Властелин 4. Мы наш мы новый мир построим

Сергей Николаевич Дергунов, 2023

После провала операции "Наполеон" Властелин в новом обличии придумывает очередной план захвата власти над миром. Но для обретения своей силы ему нужно вспомнить все предыдущие свои воплощения…

Глава 1 Нужен новый план

«Воспоминания возвращались медленно, кусками и полностью игнорируя хронологию. Сразу после осознания, кто Я такой, мне вновь пришлось окунуться вглубь веков и пережить картину своей казни. Это самое яркое воспоминание всей моей жизни, и оно всплывает в памяти первым в каждом новом перевоплощении. Всегда: и до, и после этого случая Я планировал свою смерть. Но в тот раз все пошло не так. Вернее, не совсем так.

Все началось, когда в окрестностях Иерусалима появился этот блаженный Иисус. Сначала его появление не вызвало у меня никаких опасений. Как и всякий блаженный он высказывал бредовые мысли о противлении злу смирением, о бескорыстии дающего, равенстве людей перед богом и много, о чем еще в этом же духе. Любой беспристрастный анализ его речей выдавал в нем сумасшедшего. Но кто будет вникать в смысл публичной речи человека, признаваемого всеми чуть ли не пророком? Люди слышат лишь то, что хотят услышать. Поэтому, куда бы не приходил Иисус, народ вылезал из всех щелей и толпой окружал его, едва заслышав его спокойный, умиротворяющий голос.

У него появились почитатели. Они стали называть себя его учениками и таскались за ним от селения к селению. Когда Иисуса заносило совсем уж вглубь своего сознания, и люди в толпе начинали недоуменно переглядываться, ученики мгновенно растолковывали собранию гениальную мысль своего учителя.

Чем больше почитателей становилось у Иисуса, тем меньше было желающих принять крещение от моей руки в реке Иордан. Когда поток моей паствы сократился вдвое, пришлось признать: у меня появился конкурент. Он становился серьезной помехой моему плану. Плану, который Я вынашивал с момента, когда мне удалось собрать все компоненты «эликсира жизни». Это не был пока «эликсир богов», но все же он давал полтора века безболезненного существования. Именно столько времени мне должно было хватить, чтобы создать новую религию и стать ее живым богом.

Реализация плана текла медленно. За полгода Я сумел подготовить лишь двух учеников-проповедников, способных отправиться в странствия, дабы нести людям веру в пришествие на Землю самого всевышнего. А этот сумасшедший за две недели увел половину моей паствы и заимел дюжину фанатичных учеников.

Нет, конкурировать с таким бесполезно. Гораздо выгоднее привлечь его на свою сторону. Сказано — сделано. Я отправил к Иисусу своих учеников, и они уговорили его принять от меня обряд крещения.

В назначенный час на берегу Иордана собралась огромная толпа. Это постарались мои помощники. Они прошлись по окрестным селам и анонсировали явление нового мессии.

Когда на берегу появился Иисус, Я воскликнул: «Вот тот, кто идет вслед за мной».

Под ликующие возгласы толпы Я с торжественным выражением лица (торжественным ровно настолько, чтобы не рассмеяться от комизма ситуации) окрестил блаженного. Теперь на правах крестного отца я мог исполнять роль его наставника. Во время «таинства» Я убедил его, что он мессия, сын божий и способен творить чудеса. Надо сказать, это было несложно. Он и сам верил в свою избранность, в предначертаность своей судьбы. Мне оставалось лишь чуть-чуть подсказать, в чем заключается его миссия.

Иисус мне поверил. Да и как бы он не поверил, если у него на самом деле начали получаться чудеса? Не хочу вдаваться в подробности и раскрывать секреты, как мне удавались его чудеса, но люди начинали верить, что он действительно сын божий. И это было главное условие моего нового плана. Я буду живым богом, но не в образе Иоанна, а в образе Иисуса.

Трюк смены образа Я проделывал десятки раз. Это несложно. Надо только чтобы в момент смерти Иоанна рядом находился блаженный Иисус. Именно его «блаженность» является гарантией, что его мозг не отторгнет сознание, покинувшее тело Иоанна. Мое сознание, если кто не понял.

Однако, на деле оказалось не все так просто. Сложность возникла, казалось бы, на пустом месте. Камнем преткновения стал вопрос: как должен умереть Иоанн? Себя он убить не мог, так как сам проповедовал, что жизнь человека принадлежит богу. Только бог дает и отнимает жизнь. Самоубийство подорвало бы веру в меня и мое учение. Единственно верным решением сначала показалось быть убитым наемным убийцей во время очередной проповеди Иисуса. Но, поразмыслив, Я отмел и этот способ. Люди могли сказать: что за пророк этот Иисус, если не сумел предотвратить убийство своего крестного отца и наставника?

Решение пришло неожиданно, когда я увидел, как на площади в Иерусалиме отрубают руку какому-то вору. Казнь — вот что мне нужно! И тогда Я в своих проповедях начал хулить Ирода, тогдашнего царя Иудеи. Это было самое страшное преступление в этой стране. Но время шло, а стража царя никак не реагировала на мои преступные деяния. Тогда я стал обвинять Ирода во всех грехах, в том числе и в прелюбодеянии со своей падчерицей Соломеей. Или это, или все в совокупности привело к нужному результату: меня арестовали. Перед арестом Я приказал своим ученикам привести к месту казни Иисуса.

До этого момента все шло по плану. Но дальше все покатилось кувырком. Как потом выяснилось, ученики Иисуса не отпустили его с моими помощниками. А когда те попытались увести блаженного силой, они забили их палками чуть не до смерти.

А теперь самое страшное. Когда меня подвели к плахе, Я окинул взглядом толпу зевак и не увидел в ней ни Иисуса, ни своих учеников. Сейчас мне снесут топором голову, и на этом моя земная жизнь оборвется. Никогда ни до, ни после этого Я не испытывал такого страха. Не будь этого страха, я мог бы усыпить палача, отвести глаза стражникам и сбежать. Но страх сковал все мои мысли. Я без сопротивления дал палачу уложить себя на плаху. Я не видел взмаха топора, но услышал, как он с шумом рассекает воздух. Резкая боль на шее потушила мое зрение. Я оказался в полной тьме и тишине. Мне казалось это длится целую вечность и Я, наконец, успокоился.

