Дом Кошкина: Инспектор Янковец

Сергей Курфюрстов

«Главное — выжить! Мертвые не побеждают!». Продолжение повести «Дом Кошкина. Маша Бланк» о жизни простой семьи, каждодневно выживающей в условиях нацистской оккупации. Степан, поначалу встретивший немцев, как освободителей, начинает понимать пагубную ошибочность неверно принятого первоначального решения, исправлять которое ему придется самому…

Глава третья

— Степан Феодосиевич, смилуйтесь! Богом клянусь, — не хотел! Заставили меня! — из глубины полицейского участка натужным хрипом донесся умоляющий о пощаде голос.

Через секунду, прикрывая голову руками, на плац выскочил молодой, довольно высокого роста полицай и, спотыкаясь на бегу, нырнул под деревянный, вкопанный в землю всеми четырьмя ножками уличный стол. За ним в расхристанной рубахе нёсся разъяренный до бешенства Степан и, размахивая нагайкой, осыпал проклятьями насмерть перепуганного сослуживца. Неподалеку, поддерживая мать под руку, стоял Казик и злорадно ухмылялся.

— А ну вылезай, христопродавец! — кричал Степан, тарабаня нагайкой по столу. — Душу вытрясу! Думал, всё? Продал меня в гестапо — не вернусь больше? Паскуда! Зачем немцев к невинным людям привел? Они-то здесь причем?

— Так вас дома не было! — оправдывался загнанный под стол сослуживец. — Вот гестаповцы и приказали везти их к вашей полячке. Знали они про нее. Но не я им сказал. Клянусь! Как я мог отказать? Простите, Степан Феодосиевич!

— Ладно… вылезай. Два «горячих» всыплю, и можешь шевроны с моего пиджака на свой перешивать, — неожиданно смилостивился Степан, — ты теперь в участке главный.

— Это как же? — осторожно выковыриваясь из-под стола, недоверчиво промямлил молодой полицай, — а вы?

— А что я? Я теперь в полиции не служу. Видишь, пистолет отобрали? Если б не отобрали, пристрелил бы тебя! — благодушно пригрозил вдруг неожиданно подобревший Степан и тут же не замедлил прихвастнуть. — Я теперь в управе гражданским гауптинспектором служить буду. Целую секцию мне доверили. Народонаселения и паспортной регистрации. Понял?

— Ух, ты! — с нескрываемым почтением заглянув Степану в глаза, удивленно воскликнул новоиспечённый оберассистент, — значит, в полицейском участке я́ теперь старостой буду?

— Ну да! Весь руднянский «полицай-ревир»² теперь твой! Командуй! Словечко за тебя, где надо, я уже замолвил. Только ты не расслабляйся. Полицией распоряжаться я тоже полномочия имею. И вы мне всячески содействовать — должны!

— Не извольте беспокоиться, — польщенный нежданно-негаданным повышением новый полицейский староста послушно кивнул головой, — для вас — все, что угодно.

— То-то же, — пробурчал Степан и, повернувшись к нам, удивленно добавил, — а вы что здесь делаете?

— Так тебя искали, — ответил я, — странно было, что ты на похороны не явился. Вот и решили узнать, куда ты пропал.

— Эх… и не спрашивай… в гестапо сутки просидели!

— Стёпа, — тихо перебила его пани Ковальская, — потом расскажешь. Ног не чувствую. Может, домой?

— У матери жар, — пояснил Казик, — мы в гестаповском подвале по колено в воде всю ночь простояли. Дождем натекло. И холод там собачий. Хорошо, какой-то окруженец маме шинельку на плечи накинул. А то бы совсем околели, — Казик крепче сжал руку матери и, заметно тревожась, перевел взгляд на Степана. — Поедем уже, или как?

— Скорее, Стёпушка. Голова кружится, — слабеющим голосом тихо простонала пани Ковальская.

— Конечно-конечно! Я сейчас, Доминика. Айн момент! — Степан засуетился и, повернувшись лицом к молодому полицаю, резко и нетерпеливо выкрикнул. — Юрко! Где мотоциклы?

— Так нет их, — виновато развел руками Юрко, — немцы весь наш транспорт еще вчера реквизировали. Для шуцманов из батальонной полиции. А те евреев оформлять поехали.

— Что значит «оформлять», — удивился Степан, — куда?

— Известно куда. В Богунский лес. В ямку. Немцы и приказ соответствующий вынесли. За убийство Сциборского и Сеныка незамедлительно казнить четыреста еврейских бандитов. Так и написали: «Бандитов».

— Тю… а евреи тут причем?

