань.

Orbis

Ветер дул навстречу, барабаня по лицу градом колючих снежинок. Они вылетали из тьмы, словно из ниоткуда, отскакивали от кожи и продолжали свой путь в никуда, подхваченные яростным потоком воздуха. Чурдомыжский согнулся, вжался в шубу, пытался укутаться в шарф, но от ветра решительно невозможно было спрятаться.

Его путь лежал меж толстых волнистых сугробов к высокому, торжественному парадному нелепого и тяжеловесного особняка средних размеров, который выделялся среди ряда подобных разве что своей аляповатостью. Его явно много раз достраивали, надстраивали и перестраивали, не желая оставлять в покое его измотанную каменную душу. Одно окно казалось больше других, водосточные трубы, сейчас обмёрзшие льдом, были разного калибра и фасона, а фасад, оштукатуренный не полностью и кое-как, являл свету потёртые, с зазубринами и выщербинами строительные камни.

Чурдомыжский вскарабкался по обледеневшим ступеням к массивной двери, на которой несколько сиротливо смотрелась крохотная табличка «Орбис. Литературный клуб», и нажал медную, отполированную многочисленными пальцами кнопку звонка.

Через минуту дверь шевельнулась, выглянул в щёлку сухонький старичок в пенсне. Узнал.

— Евгений Юльевич? Прошу.

Дверь растворилась пошире, пропуская Чурдомыжского внутрь.

— Здравствуй, Ефим. Все уже собрались?

В прихожей было натоплено, парко. Чурдомыжский тут же скинул с плеч тяжёлую, пышную шубу, дохнувшую холодом на принявшего её дворецкого.

— Почитай, все, — ответил Ефим. — Акромя, по обыкновению, господина Хорошева.

Пристраивая шубу и шапку в гардеробчик побоку, он покачал головой и изрёк:

— А погодка-то какая, позволю заметить! Это что же творится-то! Светопреставление. А ведь, почитай, апрель.

— Да уж, дружочек, — согласился Чурдомыжский. — Погода малоприятная. Не принесёте ли мне чайку?

— Сию минуту, — поклонился Ефим и поспешил удалиться.

Чурдомыжский прошёл в гостиную, где царил приятный полумрак. Нарушали его лишь рассеянный свет, пробивающийся из-под зелёного абажура, подвешенного над большим овальным столом, да пара тускловатых светильников на стенах. За этим столом, стоящим горделиво на гнутых в чипендейловском стиле ножках и накрытым плотным салатовым сукном, располагались пока что две дамы и почтенных лет мужчина в военной форме. Он сидел чинно, с суровым, слегка надменным, лицом и возлагал руки на стоящую перед ним трость. Чуть поодаль, за отдельным маленьким столиком, сидела ещё одна молодая дама приятной наружности, с лёгкой хитринкой в глазах, сжимающая в пальчиках блокнотик, а возле неё стоял, заложив левую руку за спину, розовощёкий молодой человек с оттопыренными ушами.

— Добрый вечер, дамы и господа, — поклонился Чурдомыжский и приблизился к столу, обратившись к одной из дам, худенькой блондинке средних лет с заколотыми сзади локонами. — Здравствуйте, Валентина Алексеевна. Сердечно рад лицезреть вас снова в нашем кругу. Надеюсь, здоровье ваше совершенно исправилось.

— Здравствуйте, дорогой мой, — ответила Валентина Алексеевна. Кончик её тоненького остренького носа непрестанно шевелился, словно ощупывая воздух. — Да, благодарю. Однако же вы заставили нас ждать. Я уже вся изнервничалась, а ведь доктор мне категорически запретил.

— Виноват, — сказал Чурдомыжский, целуя предложенную ручку. — Нижайше прошу простить меня. Но справедливости ради хочу заметить, что на часах ещё без двух минут.

Он повернулся ко второй даме, брюнетке помоложе:

— А вы, прекрасная Елена, ещё сильнее похорошели. Даже пополнели, я смотрю.

— Да что вы, Евгений Юльевич! — возразила Елена. — Мы же не виделись всего две недели.

— И тем не менее, — настаивал Чурдомыжский. — Можете спросить кого угодно — вы выглядите с каждым днём всё живописнее. Не так ли, господин полковник?

Мужчина в форме выпрямился, прокашлялся и произнёс низко, отрывисто:

— Да-с, весьма производит диспозицию.

— Ну, внешнее впечатление может много от чего зависеть, — согласилась Елена. — Звёзды ведь тоже оказывают своё влияние. На моей натальной карте напротив Венеры стоит чернильное пятно. Я думаю, именно поэтому я так переменчива в смысле романтическом…

Чурдомыжский к этому времени уже не слушал её. Он игриво помахал рукой парочке у маленького столика:

— Добрый вечер, Регина Анатольевна. А вы всё пишете?

Регина Анатольевна приветственно подняла испачканную чернилами руку и кивнула в ответ.

— Ну, конечно же, пишет! — с жаром заметила Валентина Алексеевна. — Она же стенографист.

— И вы, Володя, здравствуйте, — добавил Чурдомыжский, одарив молодого человека сладчайшей улыбкой.

Володя пробормотал нечто еле разборчивое, но очевидно недружелюбное, и покраснел.

Чурдомыжский уселся в одно из кресел и протянул ноги вперёд.

— До чего же это замечательное ощущение, — произнёс он. — После кромешного ледяного ада оказаться в тепле, да ещё в приятной компании. Благодарю, дружочек.

Последнее относилось к Ефиму, который поднёс Чурдомыжскому чай.

— Скорей бы уж, — сказал Володя Регине Анатольевне. — Сегодня у нас обязательно должно получиться нечто необычайное. Сегодня очередь Анатолия Сигизмундовича начинать.

