Времена Амирана. Книга 1: Начало

Сергей Владимирович Голубев, 2018

Амиран – страна, во всех отношениях благополучная, а когда все благополучно, то и никакого колдовства не надо. Но и в самых тихих и приличных местах иногда случаются неприятности. Так же, как и в самых серьезных и прагматичных странах вдруг возьмет и заведется некий маг без диплома. Да еще и встрянет со своей магией в те самые неприятности. Естественно, с самыми благими намерениями. А вот это уже катаклизм, с последствиями которого и предстоит бороться героям этой книги.

Пoстучитесь в грoбы и спрoсите у мертвецoв,

не хoтят ли oни воскреснуть, и oни

oтрицaтельнo пoкaчaют гoлoвaми.

( Артур Шопенгауэр)

Лиха беда начало

( Пословица)

Давным-давно, когда Земля была еще совсем юной, маленькой и плоской, и не успели еще устать три могучих слона, держащих ее на своих спинах, и не уплыла еще из-под их ног громадная морская черепаха, чтобы сгинуть безвозвратно в пучине бесконечного океана, жила себе страна под названием Амиран.

Страны — они как люди. А люди — они как птицы. А птицы — они как рыбы, летающие там, в глубине. В общем — все одинаково, вверху ли, внизу, или на той плоскости, что разделяет верх и низ, и на которой выпало жить нам с вами. Все одинаково, и утомительное разнообразие подробностей не делает нас чем-то исключительным. И что есть — было, и что было — будет, и страна под названием Амиран в чем-то очень напоминает то, в чем живешь ты здесь и сейчас.

Короче, была некогда такая страна, Амиран. А столицей там был город, называвшийся Мирандой, и правил в той стране государь по имени Бенедикт, а по отчеству Эдуардович. И жили в том государстве люди, называвшие себя миране. И были это люди как люди, славились рассудительностью, хладнокровием и склонностью к трезвому расчету. Были миране замечательными дельцами, отличными инженерами, великолепными финансистами и трезвыми политиками.

Это они — миране — подарили всем людям доброй воли такие изречения, как: «человек человеку — потенциальный клиент и покупатель» и «делу — время, потехе — все остальное».

Это миранские ученые сделали эпохальное открытие, что мир наш существует в пяти измерениях, которые суть: длина, ширина, высота, время и конвертируемая валюта. Но и до этого открытия Амиран развивался во всех этих направлениях.

И, надо сказать, делал это весьма успешно.

Вот такой была эта страна к началу описываемых дальше событий. А почему была? А вот об этом и речь.

Это ж только присказка. Сказка — впереди!

Глава 1

1

Царь Амирана Бенедикт Эдуардович, Великий Князь Заоколобуженский, Владыка Заозерья, Приозерья, Черного Болота и Пустых дворов, Великий герцог Холопинско-Урюпинский, хан Зангаданский и законный суверен прочих некогда добровольно присоединившихся стран и территорий, пожизненный Председатель Большого Государственного Совета, Президент Амиранской Академии наук и изящных художеств, Почетный Главнокомандующий сидел у себя в кабинете на втором этаже и в маленькое настольное зеркало разглядывал прыщик на своем августейшем носу.

Прыщик появился два дня назад. С чем было связано его появление Бенедикт не знал. Да и не это его волновало.

Вот уже вторую неделю не находил он себе спокойного угла во дворце.

Завтра должно было состояться бракосочетание его дочери Принципии. Царевна, или, как сейчас стало модно говорить — принцесса, Принципия бракосочеталась с Геркуланием Эрогенским.

Бенедикт Эдуардович плохо знал Эрогению, зато хорошо — самого жениха, этого долговязого, черноволосого, патлатого Геркулания, достойного сына своего папочки — в молодости отчаянного повесы и бузотера.

Об этих эрогенцах спокон веку ходила дурная слава, поскольку жили они там, на своем острове в основном за счет морского разбоя. Женщины, правда, от них всегда были без ума.

Сейчас-то, конечно, пиратство как государственная политика отошло в прошлое, но…

Эдуардыч вздохнул, тряхнул маленьким золотым колокольчиком и крикнул:

— Варвара Горгоновна!..

Массивная дверь неслышно отворилась и в кабинет, тяжело переставляя ноги, вошла столь же массивная секретарша.

Царь взглянул на нее, приветливо улыбнулся и, как всегда, испытал острое сожаление, что некогда взял к себе на службу эту уродину. Когда-то, когда все они, в том числе и его жена, были молоды, это было оправдано, так как уберегало молодую и вечно беременную царицу от приступов ревности. Теперь же, особенно после того, как Лолиточка, бедная девочка, отошла в мир иной, это казалось ненужным самоистязанием. Но и Варвару было жалко, да и работала она хорошо — и за страх, и за совесть.

Пока Варвара ковыляла к монаршему столу, улыбка на лице Бенедикта успела испариться, сменившись гримасой раздражения и недовольства.

— Что это? — хмуро спросил он секретаршу, протягивая ей листок бумаги.

Варвара, не доходя до стола, боязливо протянула руку и кончиками сарделечных пальцев с наманикюренными ногтями взяла ее.

— Список записавшихся на прием, Ваше Величество, — робко проблеяла она, взглянув на содержимое злополучной бумаги.

— Я вижу, что список. На какое число?..

— На… На завтрашнее, Ваше Величество. — Голос Варвары упал до шепота. Слез в нем еще не было, но какая-то сырость уже чувствовалась.

— Вот то-то и оно, что на завтрашнее, — продолжал сурово, не обращая ни на что внимания, царь Бенедикт, — а завтра у нас что? Что у нас завтра?! Свадьба! Что же мне теперь, свадьбу отменить? Или, может, тебя сюда посадить, чтобы ты их сама принимала? Что молчишь?!.

— Виновата, Ваше Величество, — прошептала близкая к обмороку Варвара, чувствуя, как холодеет лоб и подгибаются и без того слабые колени.

— Кто там у нас? Дай-ка сюда! — Он нетерпеливо приподнялся и, протянув через весь стол свою сухую длинную руку, цепкими узловатыми пальцами вырвал список из застывшей в воздухе руки секретарши.

— Ни на кого нельзя положиться! — Ворчливо бурчал он, опуская зад в кресло и надевая очки. — Все самому приходится делать. Скоро дойдет до того, что сам бриться начну и белье гладить… Та-ак, кто же тут у нас? Вольдемар Гунгутский… Опять!.. Вот же!.. Говорил же я с ним уже. Шустрило Пасюк… Или Пасюк Шустрило? — Он взглянул на Варвару. Она молча пожала плечами. — Пасюк, министерство юстиции, небось, опять на министра жаловаться будет. Дальше… Абрахам Буцман, ювелир, — это не тот ли Абрам, у которого в прошлом году Лолиточка серьги покупала? Ну-ну… Так, Залидзе, коммерсант, господи!.. Ну ни одного порядочного человека! А это еще кто? Пафнутий Ф. Харитонидус, маг. Мага мне еще тут не хватало.

И я согласовал этот список? Наверное, пьян был. В общем, Варвара, сама с ними разбирайся, рассовывай по другим приемным дням, предупреждай, делай, что хочешь, и чтобы я больше!..

Он в страшном раздражении бросил список на пол. Варвара, скрипнув сочленениями, подняла его и начала тихо пятиться к двери, плохо видя перед собой сквозь грозящие покатиться по щекам слезы.

***

Не успела еще захлопнуться дверь и в воздухе еще висел аромат Варвариных духов, как за спиной Бенедикта, скрипнув, повернулся вокруг своей оси массивный резной книжный шкаф, и в образовавшийся проем проскользнуло странное существо.

Немногие во дворце знали о существовании этой потайной двери. Царь знал, начальник охраны, еще несколько человек… Придворный шут Куртифляс был в их числе.

Бенедикт повернул голову на скрип и теперь наблюдал, как, одетый в свой обычный, невообразимо пестрый костюм, с головой, увенчанной красным колпаком с четырьмя рожками, заканчивающимися бубенчиками, шут на четвереньках приближается к нему.

Должно быть, Куртифляс изображал какое-то животное: может быть собаку, может быть пантеру, но больше всего он был похож на обезьяну — бабуина, расхаживающего по своей клетке перед хохочущей публикой.

Улыбка взошла на суровое лицо монарха.

Куртифляс, нещадно виляя задом, приближался. В зубах он нес какой-то клочок бумаги. Добравшись до стола, он сел на корточки, по-прежнему держа бумажку зубами, и презабавно поднял руки до середины груди. Видимо, он все же изображал собаку, и сейчас эта собака «служила».

Бенедикт прыснул со смеху, прикрывшись ладонью, и ласково погладил шута по голове, как гладят собачку, удачно выполнившую команду. Затем он взял из зубов Куртифляса послание и прочел:

«Папочка, Ваше Величество, я с Марго поехала на последнюю, самую генеральную примерку. К обеду не жди и не теряй.

Целую. Принц.»

— Они уже уехали? — Спросил Бенедикт.

Куртифляс молча энергично закивал головой в знак согласия.

Бенедикт покинул кресло и теперь, разминая ноги, прохаживался по своему кабинету — от стола к входной двери и обратно. Шут продолжал сидеть на корточках, поворачиваясь вслед за хозяином. Хороший такой песик, умный и преданный.

