Отступать дальше некуда. Это книга о ленинградском поэте Юрии Борисове

Сергей Иванович Шишков

Это книга о ленинградском поэте Юрии Борисове. Жизнь была для него огромным испытанием, преодолевая которое, он находил темы для своих стихов и песен. О его жизни мало кто знает, но его песни в магнитофонных записях в 70—80-е годы украдкой слушали тысячи людей, сидя где-нибудь в ленинградских коммуналках и общежитиях. Тогда он сочинял навсегда ушедшей эпохе новые гимны. Хочется, чтобы имя этого замечательного поэта открылось современному читателю и слушателю.

Их жизнь романсами согрета

К написанию песен Борисова подвигла встреча, организованная Валерием Агафоновым, с молодым вильнюсским поэтом и автором музыки к своим стихам Юрием Григорьевым.

В 1968 году Агафонов пригласил Юрия Борисова поехать с ним в Вильнюс, в котором жила его жена Елена Бахметьева и много друзей, среди которых оказались и поэты. Агафонов и познакомил Юрия Борисова с поэтом Юрием Григорьевым, писавший, как ему казалось, нестандартные песни.

Незадолго до этого тот издал сборник своих стихов, что делало нового поэта заметной фигурой в кругу творческих личностей.

Для Борисова эти стихи явились толчком в поэтическое творчество, и две песни из этого сборника ему особенно понравились.

Одна из них «Расскажу тебе, спою про метель», исполненная Валерием Агафоновым, была воспринята очень тепло, хотя стихи были простыми по смыслу: осень в виде отставшего от стаи журавля тревожили душу, навевали щемящее чувство тревоги.

Возможно, образ одинокого журавля и был воспринят Борисовым, как ассоциация на самого себя. Приведём эти стихи полностью.

Расскажу тебе, спою под метель,

Если сердце просит.

Вот отстал от стаи журавель,

В хмуром небе осень.

Над полями плывут облака,

Ветер листья носит.

До чего ж черна и высока

Над полями осень.

Мой охотник, не стреляй в журавля,

Одинок он очень.

Велика под крыльями земля,

Только в крыльях осень.

Ну, а впрочем не жалей, подстрели,

Пусть снежком заносит.

Ведь пока в хмуром небе журавли,

Не проходит осень.

Вторая песня Юрия Григорьева «Пятый год» захватила Борисова ещё больше.

Пятый год. Эсеры жгут хлеба —

Сад и нивы в заревах багряных.

А в часовне тихой свет лампад —

Молится захожий божий странник.

Теплая сусальная земля —

Взгляд к тебе слетит полночной птицей.

За холмом солдаты пропылят.

Мурава росою задымится.

По стерне ушел и скрылся в лес

Поджигатель — дылда босоногий.

Чутким шагом, не зашелестев,

Я за ним скользну ночной дорогой.

С ним, как зверь в ольшанике густом,

К роднику студеному приникну.

Ключ в тумане, словно молоко,

Из земли, из груди материнской.

Счастлив тот, кто после страшных дел

К матери вернулся, как младенец.

Мир часовням в дремлющей листве,

Саду мир и беспокойным теням.

Только б Третий Рим горел дотла —

С кесарем любым его не жалко.

Только б ты душа моя, душа,

До рассвета радостью дышала.

И хотя ни Григорьев, ни Борисов никогда не были даже знакомы с участниками белогвардейского движения, эта тема их творчества обоим оказалась близка их духу.

Знакомство со стихами Юрия Григорьева и многолетняя дружба с Валерием Агафоновым заставили Юрия Борисова всерьез обратиться к авторской песне.

Фото Юрия, ему 28 лет

Песня «Всё теперь против нас…», сочинённая Юрием Борисовым в 1967—1968 годах, стала ответом вильнюсским поэтам, а также главной темой в его творчестве.

Жаль, что невозможно описать красоту и силу музыки этой песни, которая с особым трепетом была воспринята Агафоновым, голос которого, тёплый и нежный, полный любви и страдания, подкреплённый пронзительными и тревожными звуками гитары, передавал просто и непринуждённо сложнейшие переживания поэта.

В её звучании слышится и не находящая разрешения тоска, и осознание высшей ценности мгновений, где просыпается дух, озаряется чувство, как высший смысл божественной природы перед ощущением грядущей катастрофы.

Одна из почитательниц их творчества Валентина Гуркаленко оставила свои впечатления от услышанной песни такими словами:

— А когда Агафонов запел «Белую песню», моё сердце, словно лезвием надрезали, и рубец этот до сих пор не заживает. Я сидела и плакала, и другие тоже.

Приведём текст полностью и попытаемся понять поэтический смысл этих замечательных стихов.

Всё теперь против нас, будто мы и креста не носили.

Словно аспиды мы басурманской крови,

Даже места нам нет в ошалевшей от горя России,

И Господь нас не слышит — зови не зови.

Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиду,

Ждем холопскую пулю пониже петлиц.

Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду,

И предали анафеме души убийц.

И не Бог и не царь, и не боль и не совесть,

Все им «тюрьмы долой» да «пожар до небес».

И судьба нам читать эту страшную повесть

В воспалённых глазах матерей да невест.

И глядят нам во след они долго в безмолвном укоре,

Как покинутый дом на дорогу из тьмы.

Отступать дальше некуда — сзади Японское море,

Здесь кончается наша Россия и мы.