— Ну… у немцев евреи всегда причем. Сами знаете, — покачал головой Юрко.

— Тогда давайте ко мне зайдем, — предложил Генка, — тут от Милицейского переулка до моего дома пять минут пешими. И капуста у нас есть. Бабушка Доминику Венцеславовну холодными листьями обложит, и те весь жар из нее вытянут.

— И то дело, — согласился Степан, поднимая пани Ковальскую на руки, — пусть баба Галя ее осмотрит.

Узнав, где Степан и Казик с матерью провели ночь, баба Галя заволновалась, велела обождать и в дом пока не входить. Убежав на кухню, она вскоре вернулась и, вручив нам огромную выварку для кипячения белья, властно приказала:

— Доминику я раздену сама, а вы — марш во двор! Костер разведите. И всю одежду с себя — долой! Ее хорошенько выварить надо. Нам только вшей из гестаповских подвалов не хватало!

Сырые после двухдневного дождя дрова никак не хотели разжигаться, и Степану пришлось бежать назад в полицейский участок, откуда он приволок доверху наполненный углем деревянный посылочный ящик и пачку газет «Украинское слово».

С газетами дело пошло быстрее, и уже через час Степан, босой и в одном исподнем, длинной палкой усердно перемешивал одежду в кипящей на огне большущей балье.

— Баба Галя права, — рассуждал он, — туда же кучу народу натолкали. Пленные для допроса; беженцы без документов; уголовники всякие. Вшей подхватить в два счета можно. Эх, не надо было Доминике шинель того солдата надевать. Сколько он в ней по лесам шастал? Месяц? Два? И не стирался, небось. Вдруг шинелька заразная?

— Да брось ты каркать, Степан! Точно болезнь накличешь, — оборвал его Казик, сидевший на скамейке в одних трусах и сапогах, скрестив руки на груди и поёживаясь от холода, — простудилась мать. Вот и всех делов.

— А что же ты пани Ковальской пиджак свой не дал? — язвительно спросил я Степана.

— Так меня отдельно держали! — обиженно возмутился он, — неужели ты думаешь, я бы для Доминики пиджак пожалел!

— А с чего вас вообще в гестапо забрали?

— А вот это, Коля, отдельный и очень важный вопрос, — оглянувшись по сторонам, ответил Степан, — и тебя он тоже касается. Причем напрямую. Да и друзей твоих тоже. Ты им, наверное, про ряженного немца уже все начисто выболтал? Так?

— Ну, рассказал.… Правду рассказал.

— А вот не надо было, — неодобрительно покачал головой Степан и, щелкнув языком, обеспокоенно добавил, — правда эта никому не нужна! Ни немцам, ни украинской администрации! А простым людям и подавно знать ее не надобно. Головой поплатиться можно. И это мне в гестапо сегодня утром весьма убедительно пояснили. После бессонной ночи в одиночной камере, да под крики людей из «пыточной». А Казика с матерью в завшивленный подвал бросили. Это, чтоб я сговорчивее был.

— Подожди… а как немцы о тебе узнали? — удивился я.

— Сам виноват. Так же, как и ты, правду искать пошел. На следующий день после убийства я к нашему руководству явился и все им выложил. Так, мол, и так. Надо бы солдата, который нападавшего застрелил, допросить, как следует. Неспроста он там был. Это хорошо, ума хватило промолчать, что мне доподлинно известно, — никакой он не солдат! Иначе пришлось бы объяснять, откуда я это знаю. А тебя впутывать не хотелось. Думаю, немца допросят, — может, он сам всё и расскажет. Меня похвалили, поблагодарили за бдительность, а на следующий день тепленьким прямо из постели вытащили. Заодно и Казика с матерью…

— Хорошее у вас руководство, дядя Степан, — язвительно заметил я, — своих в гестапо сдает.

— Да какое теперь руководство, — махнул рукой Степан, — Сциборского больше нет, и теперь все за его место собачатся. Без немцев шагу ступить боятся, — всё в рот им глядят. Такие вот интеграция и коллаборацьён.

— И что теперь? «Бандеровцев» виноватыми назначат?

— Выходит, что так, — кивнул Степан, — а тебе их жалко?

— Еще чего! По мне, так пусть немцы их всех передавят! Я только песенку спою!

— Вот именно так я шефу гестапо и ответил, — подхватил Степан, подбрасывая хворост в огонь.

— А он что?

— А он морду скривил, будто бы наисердечнейше мне сочувствует, и через переводчика говорит: «Я вас, герр Янковец, прекрасно понимаю. Люди Бандеры на Волыни столько польских сел своевольно пожгли, что безнаказанным оставаться это более не может. А ведь нам известно, что ваша фрау полячка. Вы же хотите ее защитить?».

