Холодные берега

Сергей Лукьяненко, 1998

Две тысячи лет назад в мир пришел Богочеловек, он совершил великое чудо и, уходя, оставил людям Слово, при помощи которого можно совершать невозможное. Но Слово доступно не всякому, обладать же им жаждут многие. И часто страшной смертью умирают те, у кого пытались Слово выпытать. Случилось, однако, так, что Словом, похоже, владеет мальчишка-подросток, оказавшийся в каторжном аду Печальных островов. Заполучить юного Марка, способного изменить судьбу мира, желают многие – защищать же его согласен лишь один, бывалый вор Ильмар…

Часть вторая

Веселый город

Глава первая,

в которой меня трижды называют дураком, а я и не спорю

Осень — она всюду осень. Даже на солнечной лузитанской земле. А уж в веселом вольном городе Амстердаме — тем более.

Холодно нынче. И дождь накрапывает, мелкий, противный. Две недели прошло, как я с Печальных Островов удрал… из ленного своего владения — посмеемся-ка вместе. За полмесяца всю Державу с юга на север пересечь — занятие утомительное. Даже если превращенный в денежки железный слиток позволил путешествовать с комфортом: в одежде торговца, на быстрых дилижансах во втором, а то и в первом классе. И отсыпался я не под кустом, не в притонах бандитских, а в хороших гостиницах, что нынче вдоль дорог как грибы растут. Отъелся, даже раздобрел немного. В зеркало посмотреть — не жесткая грязная морда каторжника, а благообразный лик мирного гражданина. Чем-то на священника похож. Надо будет запомнить для случая.

Почему же я себя чувствую дурак дураком?

Вот сейчас, например, когда стою перед «Оленьим Рогом», охотничьим ресторанчиком, который не только блюдами своими славен. Стою и пялюсь на плакат, уже от дождей посеревший и разлохматившийся. Всю дорогу я эти плакаты вижу, от самого Бордо, а все равно — не могу мимо пройти.

На плакате — в хорошей типографии сделанном, немалых денег стоящем, — два рисунка. Один — угрюмый тощий мужик с лицом душегуба, с гладко выскобленным подбородком. Над портретом написано «Ильмар-вор», но только никто меня в этом уроде не узнает.

Дело-то, в общем, нехитрое, когда тонкости знаешь. Как перед тюремным рисовальщиком усесться, как уголки рта опустить, щеки втянуть, брови нахмурить, глаза сощурить. Все по чуть-чуть, а в итоге — ничего похожего. Рисовальщик, конечно, тоже все эти приемы знает, но он один, а каторжников много, и каждого запечатлеть надо на случай побега, и у каждого свои способы обмануть наметанный глаз. Прикрикнет рисовальщик раз, другой, ты вроде и послушаешься, а все равно толку с такого портрета нет.

Вот он я, стою перед плакатом, призывающим меня поймать и обещающим награду в тысячу стальных марок! Ну, добрые граждане, кто первый?

Мимо все идут. Романским языком написано — «Ильмар-вор». А перед плакатом стоит вальяжный господин в дорогом плаще и сапогах мягкой кожи, сразу видно — из тех, что к высокородным вхож. Это в Байоне меня схватили бы, едва лица сравнив. К счастью, не было тогда еще плакатов, не успела Хелен, Ночная Ведьма, рассказать, кто с каторги бежал.

А вот второй рисунок — первому не чета. Марк на нем как живой, и не быстрой кистью усталого рисовальщика набросан, а опытным гравером прорисован черточка в черточку. Недавний совсем портрет, мне сразу видно. Когда мальчишка на этап попал, он еще ничуть повзрослеть не успел. Одежонка, конечно, на портрете не та, хоть и не передаст гравюра, несмотря на мастерство печатника, все богатство камзола, шитого золотой и стальной нитью вперебивку. Блеск перстней драгоценных на тонкой кисти, что эфес меча обхватывает, тоже лишь угадать можно. А от взгляда — томно-усталого, повелевающего, на Печальных Островах одно только упрямство и осталось.

Только все равно похож. Один в один.

Над портретом тоже надпись: «Маркус, младший принц Дома».

Аристократы бывшими не бывают, потому здесь этого слова нет. А следовало бы, раз весь Дом, от Владетеля нашего, Клавдия, до последнего захудалого барона призывают схватить Маркуса, аристократа тринадцати лет от роду, пусть младшего, но все же принца…

И ведь даже имя не сменил, паршивец! Марком и назывался. Имя обычное, и то, что так принца зовут, никого не насторожило. Но все равно — какова наглость!

— Почему их до сих пор не схватили?

Я посмотрел на стоящего рядом. Вполне благополучный бюргер. Потому и со мной заговорил, что решил — ровня. С короткой бородкой вроде моей, что для маскировки отпущена, лицо как будто благопристойное, но дряблое, жизнью пожеванное. На груди висит золоченая подковка магнита с прилипшими железными дробинками. Модное украшение, показушное. Может, конечно, магнит на самом деле и не магнит, а простое золото, а то и вовсе медяшка, к которой дробинки приклеены… дробинкам цена грош, а вот подковка такая немало стоит.

— И не говорите, уважаемый, — согласился я. — Безобразие. «Виновен в тяжких преступлениях против Дома и общественного покоя. Доставить только живым. Награда — пятьдесят тысяч стальных марок, прощение всех прежних грехов и дворянский чин от барона до графа, в зависимости от изначального благородства ловца».

Гражданин даже облизнулся и закивал.

— Еще тысяча за каторжника, — мечтательно сказал он. — Всего, значит, пятьдесят одна тысяча стальных…

Он будто невзначай коснулся подковки магнита и стал перебирать дробинки, отлепляя их и снова сажая на невидимую привязь. Значит, настоящее украшение. А хозяин его — позер, каких мало…

— Каторжника можно мертвым, — поддержал я. — Все легче.

— Не говорите, милый друг. Только где их теперь сыщешь?

Я вздохнул:

— Да, любезный. А не знаете ли вы, вкусно ли кормят в этом ресторане?

Бюргер скосил глаза на вывеску. Кивнул:

Конец ознакомительного фрагмента.