— Володя, — осторожно возразила Регина Анатольевна, — вы ведь столько раз уже пытались…

— Да, согласен, — сказал Володя, наклонившись вперёд и нахмурив лоб. — Но сегодня сам Анатолий Сигизмундович…

Заметив на лице Регины Анатольевны оттенок недоверия, он снова покраснел и добавил:

— Неужели же вы думаете, что мы, семь интеллигентных неглупых людей, не в состоянии создать гениальное произведение искусства?

Регина Анатольевна загадочно улыбнулась, но бог знает, что она хотела сказать этой улыбкой.

Стукнула входная дверь, и в гостиную ввалился мужчина лет тридцати в расстёгнутом сюртуке и совершенно без галстука.

— Всем здрасьте, — сказал он и, пошатываясь, направился к столу.

У Валентина Алексеевны вытянулось лицо.

— Сергей Александрович! — воскликнула она. — Как же можно? Вы ужасно пьяны!

Хорошев с непонятной целью попытался протиснуться между Еленой и столом, но споткнулся и чуть не упал.

— Э, нет, — сказал он, оставив это занятие. — Обижаете. Я не пьян. Я только немного выпимши.

Сменив направление, он добрался-таки до кресла по левую руку от Чурдомыжского и плюхнулся на него, развалившись.

— Господин Хорошев! — поддержал Валентину Алексеевну Чурдомыжский. — Ce manqué de respect! От вас пахнет, как, простите, из дрянного трактира.

— Да кто же вас заставляет нюхать? — удивился Хорошев. — Я просто позволил себе немного расслабиться, что же в этом такого?

— О Боже! — воскликнула Валентина Алексеевна, сморщив нос. — Вы бы хоть ширинку свою застегнули!

— Я бы рад, — развёл руками Хорошев, — да, понимаете ли, все пуговицы отлетели по неосторожности. Приношу свои извинения за этот казус…

— Возьмите вот, прикройтесь, — Елена протянула Хорошеву маленькую подушечку. — Господа, будьте же благосклонны. У каждого ведь бывают дни, когда звёзды выстраиваются не лучшим образом.

— Вот именно, — поддакнул Хорошев и засунул подушечку себе под голову. — Не волнуйтесь. Я вполне способен… участвовать в вашем действе. И вести себя буду тихо. К тому же, как мне кажется, я даже не опоздал.

— Как же! — возмутилась Валентина Алексеевна. — Да ведь уже… Позвольте, господа, а где же, собственно, Анатолий Сигизмундович?

— Да, признаться, я не помню, чтобы раньше он хотя бы раз припозднился, — согласился Чурдомыжский. — Ведь он ужасно пунктуален, не правда ли, господин полковник?

— Так точно, — ответил полковник. — Всегда, как штык.

— Я начинаю тревожиться, господа, — Валентина Алексеевна оглядела всех обеспокоенным взглядом. — Уж не случилось ли чего? Мы же не можем начать без Анатолия Сигизмундовича?

— Конечно же, нет! — воскликнул Володя, подходя и занимая своё место. — Без него наш клуб назывался бы не «Орбис», а «Недоразумение»!

— Кстати, а почему «Орбис»? — Чурдомыжский наморщил лоб. — Кто-нибудь помнит, что сие означает?

— Это сам Анатолий Сигизмундович придумал, — многозначительно произнёс Володя. — Но почему, не знаю. Мне кажется, он не объяснял.

— Да нет, — откликнулся Хорошев. Он поднял воротник сюртука и, опустившись в кресле, пытался улечься щекой на подлокотник. — Он точно объяснял. Только что говорил, не помню. Я тогда был не то чтобы выпимши, но слегка навеселе.

— Кажется, «Орбис» — это «город» по-латински, — сказала Валентина Алексеевна. — Хотя я не вполне уверена.

— Интересно, при чём же тут город? — озадаченно пробормотал Чурдомыжский.

— Должно быть, здесь заложен некий сакральный смысл, — предположила Елена. — Если, к примеру, сложить порядковые номера всех букв, а потом…

— Добрый вечер, господа, — раздался громкий хрипловатый бас сверху. По мраморной лестнице с галереи второго этажа спускался крупный мужчина преклонного возраста во фраке с крохотной белой бабочкой, выглядящей довольно нелепо на толстой, могучей шее. Его седые волосы образовывали солидную, слегка вьющуюся гриву, а в теле, несмотря на годы, чувствовалось гораздо больше мускулов, чем жира. — Прошу прощения, что задержался.

Члены клуба наперебой поприветствовали Анатолий Сигизмундовича, и ему пришлось поднять руку, призывая остановить гвалт. Он подошёл к своему креслу сзади и, взявшись за спинку рукой, продолжил:

— Я сегодня провёл много времени, перечитывая наши предыдущие опусы. И я, мягко говоря, разочарован. По большей части это просто мусор. Конечно, встречаются красивые фразы, интересные сюжетные повороты, необычные метафоры. Но ещё больше глупости, дурного стиля и банальностей. Однако даже не это самое главное. Пушкин в одном из трудов писал, что для драматического писателя главное «истина страстей и правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах». Так вот этого я не увидел ни единой крохи. Надо верить в то, что мы пишем. Нужно находиться душой там, внутри нашего произведения, переживать его и понимать, что чувствует главный герой и все остальные персонажи. Тогда и читатель сможет погрузиться в тот же мир, взглянуть на него нашими глазами. У нас же получается набор действий, ничем не оправданных и ничего не выражающих. Пришёл, сказал, влюбился, ушёл. Почему ушёл? С какой стати влюбился? Из текста ничего этого не видно.

Анатолий Сигизмундович умолк и сел в кресло.

— Это какой же Пушкин? — спросила Валентина Алексеевна. — Тот самый, у которого златая цепь на дубе? Он что же, не только стихами баловался?

— Вы меня поражаете, Валентина Алексеевна, — покачал головой Анатолий Сигизмундович. — Мне кажется, раз уж вы посвящаете себя литературе, то нужно хотя бы лучшие примеры изучить.

