Общак на доли не порубишь

Сергей Зверев, 2010

Стар стал хранитель воровского общака Монгол. Пришла пора подумать о том, кому передать кассу. Выбор пал на вора в законе Карла. Но один из новоиспеченных «законников» Пашка-Крематорий не прочь сам стать смотрителем общака, чтобы пустить воровские деньги в личный оборот. Выход у Пашки один: подставить Карла в глазах криминальных лидеров. Тогда утратившего авторитет вора вряд ли выберут смотрителем общака. Вот только сам Карл не привык, чтобы с ним обращались как с желторотым юнцом. И он считает, что пришла пора напомнить Пашке старое неписаное правило: фуфлыжник долго не живет…

Глава 2

Грохоча алюминиевыми поддонами и распространяя запах тухловатой рыбы, «Фольксваген» с ярко-голубым рефрижератором, на котором красовалась новенькая надпись «Рыба — Пеликан и K°», отъехал от рампы. Металлическая дверь магазина с грохотом захлопнулась.

Не прошло и минуты, как к рампе подлетел броский «БМВ». Взвизгнули тормоза, машина замерла как вкопанная, двигатель мгновенно смолк. Между бампером и бетонной рампой расстояние измерялось сантиметрами.

Из автомобиля уже выбрались двое парней лет по двадцать пять, одетые в спортивные штаны и кроссовки. Оба коротко стриженные, с крепкими шеями, покатыми плечами. На одном была легкая байка цвета весеннего неба, а на другом — оранжевая майка без рукавов; рельефные бицепсы украшала густая, как паутина, татуировка.

Качки неторопливо взошли на рампу.

— Закрыто, — сказал парень в оранжевой майке, несколько раз дернув за ручку.

Его приятель стал к двери спиной и трижды так сильно ударил в дверь ногой, что та задрожала, а по двору покатилось эхо. Даже голуби, сидевшие на жестяной крыше над рампой, взлетели и рассыпались в воздухе, как фейерверк.

— Петрович, подожди! — раздался из-за двери женский голос.

— Какой Петрович на хрен! Инкассация! Открывай калитку! — рявкнул и еще раз ударил в дверь ногой парень в байке.

— Ой, извините! — прозвучал из-за двери возглас.

Не успел в замке повернуться ключ, как парень так рванул на себя дверь, что девушка в белом халате вылетела чуть ли ему не на руки. Она что-то хотела сказать, но, увидев звероватые мрачные лица и татуированные бицепсы, втянула голову в плечи.

— Директор на месте? — почти нежно спросил парень в байке, заглядывая девушке в глаза.

Губы с яркой помадой шевельнулись, она тряхнула головой, показывая в глубь магазина.

Фима и Серый привычно прошли знакомым коридором, свернули направо, обошли два огромных холодильника и оказались перед дверью кабинета с табличкой «Директор Валерий Федорович Желтков». Фима одернул байку, а Серый вытянул руки из карманов штанов. Они вошли в кабинет и уставились на директора — тридцатисемилетнего толстяка в льняном костюме. Тот ответил им вопросительным взглядом.

— Хозяин где? — Фима вплотную подошел к Желткову, развернул вентилятор, под которым сидел директор, на себя и подставил голову под упругую струю воздуха. — Что, в пот кинуло? — Хмыкнув, он взглянул на мокрое от пота лицо директора магазина.

— А что вам, собственно, угодно? — Желтков хотел подняться, но Фима опустил руку на жирное плечо и вдавил директора в кресло.

— Ты не понял, что ли, кто мы, по какому делу? Хозяин не предупредил?

Валерий Федорович опять попытался встать с кресла, но это ему не удалось. Он даже покраснел от натуги.

— Сиди, не менжуйся. Бабло гони! — Серый сел на стол и стал рассматривать свой кулак.

— Мне хозяин никаких распоряжений не давал.

Фима положил пятерню на затылок Валерия Федоровича, сжал пальцы, словно у него под рукой был арбуз вместо головы, а затем резко завалил Желткова на бок к столу и ударил лицом о стол, причем так сильно, что два бокала, один пустой, второй полный, упали на пол и разбились. Желтков завизжал от боли.

Серый взял со стола три шоколадные конфеты, развернул их и по очереди отправил в рот. Фима за редкие волосы поднял от стола голову директора магазина.