Бенедикт подошел к нему и ласково потрепал по плечу.

— Ну ладно! Вставай, вставай. Полно дурака-то валять. Мы ж тут одни…

Шут не торопясь, как бы нехотя и очень грациозно поднялся во весь свой немалый рост, медленным шагом, заложив руки за спину, прошелся вдоль стоящей у стены шеренги стульев, внимательно, склонив голову набок, глядя на них и как бы выбирая. Ни один из них, видимо, ему не понравился. Он обескуражено повертел головой, оглядывая скудно обставленный кабинет, не имеющий достойного его зада кресла и, видимо сделав свой выбор из того, что предлагалось, так же неторопливо направился к столу и, удовлетворенно вздохнув, погрузился в царское кресло, небрежно закинув ногу за ногу.

Бенедикт, продолжавший мерить шагами пространство кабинета, усмехнулся.

— Что, нравится?

— Я бы на твоем месте поставил кресло помягче. Царю не пристало иметь мозоли на заднице.

— Да я пробовал, — вполне серьезно сказал Бенедикт, — не понравилось. После обеда в сон тянет. А дела-то не ждут… Ладно, — добавил он, останавливаясь перед Куртифлясом, — давай, что там у тебя?..

— Да так, чепуха всякая, — протянул Куртифляс, томно откинув голову и глядя в высокий потолок, украшенный лепниной, — вся-акая ерунда… Две горничные вчера вечером подрались. Сегодня, с синяками и царапинами, чтобы не позориться, отправлены на кухню. Кстати о кухне, Дормидонт по-прежнему приворовывает. Вчера опять три языка упер.

— Да бог с ними, с языками, — заметил государь, — Дормидонт — это повар! Перед ним сам Гельмондон так себе, поваришка. Такого повара сыскать еще надо, тем более сейчас, перед свадьбой. Ты мне скажи, как там Ратомир? С этой, как ее… не встречался?

— На конюшню бегал. Но Розки там сегодня не было. Ее папаша так ее обработал, что она не то, что сидеть, стоять не может.

— Ладно, поболит и пройдет. Если это запустить, дальше больней будет. Что там про Геркулания слышно?

— Этот целыми днями на охоте пропадает. Со своими. Можно подумать, что он сюда охотиться приехал, — обиженным тоном добавил шут, — у себя дичи мало!

— У себя уж он, поди, всю перебил.

Бенедикту надоело стоять и он присел на краешек стола, поближе к Куртифлясу.

–Ну, что еще? Говори, не тяни.

— Урлах вчера скандал устроил.

— Урлах? — Удивился царь.

— Урлах, Ваше Величество, Урлах. Сердеция его опять в опочивальню не пустила, так он с горя напился в бильярдной.

— Один, что ли?

— Ну, немножко я ему составил компанию, а так, в основном, один. В уединении… вот, а потом его на подвиги потянуло, на сексуальные, в розовый флигель, к фрейлинам. Одна, молоденькая, Люсинда, в окошко от него выскочила. Хорошо, что второй этаж, не высоко. Да внизу еще клумба мягкая. Так он, представьте, хотел за ней с балкона прыгать, да штанами за ограждение зацепился…

Бенедикт представил себе эту картину — вот это самое непотребство, о котором повествовал шут, и его разобрал смех. Он хохотал все громче и громче по мере того, как Куртифляс живописал, оснащая все новыми подробностями, эту невероятную сцену грехопадения всегда такого тихого, робкого Урлаха — короля Ледерландии и мужа четвертой дочки царя — Сердеции.

С навернувшимися от смеха слезами на глазах дослушал его величество историю злоключений несчастного зятя и, когда того, наконец, выловили из фонтана и мокрого, чуть не захлебнувшегося, отнесли спать в его комнату, он почувствовал себя отдохнувшим, посвежевшим и даже помолодевшим.

2

Случалось ли вам видеть карету? Я имею в виду настоящую карету с узорной затейливой резьбой и рельефными гербами на дверцах. Сверкающую, стремительную, с хрустальными фонарями и застекленными окнами, колеса которой обуты в ребристый каучук, а нутро обито натуральной кожей? Не бричку, не тарантас, не шарабан и не общественный омнибус, прости, Господи? Не видели? Ну, и правильно! Откуда бы, если ездить в настоящей карете — это привилегия монархов. А часто ли их встретишь сегодня? И, тем не менее…

Карета, запряженная четверкой лошадей, выехала из ворот дворца, сопровождаемая любопытными взглядами солдат дворцовой стражи, и, резко повернув направо, отчего Принципию бросило на сидевшую рядом мягкую Марго, покатила по мощеной мостовой вдоль ограды парка. Два конных гвардейца скакали рядом, представляя собой как почетный эскорт, так и охрану. Ну, так, на всякий случай.

Не прошло и получаса, как, быстро миновав неказистые предместья, экипаж въехал в город. Принципия отдернула занавеску и выглянула в окно.

Освещенная ласковым весенним солнцем Миранда прощалась с ней, выставляя напоказ знакомые панорамы улиц и площадей. Прощай, Миранда! Огромный, прекрасный, таинственный мир, знакомый больше по рассказам фрейлин, пересудам прислуги, да таким вот, иногда случавшимся вылазкам из дворца. Бог знает, когда теперь снова попадет она в этот город, рядом с которым прошла вся ее жизнь.

Марго сидела неподвижно и важно, полная осознания ответственности за порученное ей дело. Даже восторженные восклицания молодой царевны, то и дело пытавшейся привлечь ее внимание к различным занятным пустякам, мелькавшим там, снаружи, не могли оторвать ее от глубокого переживания чувства собственной значимости. Царевна еще так молода и так легкомысленна, а окружающий мир тем и опасен, что кажется таким забавным, милым и безобидным. И недаром, конечно, именно ее, Марго, из всех прочих фрейлин выбрали и приставили беречь и охранять молодую царевну и невесту заморского принца.

Наконец, они приехали. У дверей двухэтажного особняка, отступившего несколько дальше вглубь квартала, чем окружавшие его дома, стояла хозяйка самого модного в нынешнем сезоне салона — мадам де Селявиль. Она помогла Принципии сойти на землю и повела их с Марго в примерочную.

Принципия здесь была уже раз пять. Теперь это был завершающий визит. Наряд, ее подвенечный наряд, был готов. Сейчас она его наденет и, если все будет, как должно быть, то это произведение портняжного искусства привезут во дворец, чтобы завтра она могла предстать перед алтарем во всем его сказочном великолепии.

Вы скажете — не царское это дело, самой мотаться черт-те куда на примерки. И будете, безусловно, правы. Но, в то же время, и вырваться хоть иногда из надоевших, пусть и роскошных, но привычных до оскомины, стен дворца, это так здорово. А, собственно, почему бы и нет? Вот и у Бенедикта не нашлось сколько-нибудь внятных возражений, когда Принципия потребовала отпустить ее в город. Пусть прокатится. Дать ей пару гвардейцев и опытную фрейлину в сопровождение, и все будет в порядке. Вот так и пошло. И никаких проблем. Ну, до сих пор, по крайней мере.

В примерочной — большой зале на первом этаже, уставленной зеркалами, золочеными резными креслицами, скамеечками, пуфиками и всякой прочей разнообразной мелочью, их уже ждали.

Старшая портниха и две служанки держали на руках нечто, напоминающее туман и водопад одновременно. Искрящийся водопад в тумане брызг.

— С вашего разрешения мадам фрейлина мы пройдем в малую примерочную. Там принцессе будет удобнее переодеваться. Я ей помогу. Люси, — обратилась де Селявиль теперь уже к портнихе, забирая у нее то, что та держала в руках, — я это возьму, а вы пока угостите мадам кофе и предложите ей наши последние заграничные журналы, может быть мадам — теперь она уже улыбалась Марго, — выберет что-нибудь и для себя.

Хозяйка салона, Принципия и две служанки скрылись за дверью на лестницу, ведущую на второй этаж, где располагалась так называемая малая примерочная, предназначенная для совсем уж важных и дорогих клиентов. Марго проводила их внимательным взглядом. Портниха, пышная, белокурая женщина лет сорока, тронула ее за рукав и пригласила:

— Прошу, мадам…

***

Малая примерочная в заведении мадам де Селявиль являла собой нечто совершенно фантастическое. Три стены этой, небольшой, в общем-то, комнаты — три стены, за исключением той, в которой была дверь, через которую и вошли Принципия и хозяйка салона, являли собой сплошные, от пола до потолка, зеркала. Сделав несколько шагов вглубь, Принципия обнаружила себя стоящей в центре бесконечного пространства, где не было ничего, и только она сама в немыслимом количестве копий-отражений заполняла его, совершая синхронные движения, отчего все это напоминало какой-то, увиденный в бредовом сне, танец. Еще там стояла кушетка, куда служанки аккуратно сложили шелк и кружева, после чего с легким поклоном удалились.

— Давайте, я вам помогу раздеться, дорогая, — говорила между тем Селявиль, стоя позади Принципии и разглядывая ее отражение, — сейчас развяжем эти шнурочки…

Принцесса стояла сама перед собой, глядя на себя и ощущая сзади прикосновения пальцев знаменитой модельерши. Прикосновения были легкими и нервными, они странно волновали ее. Глаза мадам де Селявиль, отраженные в зеркале, незнакомо и тревожно блестели.