— Виновата, — сказала Валентина Алексеевна, и кончик её носа затрясся особенно жалобно. — Я исправлюсь, клятвенно заверяю вас. Я уж у подруги книжку Ричардсона одолжила.

— Итак, — сказал Анатолий Сигизмундович, — я предлагаю отныне как можно сильнее вживаться в наш придуманный мир. Иначе всё это так называемое творчество не имеет никакого смысла. Не считая, конечно, благообразного времяпрепровождения.

— Я буду очень стараться, — торжественно пообещал Володя.

— Надеюсь, — вздохнул Анатолий Сигизмундович. — Как вы это в прошлый раз сказали? «Левее моей правой руки находилось чувственное тело». Ну, да ладно… Напомню на всякий случай правила. Каждый предлагает одно грамматически законченное предложение. В случае, если у клуба нет принципиальных возражений, оно записывается. Если возражения есть и в результате обсуждения они не разрешены, право продолжить передаётся следующему участнику. Однозначно не принимаются фразы безграмотные и грубые. Всё остальное на усмотрение клуба. Все готовы?

Анатолий Сигизмундович повернул голову, убедившись, что Регина Анатольевна сидит за столиком, держа наготове ручку и блокнот.

— Тогда приступим, — сказал он. — Если мне не изменяет память, сегодня моя очередь начинать. Пусть будет так: «Однажды прекрасным июльским утром, когда солнце уже залило своим светом кроны деревьев, но воздух ещё не потерял приятной прохлады, я стоял на платформе и ожидал прибытия поезда».

— Ух ты, — сказал Володя. — Как замечательно! Именно то, что нужно для начала!

— Давайте постараемся говорить только по делу, — предостерёг Анатолий Сигизмундович, хотя по интонации чувствовалось, что он немало польщён. — Валентина Алексеевна, вы следующая.

Валентина Алексеевна заёрзала в кресле и принялась теребить пальцами огромную золотую серёжку в форме ажурного листочка.

— Э! — сказала она. — Дайте подумать…

Её глаза бегали из стороны в сторону, выдавая напряжённую работу интеллекта. Валентина Алексеевна отпустила серёжку и попыталась положить руки на стол перед собой, но они так откровенно тряслись, что ей вновь пришлось схватиться за спасительную мочку уха.

— Э! — сказала Валентина Алексеевна. — Анатолий Сигизмундович! А вы не могли бы повторить? Как вы сказали?

Анатолий Сигизмундович свёл вместе свои густые брови и чуть наклонился вперёд:

— Валентина Алексеевна! Я прошу вас — сосредоточьтесь! Будьте внимательнее! Я сказал: «Однажды прекрасным июльским утром, когда солнце уже залило своим светом кроны деревьев, но воздух ещё не потерял приятной прохлады, я стоял на платформе и ожидал прибытия поезда».

— Ого! Ещё лучше, чем в первый раз, — похвалил Володя.

— Да-да, Анатолий Сигизмундович, — пролепетала Валентина Алексеевна. — Я запомнила. Сейчас…

Она продолжила остервенело дёргать свою серёжку.

— Э! — сказала она. — Э… Сейчас…

— Валентина Алексеевна! — возмутился Володя. — Ведь это так просто…

— А вы не сбивайте меня! — воскликнула Валентина Алексеевна, шлёпнув ладошкой по столу. — Я ведь стараюсь. Нужно же себя поместить в эти самые предполагаемые обстоятельства… Я думаю!

Наступило молчание. Изредка оно нарушалось нетерпеливым поскрипыванием кресел и недружелюбным сопением Володи. Громогласно прозвонили тяжёлые беккеровские часы на стене.

— Э… — сказала Валентина Алексеевна. — Кажется, придумала. Нет, точно придумала.

— Ну, наконец-то, — нарочито громко вздохнул Володя.

— Слушайте! — торжественно объявила Валентина Алексеевна. — «Поезд прибыл».

— Кхм, — сказал Володя. — А не суховато ли?

— Я могу подумать ещё, — ответила Валентина Алексеевна.

— Нет-нет, — торопливо возразил Анатолий Сигизмундович. — Это вполне подходит. Стиль я могу и сам потом подредактировать. Продолжайте, Евгений Юльевич.

— Секундочку, — Чурдомыжский отхлебнул немного чая из чашки и вернул её на блюдечко. Затем поднял в воздух руку в нелепом жесте, словно собирался чихнуть, и продекламировал с чувством: — «В пьяном утреннем воздухе витал обворожительный аромат свежескошенного сена».

— Кхм, — сказал Володя.

— Что-то не так? — насторожился Чурдомыжский.

— Не так, — сказал Володя. — Вот вы рассудите меня, Анатолий Сигизмундович. Если уж мы стараемся себя поместить в те самые обстоятельства, то ерунда какая-то выходит. Ждём мы, значит, поезда. Он пришёл. А мы, вместо того, чтобы скорее садиться, стоим и, прошу прощения за грубость, сено нюхаем.

— Согласен, согласен, — замахал руками Чурдомыжский. — C'est tout à fait vrai… Пусть будет так: «Я впорхнул в вагон, сел в пустое купе и почувствовал сквозь раскрытое чьей-то заботливой рукой окно, как в пьяном утреннем воздухе витал обворожительный аромат алкоголя».

— Чего? — переспросил Володя.

— Тьфу! — снова замахал руками Чурдомыжский. — Ну, тут же рядом… Сами понимаете… Да сена же, конечно, сена. Свежескошенного!

— Хорошо, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Сергей Александрович!

Хорошев лежал головой на подушке, уложенной на подлокотник, и мирно сопел во сне, источая упомянутый Евгением Юльевичем аромат.

— Разбудите его, Евгений Юльевич! — вскричала Валентина Алексеевна. — Что за непочтительное отношение к клубу?

Чурдомыжский брезгливо толкнул руку Хорошева пальцем.