Сразу, как только пришел покой, появились и звуки. Сначала неясные, похожие на монотонный гул с едва различимыми всплесками. Потом всплески превратились в отдельные голоса, и Я понял, что слышу гул толпы. Вскоре и тьма начала рассеиваться. Свет постепенно заполнял собой окружающее пространство и внезапно прямо передо мной высветил мою голову. Вернее, голову Иоанна. Она лежала на брусчатке в луже крови, устремив на меня безжизненный взор.

Странным показалось то, что голова находилась совсем близко от меня, как будто Я стою на четвереньках. Я попытался поднять свои руки, и оказалось, что это руки ребенка. Так вот почему мое сознание не покинуло этот мир! Оно зацепилось за мозг ребенка, вытеснив его неокрепшее сознание. Но откуда здесь взяться ребенку? Неужели ученики Иоанна успели его привести!?

Я обернулся и увидел этих двоих бедолаг. Они приближались, опираясь на сучковатые палки и хромая на разные ноги. Лица их были покрыты ссадинами и синяками. Они подошли и уставили взгляды на отрубленную голову своего учителя.

«Заберите тело и похороните его, — сказал Я им и заметил, как они одновременно вздрогнули». Им показалось, что маленький ребенок отдает приказание голосом Иоанна. Один из них тут же поковылял к палачу, чтобы выкупить тело своего учителя, а второй подошел к голове, бережно взял ее в руки и провел ладонью по лицу, прикрыв веками мертвые глаза.

После похорон Я посвятил своих помощников в планы мести Иисусу и его ученикам. А как иначе? Они перечеркнули мои надежды явиться воплощением бога на Земле. Можно сказать, они вычеркнули сто пятьдесят лет моей жизни и за это должны ответить. Все до одного. И в первую очередь Иисус, хотя он и виноват в меньшей степени.

В этот же вечер мы приступили к выполнению своего плана. Я продиктовал ученикам два письма. Первое было адресовано Иисусу и в нем выражалась последняя воля Иоанна. Заключалась она в том, что Иисус должен был изгнать торговцев и менял из Храма в предпасхальную неделю.

Второе письмо должно было попасть в Синедрион. Причем, прочесть его глава Синедриона первосвященник Каиафа должен был незадолго до того, как Иисус исполнит предсмертную волю Иоанна. В письме аргументированно доказывалось, что Иисус является самым опасным врагом не только иудейской веры, но и всего уклада жизни еврейского народа.

Все получилось так, как Я задумал.

Войдя в Иерусалим вместе со своими учениками, Иисус сразу же направился к Храму. Как и говорилось в письме, портик Храма, его ступени и Храмовая гора были заставлены столами с жертвенными животными, и меняльными ящиками. Шла бойкая предпасхальная распродажа. Иисус со словами «Храм — не место для торговли» начал переворачивать и скидывать со ступенек столы торговцев и менял.

Никто такого не ожидал. Поначалу опешили даже римские стражники, находившиеся неподалеку. Когда они пришли в себя и кинулись искать нарушителя спокойствия, его уже и след простыл. Ученики силой увели его с Храмовой горы, и все вместе укрылись в доме одного из почитателей Иисуса.

В это самое время о происшествии доложили первосвященнику Каиафе. Он только что прочел письмо с обвинениями в адрес Иисуса, и в его голове все сложилось: в письме изложена чистая правда. А раз так, то Иисус должен умереть, причем умереть до празднования Пасхи. Это будет символичная жертва. Она необходима, чтобы еврейский народ продолжал жить в своей вере и не растворился среди других народов, утратив самобытность.

Каиафа послал слуг оповестить членов Синедриона о внеочередном заседании, а сам отправился к римскому наместнику в Иудее Понтию Пилату. Вообще-то, правила предписывали по вопросам поимки преступников против иудейских законов обращаться в канцелярию царя. Но с Иродом Каиафа постоянно находился в состоянии почти открытой вражды. Поэтому ему предстояло убедить римского наместника, что преступник Иисус замышляет не только против Иудеи, но и против Рима.

Долго убеждать Понтия Пилата не пришлось. Он уже слышал о происшествии на Храмовой горе и сразу согласился отправить римских стражников на поиски опасного преступника.

Но они бы долго искали, а могли и не найти, если бы Я им не помог. Мои помощники знали, где живет один из учеников Иисуса по имени Иуда. Они появились в его доме ночью и стали убеждать выдать римской страже место, где скрывается Иисус. Поначалу Иуда не соглашался, но мои помощники привели весомые аргументы за то, что его учителю лучше быть подвергнутому аресту, чем всю жизнь скрываться. Ведь наказание за такой мелкий проступок не может быть слишком суровым. Ну всыпят десяток плетей и отпустят на свободу. Он еще и для своей паствы предстанет, как страдалец за веру.

Хорошенько поразмыслив, Иуда согласился с их доводами. На следующее утро он отправился в резиденцию римского наместника и рассказал начальнику стражи, где скрывается Иисус.

Иисуса арестовали.

Каиафа созвал Малый Синедрион в Храме. Его члены уже знали, почему первосвященник так поступил. В Храме их собирали по особым случаям. Например, только в Храме, и нигде более, мог быть вынесен смертный приговор. А именно о такой участи для Иисуса они договорились два дня назад в доме Каиафы. Осталось соблюсти лишь формальности: найти весомую причину для вынесения столь сурового приговора.

Иисуса привели на допрос, и оказалось, что обвинить его не в чем. Его поступок на Храмовой горе никак не тянул на смертный приговор. В своих проповедях он не противоречил заповедям божьим и не призывал к смертным грехам. То, что все люди равны перед богом — это, конечно, ересь. Евреи — избранный народ. Но как такое обвинение представить римскому наместнику?

