Исчезнувший

Сергей Лушников

1966 год. Южный город Украины. У молодого капитана уголовного розыска Максима Ткаченко день не задался еще с самого утра, а тут еще срочный вызов к начальнику городского управления милиции полковнику Тарасенко. Но поручение полковника, по его мнению, кажется делом пустяковым и не заслуживающим особого внимания, если бы не предшествующий звонок из Киева. Дела только и всего – найти гражданина Якубу. Но последующие события, растянувшиеся на несколько дней, раскрыли перед ним тайну, которая началась еще в далеком 1945 году. Тайна, за которой стояли человеческие судьбы, поражая своей изощренностью, жестокостью и коварством.

1

Понедельник.11 июля 1966 года. Один из южных городов СССР.

Мой организм работал как заведенный будильник, просыпаясь всегда в нужное время. Началось все с Академии, хотя изначально завелось еще с армии. Именно армия дала мне первый зародыш этой привычки. Я вставал раньше всех — делал зарядку, отжимался от пола, бегал на стадионе, который как раз и был возле общежития, к большому недоумению многих моих однокурсников, да и не только их. Но для меня это уже стало постоянной привычкой, а, как известно: «человек — раб своих привычек». Мать не раз говорила мне, что это как-то неправильно, но ее слова абсолютно не задевали меня и я не считал это какой-то человеческой аномалией. Я всегда отшучивался типа пословицей: «кто рано встает, тому бог подает», но мать всегда махала на меня рукой и на этом все заканчивалось. Я слышал, сквозь сон как рано утром по улице проехала поливочная машина, смывая все старое и зарождая новое: новый день, новые ощущения, новые эмоции, новые события. Затем на смену машине, видимо спрятавшись от струй воды, жалобно заскулил дворовой пес Кузьма — всеобщий любимец и друг детишек со двора. Каждое утро было неповторимым — будь то лето, зима или весна, или та же осень. Я уснул ненадолго, буквально на несколько минут, и был разбужен теплыми согревающими лучами, которые уже вторглись сквозь тонкую материю штор. Они ласкали своим воздушным прикосновением мое вспотевшее за ночь мускулистое тело. Своеобразный сигнал, подстегивавший к подъему. Я резко вскочил, закинул полотенце себе на плечо и вышел из своей комнаты, как раз под звуки вещающего радио.

— В эфире «Пионерская зорька».

Мать уже копошилась на кухне, судя по доносившемуся оттуда шуму. Готовила мне завтрак.

— Мам, доброе утро, — крикнул я ей, направляясь в ванную. — А что у нас на завтрак?

— Твоя любимая яичница с колбасой, сынок, — донеслись тихие и мягкие слова матери.

Я довольно улыбнулся. Аппетит у меня всегда был отменный, даже с самого утра, а мама старалась держать все под контролем, если это касалось меня. Чтобы был накормлен, обстиран, наглажен, прежде чем идти на службу. Ведь когда я вернусь — никому не известно. Порой меня не было дома по несколько дней. Служба обязывала, и от этого никуда не денешься.

— Ну, ты скоро там? — подгоняла мать.

— Иду уже, иду, — я наспех вытерся полотенцем, и не заставил себя долго ждать, в предвкушении ожидающего меня завтрака.

Войдя на кухню, я подставил свежевыбритую щеку для поцелуя матери.

— Давай, садись уже, — торопила меня мама, метнув короткий взгляд на часы.

На столе уже стояла тарелка с нарезанными помидорами и хлебом. На лице матери не было и тени усталости, несмотря на то, что она пришла уже за полночь, после смены на фабрике. Волосы аккуратно заколоты, в глазах живой огонек, на лице застывшая усмешка.

— Форму я погладила. Так что ешь и не торопись, время еще у тебя есть.

— Когда ты все успеваешь? — я не переставал удивляться ее энергии. — Как прошла смена?

— А что смена? Смена, как смена. Ничего особенного. Правда, получили большой заказ — теперь работаем усиленно, можно сказать. Нужно успеть к сроку. Девчонок нам новых, молоденьких привели в цех. Стажируем. Обучаем. Симпатичные такие девчата. Смекалистые, всё подхватывают на лету.

— И тебе дали, наставница?

— А как же. Оксаной зовут. Красивая такая девчонка. Коса у нее пышная такая, губы бантиком. Скромница, да и руки золотые. Чувствую еще пару деньков, и она меня заткнет за пояс. Я уже почти не поспеваю за ней. Хочешь, познакомлю? На выходные? — с хитринкой во взгляде спросила мать.