— А ты что?

— А что я? — надув губы, буркнул Степан. — Конечно, говорю, хочу. Только вот никакая она не полячка! Украинка она. Ополяченная!

— Это правда? — повернувшись к Казику, спросил я.

— Нет, конечно! — возмутился он, — мы поляки! С чего это вдруг ты нас в украинцы записал?

— Ты свою неуёмную польскую гордыню поумерь пока, — наставительно продолжил Степан, — я как-то пана Сциборского спросил: — вот вы, говорю, в листовках пишете, что в Украине одни украинцы жить будут. А как же русские и поляки? Куда им деваться? И вообще: люди говорят, что вы сами из польской семьи будете. Или, может, на вас враги наговаривают? А он на меня так хитро посмотрел и отвечает: «А нет в Украине никаких русских, и никаких поляков!». А потом добавил: — мол, когда здесь двести лет назад Польша была, многих простых украинцев польские паны насильно в католицкую веру перекрестили. И на родном языке говорить запретили. Только по-польски. Вот многие за это время и ополячились. Но на самом деле, по крови они самые, что ни на есть настоящие украинцы. И с русскими та же история. Украинцы это. Только обрусевшие.

— Это же неправда! — Генка от души рассмеялся и в поисках поддержки своих слов вопросительно взглянул на Казика.

— Самая настоящая брехня! — не замедлив поддержать, возмущенно выпалил он. — Я поляк! И по крови, и по вере!

— Сам полагаю, что брехня, — согласился Степан, — но брехня нужная и очень даже полезная. Ты, Казьо, в душе хоть чертом будь, но на бумажке изволь мне украинцем записаться. А то, кто знает, что дальше будет. Вчера объявили, рейхскомиссаром Украины с первого сентября Эрих Кох назначен. А он поляков больше, чем евреев ненавидит. Вот и думайте, куда ветер дует. Как бы он после евреев за поляков не взялся. Пан Сциборский человек умный был и проницательный. Не зря он это сказал. Я его тогда не понял, но сейчас, когда поляков резать начали, — слова его стали мне совершеннейшим образом понятны.

— И в чем прок? — спросил молчавший до сих пор Женька.

— Вот! А это уже правильный вопрос, — заметив, что сумел нас заинтересовать, взбодрился Степан, — помощь мне от вас нужна. Расскажу по порядку.

Степан еще раз перемешал одежду в кипящей воде, подкурил папироску и уселся на лавочку рядом с нами.

— В общем, гестаповский шеф сказал, что он рад сложившемуся между нами взаимопониманию, и поэтому по рекомендации украинской администрации решено доверить мне важное поручение. Немцы затевают перепись населения провести. И новые паспорта всем выдать. Аусвайсы. Для этой цели в управе создается секция народонаселения и паспортной регистрации, начальником которой, как вы понимаете, предложено быть мне. Такой вот неожиданный поворот приключился, — озадаченно почесал затылок Степан, — я-то думал, — всё! — не выйду уже из гестапо. А меня вдруг в гражданские гауптинспекторы призывают.

— Кто же тебя туда порекомендовал? — поинтересовался я.

— Понятия не имею. Думаю, меня из криминальной полиции убрать решили. Чтобы нос свой не совал, куда не надо и про расследование убийства всуе больше не поминал. А Казика с матерью взяли, чтобы понятнее стало: гестапо не отказывают. Это толмач уже от себя добавил. Когда переводил…

— И ты согласился?

— А почему нет? — ответил Степан, — плохо от этого никому не станется. А может, даже, людей спасем.

— Хотите поляков украинцами записать? — догадался Женька. — Так они могут не захотеть.

— Вот тут-то мне и понадобится ваша помощь, — многозначительно повел бровью Степан, — насильно, конечно, никто никого другой национальностью записывать не будет. Но у людей подобное желание должно возникнуть самостоятельно.

— И каким же образом? — настороженно спросил я.