— Ну, ты теперь понял, о чем я тебя попросил, или повторить?

Из разбитого носа текла кровь, капли падали на белую майку, на кремовый льняной пиджак и брюки. В общем, вид у директора рыбного магазина, принадлежащего фирме «Пеликан и K°», был не ахти.

Фима взял телефонный аппарат, поставил рядом с директором:

— Звони Пеликану, непонятливый, а то останешься без носа.

Валерий Федорович, дрожащей рукой схватил телефонную трубку и принялся тыкать пальцем в клавиши.

Желтков несколько дней назад бросил курить. Сейчас ему очень захотелось глотнуть дыма, но сигарет не было, и вместо этого он сунул в рот жвачку. Он уже разобрался, кто пожаловал в магазин. До этого дня общение с «инкассаторами» брал на себя исключительно хозяин Артур Пеликанов, чей номер только что и набрал директор.

— Артур. Они пришли… Забыли? Да-да, я понял… Из выручки? Хорошо… Еще не было инкассации… Хорошо. — Желтков положил трубку на рычаги, испуганно заморгал.

— Что Пеликан сказал?

— Извините, господа. — Желтков приложил к носу платок.

Фима с Серым поняли, что произошло: хозяин не предупредил директора, что сегодня приедет «крыша» — забрать деньги. А директор новенький, как и половина персонала в магазине, оказался не в «курсах», вот и попал в неприятную историю.

Директор вытащил из сейфа пачки денег, перетянутые аптечной резинкой.

— В пакет положи. Даже бабки, и те рыбой воняют. И как ты тут дальше работать будешь? — почти с жалостью, глядя на директора, сказал Фима. — И бабы все вонючие, рыбой насквозь пропахли, как бочки из-под селедки.

— Ага, — согласился директор, складывая деньги в непрозрачный пакет для мусора.

— Ну вот, порядок, — похлопал по плечу Валерия Федоровича Фима. — Теперь ты нас знаешь, хозяину будешь напоминать. Больше не забудешь, в зеркало чаще посматривай. До встречи.

Парни вышли на рампу, легко спрыгнули к машине, забросили пакет на заднее сиденье. Фима посмотрел на часы, протянул руку, провернул ключ в замке зажигания. Ключ оставался в машине все то время, что они отсутствовали, дверцы приоткрыты, тонированные стекла в окнах опущены.

«БМВ» завизжал протекторами и, развернувшись чуть ли не на месте, умчался со двора.

— Теперь уже все? — спросил Серый.

— Теперь к Карлу, — ответил Фима, — куда ж еще? Пеликан последним был.

* * *

Хозяин небольшого, уютного бара «Лондон», находящегося в ста метрах от людной центральной улицы, сегодня сам стоял за стойкой. Были у него и два бармена, и официант, но сегодняшний вечер накануне выходного дня обещал быть шумным. На двери бара красовалась табличка: «Извините. Закрыто».

В баре на семь столиков и на пять табуретов у стойки, кроме хозяина, находились еще два человека: вор в законе Карл и его девятнадцатилетний крестник Николай Бунин в темных очках на красивом бледном лице. В двери изнутри бара из замка торчал ключ. Музыка звучала непривычно тихо, хотя колонки и аппаратура за спиной бармена-хозяина могли дать такой звук, что стены стали бы пульсировать, а бокалы с коктейлями заползали бы по мраморной плите стойки бара.

Но сегодня был не тот вечер, когда гремит музыка, дверь открыта настежь, а над стойкой до рези в глазах мигают лампочки. Бунин пил кофе, а перед смотрящим — Карлом стояла белая чашка и такой же белый чайник. Карл через ровные интервалы времени наливал в чашку немного чаю и не спеша выпивал. Его темный дорогой плащ с большими костяными пуговицами висел на плечиках за спиной.

— Еще чего-нибудь, может? — Хозяин бара, коротко стриженный мужчина лет тридцати восьми, вышел из-за стойки и глянул на Карла, сидевшего спиной к двери.

— Не суетись. Ничего не надо. Хороший чай быстро не выпьешь.

Карл не мог сдержать улыбку, когда смотрел на Бунина. Парень умело изображал из себя слепого — то промахивался рукой мимо чашки, то не мог отыскать ложечку.