Платье начало падать к ногам Принципии, обнажая ее шею, плечи, руки.

— Сейчас, эти крючочки…

Голос хозяйки салона стал хрипловат и она как будто слегка запыхалась. Голой спиной Принципия ощутила прикосновение двух твердых бугорков. Она вздрогнула, будто это прикосновение обожгло ее. Пальцы Селявиль бегали по ее обнажавшемуся телу. Принцесса подняла глаза и встретила взгляд раздевавшей ее женщины. Взгляд метнулся в сторону, на бледных щеках хозяйки расцвели два алых пятна.

— Что с вами, мадам? — Прошептала Принципия, которой стало немного не по себе. Этот взгляд… Никто никогда не смотрел на нее так. Разве что… И Принципия почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. Она боялась взглянуть на свое отражение, чтобы не увидеть, как краснеет.

— Что вы, что вы, душенька… — бормотала сзади мадам, — просто вы так хороши! Особенно вот так. — И она легким движением сняла с нее лифчик, — я даже не знаю, не испортит ли вас мое платье.

Принципия стыдливо прикрыла ладонями обнажившуюся грудь. Сердце ее стучало громко и часто. Этот стук отдавался у нее в висках, и она испугалась, что модельерша тоже услышит его.

Но обе они услышали другой звук.

Что-то негромко и музыкально щелкнуло и отражение впереди куда-то поплыло, как будто бы закружилась голова. Зеркало медленно поворачивалось.

Пальцы де Селявиль вдруг сделались твердыми и холодными, они теперь цепко держали принцессу за плечи.

С тихим — Ах! — Принципия увидела как из образовавшегося темного проема в комнату шагнул Геркуланий. В глазах ее потемнело и она почувствовала, что опрокидывается куда-то назад, что сейчас упадет, и что не в силах сделать ничего, чтобы предотвратить это падение, но в этот миг крепкие руки сомкнулись у нее за спиной и она, почувствовав опору, облегченно и благодарно перевела дух.

С деликатным стуком захлопнулась сзади дверь.

— Наконец-то мы одни. — Прошептал ей в ухо Геркуланий.

Прижимая ее к себе, он целовал ее лицо, медленно подбираясь к губам.

— Герк, что ты делаешь? Не надо, Герк… — шептала она отворачиваясь.

Ни разу еще не были они так близки. Между ним и ею сейчас была только тонкая черная рубашка, сквозь ткань которой Принципия чувствовала твердые бугры и выступы его тела.

— Я не могу без тебя, — обжигал ее горячий шепот Геркулания, — я хочу тебя! Еще день, целый день!.. Я не выдержу.

— Давай подождем, — шептала она в ответ, — ну давай! Ведь только до завтра, только до…

Но тут губы его, наконец, нашли ее рот, а правая рука ласково, но непреклонно, убрав слабую защиту, легла на грудь, целиком вобрав ее в себя.

Токи могучей силы исходили от Геркулания, растворяя в себе, парализуя ее волю и сознание.

— Неужели сейчас? — мелькнуло у нее в голове. — Вот прямо сейчас? Тут? Господи!..

А его рука тем временем, спустившись с холмика груди, опускалась все ниже и ниже, прижимая ее все плотнее к этому молодому, красивому, сильному мужчине, который, в конце-концов, все равно завтра станет ее мужем и все это случится…

Она уже ощущала его всего, и даже то, что ее так пугало, о чем ей шепотом рассказывали молодые фрейлины. От этих рассказов осталось ощущение чего-то страшного, грубого — орудие пытки, пронзающее и рвущее плоть, и сквозь кровь и боль несущее почти преступное наслаждение.

Она почувствовала, как закружилась голова, он падала. Он ронял ее, медленно ронял и последнее, что она в силах была еще сделать, это шепнуть почти беззвучно:

— Герк… платье! Убери… платье…

***

Марго, фрейлина ее высочества, позвякивая ложечкой, размешивала сахар в вот уже третьей чашке кофе, которым потчевала ее гостеприимная Люси.

Они сидели в удобных мягких креслах возле круглого столика, на котором кроме чашек и вазочек в живописном беспорядке были разбросаны глянцевые, яркие журналы. Один такой журнал лежал раскрытый у Марго на коленях.

Люси оказалась великолепной собеседницей и с живым интересом слушала дворцовые байки и сплетни. Она горячо и искренне сочувствовала Марго, представавшей в этих рассказах жертвой клеветы и несправедливости. Негодовала вместе с нею. Смеялась, когда Марго говорила о чем-либо смешном и, между делом, вставляла на редкость умные и верные замечания, обнаруживая удивительное совпадение в мнениях с самой рассказчицей.

— Вы не представляете, Люси, — говорила с придыханием Марго, глядя в широко раскрытые, прозрачные глаза собеседницы, — двор, он только издали кажется веселым и праздничным: ах, какие милые дамы!.. ах, какие кавалеры! — на самом деле там сплошная грязь и интриги, интриги и интриги!

Она опустила глаза и тяжело вздохнула.

— Там любой готов перегрызть вам глотку. Вы думаете, там можно вот так, как мы с вами, с кем-нибудь поговорить? Ни боже мой! Тут же донесут и растрезвонят.

Откинувшись в изнеможении на спинку кресла, Марго сделала большой глоток, и кофе, булькнув, покатился по ее пищеводу. Она достала платок и, встряхнув его, промокнула себе кожу на лице по обе стороны крупного, воинственного носа. Затем подумала и высморкалась.

Почему-то сегодня примерка затягивалась. Видно, что-то было не так. Вечная история — в последний момент что-то приходится переделывать, или доделывать, или еще что-нибудь… Да бывает ли когда-нибудь, чтобы все шло гладко? Наверное, такого вообще не бывает.

Но, все-таки, что же там случилось?

— Что-то они долго сегодня, — ставя чашку на столик, произнесла Марго.

— Да? Разве? — откликнулась Люси. — Вы так интересно рассказывали, что я забыла про время. Ах, мадам, вы просто не представляете, как редко приходится общаться с людьми вроде вас — по-настоящему умными и интеллигентными.

— Ах, ну что вы!.. Однако же, пойти посмотреть?..

Марго, тяжко вздохнув, поднялась. Кресло нехотя выпустило ее из своих объятий. Она шагнула к двери, задев бедром и чуть не опрокинув столик, когда Люси, вдруг спохватившись, произнесла вполголоса:

— Да, кстати, чуть не забыла… Вот тут как раз то, что вы искали, по-моему. Мне кажется, это для вас…

Марго развернулась и, шагнув обратно, склонилась над Люси, сидевшей с журналом на коленях.

— Ах, действительно, какая прелесть. — Проворковала она. — Ну-ка, дайте, я посмотрю…

3

Зачем птицы сбиваются в стаи? Зачем рыбы ходят косяками? Зачем бизоны громадным стадом, видным, говорят, даже из космоса, несутся по прерии? Ведь и небо, и океан так велики и свободны — лети, плыви куда угодно! Да и прерия обширна, и травы в ней сколько хочешь, зачем же ее вытаптывать миллионами копыт?

Вот и люди так же. Стоит им попасть в незнакомую, непривычную обстановку, тянутся друг к дружке, норовят скучковаться, сбиться если не в толпу, то хотя бы в компанию.

***

Ближе к вечеру в бильярдной собрались все. Ну, почти все…

— Разбивай. — Предложил Шварцебаппер Геркуланию, подавая ему кий.

Геркуланий молча смерил взглядом коренастую, плотную фигуру партнера, усмехнулся, подбросил в руке кий, как бы примериваясь к его тяжести, резко встал в стойку, широко расставив длинные ноги и, почти не целясь, резким ударом развалил пирамиду.

Он не любил эту игру. Ему смешно было смотреть, как игроки с важным, сосредоточенным видом ходят вокруг стола. Ему противно было долго и тщательно прицеливаться, мысленно выверяя углы отскока. Карты и шахматы он не любил, впрочем, тоже.

Шварцебаппер, воспользовавшись небрежностью противника, уже забил два шара подряд и теперь, виляя туда-сюда крепким задом, выцеливал третий. Шары заходили у него легко, со смачным звуком. После каждого удачного попадания он распрямлялся и, ухмыляясь, бил себя кулаком по раскрытой ладони другой руки. Таким образом он выражал свой восторг по поводу удачной игры.

После третьего шара четвертый в лузу не пошел.

— Не захотел. — Прокомментировал Шварцебаппер.

Он взглянул на Геркулания.

— Ну же, юноша, покажите старому пердуну, как это делается.

Шварцебаппер был солдат в душе и король по профессии. Правил он Арбокором — страной воинственных рыцарей, мудрых философов и романтичных поэтов.

Бенедикту Шварцебаппер приходился зятем, так как был женат на его старшей дочери — Софронее.

В углу на диване в тусклом свете торшера сидели Обр-аль-Саламат, отзывавшийся в тесном кругу и просто на Салама, султан из Ахинеи, муж пяти жен, последней из которых была Гриппина — вторая после Софронеи по возрасту дочка царя Бенедикта, и муж еще одной из дочерей — Сусалины — Бунимад-ага-Ган.

Бунимад, тщательно подбирая слова и улыбаясь, чтобы не обидеть собеседника, доказывал Саламу преимущества ахалдакской породы ловчих соколов — наржепов для соколиной охоты.

