Застава

Сергей Лукьяненко, 2013

Центрум. Центральный мир вселенной, окруженный лепестками других миров, среди которых и наша Земля. Когда-то Центрум был велик и силен, но катастрофа отбросила его в прошлое. Здесь, на перекрестке тысяч и тысяч цивилизаций, несет свою вахту Корпус пограничной стражи, охраняющий границы между мирами… Выбор у землянина, случайно оказавшегося в Центруме, невелик: стать контрабандистом или пограничником. А отличия между этими профессиями порой тоже невелики… Но рано или поздно приходится решать – что такое для тебя пограничная служба. Потому что Земле грозит беда, когда-то пришедшая в Центрум…

Глава 2

Жил Бобриков в самом центре, в Большом Гнездниковском переулке, месте в московском табеле о рангах весьма почетном. Здесь обитала богема, большей частью кинематографическая (впрочем, тогда в ходу было еще слово «синематограф»), до революции, да и при советской власти квартиры здесь получали люди не случайные, так или иначе заслужившие правительственную любовь. Но и сейчас здесь жить неплохо… особенно если большую часть времени проводишь совсем в ином мире. Удивительно, конечно, как Бобриков сохранил свое жилище в лихие девяностые годы, когда простой народ из центра Москвы расселяли на окраины, превращая старые дома в элитные — для бандитов, депутатов и прочих уважаемых граждан.

Я позвонил в домофон, вошел в чистенький подъезд, вежливо кивнул консьержке — та окинула меня бдительным взглядом, но спрашивать ничего не стала. Поднимаясь на седьмой этаж, подумал, что надо было бы что-то захватить… ну, не торт, наверное… бутылку…

Когда я вышел из лифта, дверь в квартиру Бобрикова уже была открыта. И сам он стоял на пороге, улыбаясь, все такой же седенький, сухощавый, каким я его всегда привык видеть. Только не в охотничьей или туристической одежде, а в мятых брюках, когда-то «выходных», а нынче «домашних», и футболке — веселенькой, молодежной, с какими-то драконами, сцепившимися в схватке.

— Привет, Ударник! — радостно сказал Старик. — Заходи. Ты последний, наши все собрались.

— Наши? — удивился я.

— Наша застава, — пояснил Бобриков. — Ну чего вылупился? Я всех позвал.

— Ну и дела, — только и ответил я, входя.

— Проходи, проходи, не разувайся, у меня все просто… — поторопил меня Бобриков.

Вслед за ним я зашел в просторную, хоть и захламленную старой мебелью гостиную. Меня приветствовали радостными возгласами и смехом.

Здесь действительно была вся наша застава. Все пять человек кроме меня и Бобрикова.

* * *

…Застава, куда привел меня Бобриков, располагалась километрах в десяти от Антарии, столицы Клондала. Антария и по земным меркам была городом немаленьким, почти миллион населения, а уж для Центрума — это гигантский мегаполис. Понятное дело, что города не растут из земли будто грибы — и за десять километров от любого земного райцентра ты увидишь дороги, поселки, вынесенные за город склады и заводы, линии электропередач… С Антарией все было иначе. Сухая холмистая равнина — не то степь, не то лесостепь (если воспринимать всерьез редкие чахлые рощицы) — была безлюдна и пустынна. Никаких следов цивилизации не было, пока не начало темнеть — тогда на горизонте, в предгорьях, появились огни.

— Компактно они тут живут, — заметил я.

— Не то слово, — засмеялся Бобриков. — Местность такая! Почва бесплодная, воды мало… так что сельского хозяйства нет и в ближайшее время не предвидится. Прирост населения небольшой, а если уж кто-то решит податься на поиски лучшей жизни, так не огород станет городить, просто уедет.

— Не может большой город существовать в изоляции, — упрямо сказал я. — Нужна инфраструктура. Сколько, ты говорил, там народа? Миллион?

— Почти, — кивнул Бобриков. Шел он легко, быстро, я хоть и моложе его в два раза, но едва успевал. — Плюс-минус сто тысяч. А изоляции у него никакой нет, тут ты прав, сам по себе он бы не выжил.

Я хлопнул ладонью по голым плечам, сгоняя назойливую мошкару. Та вроде бы не кусалась, но охотно липла к коже, видимо, ей был по вкусу соленый человеческий пот.

— Но тогда откуда-то должны привозить… — начал я. И замолчал — потому что услышал и увидел ответ на свой вопрос.

Прямо по степи неторопливо ползла исполинская серая щетинистая «гусеница». Валили вверх клубы черного дыма, то усиливаясь, то ослабевая. Послышался перестук колес.

— Мать моя… — выдохнул я. — Это же бронепоезд!