Два часа изнурительного допроса не привели к формулировке сколь-нибудь серьезного обвинения. Наконец Каиафа задал вопрос, на который не надеялся получить положительный ответ. В доносе на Иисуса говорилось, что он считает себя сыном божьим. Ну кто в здравом уме признается в такой ереси?

— Это правда, что ты считаешь себя сыном божьим? — глядя прямо в глаза Иисуса спросил Каиафа.

— Я и есть сын божий, — ответил Иисус, ничуть не смутившись.

По залу прокатился глухой рокот. Старейшины Синедриона в недоумении переглядывались между собой. Как можно вслух произнести столь кощунственные слова? Как может смертный человек, раб божий, поставить себя на одну ступеньку с самим всевышним? Это смертный грех.

Опасного преступника увели. Судьи начали оглашать свое мнение о мере его наказания. Лишь трое из двадцати трех членов Синедриона высказались против смертного приговора.

С подписанным приговором Каиафа отправился к Понтию Пилату. Без его утверждения смертный приговор не имел силы. Римский наместник попросил прочесть приговор вслух.

— Я не совсем понял, за что вы вынесли этому человеку такой суровый приговор? — удивленно поднял глаза наместник на первосвященника, когда тот закончил чтение.

— Этот человек считает себя сыном бога, а это ставит его…

— Да пусть считает, кем хочет! — резко перебил Понтий Пилат попытавшегося заговорить Каиафу, — он же просто сумасшедший.

— Он вовсе не сумасшедший. Он в полном рассудке ставит себя на одну ступень с богом. А, значит он считает себя выше царей и даже выше самого римского императора.

Понтий Пилат задумался. «Обвинения, предъявляемые несчастному Иисусу, безусловно, абсурдны. Но если сейчас не утвердить приговор, этот ушлый еврей напишет донос императору, что римский наместник не борется с врагами Рима. Да и что мне за дело до их еврейских разборок?».

— Хорошо, я утвержу приговор, но только, что это за варварская казнь: забить камнями? Зачем так жестоко? Не лучше ли просто распять на кресте, как это принято в цивилизованных странах?

— Я сегодня же принесу исправленный приговор, — обрадованно закивал головой Каиафа, пятясь задом к двери…

Я не успел сказать Иисусу, что это Я погубил его. Когда в ночь после казни я подошел к кресту, Иисус был уже мертв. Сердобольный римский стражник заколол его копьем, чтобы прекратить его земные страдания. Зато всех его учеников ждала страшная кара. В тот момент Я еще не решил, какие муки и страдания испытают ученики Иисуса перед смертью, но то, что эти страдания будут сильнее страха, который Я испытал перед своей казнью, Я знал наверняка. Сжалился Я только над Иудой. Его Я просто повесил на видном месте. Его мучения длились недолго».

— Эдгар! Иди кушать, — прервала воспоминания мама трехлетнего Эдгара Пике.

***

Соломон Ротшильд возвращался во Франкфурт из Вены. Он не любовался сельским пейзажем, мелькавшим за окном его шикарной кареты. Он, закрыв глаза, вспоминал приятные моменты, которыми было заполнено его пребывание в кулуарах Венского конгресса.

Он в сотый раз мысленно аплодировал своему старшему брату Амшелю за то, что тот уговорил остальных братьев вернуть курфюрсту Вильгельму все его вложения с набежавшими процентами. Вильгельм явно рассчитывал на меньшее. На радостях он не стал изымать из бизнеса Ротшильдов свой капитал и даже согласился на невысокую фиксированную доходность в три процента годовых. Но и это еще не все. Восхищенный порядочностью Ротшильдов, Вильгельм на все лады расхваливал их за кулисами Венского конгресса. Благодаря этому, с Соломоном пожелали познакомиться все сильные мира сего. Ему жали руку и победитель Наполеона герцог Веллингтон, и французский министр Талейран, и австрийский канцлер Меттерних, и русский представитель Нессельроде. А мелкие германский князьки даже заискивали перед ним.

Наверное, впервые в жизни Соломон ощутил могущество денег. Он помнил, как еще каких-то тридцать лет назад его отец вздрагивал при каждом стуке в дверь их маленького домика, опасаясь внезапного прихода финансового инспектора. Было время, когда их семья выживала за счет утаенных от налогов доходов. И вот, всего через тридцать лет ему жмут руку те, кто решает сегодня судьбу мира. Они это делают не потому, что считают его ровней, а потому, что все они нуждаются или будут нуждаться в его деньгах.

Кстати, еще о деньгах. Поговаривают, что на этот раз страны победители потребуют-таки с Франции контрибуцию и, вроде как, сумма будет больше 500 миллионов франков. «Вот бы эти деньги прошли через банк Ротшильдов! — размечтался Соломон, — а почему нет? Джеймс в Париже на короткой ноге с самим королем, Натан в Лондоне регулярно встречается с премьер-министром, я нашел общий язык с канцлером Австрии Меттернихом. Осталось найти подходы к русским и пруссакам. Вряд ли это будет сложно, если принять во внимание те рекомендации, который дал курфюрст Гессенский нашему банку. В конце концов даже один процент комиссионных от пятисот миллионов — это деньги ради которых стоит потратить и силы, и время».

Соломон улыбался, представляя, как он предложит эту бизнес-идею братьям. Наконец и он покажет им, что он не простой исполнитель, а полноправный партнер и не даром получает равный со всеми доход.

Когда копыта четверки лошадей, запряженных в его карету, застучали по брусчатке, Соломон раздвинул шторки на окне. Вскоре перед ним замелькали знакомые пейзажи прижатых друг к другу фахверковых фасадов Юденгассе. Возле дома номер 148 карета остановилась. Соломон с трудом опустил затекшие ноги на брусчатку. Пять суток тряски в сидячем положении давали о себе знать.