Узкоглазый и широкоскулый Бунимад — наследник престола вольной степной Ахалдакии, был женат на Сусалине уже третий год. Брак этот, как, впрочем, и все остальные браки, вызван был соображениями политическими, отчасти военными, тем не менее отсутствие детей у этой августейшей пары настораживало Бенедикта, заставляя подозрительно коситься в сторону зятя.

— Дорогой Бунимад, — сказал Салам, которому наскучили технические тонкости и детали окраса оперения и формы клюва, — дорогой Бунимад, если бы ты только знал, как я с тобой согласен. Давай выпьем!

Не дожидаясь ответа, он протянул руку и щелкнул пальцами, унизанными перстнями. В ту же секунду к нему ловко и бесшумно подскочил Куртифляс в своем неизменном дурацком колпаке, до сих пор незаметно сидевший в темном углу, скорчившись и спрятав голову меж острых коленей. В руках у него была пузатая бутылка и два бокала.

— Я хоть и верный слуга пророка, — продолжал между тем Салам, — и чту его заповедь, запрещающую правоверным пить вино, все же хочу выпить с вами, уважаемый Бунимад, за ваши успехи, и не только в соколиной охоте, в которой вы, как известно, большой мастер.

— Господа, — обратился он к бильярдистам, — не присоединитесь ли к нам? Шварци, не порти юноше настроение накануне свадьбы. Геркуланий! Давайте выпьем на брудершафт, завтра мы с вами станем родственниками.

Монархи, уставшие от протокольных обязанностей, расслаблялись.

В тесной компании свояков недоставало двоих: Урлаха, который в настоящую минуту униженно стоя на коленях возле ложа супруги, умолял ее о прощении за вчерашнее помрачение духа, и еще одного — мужа Гармониллы, предпоследней дочери Бенедикта Эдуардовича. Этот человек был для всех загадкой. Никто из присутствующих не был с ним знаком лично. Говорили даже, что он вовсе не царских кровей, а сын не то фермера, не то плотника, хотя, может быть, тут скрывалась какая-то тайна. Всегда ведь хочется верить в лучшее.

И все-таки, это был король! Это был владыка новой фармации — император денег, князь векселей и закладных, султан акций и повелитель инвестиций. Жил он непонятно где, находясь каждый раз там, где это было необходимо, но необходимость эту он определял сам и был потому неуловим и непредсказуем.

Присутствовать на свадьбе свояченицы он, видимо, не счел необходимым, послав вместо себя пространное поздравительное письмо и, в качестве свадебного подарка, пакет акций, с которыми теперь непонятно что было делать.

В любом случае это был человек не их круга, и его отсутствие не очень опечалило дружескую компанию.

После выпитого атмосфера в бильярдной разрядилась. Царственные родственники повели себя раскованнее. Салам, например, — султан Ахинейский — в томной позе развалился на диване, держа в руке полупустой бокал. Заложив руки за спину, на прямых ногах, обутых в грубые ботфорты, ходил вдоль стены Шварцебаппер. Рядом с султаном на незанятом его телом кусочке дивана пристроился Бунимад, щуривший в неизменной улыбке свои и без того узкие глаза. Геркуланий стоял возле бильярдного стола, задумчивый и отрешенный. Сегодняшнее приключение подействовало на него самым неожиданным образом. И не потому, что он открыл для себя что-то новое. Нет, девственником он давно уже не был. Неожиданным для него оказалось то, что он испытал после, и что продолжал чувствовать даже сейчас. Может быть это и есть то, что называют любовью?

Он не раскаивался в содеянном, ведь он не обманул девушку. Завтра она станет его женой. То, что произошло, по его мнению должно было превратить предстоящее бракосочетание из чисто юридической процедуры ратификации ранее достигнутой договоренности в романтический акт соединения двух тайных любовников.

Сперва — любовь, потом — брак, так считал Геркуланий. Хотя, быть может, он и ошибался.

***

Стояли, сидели, лежали, пили, курили сигары и трубки, трепались о чем-то совершенно пустяковом. Шварцебаппер, в свойственной ему грубоватой манере, подтрунивал над многоженцем-султаном. Салам, привыкший к этим подначкам, лениво отбрехивался. Шут изредка вставлял едкие и не лишенные остроумия реплики. Все знали о его близости к Бенедикту и воспринимали его почти как своего. Бунимад согласно качал головой и всем улыбался.

Резко отворилась дверь и в воздух бильярдной, в котором плавали облака табачного дыма, ворвалась струя чистого воздуха. Вместе с ней в комнату вошли царь Эдуардыч и за ним наследник его, Ратомир.

Бенедикт быстрым шагом преодолел пространство между дверью и буфетом, решительно схватил бутылку и, плеснув оттуда на дно бокала, единым духом осушил его, утерев усы рукавом и крякнув.

— Сейчас поскандалил с министром финансов, — поделился он с окружающими, — казна пуста… Казна пуста, представляете себе, господа! Куда уходят деньги?! Он советует мне ввести еще налоги. Он!.. — представляете? Советует мне!.. Еще налоги!.. Но, ведь, придется, однако, господа, а?.. Что посоветуете?

Он налил еще и теперь стоял, побалтывая в стакане золотистую густую жидкость, глядя на присутствующих коллег — высокий, худой, с лысым, загорелым черепом и длинными седыми усами на узком лице.

— А вы, Бенедикт Эдуардыч, введите у себя в Амиране многоженство. — Отозвался с дивана султан Ахинейский. — И прогрессивный налог на жен. Очень прибыльное дело.

— А еще можно, — добавил, стрельнув глазами в сторону молчаливого Бунимада, Шварцебаппер, — ввести налог на бездетность. Женился — плати, пока первое дитя не родится. Заодно способствует повышению рождаемости. Рождаемость для государства — первое дело! Армии нужны солдаты, министерству финансов — налогоплательщики, царю — подданные.

— Да, — вздохнул Бенедикт, — страной управлять трудно. Ну ладно, что-нибудь придумаем.

Побыв в кругу родственников еще недолгое время, царь ушел, оставив гостям наследника.

— Я ухожу, — сказал Бенедикт перед тем, как дверь за ним закрылась, — столько дел, — он вздохнул и сокрушенно развел руками, — сами понимаете!..

Он положил руку на плечо двинувшегося было следом Ратомира и добавил, разворачивая сына лицом к гостям:

— Оставляю вам своего заместителя. Пусть привыкает к мужской компании.

Ратомир остался стоять, смущенно оглядываясь.

Ему недавно исполнилось шестнадцать лет. Это был хрупкий юноша, почти мальчик с легким пушком на пухловатой верхней губе. У него были коротко остриженные светлые волосы, слегка оттопыривающиеся уши и очки с толстыми линзами, оседлавшие чуть вздернутый носик.

Внимание присутствующих сосредоточилось на новом персонаже.

— Будем знакомы, меня зовут Бунимад, Бунимад-ага-Ган, сказал, подходя и протягивая руку наследник Ахалдакский, — мы с вами, как я понимаю, в некотором роде коллеги. Я тоже наследник, дай бог здоровья нашим отцам.

Ратомир пожал его твердую узкую ладонь и, в свою очередь, представился:

— Ратомир, — и добавил, чуть помешкав, — очень приятно…

— По-моему, мы с вами еще не встречались, где это вы пропадали? Почему вас не было на нашей с Сусалиной свадьбе?

— По-моему я как раз тогда болел, — сказал, подумав, Ратомир, — да, кажется, у меня как раз тогда была скарлатина, если не ошибаюсь.

— Сочувствую, — улыбаясь произнес Бунимад, — но, похоже, с тех пор вы поправились.

— Да, конечно… — не оценив тонкой иронии серьезно сказал принц. — Хотя после этого мне еще случалось болеть.

— О-о, надеюсь, ничего серьезного? — Это был уже подошедший и вставший рядом Салам.

Ратомир заворожено уставился на нового собеседника, чье лицо украшала роскошная, холеная черная борода, а голову венчал тюрбан с огромным изумрудом. В своем необычном наряде султан напоминал фокусника из цирка.

— Я счастлив познакомиться с юной надеждой Амирана, — продолжал между тем бородоносец, весело и хищно посверкивая крупными белыми зубами. — Мое имя Обр-аль-Саламат-ибн-Бахут-ибн-Байтах, и я — ваш скромный раб и слуга, султан Ахинеи Азарейской, к вашим услугам.

— Шварцебаппер, — коротко представился Арбокорский властитель, — на бильярде не играете? Жаль, юноша. Ну, все равно, рад познакомиться. На сколько лет вы моложе Софронеи? На пятнадцать? Я думал больше.

Прислонившись к бильярдному столу и скрестив руки на груди Геркуланий молча взирал на эту сцену, рассматривая брата Принципии и, к большому своему сожалению, не находя в нем привлекательных черт.

Ратомир, невысокий от природы, стоял, растерянно хлопая спрятанными под стекла глазами и втянув голову в плечи, отчего казался еще меньше и тщедушнее. В Эрогении в стародавние времена существовал обычай лишать жизни мальчиков, страдавших какими-нибудь уродствами, врожденными болезнями или просто не соответствующих принятому тогда стандарту. Обычай, сейчас, конечно, кажущийся жестоким и бесчеловечным, и давно уже отошедший в область преданий, сыгравший, тем не менее, великую роль в формировании нации такой, какая она сейчас есть. А сейчас этой нацией можно было гордиться.