— А? — встрепенулся Хорошев. — Что?

— Ваша очередь, — сказал Чурдомыжский.

— Угу… — Хорошев уставился на него мутноватым взглядом. — Угу… «Снег валил густыми хлопьями, каждое размером с приличный сугроб».

— Кхм! — Володя чуть не подпрыгнул на месте. — Какой ещё снег? Сейчас же середина лета.

— Да? — Хорошев потёр лоб. — Угу… Ну и что? А почему, собственно, в середине лета не может идти снег?

— О Боже, — Володя картинно воздел глаза к потолку. — Не хочу я с вами спорить. Пусть будет снег.

— Вот вы мне и в прошлый раз всё пытались заткнуть рот, — возмутился Хорошев. — А если я так себе это представляю? Вот вам моя истина страстей. Там снег идёт. Ясно вам?

— Сергей Александрович, не кипятитесь, — вмешался Анатолий Сигизмундович. — Мы уже приняли ваш вариант. Продолжайте, Володя.

— Да, конечно… — Володя задумался. — «Чтобы шёл снег в июле, я никогда в первый раз не видел». Кхм. Нет. «Чтобы в первый раз в июле такие погоды, я встречал в первый раз».

— Володя! — рассердился Анатолий Сигизмундович. — Что за косноязычие! При чём тут ваше «чтобы»? Почему «погоды»? Давайте, формулируйте по-русски, или передам слово следующему.

— Хорошо, Анатолий Сигизмундович, — Володя смутился. — Минуточку… «Никогда не мог себе подумать, что в июле может быть снег, но вот может же, пожалуйста, и это могло что-нибудь да означать».

— Корявенько, — сморщился Анатолий Сигизмундович. — Но уже лучше. Давайте уж дальше, Лена.

Елена оживилась и сделала весёлое лицо.

— «Конечно, обычно считают, что всему виной глобальное потепление или магнитные аномалии, но я-то точно знала, что погода зависит напрямую от высших сил».

— Замечательно! — похвалил Анатолий Сигизмундович.

— А я не понимаю, — возразил Володя. — У нас рассказ от лица мужчины или женщины? Вроде недавно было всё в мужском роде.

— Я не думаю, что это принципиально, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Как кому проще изъясняться, пусть так и будет. Если дамы будут говорить от женского лица, им так легче станет погрузиться в обстановку рассказа. А потом исправим всё на один род.

— Почему же дамы? — встрепенулся Чурдомыжский. — Я тоже могу писать от женского лица, так даже пикантнее…

— Ну, как вам угодно, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Господин полковник, прошу.

Полковник выпрямился ещё сильнее, чем раньше, и отчеканил:

— «К моему полнейшему удовлетворению, поезд следовал в строгом соответствии с расписанием и должностными инструкциями».

— Хорошо, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Мне кажется, пока всё получается очень неплохо, не правда ли?

— М-да, — хмуро отозвался Володя. — Регина Анатольевна, вы записываете?

— Записываю-записываю, — отозвалась Регина Анатольевна из-за соседнего столика.

— Ну-с, моя очередь… — Анатолий Сигизмундович прикрыл глаза на секунду, а затем снова открыл и произнёс: — «Я ехал в купе один, глядя в окно на проезжающие мимо телеграфные столбы».

— Отлично, — сказал Володя.

— Э… — сказала Валентина Алексеевна. — А сейчас же я продолжаю?

— Валентина Алексеевна! — возмутился Анатолий Сигизмундович. — Ну сколько можно? Я же просил вас сосредоточиться.

— Да-да! — Валентина Алексеевна засуетилась, заёрзала, покраснела, затем снова принялась теребить серёжку. — Простите, пожалуйста. Я сейчас…

Наступило неловкое молчание, которое через пару минут нарушил Володя своим злобным сопением.

— Да-да, — повторила Валентина Алексеевна, остервенело дёргая серёжку. — Я сейчас, сейчас… О! Придумала! «Поезд шёл уже две минуты».

— Отлично! — похвалил Анатолий Сигизмундович. — Это подчёркивает напряжённость повествования. Давайте, Евгений Юльевич.

Чурдомыжский поводил в воздухе рукой и промурлыкал:

— «Всё в вагоне сверкало, блистало и переливалось, а за окном простирался такой чудесный пейзаж, что и слов невозможно было найти, чтобы его описать».

— Кхм, — сказал Володя.

— Что на этот раз? — вопросил Чурдомыжский, наклонив голову.

— Может, всё-таки найдёте слова, чтобы описать? — спросил Володя. — Мы же тут все сидим, мучаемся — что же такого необычайного увидел господин Чурдомыжский за окном? Не можем, понимаете ли, прочувствовать правдоподобие чувствований…

— Коряво, Володя, — заметил Анатолий Сигизмундович. — Но я согласен. Евгений Юльевич, вы не могли бы переформулировать?

— Ну, я не знаю… — Чурдомыжский недовольно скрестил руки на груди. — Пусть будет тогда просто «В вагоне всё блистало, сверкало и переливалось». Что там за окном, кроме столбов, я никак не вижу.

— Хорошо, — согласился Анатолий Сигизмундович. — Господин Хорошев!

Чурдомыжский ткнул Хорошева в бок кулачком:

— Ваша очередь!

— Угу, — сказал Хорошев, открывая глаза. — «И стены были выложены фекальными плитками».

— Кхм! Может быть, кафельными? — грозно вопросил Володя.

— Да что я, кефаль от факела не отличу?! — разозлился Хорошев и перелёг на другой подлокотник.

Наступило тягостное молчание. Володя вопросительно посмотрел на Анатолия Сигизмундовича, но не нашёл в его глазах поддержки и продолжил:

— «Мне ужасно хотелось сильно спать». Ой, то есть, «Мне так хотелось спать, что глаза мои рожали причудливые образы».