За дверью бара, на улице за пластиковым столиком, под единственным раскрытым зонтиком (все остальные были сложены) сидели двое блатных с синими от татуировок кистями рук. Одеты они были модно. На одном черный, на другом белый костюм. И рубашки: у одного белая, у другого черная. Абсолютно зеркальное сочетание, только вот лица и прически разные.

На другой стороне улицы притаилась машина, в которой сидели двое пацанов. Иногда они переглядывались друг с другом — те из машины и эти у двери, под зонтиком. Пепельница, пачка «Кэптен Блэка», две зажигалки, черные очки — все это лежало на льняной скатерти. Если кто-то из прохожих подходил к двери бара и, не заметив таблички, дергал ручку, толкал дверь плечом, один из блатных предельно вежливо, мягким певучим голосом произносил:

— Будьте любезны, не дергайте дверь, сегодня она не откроется. Приходите завтра.

Одного взгляда вкрадчиво говорившего пацана и улыбки его приятеля было достаточно, чтобы без лишних объяснений отойти подальше от бара «Лондон».

Правда, дверь иногда открывалась, но только для избранных.

«БМВ» подъехал так тихо, что даже тормоза не запищали. Дверца распахнулась, и на асфальт вышел Фима. Блатные, один в черном, другой в белом костюме, глянули на него, он на них. Фима подошел к двери, держа под мышкой объемный черный пакет, трижды негромко ударил в стекло, и дверь перед ним открылась. Фима вошел в бар, дверь без промедления закрылась, щелкнул замок. Блатной в черной рубашке поднялся, подошел к машине, нагнулся и, подмигнув, знаком показал водителю, чтобы тот уезжал.

«БМВ» уехал, блатной вернулся на место, закинул ногу на ногу и закурил.

Фима коротко кивнул смотрящему. Карл ответил, бросив на него испытующий, быстрый, как вспышка фотоаппарата, взгляд. Хозяин бара поднял прилавок. За стойкой была небольшая комнатка, где сидел седой мужчина и с ловкостью картежника безо всякой счетной машинки пересчитывал свезенные из района деньги и складывал их в обыкновенную хозяйственную сумку с замком-«молнией». Он принял пакет у Фимы, быстро раскрыл его и тут же брезгливо поморщился.

— А еще говорят, что деньги не пахнут. Да они просто смердят!

— «Пеликан и K°», — уточнил Фима. — А то ты не знал, что рыбные «бабки» привезем!

Немолодой мужчина в вельветовых брюках и сандалиях на босу ногу работал с деньгами быстро. Купюры мелькали в его пальцах, складывались в пачку, щелкала резинка, и пачка летела в черную хозяйственную сумку, банальную, как мусорный бачок. Деньги сейчас для него были просто бумагой, они его абсолютно не возбуждали. А вот Фима сглотнул слюну, когда увидел чрево сумки, набитое тугими пачками банкнот — долларами, евро и рублями.

— Деньги — дрянь, но без них никуда, — сквозь зубы процедил мужчина, показывая Фиме жестом, что он не любит, когда стоят над душой.

Фима покинул комнатку, но не через бар, а по узенькому коридору, где с трудом могли разминуться двое, — к железной двери, у которой стоял блатной с зажженной сигаретой в зубах и «стволом» — рукоятка со спиленной звездочкой вызывающе торчала из-под брючного ремня. Блатной глянул в «глазок» во двор, открыл одну дверь, затем другую. Фима вышел. У крыльца, почти вплотную к двери, стояли три машины. Поодаль, метрах в пятнадцати, у «БМВ» топтался Серый.

Бунин допил кофе, выкурил четвертую за час сигарету. Карл взглянул на часы.

— Ты еще кого-то ждешь?

Законник кивнул, насупил седые брови. Лицо у него стало суровым, и Николай, хорошо знавший Карла, понял, что тот взволнован и не пытается скрыть беспокойство.

Хозяин бара закатал рукава белой рубашки и принялся протирать стаканы. Карл клацал затвором бензиновой зажигалки, а когда ему это надоело, зажег ее, но сигарету прикуривать не спешил, вертел в чутких пальцах вора-карманника, играл с нею. Наконец прикурил, защелкнул крышку.

