Внизу наш дом

Сергей Калашников, 2017

Может ли летчик-испытатель повлиять на судьбу государства? Если он второй раз проживает свою собственную жизнь, зная наперёд многое из того, что произойдёт в будущем, – то может. 1934 год. Ему снова одиннадцать лет, и с ним знания человека, увлечённого авиацией на протяжении полувека.

Глава 17. Жизнь-жестянка

— Давайте, Александр Трофимович, поговорим о планах на будущее.

Сидим мы сейчас не на заводе, а в моём гостиничном номере. Конарев и стенографистка Наденька нанесли мне визит, о котором предупредили заранее.

— Давайте. Начнём, наверное, с того, что связано с коллективом Поликарпова.

— Что? Вы не всё изложили? — охнул мой куратор. — Там же работы распланированы на много лет вперёд.

— Этого недостаточно, — улыбнулся я. — Во-первых, сам Николай Николаевич давно осознаёт, что заложенный в проекте самолёт не станет королём воздуха — из-за своей многофункциональности он окажется несколько перетяжелён, отчего потеряет в динамике и будет проигрывать самолётам противника. А нам потребуется истребитель истребляющий. В первую очередь, истребляющий истребители. Машина для захвата господства в воздухе.

Поверьте, он уже задумал отсечь от семнадцатого всё лишнее, облегчив его и обжав, оставив только пару пулемётов и далеко не противотанковую пушку — этого хватит против любых самолётов противника, а лучшей защитой такой машины послужат маневренность и скорость.

Не нужно ему в этом мешать. Лучше иногда закрыть глаза на некоторое самовольство, чем задушить на корню хорошую идею. Тем более что технологически этот семнадцатый — обозначим его индексом «М», что значит маневренный — окажется близок к основному — универсальному. То есть перестройки производства под себя не потребует — обе машины можно будет даже чередовать в одном потоке.

— Ну, это понятно, — согласился Конарев. — Но это даже не план, а просто предвидение.

— Ещё Николаю Николаевичу поручат проектирование высотного истребителя для противовоздушной обороны промышленных центров. Высотность где-то больше десяти тысяч метров и кислородное оборудование. Но от меня там ничего не потребуется — этот коллектив справится с задачей сам, причем наилучшим образом. Где-то после тридцать восьмого года — то есть успеют вовремя.

— А почему не сейчас?

— Нет подходящего мотора. Но появится он именно тогда, когда нужно. И новая высотная машина в своей конструкции впитает в себя опыт, накопленный при работе над нашим семнадцатым. Так было и в прошлый раз. Только тогда этот семнадцатый так и не «допилили» — то Валерий Павлович летал в Америку через Северный полюс, то Поликарпов строил истребитель танков с двумя моторами или участвовал в конкурсе на самый простой бомбардировщик. Сейчас за Чкалова и я смогу поработать, а коллектив сконцентрирован на том, что действительно нужно. Не стоит ничего менять.

— Ну, а на других направлениях? Вы же разбираетесь и в штурмовой авиации, и в бомбардировочной.

— Если вмешаться раньше времени или даже начать обращать внимание на деятельность какого-то конструкторского коллектива, то невозможно с уверенностью предсказать результат — я не вижу будущего, а знаю только то, что было. Если это «было» изменить — мы лишимся послезнания. Отсюда и моя сдержанность в выдаче информации. Впрочем, есть момент, о котором мне стоило бы узнать, как только, так сразу. Если это в ваших силах — свистните, как только конструктор-вооруженец Таубин представит на испытания первый образец двадцатитрёхмиллиметровой авиационной мотор-пушки. А вообще-то следующее моё вмешательство потребуется только летом тридцать восьмого. Но где и как — лучше, чтобы это оставалось неизвестным даже вам.

— А до тех пор?

— До тех пор я стану бывать здесь наездами и с удовольствием принимать участие во всём, что творится на этой творческой кухне, то есть жить в своё удовольствие. А дома, в аэроклубе, зарабатывать на жизнь.

— Да уж, да уж! — хохотнул Егор Кузьмич. — Так я и поверил, что не затеешь какую-нибудь новую постройку.

* * *

В конструкторском бюро действительно было очень интересно — полным ходом шли компоновочные работы и быстрые прикидки. Тот период, когда будущая машина буквально рождается на глазах, обретая зримые очертания. Я мало что предлагал — этот процесс отлично шёл и без меня. Иногда проверял сделанные расчёты, но тихонько, про себя.