— Он самый, — сказал с довольным видом Бобриков. — «Король Атинг», если не ошибаюсь. Был у них в незапамятные времена такой фольклорно-исторический персонаж… или не был, кто его разберет? Что-то вроде нашего Артура, только без круглых столов и Грааля.

«Гусеница» приближалась. Это был самый натуральный бронепоезд, как в фильмах про первую мировую войну. Серые листы тяжелой брони, заклепки с блюдце величиной, забранный решеткой прожектор впереди, стволы пулеметов и пушек, торчащие во все стороны… Паровоз, тендер, две или три открытых платформы с какими-то грузами — и десяток вагонов с орудиями. Бронепоезд проходил от нас метрах в трехстах. Приближаясь, он дал короткий гудок — вверх ударила струя прозрачного пара. Старик помахал бронепоезду рукой, я тоже невольно поднял руку в приветственном жесте.

А следом за бронепоездом пошли составы. Пять длиннющих составов, уже без всякой брони и пушек, просто грузовые вагоны. Поезда шли, на мой взгляд, до опасного близко друг к другу, но, видимо, так здесь было принято. Замыкал этот странный железнодорожный караван еще один «бронепоезд», только совсем крошечный — паровоз, тендер и один вагон.

— Вот так и снабжают Антарию, — сказал Бобриков. — Тут много веток сходится, везут отовсюду. Это еще не самая оживленная трасса… Ну, пошли!

Мы двинулись вперед и миновали пути — на вид самые обычные, одноколейные, с просмоленными черными шпалами и блестящими отполированными рельсами. Поезда укатили к горам, а мы двинулись под углом к путям, к небольшому холму, на вершине которого темнело каменное строение, обнесенное высоким забором. Была там и сторожевая вышка, только на ней никого не было.

— Застава, — сказал Бобриков. — Шестнадцатая пограничная застава Клондала. Добро пожаловать!

— И много вас тут? — спросил я со скепсисом.

— Ты будешь седьмым, — усмехнулся Бобриков.

— Если буду, — уточнил я.

— Да куда ты денешься, — засмеялся он. — Я тебя насквозь вижу. Будешь ты у нас седьмым, Ударник…

— Ударник! — завопил Дед. — Живой! А-а-а!

Он бросился ко мне и, под всеобщий хохот, буквально повис на шее. Я обернулся на Старика, потом посмотрел на остальных — Ведьму, Кальку, Иван Иваныча, Скрипача. Дед болтался на мне, поджав ноги, чтобы не мешали работать живым грузом.

— Вы чего-то налили ребенку? — поинтересовался я. — С чего такая экспрессия?

— Ну что ты, Ударник, как можно, — возмутилась Ведьма. — Мальчику четырнадцать лет, зачем ему пить алкоголь? У него своей дури много.

Я отцепил от себя дурачащегося Деда, отодвинул на расстояние вытянутой руки и с любопытством на него посмотрел.

— Ты чего, Ударник… — смутился подросток.

— Да прикольно вас всех видеть, — сказал я. — Такими вот… обычными.

Здесь, на нашей обычной Земле, все мы и впрямь выглядели совершенно заурядными. Я всегда гадал, чувствуется ли по мне тот образ жизни, который я веду? Судя по товарищам — ни в малейшей мере.

Деду и впрямь было четырнадцать. И был он совершенно обычным подростком — джинсы, кроссовки, умеренно длинные волосы, какой-то плеер, прицепленный к карману рубашки. Обычное лицо, еще детское, но уже с рождающимися в нем мужскими чертами.

Такие подростки могут быть как примерными учениками, гордостью родителей и учителей, так и абсолютными раздолбаями и хулиганами, а то, увы, и бандитами.

И то, что Дед с десяти лет ходит порталами в Центрум, уже два года как заслужил право на работу в одиночку, а год назад хладнокровно убил человека — пусть даже это был бандит, первым стрелявший в него, — никак на нем не отразилось. Пацан и пацан.

Ведьма и Калька сидели рядышком в одном кресле, достаточно широком, чтобы вместить сухонькую старушку и хрупкую девушку. По сравнению со Стариком Ведьма, конечно, молода. Ей чуть-чуть за шестьдесят. Но у нее такой вид… старушечий. Нет, это не неухоженность, дряблость кожи, неопрятность одежды или седина. Волосы она красит, одевается стильно, за собой следит, кожа у нее гладкая. (И я подозреваю, что дело тут не в дорогих земных кремах, а в кое-какой контрабанде, которую мы обязаны пресекать в Центруме… и уничтожать.

В конце концов, вымазать крем из вытяжки желез стеллеровой коровы на собственное лицо — это ведь тоже способ уничтожить контрабанду?) Но что-то в Ведьме вопиет: «Я старуха! Я вредная злая старуха! Хуже, чем Шапокляк! Почти как Гингема!» Таких очень легко представить склочной соседкой, неприятной дальней родственницей или учительницей-мегерой, но никак не доброй старушенцией, нянчащей внуков. Но на самом деле Ведьма не злая. Она и не добрая, конечно. Она обычная. Просто так выглядит.