В красном Питере кружится, бесится белая вьюга,

Белый иней по стенам московских церквей,

В белом небе ни радости нет, ни испуга,

Только скорбь Божьей Матери в белой лампадке ночей.

Очень сильное эмоциональное состояние передают метафорические образы, созданные автором.

В них заложены спрессованные чувственные сочетания тягостного состояния безысходности, в котором находились бойцы Белой Армии.

Юрий Борисов рисует огромное, словно взволнованное море, пространство растревоженной страны от «красного Питера» до Японского моря, эмоционально усиленное образом «Отступать дальше некуда — сзади Японское море, Здесь кончается наша Россия и мы», где акцент делается на слове «наша», то есть на невозвратое родное, навсегда ушедшее время.

Автор, словно шифровкой, помечает время действия этой трагической истории гражданской войны в России: «Вот уж год, как Тобольск отзвонил по царю панихиду».

Известно, что Тобольск с 13 августа 1917 года по 13 апреля 1918 года был местом ссылки последнего русского царя и его семьи. Годовщина этого события была отмечена панихидой — церковной службой по умершему царю, где были преданы анафеме — проклятию «души убийц».

Перед нами по воле автора выразительными штрихами предстаёт «ошалевшая от боли Россия», которая «под мундирами прячет обиду», ждёт «холопскую пулю пониже петлиц», где видны «воспалённые глаза матерей да невест» и «покинутый дом на дорогу из тьмы».

Приводится и сильное с нарастающим чувством покинутых на смерть людей сравнение «Словно аспиды мы басурманской крови», звучащее приговором новой власти, как разрушителям веры и родины, где аспиды — ядовитые змеи, а басурманы — люди, не принадлежащие в христианской вере.

Вся первая строфа стихотворения состоит из картины событий, где не изображено ни одно конкретное лицо. Используя местоимения «нас», «мы», «нам», автор настойчиво указывает на множественность страдающей армии, заставляя тем самым читателя представить себе загнанное в тупик огромное войско.

Далее этот трагизм усиливается ещё больше, захватывая пространство всей огромной страны, «ошалевшей от горя России». Но и этого мало. Для раскрытия темы используется вселенское трагическое восприятие: «И Господь нас не слышит, зови, не зови».

В дополнение к этому состоянию внутренний трагизм раскрывается в медленном движении времени. Оказывается, что «вот уж год мы не спим», «под мундирами прячем обиду», «ждём холопскую пулю пониже петлиц». Автор не случайно указывает место «пониже петлиц», то есть в самое сердце.

Он далее как бы шагает по стране от Питера до Японского моря и, являясь наблюдателем, извещает «как Тобольск отзвонил по царю панихиду», как «предали анафеме души убийц».

Юрий Борисов хорошо знал историю царской семьи Николая Второго. Бывая в Царском Селе, он гулял возле Александровского дворца, последней резиденции царской семьи.

В стихотворении отражена и другая сторона «красного Питера», представшая перед ним как свободная стихия анархии, уничтожавшая устои старой жизни, у которой в чести «И не Бог, и не царь, и не боль, и не совесть», а «всё им «тюрьмы долой» да «пожар до небес».

Оценка автора этих картин однозначна и заключена в словах:

— «И судьба нам читать эту страшную повесть

В воспалённых глазах матерей да невест».

Но вот ещё деталь, рисующая ушедшую жизнь этой некогда «белой» силы.

На пространстве России она «кружится» и «бесится» в образе «белой вьюги», «в красном Питере» она движется в виде «белого инея», а в Москве — ползёт «по стенам московских церквей».

Автор молитвенно уносит нас и в вышину, где «в белом небе ни радости нет, ни испуга, только скорбь Божьей Матери в белой лампадке ночей».

Если сравнивать стихи Григорьева «Пятый год» и Борисова «Белая песня», то картины Борисова видятся масштабнее, точнее, образнее и выразительнее. Это настоящий гимн безнадёжности и обречённости.

Хочется задать вопрос: откуда же у двадцатичетырёхлетнего автора появилось такое понимание этого далёкого от него мира — трагического состояния русской белой армии?

Ответ нашёлся сам собой в одной из публикаций.

— Почему вы о белогвардейцах свои песни пишете? — спросили однажды у Борисова.

— А я был там… — ответил он.

Ответ был воспринят, как не слишком удачная шутка — ни в какой белой армии Борисов не мог быть. Но он ведь не Белую армию и имел в виду.

Его «там» — означало не пространство, не время, а состояние безвыходности, в котором подобно ошалевшим от горя белогвардейцам, находился и сам Борисов.

А то, что стихотворение получилось ёмким и образным виноват его талант как поэта. Оно стало программным во всём его творчестве.

На одном из концертов Юрий Борисов о своей «Белой песне» так сказал:

— Эту песню я никому не посвящаю. Эта песня предназначена всем. Это наша история.

С рождения этой песни Борисов стал и поэтом, и композитором.

Она стала программной и в творчестве Валерия Агафонова, который первым и исполнил её в кругу своих друзей.

Фото Валерия Агафонова в 70-е годы

С этого времени между Юрием Борисовым и Валерием Агафоновым сложилась настоящая творческая дружба, где Юрий показал себя зрелым поэтом и композитором, а Валерий Агафонов выдающимся исполнителем его песен.