Геркуланий еще раз взглянул на Ратомира: нет, в те времена это был бы кандидат на выбраковку. Странно, ведь отец у него вроде бы ничего. Но если не вести специальный отбор, то никогда не знаешь, чья кровь возобладает в жилах твоего наследника, через сколько поколений всплывет какая-нибудь наследственная беда. Вот и думай потом о проклятии рода. Смотреть надо внимательно, когда женишься, вот и все.

Может быть, — думал Геркуланий, глядя на наследника и брата своей невесты, на этого щуплого мальчика без тени мужских качеств, — может быть, он зря это делает, то есть собирается жениться на сестре этого заморыша и недоноска, какие дети у них будут? Какие внуки? Об этом же тоже надо думать!

Черт возьми! Но он слишком сильно любит ее. Ему стоило таких трудов сломать лед и убедить ее отца в выгодности для него этого брака. Нет, сейчас, конечно, отступать уже поздно. Да и не хочет он никуда отступать. А брат? Что брат?! Да, в конце концов, он же видит его в первый раз, по крайней мере в таком возрасте, когда уже можно о чем-то говорить! Да, может быть, это просто еще не распустившийся бутон, и под этой оболочкой скрывается могучей силы дух, обладание которым ценнее, чем обладание богатырским ростом и бицепсами.

Надо нам познакомиться поближе, решил Геркуланий. Нет, в самом деле, по идее он должен стать моим другом, он же брат женщины, которую я люблю, а она любит его. Значит, и я должен полюбить его. А он — меня. Я постараюсь.

— Геркуланий, — произнес он, забирая узкую кисть юноши в свою широкую и сильную ладонь.

Он был осторожен, стараясь не причинить боль. Он мог бы раздавить, расплющить эти нежные косточки, покрытые тонкой кожей с голубыми прожилками вен.

Внезапно в голову ему пришла одна мысль. Геркуланий вообще был человеком быстрых решений и неожиданных поступков. Впрочем, как правило, достаточно разумных.

— Ты меня, наверное, уже не помнишь, — сказал он Ратомиру, — последний раз мы виделись с тобой, когда мне было еще меньше лет, чем тебе сейчас. Тебя отпускали со мной на прогулки и мы гуляли с тобой в окрестностях дворца, а как-то раз я учил тебя ловить рыбу удочкой.

— Кстати, — добавил он после небольшой паузы, — тебе, наверное, душновато тут. Мы накурили, как черти. Не выйти ли нам на воздух?

Он одной рукой приобнял Ратомира за плечи и чуть подтолкнул к выходу. Ратомир взглянул в его лицо, на котором широкая, доброжелательная улыбка гармонировала с мягким, ласковым взглядом больших, блестящих карих глаз. Ратомир невольно улыбнулся в ответ и кивнул. Он помнил ту давнюю рыбалку.

— Мы вас покинем ненадолго, — обратился Геркуланий к остававшимся в бильярдной, — пройдемся немного, подышим. Вы нас не теряйте и не скучайте без нас.

— Постараемся. — Проворчал Шварцебаппер.

— Очень приятно было познакомиться. — Сказал Ратомир, увлекаемый к двери.

— Что за радость вечером по холоду бродить где-то? — Подал голос с дивана Салам. — Скоро ужин, не опоздайте.

Но последних слов Ратомир с Геркуланием уже не слышали.

***

Вечерний воздух был свеж, но не холоден. Ветер, дувший со стороны моря, чуть шевелил листву и приносил волнующие запахи и шальные мысли.

Они не торопясь, молча шли по дорожке, ведущей к дальним воротам. В отличие от непринужденно шагавшего Геркулания, Ратомир чувствовал себя не очень уверенно. Обычно в это время он уже лежал у себя в постели с какой-нибудь книжкой, увлеченно переживая приключения героев и в то же время наслаждаясь собственной безопасностью. Теплое одеяло и мягкий свет лампы — как хорошо, как приятно было, лежа в этой своей уютной норке, представлять полярные льды, морские пучины, воинственных пигмеев, страшных разбойников, хищников и прочие непременные атрибуты этого большого и опасного мира, лежащего за ее пределами.

Внезапно чей-то силуэт вырос у них на дороге. Ратомир вздрогнул. Геркуланий взял его за руку и сказал вполголоса что-то на своем языке. Тень растворилась, они пошли дальше. Геркуланий не сказал ничего по этому поводу. Ратомир догадался, что это был кто-то из его людей.

Вскоре послышался цокот копыт. Два всадника догоняли их, скача по дорожке со стороны дворца. Ратомир остановился и, глядя на стремительно приближающиеся из темноты силуэты, непроизвольно прижался к своему спутнику.

В нескольких шагах от них кони остановились и всадники спешились.

— Я хочу предложить тебе прокатиться верхом. — Обратился Геркуланий к принцу. — Ты как, умеешь?

Ратомир, действительно, некоторое время бравший уроки верховой езды, кивнул головой.

— Ну, вот и прекрасно, — отозвался Геркуланий, — мужчина должен уметь многое, но самое главное из того, что он должен уметь, это — ездить верхом, драться и не бояться смерти.

Он одним движением забросил свое тело в седло и теперь свысока наблюдал за действиями Ратомира. Действия эти были, надо сказать, достаточно неуклюжи. Лошадь оказалась непривычно высокой. Стремя было какой-то не той формы и нога никак не попадала в него. Лошадь, гадина такая, никак не хотела стоять спокойно…

Наконец, Ратомиру удалось сесть в седло, больно при этом ударившись о его высокий подъем.

Геркуланий молчал, никак не комментируя происходящее, за что Ратомир был ему благодарен, хотя одновременно и злился за то, что он вынудил его демонстрировать свою неловкость.

Ворота распахнулись, как будто их ждали, и они оказались по ту сторону ограды.

Впервые Ратомир очутился в такой ситуации: ночью, вне стен и даже ограды дворца и, к тому же, один… ну, не считая, конечно, этого типа. Честно говоря, присутствие Геркулания отнюдь не придавало Ратомиру уверенности и чувства защищенности. Нет, все же он был один, один в этом огромном и наверняка враждебном внешнем мире.

В этом мире уже вовсю хозяйничала ночь, и в широко распахнутом небе сияли равнодушные звезды. Время тьмы — время засад и предательств.

Деревья вокруг представали живыми шевелящимися тенями, и было не ясно, то ли это они сами тянутся своими ветвями-щупальцами, то ли это ветер колышет их, внезапно похолодевший ветер, знобко пробирающийся за воротник и мурашками по спине, вдоль позвоночника отмечающий свой путь.

Три дороги лежало перед ними. Одна вела вдоль ограды парка и, двигаясь по ней, можно было где-то за час объехать парк с дворцом и дворцовыми службами, и снова вернуться к воротам. Это был самый подходящий путь для столь поздней прогулки.

Вторая дорога вела к морю. К бухте с пустынным пляжем, усеянным валунами и галькой. Там, далеко в море, сейчас в темноте, наверное, не видные, торчали из воды три высоких скалы — Три Брата называли их местные рыбаки, чей поселок из нескольких десятков покосившихся хижин, раскинулся на побережье. Ратомир там бывал. Разумеется, днем и в хорошую погоду. Ему нравилось смотреть на прибой, на колышущиеся под ветром сохнущие сети, на чаек. Там можно было сесть на какую-нибудь перевернутую лодку и смотреть, смотреть…

Если хотелось острых ощущений на сон грядущий, вполне можно было отправиться по этой дороге.

Третья вела в город. Ночью в городе было опасно, это Ратомир знал хорошо. Ночью в городе приличные люди ложились спать, укрывшись за стенами своих домов. Теплое одеяло, уютный, неяркий свет, хорошая книжка…

Ночью в городе хозяйничали другие, те, с которыми лучше было не встречаться. Они сидели в кабаках, пили пиво, ром, орали какие-то грубые песни и дрались — жестоко, до крови, до смерти.

По этой дороге ехать было нельзя.

Подъехав к перекрестку, Геркуланий резко повернул направо и пришпорил лошадь. Ратомир повернул следом. А куда ему было деваться?

Они ехали по третьей дороге.

Они ехали в город.

4

Гости собирались к ужину. Они надевали смокинги и, вертясь перед зеркалами, примеряли драгоценности.

В тихой панике дворцовая челядь, стараясь не шуметь, обшаривала закоулки дворца в тщетных поисках наследника и жениха. Ратомир с Геркуланием исчезли. Последний раз их видели выходящими на Кленовую аллею парка. Потом их следы терялись во мраке. Свита Геркулания пожимала плечами и упорно отказывалась понимать хоть слово по мирански.

— Чучмеки! — Злобно проговорил Бенедикт, меря шагами кабинет. — Нет, ну не свинство ли, а?!

Перед ним навытяжку стоял командир дворцовой стражи. Он стоял замерев, почти не дыша. Глаза на побагровевшей физиономии были широко открыты и мертво неподвижны. Главный стражник был уже стар и повидал на своем веку достаточно всякого страшного — по-настоящему страшного, чтобы бояться обыкновенной выволочки, пусть даже и августейшей. На эту должность он был назначен недавно, был до этого обыкновенным генералом от инфантерии и сейчас откровенно скучал и с тоской вспоминал родной полк и боевую молодость. Черт его дернул соблазниться этой синекурой! Выслушивай вот теперь непонятно за что… Паркетом соблазнился, дурак! Вот и стой теперь на этом паркете, как корова на льду.