— Пропаганда и слухи! — вот что может нам помочь! Пан Сциборский сейчас в большом почете. Героем его считают. Великим борцом за освобождение украинского народа, что мученически пал от руки подлого бандеровского диверсанта! Если люди узнают, что Сциборский поляков и русских ополяченными и обрусевшими украинцами считал, его слову поверят! Да и почему ж не поверить? Кто знает, что там двести лет назад на самом деле происходило? Может, действительно, под гнетом польских панов украинцы повально ополячивались. А если, кто не поверит, — тот самый, что ни на есть, «бандеровский» пособник! «Бандеровцы» в это не верят, — вот и режут поляков! Поэтому украинцы должны с пониманием отнестись к тому, что их ополяченные братья и сестры хотят вернуться в лоно украинского народа. И эту мысль до людей надо донести. Этим я займусь. А среди местного населения слухи пустим. Страшные! Мол, немцы, когда с евреями покончат, за поляков примутся. И распространением этих страшных слухов я хочу, чтоб занялись вы. Убеждать, я думаю, особо не придется. Про резню на Западной Волыни уже и так все знают. А будут поляков в гетто загонять или нет, — мне это неизвестно. Однако вероятность такая присутствует, и предупредить о ней обязательно надо. Может, кому и поможем. Береженого Бог бережет.

— А Николай Орестович точно про поляков такое говорил? — недоверчиво взглянув на Степана, переспросил я.

— Говорил, не говорил, — не важно. С того света он нам не доложит, — ухмыльнулся Степан, — может, это я всё придумал. Однако людям это знать необязательно. Потому как все должны свято верить, что таковой была позиция самого пана Сциборского. А мне главное Казика и Доминику украинцами по новой переписи записать. А если, еще кому при том поможем, — считай, доброе дело сделали. Согласны?

— Ладно…

— Ну, вот и хорошо. Только времени у нас в обрез. Сегодня вторник, второе сентября, а перепись начинаем в следующий понедельник. К этому времени слухи по городу хорошо бы уже распространить. Ну, а к первому октября перепись должна быть завершена. Так что на все про все — один месяц.

— Справимся, — взглянув на друзей и, заручившись их молчаливым согласием, пообещал я Степану, — дело-то не хитрое, — ходи, да людей стращай. А там, пусть каждый за себя сам думает, кем ему записаться…

— Ну, вот и договорились, — одобрительно кивнул он, — и денег немного заработаете. Я вас счётчиками на месяц оформлю. Получите по триста пятьдесят рублей и карточки продуктовые.

— Не многовато будет? Полицаям, и тем меньше платят. А тут целых триста пятьдесят. Да ты криминальоберасистентом столько получал! — я удивленно уставился на Степана, чувствуя, что невольно краснею от горького осознания того, что так позорно и постыдно я получу свою первую в жизни зарплату. Не так я себе это представлял…

— В финансовой секции решили по триста пятьдесят, — с безразличным видом пожал плечами наш новоиспеченный «пан начальник», — может, потому что работа временная или еще почему. Не знаю. А гауптинспектором я восемьсот получать буду.

— Так ты у нас теперь богатей? И даже деньги на выпивку клянчить не станешь? — язвительно ухмыльнувшись, спросил я.

— Хех! Да какой там богатей? — не уличив вопрос с подковыркой, Степан уныло вздохнул и с нескрываемой завистью добавил. — Вот бургомистру… тому тысяча двести платят!

— Да ты никак в бургомистры намылился? — внезапно не на шутку развеселившись, Казик захохотал и задиристо толкнул Степана плечом в грудь. — Еще вчера рядовым ходил, а сегодня… ну прямо из грязья в князья! Не больно падать будет?

— Ничего. Не расшибусь. Только особо говорить тут не о чем. На этом месте пан Павловский крепко сидит.

— А если мы его шлёпнем? — хитро прищурившись, Казик заглянул Степану в глаза. — Тогда что?

Глаза инспектора возмущенно расширились, правой рукой он схватил Казимира за ухо, больно его скрутил; а пальцами левой увесисто выписал звонкий щелбан.

— Я тебе шлёпну, бандюк малолетний! Совсем страх потерял! Лупить тебя еще, и лупить! — разгневанно прошипел он.

— Да пошутил я! Пусти! Ну, честно! — Казик вырвался из цепких рук Степана, отбежал в сторону и, потирая покрасневшие ухо и лоб, несмотря боль, продолжил ехидно скалить зубы…

За спиной хлопнула дверь, и на улице появилась баба Галя с корзинкой в руках. Приблизившись к нам, она вытряхнула из нее одежду пани Ковальской, достала из кармана фартука ручную машинку для стрижки волос и, велев Степану и Казику сидеть смирно, аккуратно обстригла их наголо, оставив лишь небольшие, торчащие ёжиком чубы.

— Был наш хлопец польским гусаром, а теперь чубатый козак, — заливаясь смехом, Степан с силой потер Казика по коротко стриженым волосам, отчего тот грозно насупился и, оттолкнув новоявленного гауптинспектора, смачно сплюнул, всем своим видом выражая напыщенное недовольство и наигранное презрение…

Примечания

2

Polizeirevier (нем.) — Полицейский участок.