Как обычно, никуда не хотели со вкусом вставать радиаторы охлаждения двигателя. Их нужно обдувать, а они создают сопротивление. Я по памяти нарисовал конфигурацию воздухозаборников Пе-2, где применялись аналогичные моторы. Этот вариант совпадал идеологически с тем, что был принят раньше, но парни его сильнее «загладили», то есть тут я не помог. Зато помог с винтом — здесь раньше не делали четырёхлопастных. Я ужал его с трёх и двух десятых метра до двух семидесяти, загнув лопасти саблями — приготовил сразу для всех последующих модификаций моторов до максимальной из тех, какие помнил и в расчёте на максимальные обороты. Для более ранних моторов этот винт тоже проходил не хуже традиционных с прямыми лопастями — уж если делать для них литьевые формы, то один раз. Да и втулку сразу следует на все случаи сконструировать и отладить.

Много работы было на стыке крыла и фюзеляжа и со сдвижным колпаком фонаря. Пришлось повыделываться, чтобы снять турбулентность с его задних кромок. А ещё из-за риска заедания в случае повреждения полозьев в бою он мне вообще не нравился, но откидной, как у «мессера», тоже не годился — сорвёт, если открыть в полёте, а наши лётчики часто переговариваются жестами, потому что без раций. Срисовал с Фокке-Вульфа-190, за что был проклят технологами, занимавшимися оргстеклом.

А потом командировка моя закончилась, и я отправился домой. Как раз в аэроклубе настала пора интенсивной лётной подготовки — самое страдное время.

* * *

«Счастье» рухнуло на мою голову внезапно. Мои четырехлопастные винты попались на глаза кому-то из туполевских ребят. Их ведь делают на моторостроительном заводе, а авиаконструкторы интересуются. Эти «шняги» сразу «освоили» для каких-то бомбардировщиков, но мне не сказали, для каких. Хотя я точно знаю — для СБ. Те, кому положено, выяснили, что чертежи пришли из Горького и взяли за воротник Поликарпова. А тот так и сказал — субботинская шняга.

Потом была премия. Большие деньги, если кто сомневается. Ну, на мой достаток — вообще целое состояние. То есть я крепко растерялся, потому что просто не представлял себе, что с этим делать. То есть — ну, не умею я тратить. Мог бы, конечно, купить авиадвигатель, если бы они продавались, но, во-первых, не продаются, а стоят на штучном учёте. А, во-вторых, доступный, в принципе, стосильник М-11 кажется мне слабоватым — хочется чего-нибудь более солидного. Но ничего подходящего ни в памяти, ни на виду нет.

Пачку резаной бумаги привёз мне Конарев и, как принято в их ведомстве, не стал объявлять во всеуслышание о том, какой я замечательный. Он вообще как-то сумел замять шум и провернуть всё тихо. Но поймите моё затруднение — не умею я тратить такие суммы. Раньше, когда случались у меня крупные премии — отдавал жене. Они и булькали куда-то в неведомое. Но сейчас Мусенька ещё маленькая — не стоит ей даже знать о них.

* * *

На Троицу был я в семье своей суженой — обедали мы. Разговор крутился о том о сём, но вдруг средняя сестрица возьми и ляпни:

— Ты, Муська, небось, когда вырастешь — уедешь со своим лётчиком. А сюда только в гости будешь заезжать, — и на меня покосилась. Дразнится.

— Нет уж, — отвечаю, — лучше вы к нам. Вот будете у нас на Колыме…

Радость моя рассмеялась, а младшая из сестричек распахнула свои глаза и удивилась:

— Ты же говорила, что хочешь переехать на Волгу, а не на Колыму.

Тут у меня мозги и заработали по-взрослому. Ведь, действительно, жили мы в Горьком, и нам там нравилось. Сначала по частным квартирам мыкались, потом в бараке, а уж, когда хрущоб понастроили, то и в квартиру с удобствами переехали. Но сейчас-то никто не мешает мне купить домик на окраине в тихом месте. А потом, глядишь, как начнётся война, перевезти туда мать и сестёр моей ненаглядной. Отца-то не спасти — его дело солдатское. Но, глядишь, дети наши при бабушке вырастут, да с родными тётками. Это, если кто не знает — большое дело. И не придётся Мусеньке работать там, откуда всегда можно прибежать домой — дворничкой или уборщицей. Она только, когда детей подняли, устроилась библиотекарем, как мечтала.

Итак — подумаю о жилье в Горьком. Смогу ли я купить квартиру за деньги? Не уверен. Будь у меня таланты Остапа Бендера — наверное, ухитрился бы. Но, что имеем, то имеем. К мошенничеству особых способностей у вашего покорного слуги нет.

Частный дом? Наверное, смогу купить. Если не на своё имя, то на Мусенькину маму — чай, не откажет в такой малости! Меня в этой семье принимают всерьёз, хотя с виду я и мальчик. Видимо, суженая моя всех заразила своей верой в серьёзность моих намерений. Она же старшая — сёстры её слушаются, да и матушка считается с её мнением — это заметно.