— Володя! — погрозил Анатолий Сигизмундович. — Что это у вас глаза рожают? Поправьтесь быстро!

— Кхм… Простите, — замялся Володя. — «Мне очень хотелось спать, и причудливые образы сами вставали у меня перед глазами, как лист перед травой».

— Плохо, Володя! — с укоризной выговорил Анатолий Сигизмундович. — Почему как лист перед травой? Что это должно означать в данном контексте? И почему так важно, что образы сами вставали? Кто их ещё мог поднимать?

— Ну, — промямлил Володя, — я имел в виду, что они не из глаз моих рожались, а сами по себе…

— Горе вы моё, — вздохнул Анатолий Сигизмундович. — Ладно, поправлю после. Елена, прошу вас.

Елена расцвела и с нетерпением выпалила:

— «Мой третий глаз ясно различил в том, что я видела двумя остальными глазами, дурное предзнаменование».

— Кхм, — сказал Володя.

— Володя! — сказал Анатолий Сигизмундович. — Мне кажется, фраза Елены вполне соответствует нашему уровню подготовки. Давайте уже поменьше критиковать. Время идёт, а мы ещё до завязки не добрались.

— Как же не добрались? — не согласился Володя. — Мы уже вполне завязли. То есть… Ну ладно, ладно.

— Господин полковник? — передал слово Анатолий Сигизмундович.

Полковник торжественно взмахнул усами и изрёк:

— «Несмотря на объективные трудности, возникающие в пути, машинист вёл поезд точно в заданном направлении».

— Вот за что я вас люблю, господин полковник — за стабильность! — похвалил Анатолий Сигизмундович. — Теперь я. «Впереди, в лобовом стекле, я уже мог различить очертания мрачного старинного замка».

— Анатолий Сигимундович! — воскликнул Володя. — Ну как же так? Вот от вас-то я никак не ожидал. Какое ещё лобовое стекло?

Валентина Алексеевна подпрыгнула на месте и закричала, местами срываясь на визг:

— Прекратите! Вы только и делаете, что придираетесь! Это художественное произведение! Мы пишем то, во что верим! Сколько это может продолжаться?

Володя сник и покраснел.

— Валентина Алексеевна, — Анатолий Сигизмундович попытался поймать её вибрирующую руку, — не стоит волноваться. Владимир горяч по молодости, он ещё не успел в жизни совершить всех необходимых ошибок. Продолжайте, пожалуйста.

— Э… Опять я? — Валентина Алексеевна отодвинулась к спинке, стараясь успокоиться, но кончик носа, выплясывающий дикий неистовый танец, показывал, что это ей не вполне удаётся. — Минуточку. Сейчас… — Она схватилась за обе серёжки сразу и стала дёргать их дрожащими пальцами. — Сейчас… Нет, ну нельзя же всех подряд критиковать! Что за привычка?.. А! О! Придумала. Слушайте. «Поезд был в пути уже очень долго».

— Замечательно! — сказал Анатолий Сигизмундович. — Вы делаете успехи! Пожалуйста, Евгений Юльевич.

Чурдомыжский поджал ноги под кресло, выгнул шею и завращал рукой, демонстрируя всем гладкую бледную кожу на своём запястье и при этом декламируя:

— «Над замком вспыхивали завораживающие огни праздничного фейерверка — то красный, то зелёный, а то и вовсе совершенно неописуемые цвета рассыпались по предгрозовому небу».

— Кхм, — сказал Володя.

— Что на этот раз? — поднял бровь Чурдомыжский.

— Да так, ничего, — замялся Володя. — Просто хотел узнать, какой же там у вас праздник, в ваших предполагаемых обстоятельствах.

— Лично у меня, — объявил Чурдомыжский, — всегда праздник. Мне для этого не нужно никаких поводов.

— Принимается, — сказал Анатолий Сигизмундович. — В конце концов, задача следующих рассказчиков объяснить, что там за праздник и почему. Сергей Александрович?

Хорошев практически не шевелился. О том, что он жив, можно было догадаться только по лёгкому похрапыванию. Чурдомыжский ткнул его костяшками пальцев под рёбра:

— Ваша очередь.

Хорошев приоткрыл один глаз, затем приподнялся и сонно оглядел всех.

— Что вы всё время меня пихаете, будто я сплю? — промямлил он. — Я же всё слышу. «Волны бились о борт и захлёстывали палубу».

— Кхм! — сказал Володя.

— Господин Хорошев! — воскликнул Анатолий Сигизмундович. — На этот раз я вполне разделяю недовольство Володи. Какие волны? Мы же едем на трамвае!

— Что? — опешил Володя. — Анатолий Сигизмундович…

— Да! — перебил Хорошев. — А может, это речной трамвай?

— Господин Хорошев, — сказал Анатолий Сигизмундович, — как-то это сомнительно, я бы сказал…

— При всём уважении, — возразил Хорошев, — вы сами просили говорить то, во что мы верим. Я верю в речные трамваи, даже не сомневайтесь.

— Ну, что ж… — Анатолий Сигизмундович неуверенно перевёл взгляд на Володю. — Вам расхлёбывать.

— Кхм… — Володя на секунду наморщил лоб, соображая. — Хорошо. «Я отодвинул от уха раковину, звуки из которой помогали мне представить, будто я представляю себе…». Нет, не так. «Я отодвинул от уха раковину, рожающую звуки океана, и снова вернулся сознанием в поезд».

Возникла неловкая пауза. Елена покосилась на Анатолия Сигизмундовича, который молча уставился в стол, и робко продолжила:

— «На этот раз было очень похоже на магнитные аномалии».

Полковник гулко стукнул тростью об пол и гаркнул:

— «Зато колёса стучали точно по уставу: «Ать-два, ать-два!»

Внезапно пол помещения вздрогнул, а затем медленно протяжно заскрипел.

— Вы бы поосторожнее со своей палкой, — залепетала Валентина Алексеевна.