Все. Мать завела свою старую, заезженную песню. Нужно поскорее доедать и идти на службу, а то от нее не отвяжешься. Она уже, сколько времени носилась со своим навязчивым желанием меня женить. И чем скорее, тем лучше для нее. Я ее прекрасно понимал. Каждая мать хотела самого лучшего своему ребенку. Ведь мне уже скоро тридцать. Большинство моих одноклассников, впрочем, как и сослуживцев, уже давно окутали себя оковами Гименея. Растят детей, живут полной семейной жизнью. А я — ловлю хулиганов, бандитов, всякую криминальную наволочь, которая порождает в нашей стране страх, панику и зачастую смерть. Но мое сердце по-прежнему оставалось свободным. Даже после того как уехала Виктория. А прошло не так уж и мало, почти целый год, но ни одна девушка еще не заняла своего места в моем холостяцком статусе.

— Хорошо. В субботу, — я притворно поднял руки вверх, словно соглашаясь с предложением матери, лишь бы она не докучала. Сегодня начиналась рабочая неделя, а значит впереди еще долгие пять дней. А там я найду причину, чтобы оставить без внимания неизвестную красавицу, как там мать говорила, ее зовут — Оксана? Мама как — будто читала мои мысли. Посмотрела недоверчиво, настороженно, недоумевая, что я так быстро сдался. Не спорил, не заводился. Такое случалось крайне редко.

— Ой, ли! — воскликнула мать. Все — таки провести ее не так уж и просто.

— Все, мама. Начинаю новую жизнь. Совсем скоро ты услышишь торжественный марш Мендельсона. Обещаю. И тогда тихо в уголку будешь вытирать носовым платком свои слезы от счастья, что наконец-то твой сын набрался ума и входит в такую же тихую, как и облюбованный тобою угол в Загсе, бухту гавани, где уже стоят на рейде корабли, на корме которых выведено вот такими огромными буквами слово «Семья».

Да, загнул я конечно. Чуть сам не спрыснул от смеха, но вовремя сдержался.

— Все шутишь, весельчак, — мать легко ударила меня кухонным полотенцем по спине. — А еще работник уголовного розыска. Надо позвонить в ваш отдел кадров. Пускай пересмотрят дела сотрудников, — настал черед шутить матери.

— Тебе мало того что с меня высчитывают за бездетность так еще хочешь чтобы меня уволили? Так я тебе путевку в Туапсе не заработаю.

— Какую путевку? — спросила мама, не понимая, к чему я веду.

— Ну, должен же я как-то обустраивать свою личную жизнь. А так поедешь на месяц — отдохнешь, покупаешься в теплых водах Черного моря. А там глядишь, за месяц на пороге я уже буду встречать тебя с Оксаной.

— Ну, Максим, умеешь ты все перевернуть в свои шуточки. Точно позвоню, — пригрозила мне пальцем мама.

— Все, мам, спасибо. Буду бежать.

Мать лишь провела меня взглядом и принялась убирать со стола. Уже на пороге, когда я надевал форменную фуражку, я услышал вдогонку привычное мамино: «будь осторожен, Максим».

Наш дом просыпался после выходного дня. Из соседних подъездов лениво и с явной неохотой выходили жильцы, направляясь на свои рабочие места. Из площади, которая находилась совсем рядом, доносился звонкий, мелодичный голос. Я его узнал сразу. Он принадлежал Валентине Левко, которая пела о любви. Солнце набирало свои обороты, обещая превратить день в настоящее испытания подступающей июльской жарой.

— Доброе утро, Максим Анатольевич, — услышал я за спиной голос нашего дворника — Степана Алексеевича Сыпко.

В неизменном фартуке, надетом поверх тонкой ситцевой рубашки, Сыпко в любой одежде всегда выглядел старше своих лет. Он переехал в наш город совсем недавно из Донбасса, где проработал не один десяток лет на шахте. Но покачнувшееся здоровья и категоричные наставления докторов о смене климата привели его в наш теплый приморский город, где он устроился дворником, получив комнатушку, как и положено в его случае, на первом этаже. Меня удивляло, что такой человек как Степан Алексеевич и живет один, без семьи. Трудолюбивый, учтивый, характер спокойный. Руки золотые. Никогда не откажет в помощи. Но спросить его об этом я не решался. Не любил я лезть людям в душу.

— Завтра игра. Наша сборная с Кореей играет. Как думаешь, Анатольевич, выиграем?

— Первая игра всегда волнительна, Степан Алексеевич. Я думаю, наши футболисты сумеют перебороть своё волнение и покажут хороший футбол. Главное атаковать и реализовывать свои моменты. Вот тогда победа никуда от нас не денется, Степан Алексеевич.