В это время из-за стойки вышел кассир:

— Одного еще не хватает. Ждать будем?

— Будем.

— Чай? Кофе? — спросил хозяин, когда кассир подошел к стойке.

— Минералки. Душновато там.

— Кого ждем? — спросил Бунин, прекрасно зная, что Карл не из тех, кто позволит красть у себя время и станет ждать припозднившегося с платой «бизнесюгу».

Николай не мог понять, почему вор в законе не схватит мобильник или не пошлет пацанов разобраться, чтобы быстро смотались туда-обратно и привезли если уж не деньги, то информацию. Карл больше не глядел на часы. Чай в чайнике уже давно кончился, законник сидел неподвижно, с полуприкрытыми глазами, словно вспоминал что-то далекое. Иногда на тонких губах пробегала, как ветер по паутинке, волна улыбки и тут же гасла. Если бы Бунину не надо было притворяться слепым, то он взял бы с полки какую-нибудь книжку и принялся читать, не спеша переворачивая страницу за страницей. Но роль слепого музыканта следовало играть до конца. Из всех присутствующих только Карл знал о нем правду.

Николай смотрел на дверь сквозь темные стекла очков, курил, разглядывал руки Карла и его лицо, пытаясь отгадать, к кому же это вор в законе так неровно дышит, что даже опоздание прощает.

Вдруг Карл вздохнул, открыл глаза:

— Замаялся?

— Есть немного, — ответил Бунин.

— Ждать надо уметь. Иногда ждать тяжелее всего на свете, хотя жизнь человека и есть ожидание смерти с момента рождения. И вот что интересно, никто ведь и не спрашивает: хочет человек на белый свет появиться или нет? Хочет он бояться смерти?

Карл взял зажигалку, спрятал ее в кулаке. А когда разжал пальцы, зажигалки на ладони не оказалось. Бунин сделал вид, что ничего не заметил, он ведь слепой.

За дверью бара «Лондон» резко и противно взвизгнули тормоза. Бунин даже поежился. А законник и не шелохнулся, не повел головой. Из машины, остановившейся в переулке прямо напротив бара, выскочил мужчина с портфелем, резко захлопнул дверь. За ним следом выбежала девушка, тряхнула копной черных кучерявых волос.

— И я с тобой, — закричала она. — Слышишь, дед, не хочу я одна в машине сидеть, надоело мне!

Блатной метнулся девушке наперерез, но широкоплечий пожилой мужчина с седыми волосами гаркнул утробным голосом:

— Меня Карл ждет.

Блатной отступил.

— Открой, — сказал Карл хозяину, вставая со стула и потягивая спину.

Мужчина вошел, следом за ним — девушка.

— О, да ты не один! — Карл пожал руку пожилому мужчине, похлопал его по спине.

— Прости, застрял в пробке — ни туда и ни сюда.

— Понятно. Присаживайся. А это что за красавица, прямо цыганка? Кармен какая-то. Лицо знакомое.

— Внучка моя Светлана.

Карл отступил на шаг, сощурил глаза, изучая внучку бизнесмена, торгующего сантехникой, Анатолия Ивановича Железовского.

— Не сразу признал. Ребенком еще недавно была. Незадача вышла. Волосы у нее теперь темные и кучерявые. Она же брюнетка, а звать Светлана. Непонятки, Толик, непонятки…

— Да кто ж ее знал, какая она будет, когда вырастет? Родилась, вообще волос не было; пушок светленький, и все.

— Я вас тоже помню. Маленькой на колени меня к себе сажали. — Светлана Железовская, ничуть не смущаясь, оглядывалась по сторонам, — и на скрипке я вам играла. Вы еще сказали, что у вас виолончель итальянская дома есть. Вас Олег Карлович зовут, вы приятель моего деда. Почему же вы теперь Карлом называетесь?

— Я и тогда Карлом назывался. А теперь не лезь, Светлана, во взрослые разговоры.

Все казалось девушке удивительным — и мужчина, метнувшийся наперерез деду, и Карл, которого она видела последний раз лет пять тому назад, он стал теперь такой же седой, как ее дед, и красивый парень с бледным лицом в черных очках, и бармен, слишком уж солидный для такого маленького заведения.