Особняк заметно тряхнуло, и помещение стало постепенно крениться набок, словно под фундаментом задышало, разбуженное, огромное недовольное существо. Стены завибрировали, стол сдвинулся с места. Чурдомыжский вскочил.

— Что-то происходит, господа, — сказал он. — Что-то определённо не так, уж поверьте мне.

— Землетрясение, должно быть, — предположил полковник. — Помнится, во время Крымской кампании…

— Надо же что-то делать! — закричала Валентина Алексеевна, соскочила с кресла и засеменила к выходу.

Особняк тем временем издал тяжкий стон и начал постепенно выправлять своё положение, а затем и наклоняться в другую сторону.

— А я вам не зря говорила про высшие силы! — торжественно заявила Елена.

— Пойдёмте, господа, посмотрим, что снаружи происходит, — спокойно сказал Анатолий Сигизмундович, поднимаясь с кресла.

Члены клуба один за другим высыпали из гостиной и через прихожую попали на крыльцо, которое, впрочем, уже трудно было назвать крыльцом. Теперь на месте каменных ступеней оказался дощатый настил, окружённый невысокими бортиками, за которыми бесновалась тёмная, пенистая вода. Особняк сросся своими стенами с остовом огромного, мрачного корабля, быстро плывущего вперёд по недружелюбному бушующему морю.

Небо было покрыто тучами, такими густыми и чёрными, что они казались высеченными из камня, и то там, то здесь, из них выстреливали мелкие, яркие молнии.

Литераторы растерянно стояли возле выхода из особняка, образовав неровный полукруг. Только Валентина Алексеевна, оказавшаяся на палубе первой, отделилась от строя, отбежав в центр настила, и впала в неописуемую истерику.

— Ааа! — кричала она. — Нас смыло! Мы сейчас умрём! Почему мы здесь оказались? Анатолий Сигизмундович! Спасите!

— Валентина Алексеевна! — крикнул сквозь ветер Анатолий Сигизмундович. — Возьмите себя в руки, наконец. И руками за что-нибудь возьмитесь, а то вас и вправду смоет.

Не успел он это произнести, как от качки Валентина Алексеевна заскользила ногами по палубе и чудом не перевалилась через борт. Володя подскочил, поймал её за руку и помог вернуться к двери.

— Однако, — вмешался Чурдомыжский, — я был прав. Что-то определённо не так! То, что мы видим, в реальности существовать не может.

— Реальность — понятие нечёткое, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Вот, к примеру, Платон в своём диалоге «Парменид» описал довольно сложное взаимодействие между собой абстрактных идей. Он считал, что идеи существуют сами по себе, и мир строится из них, основываясь на таком взаимодействии.

— Анатолий Сигизмундович! — воскликнула Валентина Алексеевна. — Мы попали в ад! А вы рассказываете что-то такое заумное, чего я даже не пытаюсь понимать. Как же можно?

— Чего же тут непонятного? — удивился Анатолий Сигизмундович. — Мы с вами являемся свидетелями воплощения наших совместных идей. Мы, несмотря на все сложности, смогли-таки представить себя в мире, нами же придуманном, причём настолько в это поверили, что мир в определённое мгновение выстроился из наших идей.

— Ничего не понимаю! — не унималась Валентина Алексеевна. — Идеи — это в голове. При чём тут эта мокрая погода, шаткий пол и противные молнии?

— Нет, Валентина Алексеевна, — возразил Анатолий Сигизмундович. — Идеи существуют не в голове. Ну, или, если вам так проще, представьте, что все мы внутри одной большой головы. И мы заставляем её думать то или другое.

— Простите, Анатолий Сигизмундович, — не согласился Володя, — но это антинаучно. Есть же, в конце концов, закон сохранения материи. Или энергии? Ну, определённо же есть какие-то законы.

— Так точно, — подтвердил полковник. — А также уставы и предписания. Не положено так, чтобы раз — и дом в середине моря. Непорядок!

— Володя, — ответил Анатолий Сигизмундович, — те законы, о которых вы упоминаете, выведены из нашего с вами ограниченного опыта. Кто вам сказал, что они должны действовать за его пределами? В момент, когда вы описывали, что у вас там рожали глаза, вы же не думали о законе сохранения энергии? Вот и получили то, что есть.

— Однако, место неприятное, — заметил Чурдомыжский. — Сыро, гнусно. Да и воняет — только не пойму, чем.

— Ну, как же… — Анатолий Сигизмундович усмехнулся. — Это воплощение фантазии господина Хорошева. Видите, чем стены облицованы?

Борта судна и фасад особняка были выложены тёмно-коричневыми бесформенными плитками, состав которых угадывался легко и недвусмысленно.

— Фу! — сказал Чурдомыжский, отдёргивая руку от дверного косяка. — Какая, однако, мерзость!

— Ну, уж и мерзость! — возмутился Хорошев. — Да мои фекальные плиточки здесь самая реальная вещь! Море прорисовано кое-как, корабль убогий и вообще существовать в природе не может, а мы все, господа, просто какие-то посредственности, которые считают себя писателями. Я уж молчу про господина полковника. Никто его имени не знает, никто не в курсе, в каких войсках он служил, да и форма на нём неизвестно какой страны и какой эпохи. Вы сами-то знаете своё имя, господин полковник?

— Да как вы смеете! — полковник замахал намокшими усами и зашевелил бровями. — Такая тыловая крыса, как вы, ещё смеет сомневаться в моих боевых заслугах! Да я неприятеля чую за двести вёрст… Ко мне ещё никто — слышите, никто! — не смог подобраться.

— Другими словами, ни в одном бою вы не участвовали, — подметил Хорошев. — Так я и знал! А вот вы, Елена, всё время твердите о высших силах, а на самом деле, небось, ни разу за всю жизнь не встречали ничего сверхъестественного.

— Само собой, — согласилась Елена. — Если я что-то встречу, то оно перестанет быть сверхъестественным.