Но, если покупать в пределах известной мне городской застройки ведь снесут! Ну и что, что дадут квартиру со всеми удобствами! А кто заранее угадает, на какое количество членов семьи?! Дети-то у меня довольно быстро разлетелись по институтам в разные города. А потом и зажили своими семьями. Попробуй, предскажи, когда этот снос произойдёт в каком районе — я просто этого не помню.

Когда мне выделяли квартиру, нас пятеро было. А в те поры семей с тремя детьми встречалось не так уж много — после войны среди городского населения долго господствовала айн-киндер система. Так тогда в одной хрущёвке специально из двух соседних квартир организовали одну — для меня. Потом, когда приезжали внуки, а было это часто, мы не ходили друг у друга по головам.

Хотя летом больше времени проводили на даче. Позднее и внуки нас не забывали — некоторые годами жили с нами, пока учились в институтах. Так уж вышло — дети разлетелись, зато начали слетаться внуки.

Стоп! Дача! Участок нам выделили в овраге неподалеку от колхозного села. Постепенно народ из этого села перебирался в город, но поселение от этого окончательно не загнулось. Там до сих пор, то есть до две тысячи десятого, был магазинчик и дорога действовала. Фермеры копошились, птицеферма кудахтала, и богатенькие буратины ставили особнячки с виньетками высшей сути. Хотя в шестидесятых, когда наш садовый кооператив только начал в том овраге окапываться, колхоз жил полноценной жизнью, и механизаторы за пол-литру беленькой безвозбранно творили для нас разумное, доброе, вечное.

Эх! Какие времена были! Автобус ходил до станции, до электричек. А ещё у нас имелась легковушка — добраться до дачи было не так уж трудно.

А что сейчас? Дорога непременно есть — на телеге или на тракторе проехать можно. Но автобус ходит вряд ли. Машины у меня нет — не летать же на самолёте! В том смысле, что это было бы чересчур раскованно, хотя технически выполнимо. Что я себе реально могу позволить — это мотоцикл. Где его купить в этих местах — знаю. Довезти его до Горького можно в багажном вагоне. Тем более что ехать мне в обоих случаях с конечной станции, до конечной. Пересадка в Москве — не проблема. Остаётся приобрести сей немудрёный транспорт и ждать вызова в командировку на авиазавод. А уж там я до знакомых мест дорогу найду и поинтересуюсь — нет ли в том селе домика на продажу? Шансы у меня неплохие — индустриализация идёт полным ходом, деревенское население потихоньку переезжает в города. А жить в селе и работать на заводе при наличии мотоцикла — не проблема. Расстояние там не слишком велико — за полчаса даже без спешки можно добраться. Ну, или минут за сорок, если дорога окажется в ужасном состоянии.

* * *

Мотоцикл я купил с рук. Старенький, одноцилиндровый. Выбрал его из-за того, что с запчастями нет особых проблем — видел на Привозе, потому что эта модель в наших краях встречается. Привёл его в порядок и, прежде всего, поехал в село — не откажется же подруга со мной покататься!

Конечно, не отказалась. Отлучилась ненадолго в дом и вернулась в шароварах, да ещё и с корзинкой. С увесистой такой — взгромоздила её на колени, усевшись позади, да мы и поехали. Только выбрались за село, как пассажирка моя запросилась за руль. Отказать было выше моих сил. Конечно, я Мусеньку хорошенько проинструктировал и был внимательнейшим образом выслушан. А потом уселся позади, проклиная жёсткую корзинку, не позволяющую притиснуться поближе. И мы довольно уверенно покатили. Куда? Я думал на пикничок — на такую возможность как раз и намекала корзинка. Но оказалось — на рынок, что в городе.

Потом я немного подождал, пока светоч грёз моих не расторгуется, а уж потом мы заехали на пляж, где отлично искупались и даже полакомились мороженым — угощала подруга, а сорт выбирал я… шучу. Здесь и сейчас никаких сортов мороженого нет. Оно одно на всех и ничем не хуже любого из двадцать первого века, потому что вкусное. Только не в стаканчике и не в рожке, а зажато между кругленьких вафельных пластинок и капает на пальцы.

А потом Муська забросила меня на аэродром и укатила домой.

Я присел в тенёчке и крепко себя выругал — ну, тупица же, что ещё скажешь! Если девчонка пилотирует самолёт, пусть и не самый быстрый, то уж с мотоциклом справится наверняка. И ей этот транспорт действительно нужен — на трамвае до города туда-сюда обернуться — больше чем полдня уйдёт с пешей пробежкой до рынка и назад. А они живут с продажи яиц. Радость же свою больше чем за шестьдесят лет совместной жизни я успел изучить — она не только заботливая с самого детства, но и очень практичная. Мы-то до города и обратно, считая продажу доставленного товара и маленькие радости, управились за три часа.

Судя по всему, мне понадобится ещё один мотоцикл.