Карл не сказал Анатолию Железовскому «садись», не принято это слово у бывших зэков. Он просто кивнул, сделал едва заметный жест рукой, и Анатолий присел за стол, но не за тот, где расположился Бунин, а за соседний. Бизнесмен, приехавший с внучкой, передал пакет кассиру.

— Книги я тебе привез, Карл.

— Книги? — не сразу сообразил смотрящий.

— Те, что должен был сегодня отдать.

— А… да, мой человек их просмотрит.

Кассир с пакетом исчез в задней комнатке, а Светлана подошла и села на место Карла прямо напротив Николая.

— Дед, — обратилась она к Железовскому, — у меня денег нет, а я кофе хочу.

— Мы не долго, — строго произнес Железовский.

— Ну что ты так! Нельзя отказывать красивой девушке. Нельзя ее обижать. Приготовь кофе. — Карл говорил тихо, но его все слышали, в том числе и бармен.

— И мне, — вставил Бунин.

Карл и Железовский тихо переговаривались; казалось, они просто сидели и глядели друг на друга. Каждый из них видел что-то свое, но вспоминали они одно и то же.

— Тебя как зовут? — первой спросила Светлана.

— Николай, — ответил Бунин.

— Мое имя ты уже слышал — Светлана.

— Слышал.

— Ты для прикола очки носишь? Или… — Девушка замялась.

— Нет, я слепой, — без тени смущения сказал Бунин.

— Извини, я сегодня взбалмошная. Сама не знаю, что говорю.

— Ничего страшного. Я привык к этому, а раньше я видел.

— Совсем-совсем не видишь?

— Я не вижу тебя, только слышу.

— Как интересно! Музон какой-то знакомый, — вдруг сказала Светлана и принялась перебирать пальцами по столу, словно играла на пианино.

— Шуман, попсовая обработка, — сказал Бунин, глядя на тонкие без маникюра пальцы Светланы.

— Похоже, точно, Шуман! А ты меломан? — уже заинтересовавшись Николаем, спросила девушка.

— Люблю музыку и даже немного играю.

— На чем, если не секрет?

— На клавишах, на рояле.

— Я на скрипке, — призналась девушка. — И честно тебе скажу, надоела мне моя скрипка, как горькая редька. Если бы не дед, я бы уже послала всю эту музыку. Но он меня пилит по-черному, каждый день заставляет заниматься.

Бунин смотрел на Светлану и видел, что она не совсем понимает, в какой компании оказалась.

«Наверняка дед ее оберегает, балует, вот и смотрит девчонка на мир через розовые очки».

— Он у тебя музыкант?

— Какой музыкант, сантехникой торгует! Музыканта нашел. Король унитазов, умывальников начальник. Ну, это я шучу. Он просто клевый, суперный дед, я бы без него пропала. Дед меня сегодня брать не хотел, а я увязалась, он мне ни в чем отказать не может. И чего он упирался? Всех-то дел было Олегу Карловичу книги передать. А какие книги, даже не сказал.

Бунин поздновато понял, что девушка ему уже успела понравиться.

«Не так чтобы очень, Светлану красавицей не назовешь, высокая, тонкая и… какая-то нервная. Тонкий нос, большие глаза, чувственный рот и волосы, похожие на черную грозовую тучу». — Бунину захотелось дотронуться до них, на вид они были мягкие. Даже зуд появился на кончиках пальцев.

Светлана красиво держала чашку в длинных чувствительных пальцах, красиво поворачивала голову на тонкой шее, красиво и немного грустно улыбалась. И Бунин понимал, почему ее улыбка немного грустная — она его жалеет. Она уверена, что он слепой. Он чувствовал, что девушке хочется спросить у него, но она не решается. Бунин даже вопрос угадал: обычное желание зрячего узнать, как воспринимает мир человек, лишенный зрения.

Но вопрос задать Светлана Железовская не успела, как и не успел спросить у нее номер телефона Бунин. Она, в свою очередь, подумала, что если напишет телефонный номер на бумаге, то Николай и прочесть его не сможет.

–…если что, не стесняйся. Твое опоздание сегодня — это ерунда. Я ведь тебе по жизни должен, — тихо сказал Карл, глядя в глаза Железовскому. — С тобой мне тяжело рассчитаться будет.