— И вы, карикатурный господин в шёлковой рубашке… — продолжил Хорошев. — Да что там, от всех нас разит сильнее, чем от этих плиток…

— Что? — изумился Чурдомыжский. — Как кому-то могут не нравиться шёлковые рубашки?

— Прекратите всех третировать, в конце концов! — прикрикнула на Хорошева Валентина Алексеевна. — Анатолий Сигизмундович! Мне нельзя волноваться. Вы говорите, что мы внутри чьей-то головы. Чья это голова? Пусть он остановит это безобразие!

— Можете считать, что это ваша голова, — пожал плечами Анатолий Сигизмундович. — Не вижу особой разницы.

— Моя? — перепугалась Валентина Алексеевна. — Ни в коем случае! Я не могу выносить такую ответственность! Заберите меня отсюда! Мы все умрём!

Корабль заскрипел. Нос его стал опускаться всё ниже, а доски палубы напряглись и принялись выгибаться вверх упругим горбом.

— Ой, мамочки! — завопила Валентина Алексеевна, вцепившись наманикюренными ногтями в запястье Володи. — Давайте прыгать!

— Что вы так волнуетесь? — не понимал Анатолий Сигизмундович. — Ведь только от нашей с вами фантазии зависит, что будет происходить дальше.

— Я не хочу, чтобы что-то происходило! — крикнула Валентина Алексеевна. — У меня слабые нервы.

— А мне больно… — простонал Володя, пытаясь освободить запястье.

— Действительно, Анатолий Сигизмундович, — заговорил Чурдомыжский. — Это мероприятие рушит все мои планы на вечер. У меня, в конце концов, встреча с другом…

— Я бы не хотела состязаться с высшими силами в таких условиях, — подтвердила Елена. — На то они и высшие, чтобы нас одолеть.

Одна из досок палубы хрустнула и разломилась пополам. В воздух разлетелись мелкие острые щепки.

— Хорошо, — согласился Анатолий Сигизмундович. — Если таково общее мнение, давайте вернёмся в дом и закончим рассказ.

Все последовали за ним в гостиную. Пол раскачивался в такт волнам, а стол всё норовил уползти в сторону, но в остальном внутри всё оставалось таким же, как и прежде. Регина Анатольевна, как оказалось, не покидала своего места, ожидая всех с блокнотом в руках.

Анатолий Сигизмундович опустился в кресло и, подождав, пока все усядутся, заговорил:

— На чём мы там остановились? А, да. «Поезд долго мчался мимо густого леса, пугающего меня своими мрачными тенями, но постепенно деревья стали редеть, и я понял, что мы приближаемся к городу». Валентина Алексеевна, продолжайте.

— Как же можно! — всплеснула руками Валентина Алексеевна. — После этакого волнения… Да-да, я сейчас успокоюсь. Сейчас…

Она вцепилась руками в свои серёжки и, закусив губу, возобновила мыслительный процесс, что снова легко было наблюдать по активно шевелящемуся носу.

— А! — сказала она. — О! Придумала! «Поезд прибыл».

— Кхм, — сказал Володя. — Мне кажется, вы повторяетесь, Валентина Алексеевна.

— Имею право, — возразила Валентина Алексеевна. — Сама придумала, у себя и своровала.

— Действительно, Володя, вы чересчур строги, — мягко пожурил его Анатолий Сигизмундович. — Не придирайтесь.

Помещение качнулось в последний раз и замерло. Чурдомыжский вытянул шею, жеманно щёлкнул пальцами и произнёс:

— «Платформа встретила меня радушно: люди приветливо улыбались и расступались, а порой мне казалось, что они вот-вот начнут рукоплескать».

— Замечательно! — похвалил Анатолий Сигизмундович. — Господин Хорошев, прошу вас. Очень рад видеть вас бодрствующим.

— Взаимно, — кивнул Хорошев. — «В горле у меня пересохло, так что я поспешил направиться домой, где меня ждали ужин и первосортная выпивка».

— Кхм, — сказал Володя.

— Что не так? — встрепенулся Хорошев, и по его лицу было видно, что он готов отразить любую атаку.

— Всё нормально, — ответил Володя. — Почему же я не могу просто так сказать «Кхм»? Кхм… «Мой старый дом стоял на старом месте, нисколько не состарившись за время моего отсутствия…» Кхм… Что-то всё-таки не так.

— Что именно? — Анатолий Сигизмундович приподнял бровь.

— Ну, я предполагал, что мы выехали из дома и куда-то ехали, — ответил Володя. — А тут выходит, что домой приехали. Нестыковочка.

— Ну, — Анатолий Сигизмундович развёл руками, — лично я тут ничего страшного не вижу. Во-первых, явно не было сказано, откуда и куда мы едем, а во-вторых, Земля-то круглая.

— Да что вы! — воскликнула Валентина Алексеевна. — Как блин, что ли?

— Кхм, — сказал Володя. — Скорее, как голова.

— Чья голова? — не поняла Валентина Алексеевна. Никто не нашёл нужным ей отвечать.

— Теперь я? — уточнила Елена. — «Стоя возле двери своей квартиры, я сняла охранное заклятие и теперь была совершенно уверена, что дома всё так же, как и было раньше — чисто, спокойно и уютно».

— Господин полковник? — склонил голову Анатолий Сигизмундович.

Полковник крепче сжал рукоятку трости и продолжил:

— «Согласно распорядку, самое время было ложиться спать, выкинув из головы весь ненужный гражданский мусор, который попал в неё в продолжение дня».

— Хорошо, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Тогда уж я и закончу. «После путешествия я заснул очень быстро и спал крепким, беспробудным сном, чтобы наутро не помнить уже ничего из тех волнений, что достались мне за сегодня».

— Хороший конец, — похвалил Володя. — Позвольте вам сказать, Анатолий Сигизмундович — всё-таки вы настоящий мастер слова, не чета нам.