Калька совсем другая. Ей двадцать с небольшим. Она хрупкая, с по-детски собранными в две короткие косички волосами, у нее светлое чистое лицо с большими наивными глазами. Она даже в Центруме предпочитала ходить в платье, а сейчас на ней было что-то совсем уж вольное, короткое и воздушное. В ответ на ее улыбку хочется немедленно улыбнуться в ответ.

Я думаю, вы понимаете, что хулиганам лучше не сталкиваться с ней лоб в лоб в темном переулке. И издалека при свете дня ей лучше не угрожать — Калька владеет снайперской винтовкой почти так же хорошо, как и ножом.

— Девчонки, вы, как всегда, неотразимы, — сказал я.

— А ты, как всегда, щедр на комплименты, — усмехнулась Ведьма. Калька промолчала, только улыбнулась.

Мужчины сидели на потертом кожаном диване. Иван Иваныч поднял в приветствии руку и улыбнулся. Большего, увы, от этого молодого рыжеволосого парня ожидать не стоило. Иван Иваныч — немой. Почему — не знаю. Обычно немота связана с глухотой, но он слышал прекрасно, любил музыку, но на все вопросы отвечал лишь улыбкой и виновато разводил руками. И вообще был умным хорошим парнем, но «с особенностью». Мы с этим свыклись. А вот пойманные им контрабандисты обычно очень нервничали, когда их конвоировали в гробовой тишине… Я пожал Иван Иванычу руку, потом поздоровался со Скрипачом. Увы, Скрипач моим коллегой не был. Прозвище он получил за поразительное сходство со «скрипачом» Гедеваном Александровичем из классического фильма «Кин-дза-дза». Ну, точнее, с актером Леваном Габриадзе в молодости… Скрипач к своему сходству относился с терпеливой иронией, не обижался на фразу «Скрипач не нужен» и вообще порой был готов процитировать своего экранного двойника.

— Рад тебя видеть, Ударник, — сказал Скрипач.

— Взаимно, — кивнул я. Подумал и плюхнулся рядом с ним. Это явно было место Деда, но пацан благоразумно не стал качать права и занял второе кресло рядом с женщинами.

Стоять остался только Старик. Вид у него был донельзя благодушный, словно у отца большого дружного семейства, неожиданно собравшегося после долгого перерыва.

Впрочем, в какой-то мере так оно и было.

— Я очень рад, что пришел Ударник, — сказал Бобриков. — Я рискнул назначить время встречи, не ожидая его возвращения из Центрума. Но Иван Антонович не подвел моих ожиданий.

Все зашевелились. Скрипач присвистнул. Ведьма улыбнулась. Только Дед, похоже, не понял, что произошло.

— Старик, я бы попросила не называть… — начала Калька.

— Прости, Галина Розанова, спортсменка и просто хорошая девушка, но я вынужден отклонить твою просьбу, — твердо произнес Бобриков. — Давайте снимем маски. Все мы Иваны да Марьи… но среди нас есть настоящий Иван — Иван Антонович Переславский, известный нам как Ударник. Он музыкант… в прошлой жизни. Играл на ударных инструментах.

Ведьма пожала плечами:

— Все это знают… ну, про профессию… Все что-нибудь да знают.

— Теперь мы будем знать все и всё, — сказал Бобриков. — Продолжу с себя. Бобриков Александр Валерьевич. Ныне на пенсии. Жена умерла, дочь и сын взрослые, живут отдельно. По профессии… — он сделал паузу и улыбнулся, — токарь.

— Чего? — искренне удивился Дед. — Ты — токарь? Старик, ты — токарь?

— Можно подумать, что я сказал «Дед Мороз», — усмехнулся Бобриков. — Токарь я. Детали точил на станке. Некоторые до сих пор у нас над головой летают, знаете ли.

То, что Бобриков работал на космос, Деда с его профессией несколько примирило. Но он все равно смотрел на Старика с искренним удивлением. Дожили… встретить токаря — приключение большее, чем попасть в другой мир!

Хотя скажу честно — в кругу моих друзей-знакомых тоже нечасто встречался пролетариат. И для токаря Бобриков был на удивление начитан и интеллигентен… видимо, и впрямь в СССР в свое время ухитрились вывести некоторое количество «рабочей интеллигенции», после заводской смены читавшей книжки, а не пьющей пиво под игру в домино.

— Кстати, Дед, я советовал бы тебе меньше пропадать в Центруме и все-таки освоить хоть какую-то профессию в нашем мире, — небрежно сказал Бобриков. — Хоть бы и токаря. Пригодится, Рома Дедюлин, воспитанник школы-интерната, состоящий на учете в полиции как склонный к загадочным и длительным побегам.