— Ладно, не надо. Мы уже люди в возрасте; видишь, внучка какая? — Железовский повернул голову и помрачнел, увидев, что Светлана болтает с парнем в темных очках.

Кто может сидеть в баре вместе со смотрящим? Молодой жулик. Кому же захочется, чтобы его внучка связала свою жизнь с преступником?

Железовский встал:

— Прости, что задержался. Не получилось вовремя приехать, больше не повторится. С другого ты бы шкуру спустил.

Карл покусывал губу. У него на глубоких залысинах поблескивали капельки пота.

— Светлана, пошли.

Федор, хозяин бара «Лондон», подошел к двери и повернул ключ.

— До встречи, — тихо, но так, чтобы услышала Светлана, сказал Николай.

— Надеюсь, — как бы между прочим обронила девушка, тряхнула головой, и ее черные волосы разметались по плечам.

Появился кассир и коротко сказал:

— И тут порядок.

— Тогда едем.

Карл редко кому жал руку, и хозяин бара в число избранных не входил, законник удостоил его еле заметного кивка.

— Ты теперь за девкой побежишь? Девка красивая, — подшучивая над Буниным, сказал Карл. — Я бы за такой красавицей… в твои годы… — Законник махнул рукой, дескать, что я тебе рассказываю, у самого глаза есть, хоть и не все об этом знают. И тут же уже для кассира и для хозяина бара громко произнес: — Вот если бы ты ее видел, тогда бы понял, о чем я говорю, в следующий раз попроси лицо пальцами ощупать. На месте не усидишь.

Бунину хотелось выкрикнуть:

«Да видел я, видел! Нравится она мне, согласен я с тобой, и найду я ее, не сегодня, конечно, а завтра или послезавтра, и даже дед ее не отговорит со мной встречаться. Хотя он не простой «бизнесюга», а, судя по всему, твой кореш, Карл».

Все, кроме хозяина бара, вышли во двор, быстро расселись по машинам. Три автомобиля, словно по команде, сорвались с места и через арку выехали в переулок.

— Все путем, слава богу, — сказал Карл, посмотрев на часы. — Монголу ждать не придется. Не любит он ждать.

Карл, как всегда, когда вез «филки», сам сидел за рулем машины.

— Слушай, а кто это был? — спросил Бунин, глядя на рубиновые огни передней машины.

Карл догадался, о ком спрашивает Николай, но в ответ лишь пожал плечами, словно не понял, кем интересуется крестник.

«Если не отвечает, значит, так надо», — решил Николай, приглаживая волосы.

Через полчаса кортеж уже был за Кольцевой дорогой.

Подобная процедура повторялась два раза в месяц. Деньги сдавались в воровской общак регулярно, как в банк. Вор в законе, носивший погоняло Монгол, уже десять лет сидел на воровском общаке. Он никому не делал скидок. Общаковые «филки» — это серьезно и свято. Монгол год тому назад настоял на том, чтобы один молодой авторитет был раскоронован только за то, что играл в карты на предназначенные для общака деньги. Авторитет не проигрался в минус, ему удалось отыграться и «филки» привез вовремя, но он не имел права рисковать тем, что ему не принадлежало. Случай из ряда вон выходящий, даже старые воры не могли припомнить точно, когда в последний раз была раскоронация. Монгол уже не покидал свой дом-крепость несколько лет, прикованный болезнью к инвалидной коляске, но за делом смотрели его доверенные люди, смотрели строго и поблажек никому не давали.

Так уж сложилось, и Монгол не возражал, что Карл, поставленный смотрящим одного из центральных районов, неизменно привозил «филки» на час раньше отпущенного срока.

«Я во всем люблю иметь запас», — объяснял законник.

Но уже истекал час с того момента, как в доме Монгола должен был появиться Карл, а того еще не было. Монгол знал: случись что-нибудь серьезное, ему бы дали «звон», поставили бы в известность. Карл не мог просто так сломать годами установившийся ритуал приезжать раньше назначенного. И тем не менее это случилось, казначей занервничал. На Карла он имел серьезные виды. Казначей лучше, чем кто другой, понимал, что сам он не вечен, болезнь съедала его, и он уже много раз просчитывал в уме возможные варианты передачи общака Карлу — более достойного вора на роль казначея он не видел. Монгол подозревал, что Карл постарается отказаться, но, в конце концов, никуда не денется, если братва так решит.