— Выиграем точно? — Казалось, мои слова ему пришлись по душе.

Сыпко слыл рьяным болельщиком футбола, не пропуская ни одного матча с участием нашего городского клуба играющего в первой лиге СССР.

— Один ноль в нашу пользу?

— Три ноль, Алексеевич, — и я четко ему показал три пальца на руке, приведя его в радужное настроение. Я заметил, как из его ухоженных усов зародилась скупая улыбка.

Обнадежив, таким образом, Степана Алексеевича я направился к трамвайной остановке, заприметив двухвагонный трамвай «семерка» выскочивший из-за угла поворота улицы. Но не тут — то было. Напрасно я надеялся попасть на трамвай. Кто-то настойчиво меня звал. Я обернулся на голос. Ко мне спешила Варвара Семеновка Шпак, мамина подруга, живущая в доме напротив. Я знал ее с детства, как и ее семью. Они часто ходили к нам в гости, когда жив был еще мой отец. В последнее время ее визиты были не так часты, и на то были свои причины.

— Максим, здравствуй. Ты извини меня, что окликнула тебя. Тебе ведь на работу, — приложила руку к сердцу, Шпак, дыша тяжело и с придыханием.

— Что-то случилось? — спросил я, заметив тень обеспокоенности на лице женщины. Ведь не просто же она звала меня.

Хотя вопрос мог и не задавать. По своей натуре я был человеком наблюдательным. Издержки профессии обязывали, в первую очередь. Красные, уставшие глаза, темные круги под ними и тревога на лице, ясно дали мне понять, что Варвара Семеновна провела не самую лучшую ночь в своей жизни.

— Да, Гришка мой. Совсем от рук отбился. Как Иван уехал в Ташкент, так сил моих нет с ним. Шатается непонятно где целыми днями. Друзей новых завел. Вчера пришел поздно ночью. Я встала. К нему, а от него разит спиртным. Закрылся в комнате и меня не пускает. Я по карманам. А в пиджаке — деньги. Пятьдесят рублей. Представляешь? Откуда такие деньги? Спит теперь подлец, — стала сокрушаться Шпак.

Ее сын — Гришка Шпак был десятиклассником. Вернее перешел в десятый, выпускной класс. Шустрый парень. И таким, настолько я помню, он был еще с самого детства. Заводила дворовой компании. Вокруг него всегда кружились парни нашего двора, да и соседские то же не чурались водиться с ним. Но до сих пор проблем с ним не было. Отец уехал восстанавливать разрушенный землетрясением хлебный город, а парень как оказалось, совсем пошел по наклонной. Варвара Семеновна женщина спокойная, тихая и для нее, конечно же, произошедшее стало настоящим потрясением.

— Ты бы зашел к нам после работы. Поговори с ним. Сам знаешь до беды одной рукой подать, — тоном встревоженной женщины попросила Шпак.

— Хорошо, Варвара Семеновна. Проблему вашу я понял. Зайду, — твердо пообещал я.

— Когда? — В глазах женщины поселилась надежда.

— Сегодня и зайду. Только после шести постарайтесь не выпускайте его из дома.

— Спасибо, Максим. На тебя у меня только и надежда.

— Не беспокойтесь, все будет в порядке, — заверил я женщину, поймав себя на том, что уже с утра я дал обещания двоим: Сыпко в успехе сборной и Шпак — в попытке образумить распоясавшегося сына.

Попрощавшись, я пропустил, конечно же, свой трамвай. Но к приходу следующего за ним, который к моему несчастью пришел чуть позже, чем следовало, я поймал себя на мысли, что на службу я прибуду с опозданием. А учитывая, что в управлении на данный момент, из-за сложившихся обстоятельств, именно я старший в отделе, то какой пример я показываю своим подчиненным, с таким отношением к делу. Всю дорогу до управления меня преследовали не самые лучшие мысли, и потому как только остановился трамвай, я пулей прямо вылетел с него, понимая, что все равно опаздываю.

У входа в управление на обычном месте стоял «глазастый» ГАЗ-21,у которого копошился Захарыч. Он же — Филиппов Федор Захарович. Но все почему-то звали его именно так — Захарыч. Только он один, из всех водителей, с присущей ему щепетильностью и даже можно сказать маниакальной заботой относился к автомобилям. Порой мне казалось, что он даже разговаривает с ними, с этими железными конями на своем особом языке. Заприметив меня, он лишь вскинул брови вверх, и я не понял его жест-то ли это упрек, то ли понимание, то ли что-то другое, понятное лишь ему одному. Кивнув ему в ответ я, перепрыгивая через две ступеньки, почти вбежал в здание городской милиции.