Соломон приказал кучеру отогнать экипаж в соседний переулок, где уже стояли четыре кареты. Ну что ж, тем лучше. Все братья в сборе. Не придется никого ждать. Он потянул за ручку знакомой двери родительского дома. Дверь подалась. Видимо, мама еще не избавилась от привычки не запирать эту дверь в дневные часы с тех пор, когда на первом этаже располагалась контора банка «Майер Ротшильд и сыновья». Соломон вошел в дом и на пороге его радостно приветствовали мама и братья. Он обнял всех по очереди, и дружная компания уселась за длинный стол.

После нехитрого обеда и разговора на общие темы мать отправилась в свою комнату, а братья принялись обсуждать дела, собственно, ради чего они здесь и собрались. Естественно, все ждали рассказа Соломона, ведь окончание Венского конгресса было самым значимым событием в мире после разгрома Наполеона.

— Да, у меня есть новости и все хорошие, — начал свой рассказ Соломон. — Во-первых, курфюрст представил меня всем главным участникам конгресса, даже царю Александру. И это благодаря тебе, Амшель. Ведь ты настоял, чтобы мы расплатились полностью со стариком Вильгельмом.

— Ну отец всегда говорил, что вести дела нужно честно и это рано или поздно обернется прибылью, — заскромничал Амшель.

— Во-вторых, во Франции и у ее союзников разместятся оккупационные войска. И содержать их обязана принимающая сторона. Понимаете? Им всем нужны будут деньги, а где они их возьмут? Надо сделать так, чтобы они кредитовались у нас.

— Да? И как ты это сделаешь? — с заметной ноткой ехидства поинтересовался Натан.

— Все просто. Нужно уже сейчас разослать письма с кредитным предложением. Причем, с минимальной доходностью в два или три процента, не больше.

— И сколько ты собираешься выручить от этих сделок в сумме?

— Думаю два-три миллиона франков.

— За год?

— За три. Столько продлится оккупация если не произойдут непредвиденные события.

— Миллион в год? Негусто. Это все новости?

— Нет, — с легкой обидой в голосе продолжил Соломон, — главная новость (это еще не принято официально, но почти достоверно) на Францию будет наложена контрибуция больше 500 миллионов франков.

— Это прекрасная новость! — воскликнул Яков, — мы сможем за небольшую комиссию участвовать в переводах этих денег. Я, со своей стороны, постараюсь повлиять на короля и французского министра финансов.

— Это все ерунда, — охладил их пыл Натан, — сколько лет Франция будет выплачивать контрибуцию? Десять или больше! Пусть даже десять. И пусть все деньги пройдут через нас. Сколько мы получим? 10 миллионов франков. За десять лет. По миллиону в год! Это слезы, а не деньги.

— Почему же слезы…? — попытался возразить Соломон.

— Да потому, что я за один день заработал 10 миллионов франков, играя на бирже, — перебил его Натан.

— Ничего бы ты не заработал, если бы я не предсказал тебе итог битвы при Ватерлоо, — вступил в разговор Яков.

— Так я об этом и хочу сказать! Нам нужна сеть агентов по всему миру и самая быстрая почта. Вы только представьте, какие преимущества дает важная информация, которую мы будем узнавать хотя бы на один день раньше конкурентов!

— И как это можно превратить в деньги? — с сомнением спросил Амшель

— Да очень просто! Смотрите, например, ты Яков узнаешь, что Франция собирается напасть на Англию. Что будет с английскими бумагами в Париже? Они обвалятся. Ты, Яков, скупаешь их по мусорной цене и отправляешь мне. В Лондоне все еще не сном ни духом про войну. Я потихоньку начинаю продавать бумаги по старой цене. Когда они через пару дней обвалятся и в Лондоне, у нас их уже не будет.

— Хорошая идея, — заговорил Яков, — я только не понимаю, чем ей может помешать то, что предложил Соломон?

— Время. Новостями нужно заниматься постоянно, а не отвлекаться на всякую ерунду.

— А я считаю, предложение Соломона дает надежный доход без малейшего риска. А твой проект, Натан, слишком рискован. Я не говорю, что не надо им заниматься. Надо. Но пусть проект Соломона останется. Это будет нашей страховкой, — произнес Яков и заслужил благодарный взгляд Соломона.

***

Александр во второй раз ехал в Париж. Ничто даже близко не напоминало ему то восторженное настроение, с каким он вступал в столицу Франции чуть больше года назад. Он нес тогда французам мир. Ему казалось, что для нации, непрерывно воюющей уже двадцать два года — это самое важное. Причем, он добился от стран-победительниц условий, при которых французам за долгожданный мир не пришлось бы платить. Им оставили все довоенные территории, с них не взяли репараций, их вновь приняли в семью европейских народов, как равноправных партнеров.

А они? Талейран подписал тайный тройственный договор с Австрией и Англией против России. Тайным этот договор пробыл недолго. Сбежавший с Эльбы Наполеон отправил Александру оригинал с подписями Талейрана, Каслри и Меттерниха. Да и сам Наполеон не лучше. Он ведь знал, что именно Александр уговорил союзников дать ему во владение остров Эльбу, а не отправлять его узником на остров Святой Елены. Талейран, так тот вообще предлагал отрубить голову своему императору.

И в благодарность они все превратили благородство и великодушие русского царя к проигравшей стороне в обыкновенную глупость. Да, он чувствует себя глупцом. Но еще большим глупцом он выглядит сейчас, когда вновь вынужден защищать французов. Горячие головы на Венском конгрессе, а именно фельдмаршал Блюхер и лорд Веллингтон, предлагали исключить Францию из списка европейских государств, а ее территорию поделить между заинтересованными странами. Этого допустить Александр не мог. С исчезновением Франции с карты Европы устранялся естественный противовес Англии, да и Австрии тоже. Европа лишалась большинства взаимных претензий, накопленных за многовековую историю. Европа могла объединиться, а объединенная Европа висела бы вечным домокловым мечем над Россией.

Александр, чтобы остудить страсти, предложил перенести обсуждение участи Франции из Вены в Париж. Конечно, теперь французам придется заплатить за свое вероломство. Но Францию, как государство, он должен отстоять во что бы это не стало.

На этот раз встречать русского государя вышел сам король Людовик XVIII со своей свитой.