Монгол сидел у балконной двери в гостиной чуть меньше часа. Он даже послал доверенного блатного — Цыгана к «Лондону», посмотреть, не случилось ли беды. Карла все еще не было.

Казначей смотрел в окно на летний закат. Рядом с инвалидной коляской стоял хромированный штатив с капельницей. Игла была воткнута в вену левой руки, и Монгол иногда, скосив зрачки в узких глазах, смотрел на то, как розовая прозрачная жидкость, похожая на молодое вино, капля за каплей втекает в его тело. Жидкости в бутылке становилось все меньше и меньше, а Карл все не появлялся.

Рядом с инвалидной коляской на столике лежал мобильный телефон. Стоило взять его, набрать номер Карла и узнать, что с ним. Но казначей воровского общака к трубке не притрагивался. Час еще не прошел, и позвонить Карлу значило показать, что ему не доверяют. Смотрящий был вправе приехать и минута в минуту.

Уже третий год в доме Монгола жил врач. Раньше хватало одного-двух визитов в неделю, а с тех пор как казначею пришлось обзавестись инвалидной коляской, помощь могла понадобиться в любой момент. Монгол до последнего времени цеплялся за жизнь, в душе надеясь, что произойдет чудо и он вновь станет хозяином своему одряхлевшему телу. Но с полгода, как что-то сломалось в нем, он перестал бояться встречи со смертью, смирился с ее неизбежностью. И вот тогда… нет, конечно же, он не выздоровел. Болезней у него было так много, что врач иногда даже терялся, не зная, с какой бороться в первую очередь. Но произошла стабилизация.

«Теперь я мумифицировался и буду жить вечно», — шутил Монгол.

Изредка он позволял себе выбраться из коляски, пройти по комнате, лечь в кровать. Спал Монгол мало. Диагнозами перестал интересоваться.

Окна в доме раньше открывались редко, элементарного сквозняка могло хватить для того, чтобы Монгола свалила пневмония. Тюрьма — не курорт, оттуда здоровыми не выходят. Оттуда выносят тяжелые воспоминания и зачастую неизлечимые болезни. Теперь же казначей позволял себе иногда посидеть у открытого балкона. За решеткой в сырых камерах и холодных бараках Монгол провел немало — четыре ходки было за плечами. Во вторую его короновали. Вспоминать тюрьму и лагеря Монгол не любил, хотя его память хранила все — имена, погоняла, запахи, погоду. Он помнил номера камер, в которых «парился», и если бы захотел, то смог бы восстановить любой из дней, проведенный в тюрьме, или лагере, или в вагоне на этапе.

Но зачем себя изнурять страшными воспоминаниями? Жизни и так осталось мало.

Дверь в комнату открылась, в стекле двери на балкон отразился лысый блатной с оттопыренными ушами и странным погонялом Чук. Он тихо произнес одно лишь слово:

— Карл.

Пальцем правой руки Монгол подозвал Чука и показал, чтобы тот переставил капельницу, подкатил кресло к дивану. Карл вошел, черный плащ накинут на плечи, кепка зажата в руке. На одутловатом мучнисто-белом лице Монгола появилась улыбка, не вымученная, не поддельная, а искренняя; так Монгол улыбался редко кому.

Карл приблизился, и они поздоровались. Карл, сжав пальцы Монгола, ощутил, что рука у того влажная, холодная, хотя Монгол постарался, чтобы его рукопожатие оказалось сильным.

— Располагайся, — слабым голосом произнес Монгол. — Проблемы были?

Карл бросил на край дивана плащ, сел, закинул ногу на ногу, провел ладонью по седому ежику волос.

— Не гони, Монгол, я вовремя, — смотрящий постучал ногтем по циферблату часов, — секунда в секунду.

— Все решилось? — не получив ответа на первый вопрос, Монгол задал второй.

Карл кивнул и улыбнулся:

— Знаю, что ты ждал. Рамсы разводил.

— Выпьешь? Закусишь?

— Я не один.

— А с кем? — Монгол наморщил лоб, сдвинул к переносице брови. Пальцы правой руки зашевелились.

— С крестником.

Монгол улыбнулся. Все, что было связано с Николаем Буниным, его радовало.