Дверь в кабинет отворилась и на пороге возникла фигура солдата дворцовой стражи. Замерев на мгновенье, он пошатнулся как от толчка и сделал шаг вперед, освобождая дверной проем, через который в кабинет проник шедший следом Куртифляс. — Вот! — Воскликнул шут, тыча пальцем в широкую грудь стража. — Полюбуйтесь!

Полюбоваться и правда, было на что. Вид у гвардейца был дик и, похоже, он был пьян до полного обалдения, хотя сейчас и пытался прийти в себя и держаться хотя бы прямо.

Оба — и царь, и генерал повернулись и уставились в упор на солдата, мучительно борющегося с икотой и земным притяжением. Борьба на два фронта, как это обычно и бывает, закончилась поражением. Раненый боец утробно и звучно икнул, распространяя в воздухе запах перегара, и опасно покачнулся. Куртифляс среагировал быстрее всех. Он схватил стул и подставил его под солдата, после чего легонько, двумя пальцами толкнул его в грудь. Солдат грузно плюхнулся на стул, сделал слабую попытку встать, но при этом горизонт так заплясал у него перед глазами, что он только безнадежно махнул рукой и остался сидеть, покачиваясь и скрипя стулом.

— Так, и что все это значит? — В голосе Бенедикта явственно слышался с трудом сдерживаемый гнев.

— Это часовой у юго-западных ворот. — Пояснил шут. — Его напоили и, по-видимому, именно он пропустил тех, кого мы ищем. Во всяком случае, люди видели издали двух всадников, двигавшихся в этом направлении.

— Ты их выпустил?! — Взревел государь, обращаясь к нерадивому стражу юго-западных ворот.

— К-кого? — Удивился страж. — Н-никак нет!..

Он опять сделал попытку подняться. Могучее чувство долга боролось в нем с немощью страдающей плоти. Слабость и на сей раз одолела силу. Солдат снова мучительно икнул и глаза его закатились.

Будучи опытным военачальником, начальник стражи сделал правильный прогноз дальнейших событий. Он схватил подчиненного за шиворот и рывком поднял со стула, придав его грузному телу направление движения в сторону открытого дверного проема. Через мгновение из полутемной приемной раздался звук падения, сменившийся звуками неудержимой рвоты.

— Искать! — Скомандовал Бенедикт. — Всех на ноги. По коням и в город. Немедленно!

***

Кабак назывался «Бойцовый петух» и, судя по многочисленным шрамам, действительно повидал на своем веку немало сражений.

Геркуланий с Ратомиром попали туда, спустившись по каменным ступеням и миновав каких-то нетрезвых личностей, оживленно беседовавших у входа. При этом один держал другого за горло, пытаясь головой собеседника пробить каменную стену. Его оппонент, хрипло дыша, изо всех сил пытался освободиться.

Не обращая на них внимания, Геркуланий толкнул плечом дверь, и они вошли внутрь.

***

Со страхом и любопытством Ратомир оглядывался вокруг. Они сидели за сколоченным из толстых досок столом, поверхность которого, впитав за свою долгую жизнь немало всевозможных напитков, стала темной и матово блестела. Стол их стоял почти в центре — не самое лучшее место, но все прочие столы были к их приходу уже заняты. Ничем не защищенной спиной Ратомир остро ощущал неприязненные взгляды и сидел, инстинктивно сгорбившись, стараясь казаться поменьше и не привлекать ничьего внимания.

Хорошо, хоть одеты они были с Геркуланием не броско, по-домашнему. Не хватало еще появиться тут, среди этой публики в расшитых камзолах. Но и то, что на них было одето, видимо слишком контрастировало с окружением, категорически не вписывалось в него и внимание таки привлекало. И Ратомиру это не нравилось.

На столе стояла бутылка с яркой этикеткой, изображавшей подгулявшего пирата с попугаем на плече, два стакана и блюдечко с черными, горько-солеными оливками.

— Ты можешь не пить, если не хочешь, — сказал, разливая ром по стаканам, Геркуланий, — но, если ты выпьешь со мной хотя бы этот стаканчик, мне будет приятно. Да и беды большой не будет, уверяю тебя, — добавил он, — здоровый мужчина твоего возраста вполне может позволить себе стаканчик-другой в хорошей компании безо всякого ущерба для здоровья.

Они подняли стаканы и чокнулись.

— За нас с тобой! — Темные, орехового цвета глаза Геркулания чуть прищурились. Ратомир старался выдержать его взгляд, чувствуя, как от напряжения на глаза наворачиваются слезы. Хорошо хоть, что под очками это не будет заметно. — За нашу дружбу! — Продолжал Геркуланий. — Мы с тобой молоды. Нам принадлежит будущее. Наше с тобой и наших народов. Так будем друзьями, и пусть всем от этого будет только хорошо!

Он поднял стакан и залпом осушил его. Ратомир решил последовать его примеру.

Первый глоток обжег его гортань. Второй — вызвал спазм, чуть не заставивший его позорно поперхнуться. Он перевел дух, зажмурился и сделал третий. Больше он не мог. То, что он совершил, и так втрое превосходило его возможности. Он поставил на стол наполовину опорожненный стакан и, сняв очки, платочком вытер выступивший на лбу пот и промокнул глаза.

— Закусывай. — Предложил Геркуланий, и сам ловко кинул в рот оливку.

Он поставил локти на стол, сцепил ладони и положил на них подбородок. Голова его теперь была совсем близко от головы Ратомира. Поза свидетельствовала о готовности к откровенному разговору.

— Ты знаешь, — сказал Геркуланий негромко и задумчиво. Глаза его уже не сверлили собеседника, а спокойно и немного грустно смотрели куда-то в пространство, — я хотел поговорить с тобой о твоей сестре, о Принципии. Я хочу, чтобы ты знал, что я по-настоящему люблю ее. Ты же понимаешь, какая это редкость в нашем кругу. У нас, у королей, ведь женятся ради чего? Чтобы скрепить союз, или добиться каких-нибудь привилегий, или насолить соседу… ну, ты знаешь. Твои сестры все вышли замуж за людей, которых не знали и не любили. Теперь их мужья считаются союзниками твоего отца. Хотя, по правде говоря, это и не совсем так. Подвернись любому из них возможность, и он наплюет на родственные связи. Это — ненадежные союзники, и это — плохая политика.

Он вздохнул, взял в руку бутылку и долго рассматривал этикетку, будто ища там ответы на мучившие его вопросы. Потом снова наполнил стаканы.

— Давай выпьем за любовь. Банальный, конечно, тост, но… К нам недавно заезжал какой-то бродячий менестрель, из довольно известных, кстати… Так после его выступлений все наши пропойцы стали голосить «выпьем за любовь!.. выпьем за любовь, родная!», — неожиданно тонким голосом пропел Геркуланий, видимо спародировав неизвестного Ратомиру певца.

Это было неожиданно и смешно. Ратомир невольно улыбнулся, а Геркуланий продолжал:

— За любовь, тем не менее, за настоящую любовь и настоящую дружбу!

После первых, с таким трудом сделанных глотков, Ратомир почувствовал, как где-то в глубине живота зажглась яркая и горячая лампа. Тепло от нее, как дым в печи по трубе, поднималось по пищеводу. Свет проникал в голову, сгущая сумрак вокруг. Жаркая волна прилила к щекам, и в висках что-то пульсировало в такт биению сердца.

Скованность, мучившая его, постепенно проходила. Он поднял глаза на Геркулания, могуче возвышающегося напротив, и ощутил исходящие от него тепло и силу. Он чувствовал, как эти потоки волнами проникают ему под кожу, согревая холодный булыжник, засевший у него в груди еще с тех пор, как они выехали за ограду дворца.

Он улыбнулся и поднял стакан.

— Я полюбил Принципию еще мальчишкой, — продолжал Геркуланий, — еще когда был жив мой отец. Я тогда учился у вас тут, в Миранде, и часто бывал во дворце. Ты-то меня вряд ли хорошо помнишь. Помню, мы с ней как-то стояли у окна…

Он задумался. Потом тряхнул головой.

— Ладно! Потом мы с ней встречались в других местах. В Арбакоре, Ледерландии у этого несчастного Урлаха… Она призналась, что тоже любит меня. Твой отец не хотел отдавать ее мне. У него, наверное, были другие планы. Что для него моя Эрогения? Так, мелочь, пустяк… Я думаю, на него подействовала смерть жены, вашей матушки. Он как-то стал мягче после этого. По-моему, он любил ее. Не знаю… не мне судить. Но мне так показалось. Может, он вспомнил об этом…

В этот момент их разговор прервали.

С громким визгливым смехом к ним за столик подсели две девицы. Лиц их Ратомир не разглядел и единственное, что успел заметить, это пышные волосы, пышные, шуршащие юбки и голые до плеч руки, сразу замелькавшие над столом. От них пахло какими-то незнакомыми духами, напоминавшими запах леденцов.

— Мужчины скучают! — заявила одна из них.

Другая подхватила:

— Мальчики, угостите шампанским.