— Как же я рад вашему возвращению, ваше величество, — расплывшись в улыбке на всю ширину своих щек и непрерывно кланяясь, произнес Людовик.

— И я рад видеть, брат мой, что частые переезды из столицы и обратно пагубным образом не отразились на вашем здоровье, — намекая на бегство короля из Парижа во время возвращения Наполеона, ответил царь.

— Позвольте вам предложить для вас и вашей свиты Елисейский дворец?

— При одном условии…

Людовик почувствовал тяжесть во всем теле от одной мысли, что этот русский царь может выставить невыполнимое условие, но вслух сказал:

— Все, что угодно, брат мой.

— Я сам выберу себе повара, — это был тонкий намек на предательство Франции.

— О! Конечно, конечно, ваше величество, — не поняв намека, обрадовался король. — Мсье Талейран проводит вас, а вечером жду вас на ужин. Мне очень нужно с вами поговорить до начала официальных переговоров.

— Я бы хотел, чтобы меня проводил мсье Коленкур, где он, кстати?

— Он почему-то не явился сегодня на службу, но за ним уже послали. Он догонит вас в вашей резиденции, ваше величество, а пока мсье Талейран…

— Я не хочу ничего слышать об этом человеке, а уж тем более видеть его.

— Ну, хорошо, тогда я сам провожу вас,

— Не трудитесь, ваше величество, отправьте одного из своих адъютантов.

Как только кавалькада Александра скрылась из вида, король набросился на Талейрана:

— Объяснитесь, герцог, что это было? Почему русский царь еще недавно называл вас лучшим другом, шагу не мог без вас ступить, а теперь видеть вас не хочет?

— Не могу даже предположить, сир. Думаю, чей-то навет навлек на меня гнев русского императора, — опустив глаза, ответил Талейран.

— В таком случае, вам немедленно нужно ехать к императору и постараться объясниться.

— Это не лучшая идея, сир. Мне, действительно, лучше не показываться ему на глаза. Поэтому я прошу принять мою отставку.

— А кто будет отстаивать наши интересы на переговорах? Нет, я не могу принять вашу отставку.

— Думаю вам стоит назначить министром иностранных дел герцога де Ришелье, сир.

— Почему его?

— Он жил в России, даже построил там какой-то город, Одесса, кажется. Кроме того, он лично знаком с Александром.

— А вы уверены, что он справится?

— Лучшего кандидата вам не найти, сир.

— Хорошо, тогда отдохните пару месяцев, а потом мы решим, что с вами делать.

Талейран поклонился королю и направился к своей карете. Лакей распахнул перед ним дверцу и откинул ступеньку. Бывший министр уже поставил на ступеньку ногу, когда услышал оклик короля:

— Постойте, герцог! Вернитесь!

Талейран послушно подошел к королю.

— Да, сир? — смиренно произнес он.

— Скажите, вы действительно уверены, что только русские смогут защитить нашу государственность?

— Абсолютно уверен, сир.

— Хорошо, ступайте.

***

Арман маркиз де Коленкур, герцог Виченцы не был в фаворе у новой власти. Приближенные короля, да и сам король считали его бонапартистом. Что интересно, в окружении Наполеона Коленкура всегда считали аристократом и монархистом. Сам же он считал, что всегда служил интересам Франции: и когда радовался приходу к власти Бонапарта, и когда предостерегал императора Наполеона от похода на Россию, и когда ушел в оппозицию вернувшимся Бурбонам.

Коленкур к своим сорока двум годам успел пожить и при монархии, и при республике. От республики в его памяти остался только страх — страх попасть в тюрьму или на гильотину в любой день. Абсолютная монархия тоже восторгов не вызывала, потому что благополучие государства ставилось в зависимость от качеств государя. Хорошо, если стране повезет, как России с царем Александром. Но ведь обычно бывает не так. Обычно бывает, как у Франции с Людовиком Шестнадцатым или с нынешним королем.

Самой лучшей формой правления маркиз считал конституционную монархию, когда власть государя ограничена законами и другими органами. Вот если бы французский Парламент мог запретить Наполеону вторжение в Россию, Франция до сих пор занимала бы половину Европы и была процветающей страной.

Маркиз мог рассуждать и спорить сам с собой на тему власти беспрестанно. Он так и поступал бы, если бы не приходилось отвлекаться на текущие дела. Вот и сейчас от раздумий его отвлек лакей, доложивший о прибытии посланца короля.

Ничего хорошего Коленкур от короля не ждал и был приятно удивлен, когда посыльный объявил «высочайшую волю»: немедленно отправиться в Елисейский дворец в качестве сопровождающего генерала для русского императора. Такое приказание короля Коленкур согласился исполнить с радостью. Он быстро собрался и отправился в Елисейский дворец.

— Как мне вас недоставало, мсье де Коленкур! — обрадовался его появлению царь.

— И я бесконечно рад видеть вас в добром здравии, ваше величество, — поклонился Коленкур. — Король назначил меня сопровождать вас, и я с удовольствием исполню это назначение.

— Прекрасно! Тогда вечером жду вас. Мы вместе отправимся на ужин к королю, а пока не могли бы вы мне помочь? Нескольким офицерам моего сопровождения не нашлось места во дворце, и я буду вам признателен, если вы сможете разместить их на постой неподалеку.

— Я с радостью приму их в своем доме, ваше величество.

Коленкур со всей ответственностью отнесся к просьбе русского императора. Он решил устроить все так, чтобы его подопечные получили незабываемые впечатления от Парижа и французов. Он составил список мест, обязательных для посещения. В этом списке были музеи, театры, увеселительные заведения и откровенно злачные места.

Офицеры в свободное от службы время (а Александр не сильно загружал их дежурными обязанностями) ринулись во все тяжкие. Все, кроме одного, девятнадцатилетнего прапорщика Никиты Муравьева.

Этот юноша поначалу не отставал от своих товарищей, но скоро ему наскучило подобное времяпрепровождение. Он предпочитал проводить вечера в обществе хозяина дома за беседой с бокалом вина. Постепенно беседы скатились к одной теме — теме государственного устройства. Несовершенство российского государства для Никиты было очевидно, а вот подойдет ли французский опыт для России, он стремился для себя понять.