— Почему в дом не позвал? Мои пацаны его пропустили бы без базара.

— На улице курит. Нравится ему у тебя, слушает, как сосны шумят.

Монгол хмыкнул:

— Шум хвои, конечно, приятный, успокаивает, но я его на лесоповале наслушался вдоволь. Да и ты тоже. Пусть его минует чаша сия, пусть его бог хранит. Хотя он и там не пропадет, твоя у него закалка — крепкая, — рассудил Монгол.

При этом он наблюдал за выражением лица Карла. А тот играл дорогой зажигалкой, вертя ее в пальцах; зажигалка то исчезала в ладони, то появлялась. Монгол даже залюбовался, и не ловкостью, а изяществом, артистизмом, с каким Карл все это проделывал.

— Не забываешь ремесло? Репетируешь?

— Не забываю, — ответил Карл, — на трамвае регулярно катаюсь.

— Оно и правильно. С ремеслом оно всегда проще и спокойнее. И неважно, какое оно; главное — делать это лучше других. Да что я перед тобой распыляюсь, ты это и без меня знаешь. Я твоего крестника уже месяца три, наверное, не видел. Позвал бы.

— Ты приглашаешь здесь, а не я, — ответил Карл. — В другой раз вместе с ним зайдем.

— Знаешь, Карл, — уже серьезно произнес Монгол тем голосом, от которого у блатных, прошедших зону, мурашки по спине бежали, — другого раза может и не быть.

Карл подался вперед, пристально посмотрел в глаза Монгола:

— Ты чего это?

— Слабею. Тяжело признаться, но на кровать без чужой помощи залезть не могу. Мало мне осталось. Ну да ничего, надеюсь, успею. — Глаза у Монгола сверкнули хитрым огнем.

— Что успеешь, Монгол? О чем это ты?

— Я все о том же: готовься дела мои принимать. Вот сдам их тебе, может, легче станет.

— Мне казалось, что ты поздоровел, в силу вошел, — усмехнулся Карл. — Ты мне это уже третий год втираешь — и жив-здоров пока, слава богу.

— Вот именно, слава богу, — Монгол погрозил Карлу пальцем, но при этом лицо его стало невероятно серьезным.

— Пройдет еще год, и мы с тобой это дело обмозгуем, — пообещал Карл и положил ладонь на плечо Монгола. — Ты раньше смерти в яму не лезь и до расстрела не умирай.

— Я знаю, — отрезал Монгол. — Я хочу, чтобы ты, Карл, сказал мне «да». Потому как насильно счастлив не будешь, да и тебе пора с показательными выступлениями в трамваях да переходах завязывать. Если я слово закину, то поставит тебя братва на общак.

— Я вор-щипач, — сказал Карл, затем повторил громко и отчетливо: — Вор! Я в банковских делах мало смыслю.

— Я тебя научу, — прошептал Монгол. — Я ведь тоже вор, и тоже не родился казначеем. Или ты забыл, что я вор?

— Не хочу я этого, — выдохнул Карл. Ему захотелось закурить.

— Ладно, подумаю, — вдруг смягчился Монгол, и его напряженное лицо, до этого застывшее, как гипсовая маска, немного расслабилось. — Так ты подумай, Карл, — произнес он, протягивая руку, — и не удивляйся, если слух среди братвы пойдет, что я тебя на ближайшем сходняке предлагать стану. Так надо.

Карл пожал холодную ладонь, кивнул на прощание и тоже улыбнулся, давая понять казначею воровского общака, что напрасно тот гонит волну, что жить ему еще долго.

И Монгол понял, что Карл в своем поступке абсолютно искренен и не пытается его обмануть, а по-настоящему желает ему здоровья, того самого, которого Монголу недоставало.

Бунин ждал Карла, сидя на крыльце, с погасшей сигаретой в пальцах. В темных стеклах очков отражался закат, бледное лицо казалось золотым. Такими же были и руки с длинными, чуткими пальцами музыканта. Бунин слышал, как открылась дверь, но голову не поворачивал, продолжая играть роль слепого.

— Пойдем, — сказал Карл, тронув его за плечо.

Они сели в машину.

— Ну, как Монгол? — спросил Николай.

— Тебя хотел видеть.

Бунин кивнул. Машина выехала за ворота и помчалась к Москве.