Дед вскинул голову — и его лицо вдруг стало почти взрослым. Но голос сорвался на тонкий мальчишеский, и это смазало эффект.

— Обязательно это было говорить?

— Да, — твердо сказал Старик. — Обязательно, Рома. То, что у тебя нет родителей и ты воспитываешься в детском доме, никак тебя не компрометирует, уж поверь.

Я сам детдомовский, между прочим. А склонность к побегам — тем более, мы-то знаем, куда ты бегаешь. Но в силу обстоятельств, о которых я сейчас расскажу, нам нужно лучше узнать друг друга.

— Куда уж лучше, — хмыкнула Калька.

Или теперь лучше называть ее Галькой?

Бобриков загадочно улыбнулся ей. Потом сказал:

— Лично у меня вызывало удивление, каким образом ребенку удается постоянно уходить в Центрум. Должен же кто-то беспокоиться по поводу его исчезновений? Пришлось выяснять… Продолжим, Ашот?

Скрипач встал и откашлялся.

— Ашот Саркисян. Бизнесмен… да хрен с этим бизнесом… три фуры есть, в аренде крутятся, грузы возят, мне хватает!

— А говорил — не грузин! — засмеялась Калька.

— Я армянин! — возразил Скрипач. — Что еще сообщить? Был женат, разведен, дочь растет в Тбилиси.

— А говорил — армянин! — совсем развеселилась Калька.

— Дочь в Тбилиси! — огрызнулся Скрипач, садясь. Повернулся ко мне и зачем-то пояснил: — Жена была из грузинских армянок. А я, между прочим, коренной москвич!

— Тише, тише! — поднял руку Бобриков. — Теперь наш Иван Иваныч… он же Петр Петрович Хмель.

Видимо сбрасывая внезапное напряжение, захохотали все. То ли от превращения Иван Иваныча в Петра Петровича, то ли от фамилии. И сам «Иван Иваныч» улыбнулся.

— Программист, живет с мамой, неженат, — продолжил Бобриков.

Петр Петрович Хмель вежливо раскланялся и сел.

— С такой фамилией и отзываться на банальное «Иван Иваныч»! — вздохнула Ведьма. — Нет, друг!

Отныне ты Хмель!

Иван-Петр Иваныч-Петрович развел руками — «не возражаю».

— А про меня что скажешь? — спросила Ведьма.

— Про тебя ничего, — сокрушенно ответил Бобриков. — Потому и встречу тебя назначал в Центруме, а не как всем остальным… Ну?

— Ирина Игоревна Баринова, — сказала Ведьма, помедлив. — Работала в федеральной службе безопасности. В… ну, скажем так — службе наружного наблюдения. На пенсии.

Повисла мертвая тишина. Потом Калька хихикнула и сказала:

— Бабушка… Бабушка-наружка…

— Ребятки, дорогие! — проникновенно сказала Ведьма, даже не отреагировав на Калькину остроту. — Работала! Еще со времен СССР! И это никакого отношения к нам не имеет! Чисто земные дела!

— Точно на пенсии? — подозрительно спросил Скрипач. — Говорят, у вас с работы не уходят…

— Еще как уходят, — фыркнула Ведьма. — Да бросьте вы! Меня иногда и сейчас привлекают, если надо… в особых случаях. Но это земные дела! Повторюсь!

— Я вам верю, Ирина Игоревна, — церемонно сказал Бобриков.

— Спасибо, Александр Валерьевич! — прижав руку к груди, произнесла Ведьма.

Как ни странно, но снятие масок и взаимное представление прервал Дед. Подросток досадливо махнул рукой и сказал:

— Ну ладно, Старик, ты всех нас вычислил, ты вообще жутко умный. Хоть и слесарь.

— Токарь! — строго поправил Бобриков.

— Пусть токарь, я в этом не разбираюсь… — ничуть не смутился Роман. — Ты скажи, зачем ты нас собрал здесь, в Москве? Я, как ты знаешь, из Смоленска на электричках ехал! А ребенку моих лет одному передвигаться между городами очень трудно и опасно!

— Молодец, Дед, юмора не потерял! — одобрила его Ведьма. — Старик, колись! Устами ребенка глаголет истина! Зачем мы здесь?

Бобриков откашлялся.

— Друзья мои… соратники! Я собрал вас здесь…

— Сейчас он скажет, что мы должны спасти мир, — громко, на всю комнату, прошептал мне Скрипач. — Так всегда говорят, я знаю, я в кино видел.

— Мне кажется, ни Центрум, ни наш мир в спасении не нуждаются, — так же театрально ответил я.

Бобриков замотал головой.

— Я не о спасении миров, Иван Антонович… Отнюдь! Я о наших шкурах! Спасать надо именно их!