— Послушайте, девушки, — спокойно произнес Геркуланий, не повышая голоса, — вы же видите, мы разговариваем. Нам сейчас не нужна компания. Давайте в другой раз.

Девицы фыркнули и поднялись, источая конфетный аромат.

— Педики какие-то! — Зло сказала одна. — Пойдем, Мадлен, не будем портить интим.

Они отошли и, как успел краем глаза заметить Ратомир, присоединились к компании мужчин, занимавших столик неподалеку. Оттуда послышались их возбужденные голоса. В кабаке сразу стало шумно.

Геркуланий нахмурился и огляделся по сторонам.

— Не дадут нам тут поговорить, — сказал он, разливая ром по стаканам, — ну, ладно, давай допьем, да и пойдем отсюда. Как бы нас во дворце не хватились.

Но допить им тоже не дали.

От компании, приютившей девиц, отделились три высокие, плотные фигуры и направились к ним. В животе Ратомира сделалось холодно и противно заурчало.

— Что же вы, козлы, девушек обижаете? — Спросил один из подошедших.

Он поставил сжатые в кулаки кисти рук костяшками на стол и стоял теперь, склонившись над ними, по очереди глядя то на одного, то на другого. Остальные двое стояли рядом, за спиной Геркулания, верно опознав в нем основную боевую единицу.

— Ну что вы, ребята! — Отозвался Геркуланий. — Мы и не думали никого обижать. Просто у нас тут серьезный разговор. Вот мы и попросили их не мешать нам.

Голос у него был удивительно спокоен и даже весел. Ратомир позавидовал такому самообладанию. Сам он чувствовал, как деревенеют суставы рук и тяжелеют ноги. Тяжесть эта стекала откуда-то снизу спины, покрывшейся вдоль позвоночника противными мурашками.

— Вы откуда тут, вообще, взялись? Что-то я вас раньше не видал. Кто такие? — Продолжал допрос тип, по-прежнему нависая над ними, как скала на дорогой. Опасная скала, готовая вот-вот рухнуть.

— Да этого я, кажется, знаю, — проговорил, указывая пальцем в затылок Геркулания, один из маячивших за его спиной, — сдается мне, что это он на прошлой неделе у Румпеля кошелек спер. Помнишь?.. — Обратился он к своему напарнику, стоявшему рядом.

Тот утвердительно промычал что-то нечленораздельное.

— Так вот, что! — Протянул первый. — Так ты теперь, сука, на Румпелевы денежки гуляешь? А ты знаешь, говнюк, что у него дочка в больнице, что он эти денежки на операцию приготовил, мясникам заплатить?

Голос его, по мере того, как он произносил эту тираду, становился все громче и резче. В «Петухе» наступила неприятная, вязкая тишина. Звякнуло что-то, видимо у кого-то из разжавшихся пальцев выпал нож или вилка. И тут, нарушая эту тревожную, предгрозовую тишину, послышались шаркающие звуки. К ним, вытирая руки о грязный фартук, шел сам хозяин заведения, покинувший для этого свое капитанское место за барной стойкой.

Хозяин — если, конечно, это был хозяин, а не просто бармен, был лыс, толст и приземист. Мощные плечи завершались головой без ненужного посредничества шеи. Голову украшало кроме загорелой лысины не менее загорелое лицо со шрамом на левой щеке и серьгой в левом же ухе. Расстегнутая на груди рубаха обнажала объемистую волосатую грудь.

— Тихо, Бычара, — голос у хозяина был низок и густ. В нем не было металла, в нем чувствовался бетон и сырая могильная земля. — Ты опять за свое? Тебе что, вчерашнего мало?

— Ты чего? Не видишь, кто это? — Вскинулся в полный рост обличитель порока. — Это же ворье, скоты и к тому же педики вонючие!

На его лицо упал блик света и Ратомир заметил под его правым глазом огромный багровый синяк. Вчера, видно, тут тоже было весело.

— А мне плевать, — отозвался хозяин, — я их не знаю. Ты их тоже не знаешь. И чтоб у меня никаких драк тут. Понял? Я разорюсь, если буду каждый раз полиции платить. Или меня закроют. А я тут уже пятнадцать лет. Ясно?!

И, помолчав, добавил:

— Ну, все, пошли вон отсюда!

Нападавшие отошли к своей компании, откуда сразу же донесся взрыв голосов. Что говорят, понять было невозможно. Но злобное возбуждение и угроза чувствовались и без слов. Они с грохотом отодвинули скамейки и гуськом двинулись к выходу. Проходя мимо столика, за которым сидели Геркуланий с Ратомиром, каждый поворачивал голову и молча, запоминающе глядел на них. В их взглядах видна была угроза и решимость пропустить этих вонючих педиков через мясорубку, смешать с дерьмом, перегрызть глотки, и вообще не оставить от них на земле ничего, даже воспоминаний.

Хозяин, стоя на том же месте, скрестив на груди руки, молча наблюдал за этим исходом. Наконец, дверь за последним закрылась.

— Ну, ладно… — сказал хозяин.

Геркуланий молча положил на стол несколько монет и подвинул их ладонью в сторону хозяина. Тот спокойно протянул руку, взял деньги и сунул их себе куда-то под фартук.

— Пошли, — сказал он, — я выведу вас через кухню.

— Спасибо, — откликнулся Геркуланий, — но мы выйдем здесь. Тут у нас лошади.

— Какие лошади? — Угрюмо отозвался толстяк. — Какие могут быть лошади? О себе надо думать.

— Ничего, как-нибудь… Подумаешь, страсти какие. Просто банда хулиганов. Нет, мы выйдем тут!

Ратомир молчал. Да, впрочем, никто его и не спрашивал. Он-то, как раз, охотно воспользовался бы предложением хозяина. Решение Геркулания казалось ему самоубийством.

Но он молчал.

5

Дворец был построен давно и не сразу. Он строился, перестраивался, горел, разрушался и подвергался многочисленным реконструкциям. Каждый новый хозяин считал своим долгом привнести в родное гнездо что-то свое — ведь все мы по натуре зодчие, и поэтому, в конце-концов, дворец, незамысловатый снаружи, внутри превратился в настоящий лабиринт коридоров, анфилад, чуланов, тупиков, залов и потайных ходов.

Царский шут Куртифляс знал этот лабиринт лучше, чем свою собственную квартиру, в которой почти не жил, проводя время жизни в запутанных дворцовых недрах. Сейчас он тихо крался по темному коридору, бесшумно ступая в своих войлочных туфлях.

Впереди, шагах в пяти от него, что-то белело и всхлипывало. Там шла заблудившаяся молоденькая горничная. Хорошенькая, глупая, напуганная горничная — подходящая добыча и неплохая забава на ближайшие полчаса. Сейчас она упрется в тупик и вынуждена будет повернуть обратно. В этом темном, безлюдном тупичке им будет хорошо…

У Куртифляса свело челюсти от возбуждения, но двигался он легко и грациозно. Сейчас, сейчас она повернется и сама шагнет ему на встречу.

Он знал, что будет дальше, знал до последних мелочей: уж он-то перепробовал этих молоденьких дурочек!.. Пользоваться ими — это была его привилегия. И это было справедливо. Должен же он получать что-то за свой труд. Что же ему, даром дурака валять, всех смешить и за всеми шпионить? Нет, уж эти-то кусочки с царского стола он заслужил. Этих маленьких радостей у него никто не отнимет…

— Ах!.. — вскрикнула горничная, наткнувшись на Куртифляса и почувствовав его руки у себя на талии и на груди.

— Тихо-тихо-тихо… — зашептал шут, зажимая ей губы поцелуем.

Губы ее, испуганно и упрямо сжатые поначалу, постепенно оттаивали и становились мягче. Кончиком языка он облизывал их и раздвигал, проникая внутрь и касаясь кончика ее языка.

Тело девушки потяжелело, видно ослабевшие ноги плохо держали его и Куртифляс прислонил свою жертву к стенке. Сопротивление ее — это он хорошо чувствовал по мягкой податливости губ и живота — было сломлено, но руки ее еще висели в воздухе, растопыренные и напоминающие ветки дерева. Она еще не решалась обнять его. Ничего, это придет своим чередом. Никуда не денется. А пока он ловкими пальцами расстегивал на спине платье, добираясь до теплой, бархатистой кожи.

Ничего, милая, ничего! Хочешь тут жить, будь как все. Да она, наверное, и сама все хорошо поняла — просветили уже! — и не очень брыкалась. Хорошая девушка! Как ее зовут-то? Ладно, потом разберемся.

Шут аж застонал от нетерпения — господи, сколько тут всего наворочено! Но рвать нельзя. Надо, черт побери, аккуратно, чтобы потом все было в порядке. Никаких следов — это его правило. А уж что жаловаться эта киска никуда не пойдет — это он знал точно.

Никто и никогда на него не жаловался. Да и на что тут жаловаться? Обоюдное удовлетворение, и все. У кого как, а у него, у Куртифляса, эти цыпочки получают удовольствие! Это уж будьте уверены.

Внезапно голова девушки дернулась и тело напряглось. Куртифляс прервал поцелуй и поднял голову, прислушиваясь. Так и есть, чьи-то шаги!

Он сильнее прижал добычу к стене, загораживая ее своим телом, и ладонью закрыл ей рот. Теперь шаги были уже близко. Можно было различить, что идут два человека — похоже, мужчина и женщина.