Видя столь нехарактерные для юного возраста потребности, Коленкур постарался их удовлетворить. Он приглашал в дом интересных собеседников. Среди них был и старейший сенатор Франции Жозеф Сийес. Многие во Франции считали его серым кардиналом революции, человеком, приведшим к власти Наполеона, создателем современного масонства. Его Коленкур решил пригласить, когда речь зашла о революции, как способе смены государственного устройства. Маркиз так анонсировал его визит:

— Ни один человек в мире не расскажет вам о революции правдивей, чем Сийес, мсье Муравьев. По правде говоря, все эти дантоны, робеспьеры, баррасы были лишь пешками в его игре. Интересно вам было бы с ним побеседовать?

— О, это было бы превосходно, ваша светлость, но захочет ли такой человек говорить со мной?

— Об этом не беспокойтесь. Я уже говорил ему о вас, и он сам выразил желание побеседовать с вами.

На следующий день прапорщику Муравьеву выпало дежурить в Елисейском дворце. Он механически исполнял свои обязанности, занятый мыслями о встрече с необыкновенным человеком. Едва закончив службу, Никита поспешил в особняк Коленкура. Прошли еще два часа томительного ожидания пока, наконец, не раздался звон колокольчика у входной двери.

В дом вошел подтянутый мужчина, на вид ровесник Коленкура, с резкими чертами лица, прямым взглядом карих глаз и копной вьющихся русых с рыжеватым отливом волос на голове.

Хозяин дома представил ему своего гостя, и Сийес, протянув руку Никите, спросил:

— Зачем вы, юноша, тратите свою молодость на скучные разговоры со стариками? Перед вами открыты все прелести Парижа. Когда еще вам представится возможность их познать…

— Меня более интересуют познания другого рода, мсье Сийес, — ничуть не смущаясь, ответил Муравьев.

— Какого рода, например?

— Как сделать жизнь людей лучше, как устроить более справедливое общество, нежели теперь.

— О, юноша… вряд ли на Земле есть эксперт по этим вопросам.

— А мне кажется беседа пойдет лучше за легким ужином и бокалом вина, — жестом пригласил собеседников в столовую Коленкур.

Никто от такого предложения не отказался, и все трое переместились за стол. Дождавшись, когда слуги подали блюда и наполнили бокалы, Сийес продолжил разговор:

— На чем мы остановились?

— Что на Земле нет экспертов по справедливому устройству общества, — подсказал Муравьев.

— Да, но о попытке построить справедливое общество во Франции я могу рассказать.

— Прошу, расскажите, мсье Сийес! — воскликнул юноша.

— Прежде всего нужно усвоить простую истину: никогда и нигде в мире власть не стремилась создать справедливое общество для всех. Для приближенных к власти высших сословий — да, для остальных — нет. Поэтому единственной действенной мерой по устранению несправедливости является революция. Это понятно?

— Да, да прошу вас продолжайте!

— Для революции нужны четыре условия. Первое, без чего революция обречена на провал — это идея, способная завладеть умами людских масс. Всех тех, кто будет впоследствии на баррикадах защищать свои идеалы. Свобода, равенство и братство — вот та идея, за которую простые французы шли на смерть. Второе, нужен передовой отряд революции, те, кто должен повсеместно нести идею революции в массы, агитировать народ идти на баррикады, воплощать в жизнь план революции. В Франции эту роль исполнили масонские ложи.

— Масонские ложи? Никогда о них не слышал.

— Потому и не слышали, что это тайные организации. Хотя в России их множество. Кстати, кем вам приходится Александр Муравьев?

— Дальний родственник.

— Но вы с ним знакомы?

— Да, мы учились в одном университете. Правда, когда я туда поступил, он уже заканчивал обучение.

— Я сам посвящал его в очередную степень мастера. По-вашему, по армейскому это что-то вроде бригадного генерала. Я могу дать рекомендательное письмо к нему, и он вам поможет в вопросе тайных организаций. Хотите?

— Конечно!

— Тогда я продолжу. Третье, нужен мозг революции, орган, который составляет и при необходимости корректирует планы. И последнее. Все, что я перечислил выше не имеет никакого смысла до тех пор, пока существующая власть не потеряла способности управлять армией, полицией и жандармским корпусом.

— Простите, но разве у короля в 1789 году не осталось верных ему войск?

— В том и дело, что почти не осталось! Король прозевал момент, когда Генеральные штаты превратились в Учредительное собрание и одним из первых декретов взяли на себя вопросы войны и мира. С этим декретом наши Комитеты, преобразованные из масонских лож, прошли по частям королевской армии и переподчинили их себе. Верными королю остались несколько частей да несколько сотен офицеров, не пожелавших нарушить присягу королю.

— В таком случае, в России никогда не будет революции. Армия любит императора.

— Ну, императоры не вечны…

Никита понял так, что до смерти Александра революция в России невозможна. И это его никак не устраивало. Александр еще молод и вполне может править еще лет сорок-пятьдесят. Это сколько ж лет будет ему, Никите Муравьеву через сорок лет? Пятьдесят девять! Уже глубокий старик. Зачем ему в таком возрасте будет революция?

Чтобы скрыть свое разочарование, Никита спросил:

— Скажите, мсье Сийес, а правду говорят, что мозгом революции были вы?

— Скорее я был орудием мозга. Хотя… нас всех можно назвать орудиями мозга. Ладно, засиделся я у вас, герцог. Мне пора.

Когда Сийес ушел, Муравьев спросил Коленкура:

— Вот вы говорили, ваша светлость, что Сийес был серым кардиналом революции…

— Я говорил, что есть такие слухи.

— Пусть слухи. Но не на пустом месте же они возникли… Мне интересно, как такое вообще было возможно? Ведь ему во время революции было лет 13-15.

— Ха-ха, — рассмеялся Коленкур, — с чего вы так решили?