— Благодарю, — сказал Анатолий Сигизмундович.

Со стороны Хорошева раздалась громкая рок-н-ролльная мелодия. Он достал из кармана пиджака трезвонящий мобильник, снял трубку и ответил:

— Аллё. Да, я. Ну, само собой. Вискарика по дороге захвачу и к вам. Замётано.

Он убрал аппарат и, заметно оживившись, оглядел всех.

— Сергей Александрович! — заметила Валентина Алексеевна. — Между прочим, у нас договорённость выключать телефоны во время заседаний клуба.

— Так ведь мы вроде бы уже закончили, — шмыгнул носом Хорошев. — Правильно я понимаю? Тогда всем до свидания. Меня ждут.

Он встал, оправил пиджак и направился к выходу.

— Да, кстати, — спохватился Чурдомыжский, вскакивая с кресла. — Мне тоже уже пора идти. Разрешите откланяться.

Он со сладкой улыбкой отвесил всем демонстративный поклон и взглянул на часы. Затем перевёл взгляд на настенные.

— Простите, — он наморщил лоб. — А сколько сейчас времени? Все часы показывают бог весть что.

— Ну, вы спросили, — отозвалась Валентина Алексеевна. — Я толком не помню даже, какой у нас год на дворе.

— Ну, как же! — воскликнул полковник. — Тяжёлые времена для России.

— Валентина Алексеевна, — заметил Анатолий Сигизмундович. — У вас на ухе кровь.

Валентина Алексеевна схватилась за мочки ушей.

— Ой! — сказала она. — А где же серёжка?

Она полезла под стол и принялась там шарить — судя по звукам, несколько раз ударившись головой.

— Леночка, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Время позднее. Вас есть, кому проводить?

— Не волнуйтесь, — ответила Елена, подкрашивая губы ярко-чёрной помадой. — За мной заедут. У меня сегодня ещё одно собрание, по мистической части. Всем пока и до встречи через две недели.

Она захлопнула сумочку и направилась к двери, цокая каблуками длиннющих блестящих сапог и поигрывая бёдрами, затянутыми в кожаные штаны.

Володя встал из-за стола и робко подошёл к Регине Анатольевне, которая как раз просматривала свои записи.

— Кхм, — сказал он. — Как вам кажется, у нас сегодня хорошо получилось?

— Мне трудно судить, — деликатно ответила Регина Анатольевна.

— Понятно, — кивнул сокрушённо Володя. — Я что-то даже вспомнить не могу, о чём мы, собственно, писали…

— Как всегда, — заметила Регина Анатольевна.

— Ну неужели мы, семь интеллигентных неглупых людей… — пробормотал он, и глаза его заблестели.

Володя махнул рукой и, резко развернувшись, быстро зашагал к выходу.

— Пора и на боковую, — сказал полковник, одевая форменную фуражку. — Воинскую честь — её знать надо.

— До свидания, — сказал Анатолий Сигизмундович.

— Фу! Нашла, — Валентина Алексеевна вылезла из-под стола, отряхнула колготки и попыталась закрепить серёжку на месте, но это у неё не получилось.

— Эх! — сказала она сокрушённо. — Мочку опять зашивать. Ну, всё равно же мне теперь по докторам… Заодно уж. Э… Полковник! А вы не на броневике сегодня?

— Так точно, — ответил полковник. — Подброшу.

— Всего хорошего, — сказала Валентина Алексеевна Анатолию Сигизмундовичу. — Э… А я не в шубе была? Хотя нет, лето же… Что-то всё у меня в голове перепуталось… К врачу, к врачу…

И они с полковником, так же, как и остальные, исчезли в сумрачном коридоре.

Наступила тишина. Регина Анатольевна все ещё сидела за столом, листая блокнотик.

— Региночка, — заговорил Анатолий Сигизмундович, подсаживаясь на подлокотник её кресла. — Мне неловко тебя об этом просить…

— Что, папа? — Регина подняла на него серые, умные глаза.

— Я всегда чувствую себя таким опустошённым после наших заседаний… Этот дом — большой, холодный, каменный… Он словно пустой череп, в котором живём только я и сквозняк…

— Ты хочешь, чтобы я переночевала здесь? — спросила Регина.

Лицо старика стало жалким и жалобным. Морщины, едва заметные до этого, сделались глубокими и превратились в горы и овраги, подобные тем, которые время оставляет на поверхности Земли.

— Да, — сказал он. — Если, конечно, у тебя нет других планов… Я не хочу мешать твоей жизни. Просто пойми старика. Я так жутко чувствую себя один…

— Планов нет, — улыбнулась Регина. — Всё в порядке, переночую. А как же Ефим?

— Что за Ефим? — не понял Анатолий Сигизмундович.

Регина наморщила лоб.

— Не знаю… Почему-то пришло в голову имя…

— Помнится, Артур Шопенгауэр писал… — начал Анатолий Сигизмундович, но Регина засмеялась и положила свою ладонь на его руку:

— Папа, не надо. Мне-то не надо ничего объяснять и доказывать. Я и так знаю, что ты очень умный. Где мне лечь спать? Я уже устала.

— Здесь, внизу, полно свободных комнат, — сказал Анатолий Сигизмундович. — Выбирай любую. Я просто буду знать, что ты здесь.

— Хорошо, папа.

Регина поцеловала его в щёку и направилась в сторону коридора.

Анатолий Сигизмундович встал, заложил руки за спину и стоял неподвижно пару минут. Затем подошёл к выключателю, погасил свет и приблизился к окну.

Там, за окном, царила полная темнота. Не было видно ничего — ни тени, ни отблеска. Впрочем, если сильно напрячься, то можно было представить в небе звезду. И она бы загорелась. И стало бы чуть светлее.

Анатолий Сигизмундович покачал головой, вздохнул и плотно задёрнул штору.

2014, Мытищи.