Куртифляс медленно повернул голову. Кто это? Что им тут делать? Скорее всего, какой-нибудь лакей, воспользовавшись суматохой, тащит сюда свою возлюбленную откуда-нибудь с кухни. Скот! Места ему мало! Шел бы в парк, на воздух, в кусты, как все порядочные люди!

Шаги смолкли, когда до них с горничной оставалось метров пятнадцать, не больше. Уже слышно было дыхание и женский голос, тихо произнесший:

— Сейчас, милый, сейчас, — и, чуть погодя, — как ты нетерпелив. Я не могу найти ключ. Посвети.

— Минутку…

Раздались характерные звуки, возникающие при высекании искры. Наконец, затеплившийся огонек озарил две склонившиеся головы. Затем раздался звук, какой обычно издает давно заржавевший замок, и тихо скрипнула дверь.

Комнаты, располагавшиеся вдоль этого коридора, предназначены были для гостей. Это были гостевые спальни, но уже старые и сейчас находившиеся в резерве. Тем не менее, комнаты эти были полностью оборудованы, обставлены, и уж конечно никакой лакей не рискнул бы воспользоваться ими. Да и ключи от них хранились у командира дворцовой стражи, да у Горгоновны еще дубликаты вроде бы были. Она, наверное, уж и сама про это забыла, но Куртифляс помнил. Он все помнил!

Он помнил, например, что позади этих комнат идет еще один коридорчик. Не коридорчик даже, а так — крысиная щель. Только чтобы боком протиснуться. А из этого коридорчика в каждый номер проделаны окошечки потайные. Окошечки сделаны так, что их почти невозможно увидеть, а вот в них видно как раз самое главное — постель.

Он отлепился от девушки, потеряв к ней всякий интерес. Пусть пока… Еще встретимся.

Коридорчик этот, опять-таки, был секретный, и как попасть туда знал далеко не каждый обитатель этих стен. Но Куртифляс знал и это. Теперь ему надо было поторопиться, и все так же бесшумно он скользнул прочь, оставляя несчастную горничную в темноте и полном недоумении.

***

В свои двадцать пять Сердеция выглядела куда более неотразимо и соблазнительно, чем восемь лет назад, когда ее выдали замуж за этого дурака и импотента Урлаха. Взошедшее на обильных хлебах зеленой аграрной Ледерландии тело могло свести с ума любого знатока и ценителя пышных форм. Свежий цвет лица, тяжелые золотистые волосы, голубые, слегка на выкате, глаза и пухлые, чувственные губы, которые так сладко, так нежно растворяются и тают на губах партнера, делали из нее настоящую, первосортную красавицу.

И надо же было такому случиться, чтобы все это пышное, зрелое великолепие досталось человеку, менее всего способному по достоинству оценить его.

Сердеция и сейчас еще хорошо помнила, как горела и сладко мучилась бессонными ночами накануне свадьбы, какие фантазии роились в ее хорошенькой головке, наполняя глаза мечтательным, влажным блеском и делая взгляд задумчиво-отрешенным. Помнила она и то, чем все это обернулось. Как страшный сон виделись ей те первые ночи с человеком, ставшим ее мужем. Их мучительные, потные ночи, наполненные бессильным вожделением, ее неловкие попытки как-то расшевелить этот его бесполезный придаток, эту бледную слепую кишку.

Ах, как она старалась, преодолевая собственный стыд, осознавая уже полную бесполезность этих усилий…

И он пыхтел и мял ее тело, превращая ночь ласк и наслаждений в тяжелую физическую работу. Пытаясь возбудить себя, он возбуждал ее, не давая удовлетворения мучительному желанию.

Потом он убегал от нее и, прячась, облегчал себя как мог, сам…

Это она тоже знала, и ненавидела его за это.

Их первые ночи заканчивались ее слезами. Потом наступило равнодушие, сменившееся, в конце концов, глухой ненавистью и презрением.

Но, что делать? Она все же была жена, и супружеские обязанности существовали и для нее. Иногда она допускала супруга к своему телу. Он хорошо научился пользоваться им, принося облегчение себе, только себе, используя ее как ночную вазу. При этом ему было стыдно, он сам ненавидел свое немощное тело, и рад был бы совсем избавить жену от своего присутствия, но сделать это он мог, только умерев, а пока он был жив, его тянуло к ней, как изнемогающего от жажды тянет к холодной и чистой воде.

Дважды он пытался разрешить эту проблему — один раз взрезав себе вены, другой раз сунув голову в петлю. Но и тут у него ничего не вышло. А может, он не очень и хотел, как знать?

Конечно же, она не оставалась все эти восемь лет девственницей. Да это было бы и неприлично для замужней дамы, тем более королевы.

И первого ее мужчину привел ей сам Урлах. Это был молодой человек хороших кровей, но бедный. Потом за эту услугу, а главное за молчание о ней, он был назначен послом куда-то далеко, чуть ли не за океан. С глаз долой.

Юноша этот был горяч, пылок и не очень опытен, хотя и пользовался славой донжуана. Но ей тогда не с кем было сравнивать и она была благодарна ему, хоть он и сделал ей очень больно. Он, наконец, открыл своим ключом ее начавший ржаветь замок, после чего дверь уже не закрывалась, и кто только там не побывал.

Шварцебаппер был ее давним любовником. Давним, но не надоевшим, так как встречаться им приходилось крайне редко. Тем больше они ценили каждое мгновенье, проведенное вместе.

Ей нравилось его крепкое, всегда покрытое загаром тело, его воинственные усы и громкий голос. Она была покорена его простой, по-солдатски грубой манерой идти напролом к цели. Это так отличалось от жеманства придворных кавалеров с их чересчур хитроумными способами обольщения.

Скорее всего, если бы они жили вместе постоянно, он надоел бы ей через две недели, а возможно и раньше. Но так, от случая к случаю, он вносил приятное разнообразие и был тем самым кусочком черного ржаного хлеба, о котором мечтает человек, закормленный пирожными.

Вот и сейчас он остался верен самому себе, набросившись на нее сразу, как только за ними закрылась дверь.

Это тоже было частью их устоявшейся программы — он нападал, она оборонялась, он наваливался — она ускользала. Она дразнила его, доводя до бешенства, и тогда он был великолепен, как бык во время случки.

Он вообще напоминал быка — такой же сильный, свирепый и, наверное, такой же глупый, но это ее не касалось и не трогало. Пусть это заботит его премьера и начальника Генерального штаба. Ей достаточно было того, чем она пользовалась. Его ум ей был не нужен.

— Ну подожди, Шварци, — она отстранилась и положила ладонь на его горячие губы, почувствовав под пальцами колючую щеточку усов, — зажги свечи.

— Зачем нам свет, сердечко мое?

— Нет-нет, зажги! Тут давно никого не было. Тут могут быть мыши. Или какие-нибудь тараканы. Ну, я тебя прошу, зажги свечи, будь умницей.

Шварцебаппер снова застучал по кресалу, выбивая искры.

— Дорогой, ну к чему это? Что, у тебя спичек нет, или зажигалки? Надо быть современнее.

— Ну, вот еще, — проворчал король Арбокорский, продолжая свое занятие. — Ага, ну вот, а ты говоришь!..

Свечи, наконец были зажжены ко всеобщему удовольствию, в том числе и Куртифляса, уже успевшего устроиться по ту сторону стены и пока что вынужденного довольствоваться только звуком. Теперь, наконец, появилось и изображение.

— Что я, юнец сопливый, чтобы кидаться на каждую новомодную игрушку? — Продолжал по инерции ворчать Шварцебаппер. — Я как с детства привык, так и… А ты права, со светом будет лучше. Сейчас я зажгу еще. Все, что тут есть. Пусть будет светло. Я хочу видеть тебя, я хочу видеть твои глаза, я буду смотреть в них, когда ты будешь…

— Т-с-с!.. — Прервала его Сердеция. — Лучше помоги-ка мне тут, она повернулась спиной к любовнику, — ах, какие у тебя сильные руки, но, Шварци, я ведь не лошадь.

Тяжелое парадное платье сползало с нее как кожура, обнажая белый, сочный, сладкий плод.

— Как это удачно получилось, что ужин отложили. Надеюсь, с Ратомиром все в порядке.

— М-м-м… — страстно промычал в ответ Шварцебаппер, стягивая с себя и бросая на пол свой известный всему миру защитного цвета сюртук.

Он присел на кровать, на которой уже лежала в томной позе его возлюбленная, и она запустила пальцы в волосы на его затылке. Наконец, он расправился с последним ботфортом и целиком отдался тому, что в романах обычно называют пылкими лобзаниями и страстными объятиями.

Проделав необходимые в таких случаях манипуляции и приведя друг друга в состояние максимальной боевой готовности они, наконец, сошлись в том неудержимом, ритмичном танце, в котором танцорам не нужна музыка, не нужны зрители и они забывают обо всем на свете — о своих законных супругах, о времени, о том, что стены имеют глаза и уши, в конце-концов…

***

Внимательные глаза и чуткие уши были сегодня у стен в этой обители влюбленных.

— Черт побери! — Шептал Куртифляс, прищурясь и разглядывая клубок тел в неярком, колеблющемся свете свечей. — Да это же Шварци, я узнаю его знаменитые усы. А это… это же Сердеция! Вот так альянс! И что же мне теперь со всем этим делать?