— Ему сейчас около сорока, по крайней мере, он не старше вас. Минусуем 26 лет с момента революции получаем 13.

— Ему 67 лет.

Эти слова произвели на юношу ошеломляющее впечатление. Он знал, как выглядят люди за шестьдесят. Это глубокие старики с седыми волосами и потухшим взглядом. Даже пятидесятилетние выглядели гораздо хуже Сийеса.

— Но как такое возможно?! — выразил он свои сомнения.

— Говорят, он продал душу дьяволу за возможность не стареть.

***

Наполеона с его небольшой свитой высадили в порту Джеймстауна — главного и единственного города на острове Святой Елены. Этот, продуваемый всеми ветрами, скалистый остров, расположенный в южной части тропической Атлантики, был собственностью Ост-Индской компании. Через него проходил торговый путь в Индию из Европы в обход Африки. На острове корабли компании пополняли запасы воды и продовольствия, высаживали больных матросов, забирали выздоровевших.

Джеймстаун, прибрежный городок в несколько сотен домов, был расположен в ущелье и защищен от ветров с трех сторон. Его скалистая бухта не позволяла швартоваться у причала кораблям с большой осадкой. Лишь лодки, да плоскодонные боты могли подойти к берегу. Остальные суда бросали якоря в полумиле от береговой линии.

Но даже лодки не могли швартоваться и отчаливать в темное время суток. О наступлении такого времени возвещал выстрел из пушки. Если бы кто-то рискнул после выстрела выйти в океан, он был бы немедленно уничтожен орудиями береговой батареи, не успев отвязать причальный канат. Кроме того, любой человек, рискнувший появиться в бухте не при дневном свете подвергался аресту. Днем же всех пассажиров и все лодки тщательно досматривали. Таким образом полностью исключалась возможность побега бывшего императора с места своего заключения.

Однако, оставалась еще возможность штурма острова. А вдруг сторонники Бонапарта снарядят военную эскадру и нападут на остров, чтобы спасти своего императора? Полностью исключить такой вариант нельзя. Поэтому для усиления гарнизона острова английское правительство выделило три пехотных, один артиллерийский батальоны и саперную роту. Пушки и сторожевые посты расставили по всему периметру острова. В таком составе гарнизон мог выдержать любой штурм и длительную осаду до прибытия подкрепления. Теперь мир мог спать спокойно. Самый главный возмутитель спокойствия надежно от него изолирован.

Сам же Наполеон не собирался никуда бежать. Он смирился с судьбой. У него осталось единственное желание: оправдаться перед Благодетелем за провал великого проекта объединения Европы. Он не считал, что совершил хоть одну фатальную ошибку, приведшую к столь печальному результату. Он считал, что лишь цепочка случайностей не позволила ему воспользоваться плодами побед над русской армией. Но разве не в том суть случайностей, что они случаются, когда их никто не ждет? Невозможно предвидеть все! Он всего лишь человек и никак не мог предотвратить ни болезни, косившие солдат его Великой армии на пути в Москву, ни пожары и погромы в Москве, ни мороз, ударивший на две недели раньше обычного.

В его поражении в русской кампании нет его вины. Да, он потерял почти полмиллиона солдат, но он не потерял армию и не проиграл ни одного боя. Неужели нельзя было дать ему еще один шанс? Почему Благодетель списал его со счетов еще до решающей битвы?

С этими мыслями Наполеону предстояло прожить на острове оставшуюся жизнь.

***

«Разные воспоминания всплывают в моей памяти вместе с теми эмоциями, которые Я испытывал в реальных событиях. Когда Я разыскивал и карал учеников Иисуса, Я испытывал азарт охотника.

После смерти Иисуса его ученики поделили между собой земли и отправились проповедовать. В Иерусалиме остался проповедовать лишь Иаков, сын Иосифа, сводный брат Иисуса. Через него ученики Иисуса намеревались держать связь и координировать места своего паломничества. Поэтому Я не видел трудностей отыскать их всех в скором времени. Однако на деле все оказалось не так просто.

Мои помощники, отправленные к Иакову, чтобы раздобыть нужные сведения, вернулись ни с чем. Он даже под пытками ничего не рассказал им о своих товарищах. Будь Я в полном сознании, Я все узнал бы без всяких пыток. Я умею выведывать правду. Но в мозгу ребенка мое сознание еще не обрело полную силу. Поэтому Я решил действовать хитростью.

Мои помощники подкупили служку, который заведовал почтовыми голубями у Иакова, и, благодаря этому Я читал всю его переписку. Тем не менее понадобилось шесть лет, чтобы отыскать следы всех десяти оставшихся учеников. После этого Иаков мне стал не нужен.

На праздник Пасхи перед самой проповедью один из моих помощников пришел к Иакову и предложил мешок денег за то, чтобы он в своей пасхальной проповеди разоблачил Иисуса. Дескать, никакой он не сын божий, а обычный человек. Иаков оттолкнул моего помощника и побежал по лестнице на крышу Храма. Оттуда он начал кричать, что Иисус — сын божий, что он сидит на небесах рядом с Всевышним, отцом своим, и скоро вновь сойдет на землю, чтобы вершить суд божий.

К этому времени мой помощник опомнился, поднялся на крышу и столкнул оттуда Иакова. Крепко ударившись о земь, проповедник, однако, не умер. Он начал подниматься, и в этот момент второй мой помощник кинул в него камень. Стоящие рядом люди, сначала несмело, а потом все увереннее стали подбирать камни и бросать ими в Иакова. Сквозь град камней, ему удалось подняться на колени, и он, вознеся руки к небу взмолился:

— Прости их Господь, ибо не ведают они, что творят.

Чтобы он еще чего не наговорил, мой человек взял со стола у одного из торговцев валик для стирки белья и размозжил им Иакову голову.

С одним было покончено, но оставалось еще десять. По их следу Я отправил своих помощников. Я не ограничивал их в выборе способа казни. Я положился на их фантазию. К сожалению, их фантазия оказалась на уровне между посредственностью и убогостью.

Первым они нашли Матфея. Его занесло аж в Эфиопию. В этой дикой стране не нашлось даже досок для креста. Поэтому его пригвоздили прямо к земле по рукам и ногам и развели над ним костер из хвороста. Когда костер прогорел, Матфей еще оставался жив. Пришлось разводить еще больший костер.

Андрея, этого предателя, первым перебежавшего от меня, ну, то есть от Иоанна, к Иисусу нашли в Патрах и просто распяли на Х-образном кресте. Кстати, именно поэтому такой крест называют Андреевским.

Петр удостоился почти такой же казни, но крест перевернули так, что он умирал вниз головой.

Филиппа казнили один в один, как Петра. Ну, разве не чувствуется скудость фантазии палачей?

Варфоломея тоже распяли вниз головой, но он никак не хотел умирать. Ждать палачам его смерти не хотелось и они, сняв его с креста, содрали с него кожу, а когда и это не помогло, отрубили ему голову.

Иуда (второй сын Иосифа, а не Иуда-предатель) был забит палками до смерти на дороге.

Лишь до Фомы, который проповедовал в Индии, мои помощники добрались слишком поздно. Он уже к тому времени был убит. Всему виной был способ, который избрал Фома для обращения в христианство индусов. Не имея успеха у индусов-мужчин, проповедник обратил весь жар своих проповедей на их жен. Причем, он убеждал жен не исполнять супружеский долг до тех пор, пока мужья остаются язычниками. Такая тактика работала, пока в новую религию не обратилась жена местного раджи. Раджа долгое время не мог понять, почему внезапно его жена стала отказывать ему в близости. Когда она ему все объяснила, он повелел разыскать Фому, тайно вывести за город, убить, а тело закопать.

Но все это я узнал позже, когда мои ученики вернулись из дальних странствий. А на следующий год после того, как они отправились в путь, в Иерусалиме объявился Иаков. Не тот Иаков, который был сводным братом Иисуса, а другой — брат Иоанна. Не того Иоанна, которым был Я, а другого… Не важно какого… рыбака, в общем. Да, пусть он будет Иоанн-рыбак. Но не о нем речь, а о его брате Иакове. Так вот, он появился Иерусалиме, узнал о страшной кончине своего товарища и тезки и занял его место. Что Я, десятилетний мальчик, мог с ним поделать? Да многое! Но Я выбрал самый простой способ: написать донос царю Ироду. Иакова схватили и после короткого дознания приговорили к казни через отрубание головы. Я пришел к месту казни и сказал Иакову, что это Я его погубил. Я заглянул в его глаза и прочитал там, что он узнал, кто Я такой, но еще Я увидел, что в этих глазах не было ненависти, а была жалость ко мне. И вот это мне совершенно непонятно. Они точно не от мира сего. Ну, ладно.

Пришла очередь Иоанна-рыбака. Он после смерти матери Иисуса и своей названной матери Марии отправился проповедовать в Малую Азию. Какое-то время ему удавалось обращать в христианство местных язычников. Но вскоре до него дошли слухи о страшной судьбе своих товарищей. Иоанн испугался и прекратил проповеди. Он устроился истопником в общественную баню в Эфесе. Мне огромного труда стоило его отыскать.

Пока Я его искал, в голове моей родился план. Пусть я не стал живым богом, но Я могу остаться единственным живым пророком мертвого бога. Я напишу пророчества, которые сам и буду исполнять. Идея показалась мне столь занятной, что Я расхохотался.

Уже вечером этого же дня Я приступил к выполнению плана. К хозяйке общественной бани по имени Рамана пришел мой ученик и рассказал ей, что один из ее истопников по имени Иоанн несет в себе заступничество Божие. Это означает, что его ничто не сможет погубить. Например, если его бросить в чан с кипящим маслом, то он не умрет, а с помощью молитвы превратится в прекрасного юношу.

Рамана, конечно, ему не поверила, но женское любопытство оказалось сильней. На следующий день она велела Иоанну нагреть чан с маслом. Когда масло закипело, она сказала:

— Молись, Иоанн, сейчас тебя бросят в сей чан.

— За что, госпожа?! — воскликнул Иоанн. Ведь я служил тебе верой и правдой!

— Ни за что. Ты ведь веришь, что твой Бог спасет тебя, вот и молись.

Иоанну дали закончить его истовую молитву и бросили в чан. В это время Я, до поры скрывавшийся за колонной, на мгновение отвел всем присутствующим глаза и появился около чана, улыбающийся и сияющий здоровьем. Все ахнули. Рамана тут же возжелала окунуться в чан, но я сказал, что сначала должен очистить его молитвами, а назавтра она сможет повторить подвиг Иоанна, ну, то есть мой подвиг.

Ночью мои ученики закопали тело рыбака, а наутро вернули чан с маслом Рамане. Но, как известно, она им так и не воспользовалась.

Я мог уже засесть за свой Апокалипсис, однако оставался в живых последний ученик Иисуса — Симон Зилот. Его отыскали через несколько лет на севере Парфянского царства. И здесь уже фантазия моих учеников взыграла на всех струнах их темных душ. Сначала они распяли Симона на Андреевском кресте, потом перевернули вниз головой, а потом распилили пилой заживо вместе с крестом.

Только теперь Я смог вернуться к главному делу своей новой жизни: созданию религии, единой для всего человечества. А уж как предстать единым богом, Я со временем придумаю».

— Эдгар, ты где? — раздался голос матери, — пора в церковь! Ты не забыл, что сегодня воскресенье?

О, как же она надоела! Еще и полгода не прошло, как Эдгар с ней познакомился, а едва может справиться с раздражением, которое вызывает ее голос, вечно обрывающий его воспоминания и мысли. Он только что собирался обдумать создавшееся положение, наметить контуры нового плана, но придется это отложить. На людях он не мог предаваться своим мыслям. Все силы он тратил на то, чтобы играть маленького мальчика. Поэтому закрепив в голове последнюю мысль, он вприпрыжку побежал к матери.

Последняя мысль еще звучала в голове: «Мне нужен новый план».